Осмотревшись, я приду, пожалуй, к заключению, что этот адвокат занимательнее других. У нас, в Москве, так бедно по части молодых людей. На балах фигурируют студенты первого курса. С ними -- смертельная тоска. Явится зимой какой-нибудь преображенец или кавалергард, и с ними уж носятся, носятся...
Булатов (это -- фамилия будущего Жюль Фавра) вчера мне гораздо больше понравился.
Я поехала одна, запросто, к Машеньке Анучиной. Она очень симпатичная болтушка. Помешана теперь на своей консерватории. Эта мода поглотила всех полусерьезных девиц. Машенька работает по восьми часов в день, изнывает над этюдами, пишет задачи, разные партименты, говорит только о Рубинштейне и Венявском... Их там, как слышно, порядочно-таки муштруют, но все они очень довольны.
Приезжаю к Машеньке и нахожу там Булатова. Он в доме -- как свой. Я тотчас же заметила, что с Машенькой Булатов обращается, как с старой приятельницей.
-- Ты давно знаешь этого господина? -- спросила я.
-- С лета.
-- Он часто бывает у вас?
-- Бывал прежде часто, а теперь в кои-то веки разок.
Я не стала дальше расспрашивать. Мне почему-то сделалось не совсем ловко. Машенька приняла приниженный тон. Она вряд ли могла быть занимательна для Булатова. У ней очень хорошее сердце, но слишком обо многом ее нельзя расспрашивать. Она только и одушевляется, когда заговорит об этюдах, партиментах, фугах и разных других музыкальных премудростях.
Да и это нейдет к ее широкому, веселому, чисто русскому лицу.