Чистые-Пруды уже въ густой зелени. Прошла недѣля -- теплой, почти жаркой погоды -- съ той ночи, когда пролетка весело катила съ Божедомки въ номера, на Срѣтенку.
Въ сумерки двигалась Евсѣева по правой аллеѣ вдоль пруда, еще не покрытаго зеленой плѣсенью... Гуляющихъ посбыло; дѣтей увели; но молодежь -- гимназисты, подростки-дѣвушки, воспитанники въ военныхъ шинеляхъ,-- попадались по-трое, по-четверо.
Куда шла она? Марья Трофимовна сама не знала. Впервые у нея было чувство, когда васъ выгонятъ на улицу.
Да, у нея нѣтъ квартиры, нѣтъ пожитковъ, а денегъ всего полтинникъ, вотъ -- въ карманѣ пальто. Хорошо еще, что отпустили въ пальто: могли и его задержать.
Опять, все равно, что въ Петербургѣ, когда Маруся скрутила свой отъѣздъ въ Москву -- совершенно такъ же все случилось быстро, незамѣтно, безъ всякаго участія воли... Ей только было жаль, она только любила свою дѣвочку; она только довѣряла.
И что же вышло?.. Приласкалась къ ней Маруся, у нея въ номерахъ. Пробыла съ ней два дня; вмѣстѣ гуляли, ѣздили въ Сокольники, дѣлали планы, какъ онѣ заживутъ въ Москвѣ, зимой.
Маруся получила ангажементъ -- такъ она увѣряла -- въ Рыбинскъ, играть въ водевиляхъ и въ одноактныхъ опереткахъ. Призналась она еще разъ, что "приняла участіе" въ талантливомъ "простакѣ", томъ самомъ, что гулялъ съ ней въ саду, въ высокой шляпѣ. Она побурлила недолго. Ревность ея улеглась, какъ только она съѣздила къ себѣ. Они помирились.
Надо было признать фактъ: у Маруси была связь и, вѣроятно, не первая. Марья Трофимовна уже не заикалась ни о чемъ, только все твердила:
-- Манечка, хорошій ли онъ человѣкъ?
А Маруся повторяла:
-- Когда захочу, тогда и выйду за него. Онъ въ ногахъ валяется -- я не хочу!.. Надъ нами не каплетъ.
Что же: въ актерскомъ быту -- не такъ какъ на міру: надо признать нравы, какъ они есть. И Марья Трофимовна, точно дѣвочка, выслушивала отъ опытной молодой женщины, что разсчитывать все на партію -- когда въ актрисы пошла -- да "соблюдать себя" -- чистая "утопія". Это слово "утопія" Маруся произносила особенно презрительно. Когда-нибудь попадетъ она въ "звѣзды", прогремитъ сначала въ провинціи, а потомъ здѣсь или въ петербургской "Аркадіи"... Тогда и партію сдѣлаетъ... Примѣры бывали -- и не одинъ...
Въ два дня жизни по душѣ съ Марусей, Марья Трофимовна такъ себя не помнила отъ радости, что ей ея дѣвочка казалась и доброй, и откровенной, и желающей учиться, добиваться своей цѣли. Она почти негодовала на перваго сюжета: онъ оклеветалъ ее нарочно, чтобы только свалить съ себя вину. Съ трудомъ удерживалась она не пересказать Марусѣ разговора съ нимъ... Но о немъ сама Маруся ничего не упоминала: точно будто она съ нимъ никогда и знакома не была. Это тоже очень трогало Марью Трофимовну.
"Благородно"!-- повторяла она про себя:-- "зла не помнитъ".
На третій день Маруся прибѣжала -- лица на ней нѣтъ. Истерика. Страшно напугала. Дѣло... Подозрѣніе падаетъ на ея возлюбленнаго... Надо сейчасъ хоть сорокъ рублей. Иначе все погибло...
