Черезъ день получаю пакетъ.
Я лежалъ въ сумеркахъ на кровати. Въ окнѣ мелькали порошинки снѣга. Это меня располагаетъ къ мыслямъ. Онѣ у меня безпрестанно сварочиваютъ на Мари, на мои новыя чувства къ ней... Передъ самой присылкой денегъ я разбиралъ себя: что же мнѣ дальше дѣлать? И все мое поведеніе у ней въ гостиной показалось мнѣ сначала нелѣпымъ, но такая вотъ нелѣпость лучше того, что я прежде испытывалъ. Да и почему же не признаться самому себѣ въ жалости къ этой женщинѣ?
Пакетъ я принялъ и расписался въ его полученіи. Но я его не сразу вскрылъ, даже захотѣлось назадъ отправить. И, ей-Богу, я не подумалъ: "а чѣмъ ты жить будешь?" Это было совсѣмъ другое чувство. Къ деньгамъ,-- ихъ меньше, чѣмъ порція въ послѣдній разъ,-- приложена записка:
"Извините, на этотъ разъ я никакъ къ могу больше. Мнѣ очень, очень непріятно; но вы мнѣ повѣрите..."
Оборвана фраза и буквъ М. К. не поставлено.
Вѣдь, это могло быть самою банальною уверткой; но я повѣрилъ... Вся записка карандашомъ, на листкѣ, оторванномъ отъ записной книжки, говорила про то, что Мари разорена.
И разорилъ ее любовникъ! Деньги держалъ я въ рукахъ и, право, онѣ мнѣ жгли ладонь. Я бросилъ ихъ на столъ, хотѣлъ сейчасъ же послать назадъ или самому отнести безъ всякихъ разговоровъ: просто, принесъ, отдалъ горничной и ушелъ.
За стѣной, въ комнатѣ рядомъ, заслышались шаги. Это вернулся сосѣдъ мой Леонидовъ и зажигаетъ лампу. Въ головѣ у меня промелькнуло что-то по его адресу. Я засунулъ пачку бумажекъ въ боковой карманъ и пошелъ къ нему.
Леонидовъ встрѣтилъ меня, какъ всегда, съ своимъ свѣтскимъ тономъ:
-- Enchanté... {Я въ восхищеніи!}.
Его дѣла, должно быть, совсѣмъ плохи, даже воротничокъ рубашки грязенъ; обыкновенно онъ опрятнѣе одѣвается.
Особеннаго у него устройства носъ, извилистый, съ раздвоеніемъ на кончикѣ. Онъ бреется, какъ актеръ, и носитъ волосы съ англійскомъ проборомъ. Щеки были хорошо выбриты.
-- Enchanté!-- повторилъ онъ еще разъ и крѣпко пожалъ мнѣ руку.
Я этого не очень люблю,-- не потому, что презираю его,-- ладонь у него влажная и холодная.
По выраженію моего лица онъ могъ догадаться, что я зашелъ къ нему не спроста: мы уже сидѣли около лампы. И садиться пригласилъ онъ меня, съ манерами, французскою фразой:
-- Prenez place!...
Въ другое время я бы оставилъ его въ покоѣ, съ его свѣтскостью, но тутъ мнѣ захотѣлось свести, его на настоящую ступень.
-- Вы уже изволили откушать?-- спрашиваетъ онъ меня съ самою изящною интонаціей.
-- Нѣтъ, еще не изволилъ.
-- А то бы я предложилъ вамъ чашку "кофэ".
Онъ произноситъ "кофэ", а не "кофею".
-- Вы въ ладахъ съ хозяйкой?-- спросилъ я и усмѣхнулся.
-- Comme-èa! {Такъ себѣ!} -- отвѣтилъ Леонидовъ, оглянулъ свой убогій нумерокъ и сдѣлалъ презрительную гримасу.-- Что прикажете дѣлать? Надо ютиться здѣсь до наступленія лучшей поры...
Смотрю на его визитку: она потертѣе моей,-- на галстукъ, купленный въ пассажѣ за сорокъ копѣекъ, на его извилистый и плутоватый, смѣшной носъ, и говорю тихо, точно вслухъ думаю:
-- Вамъ, добрѣйшій Леонидовъ, пора быть со мною попроще; мы бонтонъ можемъ и бросить!
Онъ какъ будто удивляется.
-- Dans quel sens? {Въ какомъ смыслѣ?}
-- Да что же намъ джентльментами-то представляться?... Ваши дѣла, я вижу, не блестящи. Можетъ быть, у меня найдется для васъ дѣльце, если я на вашъ счетъ не ошибаюсь.
