Вечеръ былъ дѣйствительно великъ для ея пріемной матери. Марья Трофимовна высидѣла цѣлый актъ оперетки. Маруся прибѣжала къ ней на минутку, въ мѣста за креслами, и шепнула ей: кого играетъ ея "благодѣтель" и какъ его фамилія.
Когда онъ вышелъ и запѣлъ, драпируясь въ мантію, и сталъ помахивать правой рукой, а на публику глядѣлъ съ самоувѣренной усмѣшкой, она прильнула къ нему глазами... Да онъ изъ какихъ-нибудь инородцевъ... И произноситъ-то плохо, поетъ глухимъ голосомъ, немного по-цыгански, игры никакой нѣтъ; а публика его "принимаетъ".
Чѣмъ дольше она на него глядѣла, тѣмъ сильнѣе набиралась мужества: въ антрактѣ пойти за кулисы, такъ -- прямо въ уборную и сказать ему, какъ онъ гнусно поступилъ съ Марусей. Не можетъ быть, чтобы у него ничего уже не было въ душѣ!.. Хоть крошечку совѣсти да осталось же. Бросилъ онъ ея дѣвочку... Пускай хоть не доводитъ ея до отчаянья, не толкаетъ ея въ пропасть. Онъ много значитъ въ труппѣ; можетъ поддержать...
Мысли начали путаться у Марьи Трофимовны въ концу акта; но рѣшимость пойти -- говорить съ этимъ брюнетомъ въ шляпѣ съ перьями -- не пропадала.
Актъ отошелъ. Маруся не показывалась. Это только пріободрило Марью Трофимовну. Она незамѣтно проскользнула за кулисы и дѣловымъ тономъ спросила у рабочаго:
-- Гдѣ уборная господина Боброва?
Тотъ ее провелъ. Она стукнула въ дверь.
-- Войдите!-- крикнули извнутри.
Онъ былъ одинъ, стоялъ передъ зеркаломъ и пудрилъ себѣ лицо.
Фигура и туалетъ Евсѣевой, должно быть, удивили его. Довольно вѣжливо спросилъ онъ:
-- Вамъ угодно?
Не дала она себѣ ни малѣйшей передышки и высказала все -- откуда только слова брались. Слезъ не было; ни возгласовъ, ни жалобъ, ни угрозъ. Говорила она тихо, точно сама въ чемъ исповѣдывалась, но такъ говорила, что актеръ ни разу ея не прервалъ.
-- Вы не должны ей передавать, что я къ вамъ обратилась... Сдѣлайте хоть что-нибудь для дѣвушки, которую вы выбросили на такую дорогу...
Тутъ она сѣла на табуретъ и сразу смолкла...
Первый сюжетъ говорить былъ не мастеръ. Онъ сначала все улыбался и поводилъ плечами, курилъ и поматывалъ головой, но когда она смолкла, онъ точно выпалилъ:
-- Съ нея ничего не выйдетъ!
И онъ сталъ доказывать Марьѣ Трофимовнѣ, что у него было искреннее желаніе поставить Марусю на ноги; но она работать не хотѣла; а сразу мечтала быть на видныхъ роляхъ.
Вопросъ о томъ, что онъ ее покинулъ, увлекъ и бросилъ -- онъ, разумѣется, обошелъ. Сказалъ только:
-- Всякій порядочный человѣкъ знаетъ, что ему надо дѣлать.
Эта фраза заставила Марью Трофимовну сказать ему, безъ слезъ, медленно и сильно:
-- Такъ стало:-- можно дѣвушку... погубить, а потомъ -- и ничего... ни передъ Богомъ, ни передъ людьми?
Губы перваго сюжета покривила усмѣшка. Онъ выговорилъ вполголоса, но очень внятно:
-- А вы, мадамъ, думаете, что ваша пріемная дочь была... въ Петербургѣ... Вы меня понимаете? Такъ это совсѣмъ напрасно. Я въ отвѣтѣ не буду. Не то чтобы это похоже было съ вашей стороны... какъ бы сказать... на шантажъ. Я этого не говорю!-- поспѣшилъ онъ прибавить и даже сдѣлалъ жестъ рукой, точно будто хотѣлъ осадить ее сверху внизъ.