Ни одной секунды не возражала она -- дала эти деньги; осталась сама съ нѣсколькими рублями. Исчезла Маруся на цѣлыя сутки... Потомъ опять прибѣжала. Подошло первое число -- надо ѣхать въ Рыбинскъ; а "задатокъ", выданный ей, ея "простакъ" давно прожилъ. Выѣхать не съ чѣмъ; и заказывать платье нельзя: "не голой же" играть, какъ она говорила въ отчаяніи, со слезами, поднимая кулаки, точно всѣ виноваты въ ея незадачѣ".
Послѣдніе рубли отдала Марья Трофимовна. Какъ же не отдать?.. Гдѣ же возьметъ Маруся? А лучше, какъ тамъ, въ Рыбинскѣ, пропуститъ срокъ и ступай пѣшкомъ, иди... торгуй собою... Разъ Маруся и крикнула:
-- Разумѣется, въ камеліи пойдешь!..
Все уладилось. Можно ѣхать. Маруся, наканунѣ отъѣзда, была нѣжна, клала все ей голову на, плечо, ластилась, навь никогда.
-- Мамаша,-- сказала она вдругъ:-- что же вамъ оставаться здѣсь? Поѣдемте съ нами, а пока переѣзжайте ко мнѣ... и вещи ваши перевезите.
Она такъ и сдѣлала: переѣхала въ Марусѣ и мечтала ѣхать съ ней на Волгу. Чего ей надо? Ну, она будетъ у нихъ экономкой, и бѣлье выстираетъ; можетъ, практика какая выпадетъ: городъ богатый, купеческій... Да и что она останется одна въ Москвѣ? На что будетъ жить? Съ чѣмъ вернется въ Питеръ?
Ее и трогало, и веселило это предложеніе Маруси... Значитъ, сердце есть, хочетъ хоть чѣмъ-нибудь отплатить за все, что въ нее вложено... Да и не нужно ничего, кромѣ любви и ласки...
Переѣхала. У Маруси были двѣ комнатки. Въ одной она и размѣстилась. На другой день Маруся -- "простака" своего она ей не показывала -- говоритъ ей:
-- Свой багажъ я уже отправила съ товарнымъ поѣздомъ.
Просыпается Марья Трофимовна на третій день. Что-то тихо рядомъ.
Маруся уѣхала, тайкомъ; оставила записку:
"Мамаша, простите. Онъ не согласился взять васъ -- говорить, намъ надо будетъ переѣзжать все лѣто. Это стѣснитъ. До свиданія, зимой".
И только.
Марьѣ Трофимовнѣ вступило въ голову. Она была больше сутокъ въ оцѣпенѣніи. Но этимъ не кончилось. Хозяинъ, когда она захотѣла съѣхать и взять гдѣ-нибудь уголъ -- у нея не было и рубля въ карманѣ -- задержалъ ея вещи. Онъ объявилъ ей, что потому только и отпустилъ госпожу Славскую -- она ему была должна за мѣсяцъ,-- что та представила ему свою "мамашу", какъ поручительницу, которая и займетъ ея помѣщеніе, и заплатить за нее.
Все это было сдѣлано за ея спиной; она, какъ малолѣтняя, ни о чемъ не догадывалась... Черезъ нѣсколько часовъ она очутилась на улицѣ... Идти жаловаться? Куда? Оставаться въ квартирѣ? Еще больше должать? Ѣхать въ Рыбинскъ? На что? Да и кто же знаетъ: туда ли поѣхала Маруся? А можетъ, въ Нижній, въ Саратовъ, въ Одессу?
Когда первое ошеломленіе прошло, Марьей Трофимовной овладѣла горечь, злость настоящая, такая, что у нея на языкѣ явилось ощущеніе желчи. Она вся потемнѣла... Нельзя хуже обойтись, какъ обошлась съ ней жизнь... Вотъ она нищая, на улицѣ, обманута своимъ дѣтищемъ, въ своихъ собственныхъ глазахъ; одурачена, ограблена до послѣдней почти копѣйки, до послѣдней нитки, кромѣ того, что у нея на плечахъ.