Онъ продолжалъ вопросительно глядѣть на меня.
Я попросту, безъ обиняковъ, спросилъ его: не обращаются ли къ нему извѣстнаго сорта адвокаты по бракоразводнымъ дѣламъ?
Помялся, однако, упираться не сталъ. Это и меня облегчило. Быть можетъ, впервые почувствовалъ я потребность разсказать, безъ всякихъ умолчаній, исторію моей женитьбы. Предлогъ былъ: Леонидовъ сейчасъ же спросилъ меня въ полголоса, точно насъ подслушиваютъ:
-- Вы желали бы развестись?
Хорошо хоть разъ въ жизни такъ поисповѣдаться, и безъ всякой особой обстановки, безъ слезъ и нервничанья, не духовнику, а такой вотъ темной личности, какъ мой сосѣдъ. Тутъ не было никакой рисовки. Я не хотѣлъ черезъ мѣру унижать себя, клеймить,-- это была бы тоже своего рода рисовка. Я разсказалъ только, какъ я пришелъ къ тому, что теперь со мною... И у господина Леонидова могла быть исторія въ томъ же родѣ, и онъ родился, какъ и я, въ дворянской семьѣ, съ состояніемъ, также его учили съ дѣтства говорить по-французски и по-англійски, также могъ онъ наслѣдовать, вмѣстѣ съ хорошими манерами, родовыя наклонности.
Сосѣдъ хотѣлъ было остановить меня, когда я перешелъ къ деталямъ, деликатною фразой:
-- Вамъ нѣтъ надобности касаться...
Но я "коснулся" всего... Передо мною и передъ нимъ прошли разные эпизоды. Вотъ я студентомъ-кутилой, на полной волѣ, съ порядочнымъ состояньицемъ; кончаю курсъ не важно; думаю о хорошей партіи и о легкой, видной службѣ, но только не въ провинціи. Года въ два, по окончаніи курса, все было прожито. Поигрывалъ, ужины, тройки, франтовство, лошади... Дальняя родственница тетка, большая хищница и большой циникъ, направила меня на свою родственницу, богатую, гостившую у нея зиму. Она все обдумала, она же и предложила сдѣлку.
-- Сдѣлку?-- меланхолически выговорилъ Леонидовъ.
-- Да, была настоящая сдѣлка. Барышня могла и сама по себѣ нравиться, но мы рѣшили ее "добыть" -- и добыли... Ее пріучали къ пикникамъ, шампанскому... не стоило много труда; послѣ кутежа за городомъ довели ее до...
Я сдѣлалъ надъ собой маленькое усиліе и сказалъ послѣ минутной запинки:
-- До потери полнаго сознанія... Тетенька, пожалуй, чего-нибудь и подсыпала.
Я нравился этой дѣвушкѣ. Быть можетъ, она могла бы быть моею и безъ всякой махинаціи. Думаю такъ потому, что она послѣ того всю почти зиму принимала меня тайно, по ночамъ, когда пріѣхала ея замужняя сестра и взяла ее гостить къ себѣ. У ней была отдѣльная комната,-- жили они въ отелѣ, -- ея горничная, разумѣется, подкупленная, впускала меня.
Къ веснѣ ее объявили моею невѣстой. Родные, у себя въ деревнѣ, ничего не знали. Имъ мое сватовство не особенно понравилось. Тетка извѣстила ихъ, что "иначе сдѣлать нельзя".
Послѣ свадьбы вдвойнѣ понадобился "un voyage de noce"... Но еще передъ выѣздомъ изъ Петербурга жена вдругъ точно все сообразила и возненавидѣла меня. Мнѣ она не подала вида,-- все затаила въ себѣ.
Тутъ я долженъ былъ остановиться на двухъ самыхъ цвѣтистыхъ эпизодахъ изъ нашей заграничной жизни. И я этого не сдѣлалъ. Я сталъ исповѣдываться господину Леонидову только о себѣ.
Довольно было для полноты картины и того, что я разсказалъ сосѣду о соглашеніи моемъ съ женой. Оно состоялось черезъ нѣсколько лѣтъ. Я не хотѣлъ отпускать ее даромъ.
-- Il va de soi! {Само собою!} -- предупредительно замѣтилъ сосѣдъ.
Но я себя не выгораживалъ. Если я не употребилъ слова: "шантажъ", говоря о своихъ посѣщеніяхъ Мари, то потому только, что я ничего не вымогалъ силой или угрозой. Каждый разъ на такое посѣщеніе я рѣшался въ крайности. Мы подошли и къ ближайшей цѣли моего визита.