Она закрыла глаза и чувствовала, что ея приходъ сюда -- только новое униженіе за Марусю и совершенно напрасное.
-- Васъ я понимаю не съ такой стороны,-- продолжалъ актеръ.-- Вы жалѣете... любите ее. Повѣрьте: не стоитъ эта дѣвочка... И васъ она проведетъ и выведетъ. Скандалистка. И здѣсь ее держать не будутъ. Съ перваго числа -- и фью! Раза три я изъ-за нея попадалъ въ такія исторіи. Дралась съ товарками. Помилуй, Боже! Я сколько лѣтъ служу, а такой скандалистки еще не видалъ. Да кто же съ ней будетъ жить?-- спросилъ онъ убѣжденно, и не предполагая, что слово "жить" ударитъ Евсѣеву, какъ ножемъ.
Она продолжала молчать.
-- Вы пріѣхали сюда спасать ее?.. Позвольте вамъ самимъ... совѣтъ дать... Теперь ваша воспитанница связамшись съ однимъ... валетомъ.
-- Съ кѣмъ?-- спросила она, не сразу понявъ.
-- Шантажистъ уже форменный. Безъ мѣста шатается. Съ этимъ она -- мое почтенье -- куда попадетъ. За рѣшетку навѣрно. Это ужъ я вамъ говорю... какъ честный человѣкъ. Такъ нѣшто... дѣвушка... съ понятьемъ и которая соблюдаетъ себя... свяжется съ такой сволочью?
Онъ даже сплюнулъ и затянулся папиросой.
У дверей раздался звонокъ и крикъ:
-- На сцену!..
-- Вы меня извините, мадамъ,-- сказалъ онъ и отошелъ къ зеркалу.-- Мнѣ еще надо вотъ... поправить. Досталась вамъ дочка... нечего сказать... Мое почтеніе.
Безъ словъ вышла она изъ уборной перваго сюжета и не знала, какъ ей поскорѣе попасть на воздухъ. Еслибы Маруся поймала ее, навѣрно вышла бы сцена. Да и въ самомъ дѣлѣ, чего она добилась?..
Приниженно сѣла она на ту же скамейку, гдѣ ожидала Марусю до спектакля.
Давно уже стемнѣло. Изъ нѣсколькихъ лампъ лился электрическій свѣтъ, и за его предѣломъ темнота выступала рѣзче. Съ эстрады слышалось хоровое пѣніе съ бубномъ. Густая толпа стояла спинами къ театру. Вдоль круга двигались пары и заходили въ сторону, къ темнѣющей площадкѣ гимнастовъ. Пары дѣлались все чаще. За столами, гдѣ свѣчи мелькали желтыми языками въ шандалахъ со стеклами, ѣли и пили; шумный разговоръ прорѣзывалъ то-и-дѣло женскій смѣхъ.
На все это глядѣла Марья Трофимовна, и ей казалось, что сюда она попала за тѣмъ, чтобы узнать, наконецъ: -- какъ жизнь идетъ для тѣхъ, кто не знаетъ ея разныхъ сантиментальныхъ глупостей. Что-то совсѣмъ новое, торжествующее, безпощадное, тупое, въ своемъ безстыдствѣ обступало ее. И то, что пѣлось въ театрѣ, и здѣсь въ саду -- блуждающія пары и повсюдный смотръ и выборъ женщинъ,-- и такъ это просто, безъ всякаго покрова и стѣсненья. Гдѣ-же тутъ совѣсть ея, съ чувствами... старой дѣвы, наивной и смѣшной, безсильной и жалкой?..