Она такъ и сказала хозяину:
-- Извольте, берите мой багажъ, удерживайте. Мнѣ платить нечѣмъ...
И ушла. Ее сначала хотѣли задержать; но хозяинъ одумался. Ему выгоднѣе было удовольствоваться ея пожитками. А начнешь дѣло -- еще, пожалуй, все ей присудятъ. Она могла кинуться въ участокъ. Всякая охота, всякая энергія рухнула. Только одна неизмѣримая горечь затопляла ея душу.
Голодная, не замѣчая своего голода, двигалась она по бульварамъ -- улица точно пугала ее -- снизу вверхъ. Въ сумеркахъ попала она на Чистые-Пруды.
Опредѣленнаго вопроса: гдѣ она будетъ ночевать? что же теперь дѣлать ей, одной во всей Москвѣ?-- она не задавала себѣ. Ей было буквально "все равно". Оборвалась какая-то нить. Любовь эта, куда она все положила, слишкомъ ее оскорбила, подсидѣла, обездолила. И то, что ей, впервые, пришло тамъ, въ Тупикѣ, въ садикѣ, подъ грушевымъ деревомъ, теперь встало передъ ней, какъ настоящая правда жизни.
"Да, все такъ, безъ цѣли, безъ добра и награды вертится на свѣтѣ... Ни правды, ни любви не нужно, и чѣмъ нелѣпѣе, глупѣе, безобразнѣе падаютъ карты въ этомъ ужасномъ гранпасьянсѣ, тѣмъ это вѣрнѣе дѣйствительности"...
Вотъ что выходило изъ отрывочныхъ мыслей, которыя, отъ времени до времени, встряхивали ея тяжесть, окаменѣлость всего ея существа.
Холодно ей стало, на особый ладъ, бездушно холодно. Люди по бульварамъ, дѣти -- въ особенности барыни, студенты, военные, рабочіе съ котомками -- плотники и каменщики -- всѣ ей совсѣмъ сторонніе... Люди же... не стоятъ ни слезы, ни вздоха, ни куска хлѣба... Помогай, не помогай -- все будетъ вертѣться тоже колесо... Все такъ же зря...
Прежде, бывало, каждому нищему она хоть копѣечку да подастъ. Знала она отлично, сколько между ними пьяницъ, обманщиковъ, воровъ, закоренѣлыхъ бродягъ, а все-таки подавала, не могла не подать...
Сегодня, нужды нѣтъ, что у нея осталось два двугривенныхъ и мѣдью сколько-то -- будь у нея и нѣсколько красненькихъ -- она ничего бы никому не подала. По дорогѣ сколько нищихъ останавливали ее; она и не знала, что ихъ столько въ Москвѣ... Всѣ они ей были чужды, даже противны; она сторонилась, завидя подозрительную фигуру...
Ну, и она нищая. А не протянетъ руки. Умретъ на улицѣ, а не протянетъ: такъ ей, по крайней мѣрѣ, тогда казалось. Зачѣмъ она станетъ поддерживать жизнь нищаго, даже если онъ и не обманщикъ?.. Чѣмъ больше ихъ умретъ, тѣмъ лучше... Право!..
Ноги начали подкашиваться; она сѣла на скамью, въ самокъ загибѣ пруда, туда къ Покровкѣ...
Голодъ только тутъ далъ ей себя почувствовать. Откуда-то сзади, точно нарочно, запахло калачами и теплымъ чернымъ хлѣбомъ. Что же, она купитъ себѣ сайку, яйцо, всего на пятакъ. О ночлегѣ она почему-то усиленно избѣгала думать.
-- Позвольте васъ побезпокоить, сударыня... Благородный человѣкъ... Не откажите...