Я ему назвалъ имя того, кто теперь держитъ судьбу Мари въ своихъ рукахъ. Ему оно было извѣстно. Мы уже отлично понимали другъ друга. Мнѣ не было надобности разсказывать ему, чѣмъ я обязанъ этому человѣку. Я сказалъ только, что необходимо доподлинно знать, въ какомъ финансовомъ положеніи находится этотъ господинъ и нѣтъ ли у него новой связи съ замужнею женщиной.
-- Le faire filer? {Слѣдить за нимъ?} -- спросилъ меня сосѣдъ дѣловымъ тономъ, съ усмѣшкой въ глазахъ.
Я поторопился прибавить, что готовъ вознаградить за трудъ, и сейчасъ же предложилъ ему небольшой задатокъ. Леонидовъ "держалъ радостную улыбку и съ большимъ достоинствомъ сдѣлалъ жестъ рукой:
-- Entre gentilshommes!... {Между дворянами!}.
Черезъ десять минутъ онъ уже набросалъ планъ дѣйствій и успокоилъ меня, что не я первый обращаюсь по дѣламъ такого рода къ частнымъ сотрудникамъ.
-- И въ Петербургѣ,-- добавилъ онъ,-- есть свои агентства: "Tricoche et Cacolet".
Мы разстались большими друзьями. Черезъ три дня онъ обѣщалъ поставить меня самого на слѣдъ, если что окажется.
-----
У себя, лежа на кровати въ темнотѣ, я не могъ уйти отъ тѣхъ подробностей изъ исторіи моей женитьбы, гдѣ я долженъ былъ бы говорить противъ Мари.
Картины поплыли передо мною, и нѣкоторыя такъ ярко, точно галлюцинаціи.
Вотъ мы ѣдемъ на пароходѣ въ Капри. Сначала пристань Ванта-Лючіа передъ нами; солнце играетъ въ морской зыби. Оборванцы подъѣзжаютъ на лодкахъ, кричатъ: "Мушью, мушью!" и кидаются въ воду, достаютъ со дна мѣдныя су и франки иностранцевъ. Мы уже третій мѣсяцъ молодые. Мари весела, но я не знаю, что у нея таится на душѣ. Италія увлекаетъ ее. Наканунѣ ей устроилъ кто-то серенаду подъ окномъ отеля. Мы уже ѣздили въ Портичи, въ Помпею, подымались на Везувій. На палубѣ парохода мы плотно позавтракали, выпили большую фляжку крѣпкаго сиракузскаго вина. Передъ "голубымъ" гротомъ насъ стало укачивать, но въ гротъ мы, все-таки, попали. Много смѣху было. Въ Капри, у пристани, мы сѣли на ословъ. Молодыя бабы погнали ихъ и тыкали намъ подъ носъ разное дрянца изъ коралловъ, хлестали ословъ безъ умолку, кричали на нихъ. Съ нами подымалась такая же почти молодая чета -- мужъ съ женой, французы хорошаго тона. Онъ -- сухой брюнетъ, она -- кругленькая блондинка. Еще дор о гой мы разговорились. Наверху, по дорогѣ къ виллѣ Тиверія, мы остановились. Наши бабы заставили насъ слѣзть, спросить въ этомъ кабачкѣ вина и устроили пляску. Тутъ мы съ французомъ назвали другъ другу наши "titres et qualités" и представили взаимно нашихъ женъ.. Онъ виконтъ de ***. Женатъ уже нѣсколько лѣтъ. Вино, пляска, гудѣніе тамбурина, видъ съ площадки сблизили насъ разомъ.
Съ тѣхъ поръ мы жили все вмѣстѣ. И въ Парижѣ стали видаться каждый день.
Опять, съ ясностью галлюцинаціи, передо мною салонъ нашей парижской квартиры. Я пошелъ на бульваръ почитать газетъ и выпить абсенту въ "Grand-Café". Возвращаюсь, вхожу прямо: жена моя на колѣняхъ у виконта. Я остановился въ дверяхъ. Она нисколько не смутилась, не сразу оставила свою позу, потомъ встала и, указывая на него рукой, почти закричала:
-- Nous, nous aimons! {Мы любимъ другъ друга!}.
Виконтъ оторопѣлъ и молчалъ.
Я могъ бы ихъ убить, по французскимъ обычаямъ, но я ничего не сдѣлалъ, даже не вызвалъ его. Я ушелъ къ себѣ въ кабинетъ и ждалъ. Объясненіе произошло тотчасъ же и оно мнѣ показало, что все это было нарочно подстроено, чтобы довести меня до дуэли и убить. Тогда я увидалъ, какая въ ней злобность. Глядитъ мнѣ прямо въ глаза и дерзко, съ цинизмомъ, точно приколачиваетъ каждое слово, говоритъ мнѣ, какъ она меня ненавидитъ за мою подлость, за мое поведеніе съ нею, которое она. только послѣ свадьбы поняла. Она искала случая и нашла его. Французу она отдалась, не любя его, только бы вышелъ разрывъ.
