Наружная дверь звякнула. Кто-то дернул ее очень сильно, и из темноты передней раздался женский, высокий голос:
-- Проскурина! Вы тут? Дежурите?
В комнату вбежала, вся закутанная пуховым платком и напустила с собой морозного воздуха, маленького роста женщина в суконной ротонде. Она начала перебирать ногами, когда остановилась у балюстрады.
-- Вот анафемский холод! Ноги совсем окоченели... Да и у вас хоть тараканов морозь! Здравствуйте, душечка.
-- Здравствуйте, Копчикова!
Проскурина оторвалась от работы, немного привстала и протянула руку своей товарке, с которой сидели они рядом, еще не так давно, на центральной станции. Руку ее пришедшая "юзистка" потрясла сильно и сейчас же сказала ей, низко наклонившись через перила:
-- Хотите со мной закатиться?
-- Куда это? -- неохотно ответила Проскурина.
Копчикова оглянулась в сторону телеграфиста, прищурила на него свои близорукие, выпуклые глаза и окликнула:
-- Степанов! Это вы?
-- Я-с! -- отозвался телеграфист и поклонился с места. -- С новым годом вас!
-- Марш! Извольте пройтись туда... посмотреть, нет ли меня там? Или заткните уши.
-- Позвольте лучше уши заткнуть.
-- Нет, нет! Я вас знаю. У вас любопытство дьявольское... Проскурина! Чаю у вас не водится?
-- Мы недавно пили.
-- Вот и прекрасно. Степанов, марш за чаем!
Телеграфист усмехнулся и, добродушно тряхнув головой, встал; проходя мимо Копчиковой, он еще раз поздоровался с нею и протянул ей руку.
-- У вас руки холодные! Я знаю. А я и без того застыла.
Когда Степанов скрылся, юзистка вошла за балюстраду, подсела к столу с другой стороны и начала быстро спрашивать:
-- Махнем? У вас вечер свободный? Никуда не званы встречать новый год?
Проскуриной не хотелось признаться, что она рискует встретить новый год у себя, после дежурства, которое может сегодня затянуться до полуночи. Она промолчала, но в глазах ее, темно-серых, с длинными ресницами, умных и горделивых, вспыхнуло любопытство.
Эта Копчикова всегда навязывалась ей на дружбу, но ее считают непорядочной даже и самые снисходительные. Бог знает, какого она происхождения. Лицо у нее с дерзким выражением, курносая, с рябинками, а постоянно около мужчин и, по-своему, имеет успех. Но какой успех!.. Удивительно даже, как ее терпят на службе. Еще сильнее щемило Проскурину и то, что "такая" Копчикова -- "юзистка", считается дельнее ее и жалованья получает больше. Двум языкам выучилась настолько, что употребляется даже для заграничных сношений.
-- Так свободны? -- переспросила Копчикова и начала скидывать с головы платок.
Движения ее были резкие и некрасивые. Все в ней отзывалось бесцеремонною вульгарностью.
-- Вы видите, -- выговорила Проскурина, -- сколько дела! Должна корпеть здесь, а потом Степанову надо помочь. Он один будет копаться.
-- А началка где?
-- Уехала.
-- Куда?
-- В клуб, кажется.
-- В какой?
-- В докторский, вероятно.
Все ответы Проскуриной продолжали звучать неохотой вести разговор, но гостья не обращала на это внимания.
-- Вот что, милая, -- она заговорила еще быстрее и потише, -- не хотите ли со мной в маскарад?
-- Куда это?
-- В дворянский!
-- С какой стати!
Брезгливая черта прошлась по свежим, но узковатым губам девушки, и она выпрямила стан.
-- С какой стати!.. Полно вам недотрогу-царевну из себя изображать! У меня домино есть. Я сама себе из черного сатинета сшила. И как лихо вышло -- точно шелковый. А себе выберете напрокат. Вот отсюда бы прямо на Большую Дмитровку... Там выберете себе у немки и домино, и маску. Можно наладить что-нибудь или ленточку пришпилить. Ко мне завернем, чайку напьемся, и к самому началу угодим.
Она так скоро говорила, что даже захлебывалась. Проскурина слушала ее, и брезгливая черта не сходила с ее губ.
-- Так валим? -- почти крикнула Копчикова.
-- Нет, я не могу.
-- Да полноте, голубчик! Вот вы всегда так! Это -- не по-товарищески! Ведь какая же сласть у себя, в номере, завалиться спать, на веселье глядя?
-- В маскарады я не езжу, -- выговорила Проскурина, и снова нагнула голову и спину.
-- Соблюдаете себя? А мы, грешные, ездим. Как же можно с нами якшаться!..
Копчикова вскочила со стула и заходила между двумя столами. Она и от холода была красна, а теперь еще сильнее покраснела от задорного чувства, охватившего ее. Ей захотелось отделать эту "важнюшку" Проскурину. Она знает, что "порядочные" чураются ее.
-- Сами не понимаете своего интереса! -- вырвалось у нее с подергиванием плеч.
-- Какого интереса? -- переспросила Проскурина.
