Давно я не попадалъ въ маскарады купеческаго клуба. Малиновая гостиная съ лѣстницей въ верхнее помѣщеніе была для меня новостью. Въ этой малиновой комнатѣ я и сѣлъ на одинъ изъ позолоченыхъ, продолговатыхъ дивановъ.
Маскарадъ только еще начинался. Маски, все больше плохенькія, брели попарно черезъ гостиную въ танцовальную залу, откуда гудѣлъ оркестръ... Я пріѣхалъ послѣ Мари. Она прошла мимо меня. Я всталъ и рукой прикоснулся къ моему красному банту на правомъ плечѣ. Домино окутывало меня такъ, что по фигурѣ и Мари не могла бы узнать меня, а еще менѣе тотъ, на котораго мы оба охотились.
Мари прошла въ большую залу. По ея походкѣ я замѣчалъ въ ней все ту же сильную нервность. Когда она остановилась передо мной, я спросилъ ее шепотомъ:
-- Онъ уже здѣсь?
Она отрицательно покачала головой.
Сѣлъ я на одинъ изъ дивановъ въ угловое сидѣнье, такъ чтобы мнѣ видны были всѣ, сходящіе съ лѣстницы. Оттуда являются мужчины,-- ихъ вѣшалка наверху,-- а женщинъ впускаютъ во второмъ этажѣ.
Ждалъ я добрыхъ полчаса. Кто бы изъ моихъ знакомыхъ,-- изъ тѣхъ, которыхъ я давно уже растерялъ,-- могъ подумать, что я пріѣхалъ по уговору съ женой въ маскарадъ, служить для нея защитникомъ, если бы что-нибудь вышло? Послѣ того, какъ я прошелъ черезъ столько униженія, послѣ того, какъ она брала любовниковъ затѣмъ только, чтобы извести меня! А я ее сталъ жалѣть, впалъ въ такую глупую, слюнявую чувствительность.
Мало ли что! Жизнь сильнѣе всякихъ нашихъ личныхъ рѣшеній и взглядовъ... Она заставляетъ дѣлать вещи и нелѣпыя, и неизбѣжныя...
Никогда еще, въ первую молодость, не дожидался я никого въ маскарадѣ, да еще подъ душною маской, въ черномъ капюшонѣ на головѣ, какъ я ждалъ того момента, когда на верхней площадкѣ лѣстницы покажется самодовольное, гладкое, лоснящееся лицо Карчинскаго, съ пушистыми бакенбардами, съ широчайшимъ вырѣзомъ жилета и брилліантовою пуговицей посрединѣ пластрона туго накрахмаленной рубашки. Ни одной женщины не ждалъ я такъ, никогда!
По тѣлу моему пробѣжали струйки пріятнаго озноба. Не скверная, хищническая злоба наполняла меня въ тѣ минуты,-- нѣтъ, мнѣ не хотѣлось броситься на него, ударить или наговорить дерзостей. Не щекоталъ меня и тотъ фактъ, что вотъ я дождался же такой минуты, когда сама Марья Арсеньевна, заодно со мною, въ презрѣніи къ этому Альфонсу. Не то, или, по крайней мѣрѣ, не одно это. Меня подмывало всего больше то, что я сообщникъ Мари, или, лучше, другъ ея, по своей охотѣ вызвался оберегать ее въ этомъ маскарадѣ, что мои отношенія къ ней измѣнились и такъ быстро.
Тогда я ни одного мгновенія не подумалъ о томъ, какъ можно было бы все это поведеніе перевернуть, на иной взглядъ. Вѣдь, такой мерзавецъ, какъ соблазнитель моей жены, могъ бы сказать: "Да онъ теперь поступилъ въ шпіоны къ собственной женѣ. Вѣдь, она и безъ того содержала его. Прежде онъ ей грозилъ, не давалъ постояннаго вида, потомъ вымогалъ у нея выгодный для себя разводъ; а теперь, когда ея любовникъ обобралъ ее, хочетъ поживиться какъ-нибудь и на его счетъ...".