И я не поддался. Вызова я не послалъ. Я только притворился покладливымъ мужемъ, сталъ у нея же просить прощенія не требовалъ обязательной любви, обратилъ все въ шутку, обезоружилъ ея любовника своимъ великодушіемъ. Но это было одна притворство. Какъ бы мы ни поступили съ нею, тетка и я, она начала отплачивать мнѣ слишкомъ дерзко и злобно.
Такъ прошло нѣсколько мѣсяцевъ. Вотъ передо мною и петербургскій сѣренькій денекъ, когда въ руки мои попались письма виконта. Изъ нихъ я узналъ, что Мари подстрекала его ни больше, ни меньше, какъ отравить меня. Французъ не соглашался. Убить на дуэли -- да. Онъ готовъ оскорбить меня, нарочно пріѣхать за этимъ въ Россію, но роль злодѣя не можетъ взять на себя. Я притворился, что ничего не знаю. Французъ являлся и въ Россію. Когда брезгливое презрѣніе моей жены слишкомъ уже стало явно и она не церемонилась уѣзжать съ нимъ въ Москву, на воды, въ Крымъ,-- я показалъ когти, далъ знать и ей, и ея любовнику, что у меня въ рукахъ есть документы,-- отъ которыхъ имъ не поздоровится.
Французъ тотчасъ же разсудилъ вернуться домой. Мари притихла. Такъ прошло еще цѣлыхъ два года.
Тогда я уже пересталъ церемониться. Жена должна была содержать меня попрежнему; но эта жизнь на ея счетъ сдѣлалась явною сдѣлкой, вымогательствомъ, молчаливою угрозой. Работать я и прежде не хотѣлъ, а тутъ и подавно.
Въ проживаніи "aux crochets de ma femme légitime" {На хлѣбахъ у законной жены.} было, въ моихъ глазахъ, уже что-то искупленное ея ненавистью ко мнѣ, такъ какъ она цинически взяла себѣ любовника съ цѣлью сдѣлать изъ него моего убійцу или отравителя.
Теперь все это кажется бульварною драмой "un bon mélo",-- какъ бы сказалъ мой сосѣдъ Леонидовъ; но тогда на меня глядѣла настоящая жизнь, я видѣлъ "Schwarz auf Weiss" -- какъ моя изящная, на видъ тихенькая, со сладкимъ голоскомъ жена цѣлые мѣсяцы обдумывала планъ отправленія меня въ елисейскія поля. Это ужасно быстро уничтожаетъ всякіе предразсудки насчетъ честной работы и достоинства мужчины, который не долженъ никогда опускаться до положенія особы, живущей на содержаніи. И вопроса о разводѣ жена тогда сама не поднимала ни разу, во весь этотъ двухлѣтній періодъ. Почему? Вѣроятно, потому, что она надѣялась на успѣхъ какой-нибудь адской комбинаціи. Это слово -- "адской" совсѣмъ не преувеличено, не театрально. Какъ же иначе назвать такое постоянное обдумываніе смерти человѣка? Но я не возмущался, я принималъ это, какъ должное. Сколько разъ думалъ я:
"Ah gredine!... ты боишься меня, знаешь, что ты у меня въ рукахъ! У тебя нѣтъ смѣлости уйти и жить отдѣльно, на свои средства; ты терпишь и готовишься къ новому подстрекательству новаго любовника! Что же мнѣ-то имѣть наивные укоры совѣсти за прошлое или за настоящее?..."
И я проживалъ ея деньги, ѣлъ хорошо, игралъ въ клубѣ, ѣздилъ на ея лошадяхъ. Только все труднѣе дѣлалось доставать отъ нея наличными деньгами. Довѣренности она мнѣ не давала. Но я подписывалъ векселя и добивался ея поручительства: это выходило на то же. Я продолжалъ и числиться на службѣ, все тамъ же, куда я себя причислилъ по выходѣ изъ университета. Мое положеніе похоже было на положеніе сотенъ молодыхъ вивёровъ, прикрывающихъ свое шалопайство тѣмъ, что состоятъ "при...".
