Солнечный осенній день вызвалъ всѣхъ на Невскій. Я шелъ съ Васильевскаго острова въ концѣ четвертаго часа. Занятія свои покончилъ я раньше обыкновеннаго. На перекресткѣ Большой Морской, около магазина Корпуса, я былъ задержанъ движеніемъ экипажей, стоялъ и глядѣлъ равнодушно и немножко нетерпѣливо на проѣзжавшихъ въ коляскахъ и пролеткахъ.
Что-то точно толкнуло меня. Я быстро оглянулся влѣво и по направленію къ Невскому. Передо мной мелькнула высочайшая яркая шляпа съ цѣлымъ стогомъ цвѣтовъ и перьевъ.
Неужели это Мари?
Она сидѣла одна, выпрямившись въ углу откиднаго, низкаго фаэтона на каучукахъ, лошади въ шорахъ, буланой масти, кучеръ и грумъ въ гороховыхъ ливреяхъ.
Мари здѣсь, въ Петербургѣ! И въ такомъ видѣ!... Она сидѣла въ позѣ тѣхъ женщинъ, что ѣздятъ по Невскому и Мордой отъ трехъ до пяти. На ней была плюшевая, роскошная накидка; на груди букетъ живыхъ цвѣтовъ, въ ногахъ породистая моська. Смотрѣла она не въ мою сторону; сквозь короткую красноватую вуалетку я разглядѣлъ ея гримировку: она набѣлена и подводитъ глаза, какъ француженка, ея шиньонъ и волосы на лбу -- не ея цвѣта, а шеколадно-рыжіе.
Я просто оцѣпенѣлъ. Меня толкали; двое офицеровъ остановились рядомъ со мною у фонаря. Одинъ изъ нихъ указалъ жестомъ головы на нее:
-- Новенькая!-- выговорилъ онъ съ особаго рода удареніемъ.
-- Какъ фамилія?
-- Самуилова!...
-- Навѣрное знаешь?.
-- Навѣрное.
Я хотѣлъ имъ крикнуть: вы не смѣете ее такъ называть!...
Но я не крикнулъ. Самуилова! Это мое имя, она его носитъ теперь... Ее уже знаютъ, какъ одну изъ дамъ Морской и Невскаго.
Весь я захолодѣлъ и пошелъ,-- почти побѣжалъ по Невскому, глядя, должно быть, безсмысленно въ слѣдъ фаэтону съ яркою шляпой, гороховою ливреей кучера и булаными лошадьми.
Почему же не быть этой дамой -- моей женѣ?
Вѣдь, прошло болѣе полугода, какъ она уѣхала за границу. Я ее такъ и не видѣлъ передъ отъѣздомъ,-- не засталъ въ отелѣ; за границу не зналъ куда писать, да и о чемъ сталъ бы я ей писать, какъ не о томъ, что я тоскую, что я мечтаю о ея возвращеніи? Паспортъ она получила и могла съ нимъ прожить хоть пять лѣтъ...
Моя тоска перешла въ невыразимую скуку, отъ которой я спасался только тѣмъ, что бралъ на себя еще и вечернюю дополнительную работу -- переводить по-французски и по-нѣмецки разные рекламы и прейсъ-куранты за границу. Никуда не тянуло меня за городъ, хоть немного развлечься, въ Аркадію, въ Ливадію, въ Павловскъ. Мнѣ тяжко было бы встрѣтиться съ кѣмъ-нибудь изъ прежнихъ знакомыхъ, кто бывалъ у насъ въ домѣ или знавалъ меня еще холостымъ. Въ толпѣ, на музыкѣ, въ партерѣ опереточнаго театра я испытывалъ бы еще большую тоску, чѣмъ за переводомъ какого-нибудь чайнаго прейсъ-куранта, одинъ, у окна конторы, взглядывая на петербургскую бѣлую ночь, среди тишины осьмой линіи Васильевскаго.
Но это томительное время было позади. Къ осени я сталъ свыкаться съ тѣмъ, что я больше никогда не увижу Мари. И вдругъ такая встрѣча...
Я почти бѣгомъ убѣжалъ до дому, подъ конецъ пути голова моя стала соображать. Надо поскорѣе достать адресъ... Идти къ ней? Что я найду у ней? Зачѣмъ? Вѣдь, она теперь дама, катающаяся "отъ трехъ до пяти". А, можетъ быть, она просто такъ же живетъ, какъ жила и прежде. Ну, получила наслѣдство. Тогда она не держала экипажа, теперь держитъ. Тогда одѣвалась скромнѣе, теперь франтихой, послѣ жизни за границей, въ Парижѣ. Тогда у ней былъ же любовникъ, и я съ этимъ мирился,-- отчего ей не имѣть его и теперь, отчего? Но я-то былъ тогда другой... А какое же ей дѣло до того?