Развѣ такъ не выходило, глядя со стороны? Я самъ сталъ бы точно такъ объяснять поведеніе каждаго "джентльмена", въ моемъ вкусѣ, еслибъ зналъ въ подробностяхъ его положеніе.
Но мнѣ ничего подобнаго не приходило въ голову, когда я сидѣлъ въ домино и маскѣ на угловомъ сидѣньѣ раззолоченнаго дивана, противъ лѣстницы. Никакой горькій вопросъ, оскорбительный для самого себя, не нарушалъ моего... блаженства.
Это слово почти что не преувеличено. Если и не блаженства, то сладкой тревоги, не испытанной мною пріятной возбужденности, неизвѣданнаго чувства чего-то, похожаго на полную жертву собою, остаткомъ своего достоинства, чести, послѣднимъ кускомъ хлѣба...
Позади меня шуршали шаги и длинные подолы масокъ, и среди ихъ я чувствовалъ присутствіе Мари. Она не могла же не подумать хоть изрѣдка обо мнѣ. Въ ней пропало прежнее недовѣріе. За что же ей презирать меня еще болѣе? Я, вѣдь, ничего отъ нея не требую. Да еслибъ она и заподозрила меня, пускай даже самымъ позорнымъ подозрѣніемъ, это было бы для меня еще слаще.
Точно что-то дернуло меня,-- я завидѣлъ у поворота на верхнюю площадку плотную мужскую фигуру.
Онъ спускался, покачиваясь на бедрахъ, и натягивалъ перчатку. Лицо стало еще салистѣе, довольнѣе и нахальнѣе... чуть замѣтная сѣдина на вискахъ... Бакенбарды, навѣрное, выкрашены. Карчинскій остановился и прищурилъ глаза,-- красные, масляные, глаза настоящаго Альфонса.
Развѣ я былъ когда-нибудь имъ? Ну, сдѣлалъ гадость,-- ну, жилъ на чужой счетъ, превратился въ тунеядца, во что хотите,-- но никогда не способенъ я былъ на такое закоренѣлое хищничество.
Скажутъ: "да, оттого, что умишка не хватало!"
Можетъ быть; но, все-таки, я -- не этотъ Альфонсъ... Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ!
Онъ сошелъ внизъ и сталъ отъ меня на разстояніи двухъ аршинъ, застегнулъ перчатку на обѣ пуговицы, оправилъ прическу, вздернулъ pince-nez и посмотрѣлъ направо и налѣво. Тотчасъ же отъ рояля, стоящаго у стѣны, отдѣлилась маска, отряхнулась и быстро подошла къ нему.
Я сказалъ себѣ: "это не та рыхлая барыня, съ которою онъ видится въ отелѣ; это просто такъ... маскарадная дѣвчонка!"
И я не ошибся. Стоило только разобрать, какъ она была одѣта. Эти сквозные рукава изъ чернаго тюля съ прошивками, вырѣзанный низко бархатный корсажъ, прическа съ цвѣтами, безъ капюшона, почти совсѣмъ открытое, молоденькое лицо, съ короткою маской, безъ кружевной бородки.
Ошибиться было трудно.
Онъ взялъ ее за обѣ руки и наклонился низко къ ея лицу; можно было подумать, что поцѣловалъ ее въ щеку. Потомъ отвелъ къ тому мѣсту, откуда она подбѣжала, присѣлъ очень близко и что-то говорилъ на ухо.
До меня долетѣлъ ея вопросъ молодымъ, но уже хрипловатымъ голосомъ:
-- Не надуешь?... Въ два часа?...
Опять онъ наклонился къ ея уху. Мнѣ было все понятно. Онъ пріѣхалъ, конечно, не для нея; но радъ былъ встрѣтить ее здѣсь. Это одна изъ тѣхъ мелкихъ кокоточекъ, что записаны въ его книжкѣ, которую показывала Мари. Свиданіе у него -- съ тою барыней, если только сама Мари не вызвала его въ маскарадъ. Можетъ быть, и то, и другое.
Послѣ двухъ-трехъ фразъ, сказанныхъ еще на ухо маскѣ, онъ, съ покачиваніемъ на бедрахъ и продолжая оглядываться, пошелъ мимо меня. Тутъ я, какъ ни крѣпился, не выдержалъ, всталъ и остановилъ его.