Она еще не поднимала головы, но уже знала, что это за звукъ. Глухой офицерскій голосъ... Вишь, зачѣмъ пошелъ!.. Извѣстно: поручикъ проситъ на бѣдность. Еще удивительно, какъ объ ранахъ изъ-подъ Севастополя не приплелъ...
-- Сударыня... Вѣрьте слову... униженье...
Зло ее взяло. Она подняла голову и собралась крикнуть ему:
"Проходите!.. Очень мнѣ нужно"!..
Слова замерли.
Офицеръ стоялъ около скамейки, вбокъ, но очень близко. Отставной военный сюртукъ, фуражка съ краснымъ околышемъ, сапоги еще цѣлые, подпирается палкой.
Голосъ, длинный овалъ лица, родимыя пятна около носа, ростъ... Неужели -- Амосовъ, Петруша, что былъ юнкеромъ въ гренадерской дивизіи, ея первая любовь, тотъ, что взялъ и первый поцѣлуй, въ садикѣ, подъ грушевымъ деревомъ? Она все это вспомнила, не торопясь, всматривалась въ него, говоря себѣ мысленно:
"Похожъ, только не онъ. Да вѣдь и тотъ -- такой же! У меня попросилъ бы милостыни. И этотъ попроситъ и пропьетъ. Онъ уже клюкнулъ".
Слеза не прошибла ея; руки не задрожали; но что-то опять новое,-- особенная, другая горечь прилилась въ той, теперь уже старой. Надъ могилой, около покойника, такъ, должно быть, чувствуешь. Плакать? Все уже выплакано. Пьяница и тотъ, побирушка, можетъ -- и жуликъ... Чтожъ мудренаго?
Офицеръ ждалъ съ недоумѣніемъ.
-- Смѣю спросить?-- окликнулъ онъ и, кажется, смутился.
-- Вы вѣдь не Амосовъ, Петръ Данилычъ, со Срѣтенки?
-- Никакъ нѣтъ.
Офицеръ, какъ-будто, застыдился и, пожавшись, сказалъ:
-- Позволите присѣсть?
-- Садитесь,-- выговорила она съ улыбкой.
-- Не осудите -- не осудимы будете... Однихъ вознесетъ, другихъ...
-- Я и не осуждаю,-- перебила она его и поглядѣла на него вбокъ.
-- Вы въ достаткѣ... Не откажите...
-- Вы у меня просите?-- выговорила Марья Трофимовна.-- Забавно. А, можетъ, я не богаче васъ... вы почемъ знаете?
-- Помилуйте! Изволите шутитъ...
Онъ былъ совершенно пришибленъ своимъ нищенствомъ.
Она это поняла, но ей не стало, отъ его сходства съ Петрушей, жальче свою "первую любовь". И совѣстно ей не было за него.
"Оба мы бродяги",-- подумала она, и захотѣлось ей узнать: есть ли у него квартира.
Тогда она показала бы этому побирушкѣ, что она еще болѣе нищая, чѣмъ онъ, если есть.
-- Послушайте,-- начала она веселѣе, почти задорно:-- у насъ вѣдь навѣрно квартира хоть какая-нибудь имѣется?..
Онъ оглянулся, сдѣлалъ какое-то неуловимое движеніе своей длинной шеей и быстро выговорилъ:
-- Никакъ нѣтъ!.. Вамъ я лгать не стану... Прошу понять...
И въ этотъ отвѣтъ онъ вложилъ все достоинство свое: по звуку она повѣрила; она была, въ ту минуту, уже не довѣрчивая, поглупѣвшая мать Маруси, а опытная, бывалая акушерка.
Ей опять захотѣлось выспросить у него, гдѣ же онъ ночуетъ, если нѣтъ постояннаго угла.
-- Такъ вы,-- продолжала она все еще полушутливо,-- какъ птица небесная... гдѣ придется, тамъ и прикуряете?.. Чтожъ, теперь тепло... Можно и на вольномъ воздухѣ, всю ночь...