Да, Маруся ея давно уже была предназначена для такой именно жизни, вотъ для такого сада, для перехода отъ одного мужчины къ другому. Какъ же она не догадалась объ этомъ? А еще захотѣла спасать, направлять!..
Вонъ идетъ пара... завертываетъ налѣво, за купу деревьевъ по узкой дорожкѣ. Свѣтъ только проводилъ ихъ въ тѣнь и не пошелъ дальше. Она смотритъ на эту пару какъ-будто съ намѣреніемъ, съ любопытствомъ. Мужчина -- сухой, длинный, въ высокой шляпѣ и короткомъ пиджакѣ, почти курткѣ, и панталоны на немъ свѣтлыя. Его Марья Трофимовна видѣла. Онъ остановился. Женщина повернулась къ нему лицомъ и что-то говоритъ горячо, машетъ зонтикомъ... Онъ все пятится къ свѣту.
Да это Маруся! А длинноногій ея кавалеръ -- навѣрно тотъ, съ которымъ она теперь "путается".
Мысленно Евсѣева выговорила это слово.
Вотъ они вышли и въ яркій свѣтъ. Ея зеленое пальто стало желтымъ. Лицо -- и на такомъ разстояніи -- бѣлое, а ротъ точно провалился: отъ яркой краски совсѣмъ черный.
Онъ уже не держитъ ея подъ руку; ему, видимо, хочется уйти. Она продолжаетъ говорить такъ же горячо, не пускаетъ его или дѣлаетъ упреки. Длинноногій все-таки идетъ къ одному изъ столовъ. И она за нимъ. За этимъ столомъ видна шляпка и двое мужчинъ.
Присѣли оба. Она сейчасъ же встала. Ее угощаютъ. Она наклонилась: вѣроятно, выпила стаканъ; но оставаться не хочетъ, еще что-то говоритъ на ухо ему и съ рѣзкимъ жестомъ отходить отъ стола, идетъ къ театру.
"Завтра уѣду"!-- вскрикнула про себя Марья Трофимовна и вся выпрямилась на скамейкѣ.
Куда уѣдетъ? Въ Петербургъ? Но вѣдь она всѣ свой пожитки продала. Квартиру сдала. На что же она станетъ обзаводиться? У нея уже не будетъ и половины денегъ, когда она вернется. Да и какъ же это можно этакимъ манеромъ? Сейчасъ -- малодушіе, жалкое безсиліе, бѣгство. Это гадко, бездушно... Развѣ такъ любятъ! Теперь-то и нужно дѣйствовать. Нельзя ее бросить. Она ухватится за несчастную дѣвочку, ляжетъ поперекъ дороги къ той пропасти, куда ее толкаетъ вотъ вся эта жизнь.
Маруся пошла въ театру сначала порывисто... Остановилась. Ее тянетъ туда, къ столу, гдѣ онъ... Секунды три-четыре была въ нерѣшительности, повернула опять въ театру...
Значить, есть же въ ней достоинство, хочетъ выдержать характеръ.
"Неужели онъ... шантажистъ"?
Марья Трофимовна прибавила:
"Изъ этихъ... изъ валетовъ"?
Да кто бы онъ ни былъ -- надо ей узнать его. Она ничего не испугается,-- хоть злодѣй, хоть бѣглый! Тѣмъ паче!..
Маруся идетъ скорѣе, голову опустила; видно, что кусаетъ губы; правая рука бьетъ зонтикомъ по бедру,-- сердится. Чтожъ, это хорошо! Теперь-то и надо ковать желѣзо!..
Идетъ она за кулисы и никого уже не замѣчаетъ; электрическій свѣтъ слѣпитъ каждому глаза.
-- Маруся!-- остановила ее на ходу Марья Трофимовна такимъ-же почти звукомъ, какъ и въ первый разъ.
-- Что это, какъ вы меня испугали!-- откликнулась Маруся.
Она дѣйствительно вся вздрогнула отъ оклика.
-- Присядь,-- спокойно выговорила Марья Трофимовна.-- Нагулялась.