-- Какого! Какого!.. Точно будто я ничего не знаю и не вижу! Намедни, на Пречистенском бульваре, с кем я вас встретила? Небось, мы шикарей-драгунов привлекаем!..
Проскурина чуть не крикнула ей: "Как вы смеете!" -- но только закусила губы и начала краснеть.
-- Я не сплетница. Что ж! Офицерик джентльменистый! И мордочка у него смазливая. Желаю всякого успеха. Вот он наверно там будет. Если где и пляшет на званой вечеринке, то позднее явится. Прямой интерес -- ехать. А не он, так другой!
-- Бог знает, что вы говорите! -- остановила ее Проскурина и сердито взглянула на нее, недовольная в особенности тем, что покраснела, и что Копчикова заметила это.
-- Так вы решительно отказываетесь? Ну и шут с вами, коли так!
Копчикова схватила платок, брошенный на балюстраду, и начала его расправлять. На голове ее надета была баранья шапочка набекрень и с кистью.
Аппарат защелкал. Кто-то звал.
-- Ах, Боже мой! -- встревожилась Проскурина. -- Зачем вы услали Степанова!
-- Экая важность! Постойте... Это с какой-то станции спрашивают.
Копчикова присела к аппарату и взялась за ручку.
-- Что такое? -- окликнула Проскурина.
-- Ха-ха!.. С вами разговор... по соседству! Да это Карпинский!.. Ведь так его зовут?.. Того, с усиками в колечки, как яблочко румян?.. Большой ходок по женской части и воображает, что все от него млеют. Я за вас отвечу.
-- Не смейте! -- крикнула Проскурина.
-- Фертиг!.. Готово!.. Он думает, что это вы.
-- Не смейте, Копчикова!
Проскурина встала с места.
-- Нечего, нечего... Чудесно!.. Да он тоже насчет маскарада!..
-- Я говорю вам... Пустите меня!..
Сильным движением руки Проскурина устранила юзистку и начала действовать ручкой -- нервно и отрывисто. Она должна была браться за ручку аппарата, чтобы прервать этот разговор по телеграфу, строго запрещенный служебными правилами.
-- Вот вы какая! -- заговорила Копчикова, увязывая свой платок. Вздернутый ее нос смотрел дерзко и насмешливо. -- Со мной не желаете в маскарад, потому что у вас с таким фификусом, как Карпинский, интересец есть!
-- Ничего у меня с ним нет! -- почти гневно перебила Проскурина, повернувшись лицом к гостье. -- Он мне надоел донельзя. Я собиралась жаловаться, если он не прекратит своих глупых ухаживаний.
-- Ябедничать хотели -- некрасиво!
-- Не ябедничать, а отвязаться от него.
-- Так на это есть простое средство. Отрезали ему по аппарату: вы такой-сякой! Небось, кто с кем не желает хороводиться -- сумеет сдачи дать... Ну-с, коли так, желаю всякого успеха на новый год. Чаю я дожидаться не буду. Пускай ваш дурачок сам его выпьет. Я теперь знаю, Проскурина, какие у вас ко мне чувства. А я за вас всегда горой, когда про вас судачат. Теперь не буду такой дурой!
Юзистка запахнулась в свою ротонду и шумно вышла, дернула обмерзлую дверь и хлопнула ею. Звонок задребезжал.
Не сразу перешла Проскурина от аппарата к столу, за которым работала. Она посидела с опущенными руками. На лице ее -- оно быстро бледнело -- застыло выражение почти физической боли.
Но она не расплакалась. Ее стало душить. Эта "ужасная" юзистка сумела, в каких-нибудь четверть часа, перевернуть в ней все внутри... Да, она прошла по боковой аллее бульвара, и Проскурина узнала ее сзади, когда гуляла с тем драгуном. Но ведь это вовсе не было свиданье, а случайная встреча. Она надеялась на то, что юзистка не заметила их. И теперь этот разговор с телеграфистом на аппарате! Хуже ничего нельзя было и придумать. Вся центральная станция будет теперь "судачить".
Она мысленно повторила и пошлое выражение Копчиковой: "хороводиться" -- это еще лучше! Сметь так выражаться о ней, подозревать ее в любовном "интересе" с таким ничтожеством, как этот Карпинский, от которого она не знает, как отделаться?!
-- Они ушли? -- спросил Степанов, стоявший у балюстрады со стаканом чаю.
-- Они ушли! -- передразнила его Проскурина. -- "Они" -- так по-лакейски выражаться, да еще про личность вроде Копчиковой!..
-- Вам не угодно? -- кротко вымолвил телеграфист.
-- Нет, не угодно! Извольте садиться. Мы до полуночи не кончим.
И опять в комнате началось щелканье счетов и стук ручки аппарата. Лицо молодой девушки приняло суровое выражение. Степанов чувствовал, как она гневно настроена. Он сдерживал дыхание и желал провалиться сквозь землю.
Нет, он не посмеет поднести ей подарок на новый год, как рассчитывал, отправляясь сюда на дежурство. В ящике стола лежала красивая коробка с бумагой и конвертами. Нечего и думать!
Бедный малый не мог сдержать вздоха, и тотчас же усиленно заработал правой рукой.