-- Не скажите,-- возразилъ онъ уже въ болѣе дѣловомъ тонѣ: -- на бульварахъ не даютъ спать всю ночь хожалые; въ паркѣ развѣ... А ночь засвѣжѣетъ. До іюля мѣсяца еще очень свѣжо, иной разъ и въ родѣ морозца.
-- Гдѣ же вы ночуете?-- уже настойчивѣе спросила она его.
Онъ сдѣлалъ свой неуловимый жестъ шеей.
-- Извѣстно гдѣ... На Хитровомъ...
-- На Хитровомъ рынкѣ?-- вспомнила она.
-- Совершенно вѣрно-съ... Есть тамъ и даровое помѣщеніе...
-- Ночлежный домъ?
-- Да-съ, на иждивеніе двухъ первой гильдіи купцовъ. Въ просторѣчіи Ляпинка называется.
Два слова: "иждивеніе" и "просторѣчіе", напомнили ей слово извозчика: "ристаніе".
Она чуть не разсмѣялась.
-- Даромъ?..
-- Даромъ-съ... И даже сбитень... поутру... А ночлежниковъ не мало благороднаго званія... впавшихъ въ несчастіе... вотъ какъ и я... Когда фортуна отвернетъ свое колесо, подняться невозможно...
Офицеръ вздохнулъ и всталъ въ просительную позу...
-- Теперь еще легко попасть, и попозднѣе ежели придти, а зимой, сверхъ комплекта, иной разъ больше сотни принимаютъ... А опоздалъ,-- какъ хочешь, коли нѣтъ пятачка.
-- А пятачекъ за что платятъ?-- спросила быстро Марья Трофимовна.
-- За койку... Тамъ вездѣ кругомъ съемщицы... Не изволите знать?.. Извините... для васъ это все низкіе предметы... А вѣрьте... если благородный человѣкъ...
Онъ впадалъ опять въ тонъ просящаго офицера.
Тутъ у нея въ груди что-то заиграло, забилось, точно мотылекъ... Горечь стала менѣе острой; но обида всей жизни выступила передъ ней еще безпощаднѣй, въ лицѣ этого пьяненькаго побирушки, похожаго на ея первую любовь, на ея жениха, за котораго она приняла дѣвушкой столько срама и слезъ... Въ одинъ день, какое... Провидѣніе добивало ее, учило уму-разуму, казало въ самой близи, въ двухъ шагахъ отъ нея, нищенство, и того хуже... И она можетъ сдѣлаться пьянчужкой... Почемъ знать?.. Вѣдь говорила же недавно "тетенька", что ея офицеръ пошелъ въ мать: та испивала, и онъ началъ, когда лѣта пришли...
Сразу всякое чувство стыда, порядочности, достоинства показалось ей такимъ жалкимъ вздоромъ...
"Все равно, все равно"...-- повторяла она мысленно. "И всѣ равны... во всѣхъ грязь и порокъ, всѣ могутъ быть лжецами, и душегубами, и пьяницами, и ворами, и съумасшедшими"...
А офицеръ все стоялъ въ просительной позѣ.
-- ..И сегодня нечѣмъ будетъ заплатить за уголъ... Хозяйка не пустить даромъ... Придется въ Ляпинку... Честный человѣкъ...
"У меня просить"!-- перевела она себѣ его бормотанье.-- "А вѣдь я, и вправду, богаче его"...
Марья Трофимовна нащупала въ карманѣ мелочь, и ей точно захотѣлось поразить офицера своей щедростью -- раздѣлить съ нимъ, что у нея тамъ лежало. Она вынула то, что захватила двумя пальцами. Это были два двугривенныхъ.
Молча подала она ихъ, встала и почти побѣжала отъ него, не слушая того, какъ онъ ее благодарилъ.