-- Будь остороженъ!-- таинственно проговорилъ я.
-- Въ чемъ?-- спросилъ онъ меня со своею сладковатою усмѣшкой.
Я вспомнилъ, какъ этотъ грабитель глупыхъ бабъ -- сантиментальныхъ или, просто, развратныхъ -- отдѣлывалъ меня, въ моемъ собственномъ кабинетѣ, съ высоты своего рыцарства, какъ онъ, по пунктамъ, выставлялъ мою гнусность и, предлагая мнѣ дуэль,-- онъ зналъ, что я не приму ея,-- мнѣ, оскорбленному мужу, въ то же время, стращалъ меня вмѣшательствомъ высокопоставленныхъ лицъ.
Но не злобность заставила меня встать и остановить его, какое-то другое чувство. Меня испугала мысль, что тутъ, на этомъ маскарадѣ, Мари опять сойдется съ нимъ, будетъ вымаливать у него ласки, изъ милости, забудетъ про то, что въ ней клокотало часъ назадъ въ разговорѣ со мною.
-- Тебѣ могутъ устроить ловушку,-- сказалъ я.
-- Скажите пожалуста!...
Этотъ насмѣшливый возгласъ заставилъ меня строже выговорить:
-- Оставь свое фатовство, лучше скажи мнѣ спасибо. Здѣсь твоя жертва... Она давно все знаетъ.
Фамиліи Мари я не назвалъ. Онъ пристальнѣе вглядывался въ меня сквозь pince-nez. Голосъ мой измѣнился, да и врядъ ли могъ онъ и подумать, что это отставной мужъ Мари.
-- Тебѣ нужно что-нибудь за это сообщеніе?-- спросилъ онъ уже невыносимо-нахально, точно въ самомъ дѣлѣ узналъ меня.
-- Что мнѣ нужно, то будетъ сегодня сдѣлано. Иди, я тебя больше не задерживаю.
Онъ пожалъ плечами, въ носъ разсмѣялся и пошелъ къ танцовальной залѣ.
Я не смутился тѣмъ, что мое поведеніе дѣлалось глупо. Зачѣмъ я его останавливалъ? Теперь мнѣ кажется это дѣтски-наивнымъ, но тогда я чего-то хотѣлъ, чему-то помогалъ.
Какъ только онъ сдѣлалъ отъ меня нѣсколько шаговъ, я всталъ и пошелъ за нимъ слѣдомъ, но на разстояніи. Масокъ прибывало и между ними, туда и назадъ, двигалось нѣсколько паръ. Дѣлалось тѣснѣе ближе къ танцовальной залѣ, особенно въ проходѣ, около арки, гдѣ двое дверей, изъ гостиной и изъ маленькой комнаты, передъ дамскою уборной.
Оркестръ игралъ вальсъ "Freut euch des Lebens". Онъ мнѣ напомнилъ то время, когда я, въ этой самой залѣ и подъ звуки этого же вальса, гулялъ съ Мари, пріѣхавшей тайно отъ родныхъ, въ ту зиму, когда я былъ съ ней въ связи.
Крупная фигура Карчинскаго двигалась медленно, аршинахъ въ четырехъ передо мною. Но я быстро оглядѣлъ залу и тотчасъ же увидалъ Мари. Она стояла около прилавка съ благотворительною лотереей аллегри и уже замѣтила Карчинскаго. Около двери въ гостиную, что въ правомъ углу, его остановило домино все въ кружевахъ, небольшаго роста, пухлое. Это была та барыня: жертва номеръ второй. Онъ взялъ ее подъ руку и повернулъ къ оркестру. На ухо онъ ей сталъ говорить не съ такою миной, какъ дѣвочкѣ въ малиновой гостиной... Сейчасъ же явилась фальшивая складка. Голову держалъ онъ въ полъоборота и прислушивался къ тому, что ему говорятъ.
Маску свою повелъ онъ, держась правой стороны. Должно быть, она пожелала взять нѣсколько билетовъ. Вотъ они въ двухъ шагахъ отъ Мари. Я пришелъ въ волненіе.