Какъ я себя ни успокоивалъ, не могъ я отдѣлаться отъ звука голоса того офицера, что сказалъ громко, такъ, какъ говорятъ объ извѣстныхъ кокоткахъ:
-- Новенькая!...
И его же возгласъ "навѣрное!" звенѣлъ у меня въ ушахъ.
Броситься въ адресный столъ была моя первая мысль послѣ того, какъ я пришелъ немножко въ себя. Но онъ закрывается въ этотъ часъ... Можно купить открытое письмо. Такія письма, для справокъ адреснаго стола, продаются въ лавочкахъ...
Я такъ и сдѣлалъ. Тамъ же и написалъ свое требованіе, и когда опустилъ карту въ ящикъ, на углу Владимірской, то совсѣмъ замеръ... Такое ощущеніе, навѣрное, бываетъ у людей, совершающихъ впервые уголовное преступленіе. Чувствуешь, что жизнь въ эту минуту перегнулась пополамъ.
Почему? Почему она перегнулась пополамъ именно для меня?... Какъ почему? Потому, что я завтра же узнаю ея адресъ, пойду къ ней, увижу всю правду, и если она то, чѣмъ она кажется и мнѣ, и всему Петербургу, то... Жизнь перегнется. Я это знаю, я это чувствую всѣми моими нервами, всѣмъ моимъ существомъ!
-----
Есть какая-то судьба, есть, даже, въ случайныхъ совпадешь. Вотъ и въ томъ -- судьба, что квартира "жены изъ потомственныхъ дворянъ коллежскаго ассесора Самуилова" оказалась по Захарьевской улицѣ,-- въ той самой улицѣ, гдѣ Мари жила и въ прошломъ году.
Когда я держалъ въ рукахъ отвѣтъ адреснаго стола, буквы прыгали у меня въ глазахъ. Что же было проще, какъ не эта "справка"? Вѣдь, и годомъ раньше Мари значилась точно такіе женой коллежскаго ассесора; только нумеръ дома былъ другой. Что-то неуловимое и несомнѣнно новое глядѣло на меня со строкъ справки, выведенной писарскою рукой.
Это "что-то" еще не настолько меня разстроило, чтобъ я не въ состояніи былъ сообразить, какъ мнѣ вѣрнѣе увидаться съ женою моей.
Я едва ли не въ первый разъ назвалъ ее такъ, про себя, мысленно: "жена моя". И сознаніе того, что я -- мужъ, законный мужъ, явилось у меня съ особою, небывалою силой.
Написать ей? Она, вѣдь, говорила же мнѣ въ тотъ разъ, какъ пришла сама передъ отъѣздомъ за границу, о томъ, какъ намъ слѣдуетъ быть добрыми пріятелями. Что же ей пугаться моего письма или городской депеши?...
Но тогда она уѣзжала, да и не была еще такой, какой я видѣлъ ее въ коляскѣ на поворотѣ изъ Большой Морской къ Невскому.
Лучше было прямо пойти къ ней, безъ всякаго письма или депеши, не предупреждая, разсчитать навѣрное, въ какой часъ она должна быть дома. Утромъ, даже и не очень рано, она можетъ не принять меня... подъ какимъ-нибудь предлогомъ. Если будетъ порядочная погода, она, навѣрное, поѣдетъ кататься въ началѣ четвертаго. Вотъ самый лучшій моментъ. И я войду, вамъ ни въ чемъ не бывало, и по-пріятельски спрошу ее...
Зачѣмъ я все это записываю? Какъ я могу знать и предвидѣть, что я испытаю у ней завтра или послѣ-завтра?
-----
Вотъ я у ней въ гостиной. Я вѣрно разсчиталъ. У подъѣзда стоялъ ея фаэтонъ съ булаными и кучеръ держалъ уже бичъ наготовѣ. Швейцаръ, на мой вопросъ: въ какомъ номерѣ живетъ "Марья Арсеньевна", крикнулъ мнѣ:
-- Онѣ кататься собираются!!
Но я взбѣжалъ въ бель этажъ по лѣстницѣ, уставленной растеніями, и позвонилъ увѣренно.
Груму, уже совсѣмъ готовому къ выѣзду, въ гороховой ливреѣ, я сказалъ внушительно, почти строго:
-- Я долженъ видѣть Марью Арсеньевну.
Одѣтъ я уже не такъ, какъ въ прошломъ году. У меня хорошее осеннее пальто, шляпа такъ и блеститъ и двубортный сюртукъ совершенно безукоризненный.
Я даже не отдалъ своей карточки, а прямо вошелъ въ гостиную, прежде чѣмъ грумъ успѣлъ сказать мнѣ: "извольте подождать". Онъ прошелъ по корридору изъ передней.
