Когда мы говорили с Булатовым, в стороне, у окна, Машенька продюизировалась в разных ноктюрнах и концерт-штюках. Я заметила, что она то и дело смотрит в нашу сторону. После ужина "à la fourchette" она удержала меня, провела к себе в комнату, начала судорожно прижиматься ко мне и ударилась в слезы.
Она страшно рыдала. Я думала, что с ней сделается истерика. Долго не могла она говорить. Я все спрашивала ее: "Что с тобою, Маша?" Она силилась начать... и не могла.
-- Несчастная я! -- выговорила она наконец, нервически всхлипывая.
-- Почему несчастная?
-- Он пошутил!.. Куда же мне понимать его таланты?!..
-- О ком ты говоришь?
-- Не слушай его, не сиди с ним: он и тебя примется также развивать и через два месяца бросит.
-- Кто бросит? Кто? Спрашиваю у тебя в десятый раз!
-- Как, кто? Он, наша знаменитость, наше красное солнышко... Булатов!
И Машенька опять залилась слезами.
-- Ты его любишь? -- спросила я.
-- Нет!.. Да!.. Я не переживу!
И опять слезы.
Так продолжалось еще с четверть часа. Когда слезы иссякли, Машенька начала порывисто рассказывать мне историю своего знакомства с Булатовым.
-- В несколько дней, -- говорила она беспомощным, полудетским тоном, -- он совсем овладел мной. Мы жили на даче... Он сказал мне столько новых вещей. Я была подавлена его умом, красноречием и... чувством. Когда он хочет, слезы дрожат у него в голосе. Я принимала все это за чистую монету. Я не знала, что он только упражнялся в адвокатском искусстве. Два месяца он проводил целые дни у нас, и я была очень счастлива. Каждый день уверял меня в своей любви...
-- Давал обещания?
-- Нет... Он говорил: я вас теперь люблю, потому что так мне нравится...
-- Он говорил это с первых дней?
-- Да. Уж и тогда он начинал все шуточкой... А потом вдруг притворится страстным и начнет шептать всякие французские и немецкие стихи. Актер, актер, и больше ничего!
-- И скоро остыл?
-- Да. Мы переехали в город, он стал реже бывать... Тут начались у него разные процессы, все закричали об нем. Разумеется, я сделалась для него и скучна, и глупа, и неэффектна. Такому человеку надо тешить каждую минуту свое тщеславие...
-- Он объяснился с тобой?
-- Что ж ему значит объяснение? Я же оказалась виноватой. Он растолковал мне по пунктам, что я не могу давать ему... импульса... так он выразился. Любил, говорит, вас очень искренно, а теперь мне надо что-нибудь получше...
-- Будто бы так этими словами и сказал?
-- Разумеется, не этими. Все было складно и красиво: он иначе не умеет.
-- А потом?
-- А потом стал бывать раз в две недели, и как ни в чем не бывало.
-- Каким же тоном говорит он с тобой?
-- Ты видела, -- дружеским. Вот это-то меня и мучит, и бесит, и убивает! У меня нет сил разорвать с ним всякие сношения. Отказать от дому я не имею права: и отец, и maman, и тетки, все от него в восторге. Когда он ко мне подходит, на меня находит столбняк, я улыбаюсь, как дура...
-- Об чем же он с тобой толкует?
-- Расспрашивает о том, о сем... привезет иногда книжку, ноты, но все это так, зря, бездушно... хвалится своими успехами, высчитывает, сколько должен получить за такой-то процесс, очень часто так бесцеремонен, что посвящает меня в тайны своих волокитств.
-- Не может быть!
-- О! Ты его не знаешь!
-- Так он тебе рассказывает...
-- Ну да, в кого он влюблен... восторженным тоном... визиты, разговоры...
-- В кого же он теперь влюблен? -- вырвалось у меня.
Машенька вскинула на меня глазами, хотела отвечать и остановилась.
-- Это тайна? -- спросила я.
-- Э! Мне все равно. Я не намерена хранить его секретов, да ты и сама должна была догадаться: он бредит твоей сестрой.
-- Бредит?
-- Да. Он называет ее самой шикарной женщиной во всей Москве и говорит, что если она не будет... принадлежать ему, он...
-- Что он? -- вырвалось опять у меня.
-- Он готов, не знаю, на что!
-- Застрелится?
-- Не застрелится, а уедет из Москвы.
Вышла пауза.