Вдругъ выйдетъ что-нибудь? Мари можетъ сорвать съ той маску, ударить ее по лицу. Онѣ обѣ могутъ вцѣпиться другъ другу въ волосы. Женщины на все способны въ припадкѣ ярости. Я самъ былъ свидѣтелемъ одной такой сцены къ маскарадѣ Большаго театра. И обѣ были въ богатыхъ кружевныхъ домино.
Сердце начало сильно стучать въ моей груди. Вотъ Мари отдѣлилась отъ прилавка, быстро подошла къ нему. Онъ въ эту минуту освободилъ руку своей дамы: та развертывала билетики аллегри.
Неужели будетъ сцена? Нѣтъ, Мари просунула ему руку, что-то сказала его дамѣ и повела его къ оркестру. Я издали чувствовалъ, что не онъ ее повелъ, а она его. Онъ ускорилъ шагъ: должно быть, сейчасъ узналъ ее; мнѣ показалось даже, что онъ сразу покраснѣлъ. Его толстая маска посмотрѣла имъ вслѣдъ, взяла еще нѣсколько билетовъ и отошла отъ прилавка къ сторонѣ двери въ голубую гостиную. Показалось мнѣ также, что онъ на-ходу успѣлъ ей сдѣлать знакъ и она пошла ждать его.
Я ее прослѣдилъ глазами до двери въ голубую гостиную. Мари повела своего кавалера изъ залы черезъ проходную комнатку, передъ уборной. Я пересталъ бояться за нее. То, что ей нужно сказать ему, пускай говоритъ, только бы не унижала себя; а если онъ ее чѣмъ-нибудь оскорбитъ, если нужно будетъ выместить на немъ эту новую обиду,-- у ней есть вѣрный другъ.
Меня тянуло къ толстому домино. Оно сѣло въ амбразурѣ окна. Тамъ стояло еще одно свободное кресло.
Я сѣлъ въ него. Тотчасъ же разобрала меня охота заговорить съ ней, смутить ее, сказать ей, что мнѣ извѣстна ея связь.
-- Мужъ твой здѣсь?-- началъ я прямо -- маскараднымъ, безцеремоннымъ тономъ.
Она быстро повернула голову, укутанную въ кружева. Сквозь него заблисталъ крупный брилліантъ въ лѣвомъ ухѣ. Сидя рядомъ, я еще яснѣе видѣлъ, что это рыхлая, уже не молодая женщина, съ жирнымъ подбородкомъ и довольно вкуснымъ ртомъ.
Сразу маска мнѣ не отвѣтила.
-- Какой мужъ?
-- Твой!-- выговорилъ я еще рѣшительнѣе.
-- Ты его знаешь?-- сказала она не совсѣмъ увѣренно.
Я ожидалъ болѣе смѣлаго тона.
-- Знаю, да и тебя знаю...
-- Будто бы?-- отшутилась она.
Ея глаза обратились съ вопросомъ къ двери въ большую залу.
-- Да ты не волнуйся!-- продолжалъ я,-- та маска еще подержитъ его съ полчаса.
-- Будто?... А ты ее знаешь?
Вопросъ былъ уже совсѣмъ искренній. Въ немъ зазвучала страсть сорокалѣтней женщины.
-- Меньше, чѣмъ тебя...
-- Вотъ это забавно...
И она сдѣлала движеніе, точно хотѣла подняться.
Я взялъ ее за руку, полную, довольно пріятную, въ длинной перчаткѣ со множествомъ браслетъ. Отъ ея корсажа пахло духами "Chypre".
Она не отдернула руки, но всѣмъ туловищемъ немного отодвинулась
-- Да полно, маска, я, вѣдь, не шутки съ тобою шучу... Мнѣ тебя жалко.
-- Жалко?
-- Ты губишь себя изъ-за этого... Альфонса.
-- Какого?...
-- Карчинскаго!
-- Какъ ты смѣешь?...
Она не докончила. Все ея жирное тѣло заколыхалось.
-- Я съ нахалами...
Я ей не далъ докончить.