-- А вы что же не въ театрѣ? Что это, мамаша!.. Вы и здѣсь за мной надзоръ устроить хотите? Такъ вы это напрасно...
-- Полно...
-- Да ужъ нечего! Зачѣмъ вы тутъ на скамейкѣ сѣли?
Ея раздраженный, почти грубый тонъ уже не дѣйствовалъ на Евсѣеву. Что-то дальше будетъ.
-- Если вы пріѣхали со мной повидаться, такъ, пожалуйста, не извольте слѣдить за мной! И безъ васъ тошно!..
Послѣднее слово вырвалось уже отъ сердца, но съ горечью обиды и... кажется, ревности.
-- Присядь,-- такъ же невозмутимо выговорила Марья Трофимовна.
-- Есть ли что гаже на свѣтѣ мужчинъ!-- вскрикнула Маруся и сѣла на скамейку.-- Одинъ безстыжѣе другого!
"Вотъ это хорошо"!-- подумала Евсѣева.
-- Вы сейчасъ видѣли, что я тутъ съ однимъ человѣкомъ ходила. Я не скрываюсь... Чего мнѣ?.. Талантъ у него... комикъ. Вы не думайте, что это такъ чумичка какая-нибудь или на велосипедѣ по кругу ѣздитъ... Простакъ!
-- Простой души?-- спросила Марья Трофимовна, забывъ, что это -- театральный терминъ.
-- Ахъ, что вы!.. Простакъ -- молодой комикъ значить. И голосокъ милый. А ужъ насчетъ мимики -- ни у одного у насъ нѣтъ и капельки его игры.
"Онъ, онъ!.. Шантажистъ"!-- рѣшила Марья Трофимовна.
-- И вотъ извольте... Какая-то...-- Маруся употребила ругательное слово, но выговорила его глухо.
-- Ободранная кошка, бѣлила сыплются, точно штукатурка. Только извольте чувствовать -- примадонной себя величаетъ!.. Ангажементъ въ Саратовѣ... Въ какомъ-то вокзалѣ будетъ пѣть.
Она задыхалась. Ее вдругъ всю подернуло. Оттуда, отъ стола, послышался смѣхъ.
-- Ишь ржутъ!-- вырвалось у нея...-- Ну, хорошо же!
Въ этомъ возгласѣ и въ жестѣ еще проявилась дѣвочка.
-- Не ходи,-- тихо подсказала Евсѣева.
-- Я пойду туда!?-- гнѣвная и вся красная -- пудра давно опала съ ея щекъ -- крикнула она:-- я пойду? Да Алешка у меня ноги лижи,-- я и тогда...
Голосъ ея все поднимался... Глаза такъ и выдались... Марьѣ Трофимовнѣ стало за нее страшно. Она взяла Марусю за руку и шепнула ей:
-- Уйдемъ отсюда... Ко мнѣ... Брось ихъ!
-- Къ вамъ?.. Пойдемъ! Мамаша, я къ вамъ -- ночевать? Можно?
-- Еще-бы!
Марья Трофимовна чуть не захлебнулась отъ радости. Къ ней!.. Лягутъ въ одну постель... или она себѣ на полу постелетъ, а Марусю на кровать, какъ бывало въ Петербургѣ. Тутъ только она вспомнила и про то, что съ утра не ѣла. Вотъ онѣ поѣдятъ вмѣстѣ. Поди, и Маруся голодна.
-- Мы поужинаемъ,-- такъ же шепотомъ сказала она ей на ухо.-- Хочешь?
-- Кутнемъ!-- со смѣхомъ подхватила Маруся.
-- Только не здѣсь,-- сказала торопливо Марья Трофимовна.
-- Провались онѣ совсѣмъ, съ своей проклятой лавочкой!..
Маруся встала, окинула гнѣвнымъ взглядомъ весь садъ, и театръ, и кругъ со столами.