Да, въ эти два года потерялъ я всякій вкусъ къ какому-нибудь подобію работы. И во мнѣ развилась особая философія. Меня постоянно тѣснило сознаніе того, что я беру законную взятку съ моей "преступной" жены, виновной не въ томъ только, что она мнѣ измѣнила такъ нахально и дерзко, а и въ такомъ тайномъ злодѣяніи, какъ посягательство на мою жизнь. Что такое были для меня тогда мои прегрѣшенія передъ Мари?... Я воспользовался ея молодостью, ея темпераментомъ? La belle affaire!... А она была женщина, "ангелъ во плоти", и такъ гнусно мстила мнѣ за escapade, которая только помогла ей поскорѣе выйти замужъ... И не все ли равно, за кого она вышла бы? Вѣдь, я не былъ противенъ, я ей нравился. Между мной и другими молодыми людьми ея общества не могла она видѣть большой разницы. Изъ этихъ военныхъ и штатскихъ на двадцать человѣкъ пятнадцать жили бы на ея приданое, какъ и я. Ей было даже лучше со мной. Еслибъ она смотрѣла на меня, какъ на "parfait gentleman" -- о! тогда она потеряла бы свое состояніе въ три-четыре года. Тогда супругъ прибралъ бы все къ рукамъ, не сталъ бы вытягивать у ней по мелочамъ.
Такъ разсуждалъ я тогда, да и двѣ недѣли тому назадъ почти такъ же. Закоренѣлость чувствовалъ я, и мнѣ было очень легко съ нею. Я продолжалъ считать себя выше ея и по части нравственности...
Да и не правъ ли я былъ? Завелся къ концу втораго года новый другъ,-- тотъ, что будетъ теперь предметомъ тайныхъ наблюденій моего сосѣда,-- великій комедіантъ, дѣлецъ и... негодяй, господинъ Карчинскій!... Помню, когда эта самодовольная, лакейская физіономія съ густыми, расчесанными бакенбардами появилась въ первый разъ въ будуарѣ моей жены, я сказалъ себѣ:
"Вотъ этотъ ловкачъ съѣстъ тебя".
И онъ дѣйствительно меня съѣлъ. Въ какихъ-нибудь два-три мѣсяца онъ меня опуталъ. Мнѣ неловко стало показываться даже туда, гдѣ я числился на службѣ. Я, законный мужъ, ославленъ былъ хуже всякаго кокоточнаго Альфонса... Я вышелъ въ отставку... И дома положеніе становилось самое жалкое; доходило до того, что мнѣ перестали давать карманныя деньги, на ресторанъ, извощика, пару перчатокъ, безъ контроля. Увѣренность моя пропадала. Тряпкой сдѣлался я -- и тряпкой, сознающею свою негодность. Тогда этотъ "bellâtre" началъ пугать меня и довелъ до того, что я продалъ ему, какъ "повѣренному" моей жены, тѣ письма, которыя писалъ ей французъ насчетъ отправки меня на тотъ свѣтъ...
Зачѣмъ я это сдѣлалъ? Неужели такъ низко упалъ я тогда? Чего же легче было: поймавъ ихъ обоихъ, выжать изъ такой поимки все, что было возможно? А какъ глупо и гнусно воспользовался я ихъ афронтомъ!... Чѣмъ я кончилъ? Вмѣсто того, чтобы взять отступнаго, когда отъ меня стали требовать развода, я уперся.
Въ то время мнѣ казалось, что я сдѣлалъ самую лучшую аферу, не согласясь на разводъ; теперь я вижу, что было во мнѣ настоящею пружиной: ненависть къ этому обличителю моего ничтожества, къ повѣренному и возлюбленному моей жены. Я и тогда уже предчувствовалъ, какъ она обманется въ немъ. Онъ съумѣлъ выставить себя передъ нею жертвой своего тягостнаго супружества. Она мечтала о томъ, что и онъ разведется. И вотъ Мари обманута, разорена своимъ защитникомъ и героемъ... Я -- отомщенъ!
Но развѣ мнѣ нужно это въ настоящую минуту? Не ложное мщеніе толкаетъ меня. Мнѣ ее жаль... Я долженъ ей помочь! Пускай мой сосѣдъ увѣренъ въ томъ, что я подготовляю западню моей женѣ -- съ цѣлью поживиться. Если мы съ нимъ добудемъ о господинѣ Карчинскомъ хорошенькіе фактики, всѣ эти фактики должны пойти на пользу Мари. Онъ, навѣрное, обрабатываетъ замужнюю женщину съ деньгами. Мари долго скрывать отъ меня не станетъ, что она -- разорена. Деньги, присланныя мнѣ въ пакетѣ, пойдутъ на нее же. Я принялъ ихъ въ послѣдній разъ.