-- Не бранись,-- остановилъ я ее.-- Ты посиди; вѣдь, онъ придетъ сюда, если интересуется тобой. Ему нельзя не побыть съ тобой хоть до двухъ. Ты позднѣе, вѣдь, не можешь, скажи правду?
-- До двухъ...-- повторила она.-- Ты такъ, на-авось сказалъ?
Но я уже чувствовалъ, что ее забираетъ мое интригованье.
-- Нѣтъ, не на-обумъ. Тебѣ надо быть въ два часа дома, для отвода подозрѣній. Тотъ твой кавалеръ отлично зналъ это и у него уже слаженъ ужинъ и встрѣча здѣсь, ровно въ два часа.
-- Съ тою маской?
Грудь ея еще сильнѣе заколыхалась.
-- Нѣтъ, съ другой,-- такъ, съ дѣвчонкой изъ дешевенькихъ.
-- Ты лжешь!
Она быстро поднялась.
-- Хочешь, я тебѣ укажу эту дѣвчонку? Можешь сама ее допросить.
-- Она не скажетъ.
-- Ну, потребуй, чтобъ онъ тебя довезъ до дому.
-- Потребую!
У ней это слово вырвалось порывисто.
-- Увидишь, что онъ станетъ отговариваться.
-- А та маска, которая его увела... ты мнѣ можешь сказать, кто она?
-- Бывшая его оброчная статья.
-- Какъ?
-- Да такъ же, какъ и ты теперь.
-- Послушай, ты забываешься.
-- Нисколько, вѣдь, въ маскарадѣ мы на особыхъ правахъ. Ты меня не видишь, даже не можешь знать, мужчина ли я. А вдругъ какъ женщина, большаго роста, въ сапогахъ?
-- Ты, все-таки, не смѣешь.
-- Полно. Тебя уже разбираетъ адское любопытство. Я жалѣю тебя; ты попалась въ ловушку. Это кончится печально.
-- Скажи, какъ,-- интересно узнать?
-- Какъ?...Ты проживаешься на него, тайно надаешь векселей, если мужъ твой не накроетъ васъ, прежде чѣмъ Карчинскій не запутаетъ тебя совсѣмъ.
-- Мужъ мой?
-- А ты думаешь... это очень мудрено?
-- Я не знаю, о чемъ ты говоришь.
Я расхохотался и такъ громко и откровенно, что въ ея взглядѣ промелькнулъ испугъ.
-- Да кто же ты?
-- Сыщикъ!
-- Кѣмъ подосланъ, мужемъ? Онъ ничего не знаетъ и ни о чемъ не догадывается.
-- Дай срокъ, узнаетъ.
-- Довольно!-- почти гнѣвно сказала она и на этотъ разъ поднялась окончательно.
-- Вчера, въ девять часовъ, ты была въ отелѣ, на Морской, съ Карчинскимъ; у васъ квартира нанята помѣсячно.
Я назвалъ номеръ.
Маску всю передернуло. Она наклонилась ко мнѣ и шепнула:
-- Молчи! Пойдемъ со мною туда, въ залу.
Я подалъ ей руку. Она вся вздрагивала.
-- Что тебѣ нужно?-- шепнула она въ толпѣ, -- скажи мнѣ лучше сразу... Хочешь, чтобъ я откупилась?
Этотъ вопросъ нисколько не задѣлъ меня.
-- Откупайся!-- отвѣчалъ я изъ задорнаго чувства противъ женщины вообще.
-- Ты серьезно говоришь?
-- Только смотри,-- продолжалъ я, -- не придется ли тебѣ откупаться и у твоего друга. У него, навѣрное, есть твои письма?
-- Есть.
Она это сказала, не съумѣвъ подавить вздохъ.
-- И разводъ онъ тебѣ обѣщалъ?
-- Мы должны были оба освободиться.
-- Ты -- развестись съ мужемъ, онъ -- съ женой?
-- Да!
-- И для этого онъ видается съ тобой въ томъ самомъ отелѣ, гдѣ другой мужъ засталъ его съ своею женой? То же будетъ и съ вами! Ты видишь, каковъ онъ, этотъ...