Поднялась и Марья Трофимовна. Ей казалось, въ ту минуту, что въ дѣтенышѣ ея произошелъ нравственный переворотъ, что-то такое въ родѣ наитія свыше,-- ударъ, который человѣческую душу очищаетъ въ одно мгновеніе.
Она взяла опять Марусю за руку и держала ее крѣпко, крѣпко.
-- Идемъ, Манечка, идемъ!..-- сказала она вся радостная.
А Марусю все еще тянуло туда, къ столу, гдѣ долгоногій ея "простакъ" чокался съ примадонной и двумя бородатыми господами въ макферланахъ.
-- Придешь,-- точно про себя говорила Маруся,-- придешь, знай, какъ щенокъ ползать будешь. Пожалуйста, голубчикъ, разлетись... и за извозчика заплатить нечѣмъ будетъ. А тебѣ -- шлепсъ по носу... Поцѣлуй пробой да и ступай домой!
Все это слушала Марья Трофимовна, но плохо разумѣла смыслъ выходки. Она не соображала уже: значитъ, это возлюбленный Маруси? значить, онъ къ ней пріѣзжаетъ по ночамъ, въ ея номеръ?
Ни на чемъ этомъ уже не могла остановиться голова ея. Одно она знала, одно ее проникало:
"Вотъ сейчасъ возьму Марусю, посажу на пролетку и мигомъ очутимся мы у меня, на Срѣтенкѣ, и я ея не выпущу, я спасу ее"!
-- Идемъ, идемъ,-- повторяла она и даже потянула Марусю за собой.
-- Куда вы... мамаша, да погодите... Я должна въ уборную. Забыла тамъ вчера ботинки и новый корсетъ. Еще четыре денька,-- и ноги моей не будетъ въ этой чертовой перечницѣ!
Какъ бы она не скрылась изъ-за кулисъ, другимъ ходомъ! Пять минутъ жданья показались Марьѣ Трофимовнѣ тяжелыми. Она уже собралась-было кинуться за кулисы; но Маруся вышла съ узелкомъ въ рукахъ.
-- Не хочу я мимо этихъ животныхъ проходить,-- выговорила она злобно.-- Возьмемте сюда вправо. Кругомъ обойдемъ.
Она бросила послѣдній гнѣвный взглядъ въ сторону стола, гдѣ выше другихъ торчала цилиндрическая шляпа ея друга.
Не помнила себя Марья Трофимовна отъ почти безумной радости, когда проходила съ Марусей по дорожкамъ, гдѣ имъ попадались одиноко-бродившія женщины. Вотъ и кругъ передъ выходомъ. Неужели въ самомъ дѣлѣ она увозитъ свою Марусю въ себѣ подъ крылышко изъ этого вертепа?
-- Прощайте!-- крикнула Маруся какому-то служащему, у контроля.-- На будущей недѣлѣ избавлю васъ отъ своего лицезрѣнія.
-- Что такъ?-- спросилъ ее молодой мужской голосъ.
Этотъ разговоръ дошелъ до ушей Марьи Трофимовны точно издалека.
-- Вонъ изъ Москвы!.. Ангажементъ!..
-- Что вы!..
-- Чего вы удивляетесь? Неужели -- думаете -- на сорока-то рубляхъ пріятно каждый день горло драть? Прощенья просимъ...
Грубость словъ и выраженій уже не дѣйствовали на Марью Трофимовну. Она опять схватила руку Маруси. На подъѣздѣ подвернулся все тотъ же усачъ. Онъ хотѣлъ крикнуть извозчика.
-- Сами наймемъ,-- отрѣзала Маруся.-- Ты, пьянчуга, только хапать на водки гораздъ.
Онѣ спустились по переулку. Извозчики приставали къ нимъ. Маруся только все повторяла рѣзко и крикливо:
-- Срѣтенка, четвертакъ!
Нашелся, наконецъ, охотникъ.
Въ пролеткѣ Марья Трофимовна почти истерически обняла Марусю.