Она не дала мнѣ докончить.
-- Вонъ онъ!
Мы стояли уже въ дверяхъ малиновой гостиной. Мари съ Карчинскимъ сидѣли у окна. Она, въ большомъ волненіи, что-то ему говорила. Онъ опустилъ голову и усмѣхается. Подлая эта усмѣшка вызвала во мнѣ приливъ крови къ головѣ. Меня стало даже душить.
-- Это, вѣдь, она?-- порывисто шепнула мнѣ маска.
-- Кто?
-- Ну, та, которую онъ бросилъ?
-- Ты ее знаешь?
-- Я не видала ее никогда, но мнѣ говорили... Самъ онъ клянется, что только освободилъ ее отъ негодяя мужа, грязнаго шантажиста.
-- Да, освободилъ!-- вырвалось у меня.
Я чуть не разсмѣялся истерически.
-- Это она?-- еще разъ спросила маска.
-- Можетъ быть, подойди, узнай!
Я это говорилъ точно внѣ себя. Мнѣ стало такъ нестерпимо больно, что я самъ наталкивалъ эту женщину на сцену, гдѣ Мари могла пострадать. Не изъ злораднаго чувства къ ней дѣлалъ я, это,-- о нѣтъ!-- а изъ желанія, чтобъ этотъ негодяй былъ, наконецъ, уличенъ, поставленъ между двумя своими жертвами.
Но я тотчасъ же устыдился. Если бы моя маска и кинулась къ ней, я бы ее силой удержалъ.
Насъ отдѣлялъ отъ той пары диванъ, такой же, какъ тотъ, гдѣ я сидѣлъ вначалѣ, противъ лѣстницы.
Мари вдругъ подняла голову. По особому движенію горла я догадался, что она сдерживаетъ рыданія. Она увидала меня, нагнулась къ нему, что-то быстро сказала и такъ же быстро встала. Поднялся и онъ. Мари пересѣкла гостиную, подошла къ намъ, взяла меня за руку.
Я высвободилъ другую руку и сказалъ маскѣ:
-- Иди къ нему; онъ тебя ждетъ. Тебѣ немного остается времени: въ два часа у него свиданье съ той... кокоткой.
Обѣ они воззрились одна на другую. Но Мари не могла почти говорить и сильно оперлась на мою руку. Она была близка къ припадку.
-- Иди же!-- бросила и она маскѣ.
Та, какъ ни въ чемъ не бывало, сдѣлала мнѣ кивокъ головой и, отходя, выговорила:
-- Вы, должно быть, съ ней изъ одной шайки...
Мы все стояли.
-- Мнѣ нехорошо,-- шепнула Мари,-- проводите меня... Я ѣду... скорѣй, скорѣй...
Я довелъ ее до гардеробной. Отпустить ее одну я не могъ. Мари позволила мнѣ проводить ее до ея квартиры, въ каретѣ.
Какъ только мы очутились въ ней, Мари, вмѣсто рыданій, которыхъ я ждалъ, вся выпрямилась и гнѣвно сказала мнѣ:
-- Что это сказала та... толстая? Почему мы съ вами изъ одной шайки? Стало быть, вы ей болтали что-нибудь? Господи! этого еще не доставало!
Я не хотѣлъ лгать, передалъ ей, какъ я ее интриговалъ. Когда я началъ говорить, то мнѣ самому мое поведеніе представилось нелѣпымъ, пошлымъ. Мари не дала мнѣ даже кончить. Она обрушилась на меня, начала винить меня въ желаніи вмѣшаться въ ея счеты съ Карчинскимъ, съ полною гадливостью выставляла всю дрянность моихъ поступковъ.
-- Какую роль вы во всемъ этомъ играете?-- спрашивала она.-- Зачѣмъ вы вмѣшиваетесь? Кого и что вы спасаете? Меня, что ли?... Такъ я не нуждаюсь въ этомъ... Оставьте меня... Отъ васъ идетъ все несчастіе моей жизни! Вы -- гадкій, презрѣнный!...
Ничего я не отвѣтилъ ей, такъ-таки ни одного слова. Я сидѣлъ, прижавшись въ уголъ; дрожь пробѣгала по моей спинѣ; я смотрѣлъ сквозь запотѣлое стекло на мельканіе газовыхъ рожковъ и безсмысленно считалъ ихъ.
Что могъ я ей говорить? Она была внѣ себя. Я понималъ, съ чѣмъ она возвращалась... Она сдѣлала ему сцену, сразу вылила все свое презрѣніе и негодованіе. А онъ ловко выдержалъ это, не оправдывался, молчалъ и перетерпѣлъ... Но въ ней страсть еще кипѣла. Не презирать его она не можетъ, но ее всего больше возмущала его "подлость", какъ любовника, а не какъ человѣка.
Еслибъ я, желая уронить его окончательно, въ ея глазахъ, напомнилъ ей еще разъ, что этотъ грязный сатиръ назначилъ свиданіе плохенькой дѣвчонкѣ, она была бы рада такому напоминанію... Стало быть, и новую свою жертву онъ также мѣняетъ на первую попавшуюся маскарадную проститутку!...
Да, я все понялъ, молчалъ и даже замеръ на мѣстѣ, когда карета подъѣзжала къ ея дому.
Я первый выскочилъ -- позвонить и ждалъ. Мари еле дала себя высадить изъ кареты, не пожала мнѣ руки, не сказала ничего, кромѣ самаго холоднаго:
-- Прощайте!...
И потомъ съ нескрываемою гадливостью обернулась въ сторону кучера и сказала:
-- Отвезите этого барина куда онъ скажетъ.
И я сѣлъ. Я не могъ отказаться. Мнѣ особенно горькое наслажденіе доставило проѣхать еще немного въ той самой каретѣ, гдѣ я сейчасъ былъ вмѣстѣ съ нею. Она оставила послѣ себя запахъ своихъ духовъ, столько лѣтъ мнѣ извѣстный. Я чуть не заплакалъ. Что за бѣда, что въ этой же каретѣ за пять минутъ до того она такъ уничтожала меня; что за бѣда, что она ни единаго мгновенія не подумала о томъ: какое же во мнѣ-то говорило чувство, почему я "вмѣшиваюсь" въ ея исторію, изъ какихъ побужденій?
Я -- гадкій, презрѣнный!... Нужды нѣтъ.
Моя нелѣпая роль дорога моему сердцу. Весь прожитой день былъ рядомъ нелѣпостей,-- я это сознаю,-- нелѣпостей и ненужныхъ вещей. Къ чему всѣ мои тайныя сношенія съ господиномъ Леонидовымъ, и подкупъ прислуги въ отелѣ, и визитъ къ Мари, и этотъ маскарадъ?... Связи нѣтъ! Смысла нѣтъ! Она не нуждается въ моемъ добровольномъ шпіонствѣ; она все сама знаетъ и ей, дѣйствительно, вдвое тяжелѣе пришлось отъ моего участія въ ея позорѣ. Этого ни одна женщина не проститъ... А я долженъ былъ знать это!...
И, все-таки, я ѣхалъ до дому въ сладкомъ умиленіи. Иначе я не могу опредѣлить мое чувство. Я теперь знаю, какъ Мари дорога мнѣ. Я жажду чего-то, совсѣмъ для меня новаго... Пускай она будетъ отталкивать меня... Теперь-то и долженъ я быть тутъ, около нея, не требуя ничего въ награду. Не можетъ быть, чтобы, придя въ себя, она не подумала: "Въ немъ заговорило что-нибудь хорошее". А не подумаетъ, заклеймитъ меня еще большимъ презрѣніемъ,-- я и это снесу. Я у ней въ долгу, и она права, что неудачи ея жизни пошли отъ меня...
Когда кучеръ остановилъ лошадей у нашего подъѣзда и я, выскочивъ на тротуаръ, протянулъ ему бумажку, эта рублевая ассигнація обожгла мнѣ руку.
Вѣдь, и эта бумажка была изъ денегъ Мари, данныхъ мнѣ, какъ откупъ отъ мужа-шантажиста...
И я еще удивляюсь, что она излила на меня всю ярость покинутой и обобранной женщины!