Отдѣлка салона ударила меня въ голову. Такая роскошь не могла быть спроста. У Мари не было родственниковъ, отъ которыхъ она могла бы получить наслѣдство прямо. Отецъ ея умеръ, мать жива и ея доля, послѣ ея смерти, пойдетъ нѣсколькимъ сыновьямъ и дочерямъ.
Роскошь салона -- особенная, дерзкая роскошь, съ оттѣнкомъ, давно мнѣ знакомымъ. Всѣ эти японскія вещи, кушетка, фарфоровыя фигурки, двѣ-три картины съ легкими, игривыми сюжетами, матеріи, разбросанныя по мебели, отзывались парижскимъ полусвѣтомъ. То же самое можно найти у любой свѣтской женщины; но было нѣчто даже въ самомъ воздухѣ гостиной, непередаваемое словами, и такое зловѣщее, неизбѣжное... Меня охватилъ внезапный гнѣвъ на всю эту роскошь отдѣлки. Я стиснулъ кулаки. Попадись мнѣ подъ руку любая изъ этихъ дорогихъ севрскихъ статуэтокъ, я бы швырнулъ ее на подъ. Самый цвѣтъ стѣнъ и мебели, золотистый, матовый штофъ, возбуждалъ волнѣ нестерпимое раздраженіе.
Но Мари не заставила меня ждать. Она во мнѣ почти выбѣжала уже въ шляпкѣ,-- не въ той, что я видѣлъ два дня передъ тѣмъ, а еще выше и пестрѣе,-- въ туалетѣ для прогулки. На ходу она натягивала длиннѣйшую перчатку.
-- А! Модестъ Ивановичъ! Вотъ это очень мило! Здравствуйте, здравствуйте!
Лицо свое она такъ близко подставила въ моецу, что я невольно подался назадъ.
-- Цѣлуйте!-- крикнула она.-- Я вамъ щеку подставила нарочно.
Я поцѣловалъ и почувствовалъ, что щека обсыпана пудрой. Глаза опять подведены, брови также, запахъ пудры и сильныхъ духовъ вызвали во мнѣ что-то вродѣ тошноты.
-- Нашли меня?-- заговорила Мари, переминаясь на мѣстѣ и продолжая натягивать перчатку.-- Я все въ той же улицѣ, квартирой довольна. Въ Петербургѣ я уже цѣлый мѣсяцъ. Вотъ только что успѣла устроиться... Недурно? Скажите!...
Она бросала слова совсѣмъ на новый ладъ. Прежде она говорила высокимъ, очень моложавымъ и немного тягучимъ голосомъ, а теперь онъ сталъ гораздо ниже, гуще, немного хриповатѣе и слова у Мари падали быстро, совсѣмъ такъ, какъ у француженокъ извѣстнаго сорта.
Я впился глазами въ выраженіе ея лица. Хотѣлъ схватить въ немъ затаенное смущеніе, дерзкое и ловкое лицемѣріе. Ничего такого не было въ ея глазахъ. Они казались больше, темнѣе, прежняя красота вѣкъ была загримирована, рѣсницы сливались съ полосою, проведенною подъ нижнею вѣкой. Нѣтъ, она ни мало не смутилась или играла роль съ изумительнымъ совершенствомъ.
-- Я ѣду кататься,-- продолжала Мари.-- Вы попадаете не въ тотъ часъ. По четвергамъ я принимаю... передъ обѣдомъ, или не хотите ли запросто, пообѣдать вдвоемъ tete-â-tete съ вашею... законною женой? Это будетъ очень пикантно!... И глаза ея такъ и бѣгали отъ одного предмета къ другому, отъ лампы на столѣ къ моему лицу, и останавливались на мнѣ съ задорнымъ, сухимъ, непроницаемымъ выраженіемъ.
Въ этомъ выраженіи я уже не могъ больше сомнѣваться. Я понялъ, чѣмъ можетъ оказаться моя жена, и это перехватило мнѣ дыханіе. Чуть-чуть не зашатался я.
-- Что съ вами, мой другъ?... Вы такъ поблѣднѣли!-- спросила Мари и взяла меня за руку.
Мы очутились на маленькомъ диванчикѣ. Это былъ опять тотъ же, нашъ, изъ первоначальной нашей обстановки. Кажется, онъ только и остался изъ мебели съ ея старой квартиры.
-- Что съ вами? Вамъ не хорошо?-- спросила Мари.
Что со мною?... Она спрашивала это такимъ тономъ, какъ будто дѣло шло объ обморокѣ или спазмахъ!
-- Что со мною, Мари?-- вдругъ заговорилъ я и взялъ ее за обѣ руки.-- Я нашелъ тебя, я стосковался о тебѣ.
Это "ты" вырвалось у меня неудержимо; я уже не могъ продолжать говорить ей "вы". Она не выдергивала свои рука и даже на лицѣ у ней не вышло ничего, ни одинъ нервъ не дрогнулъ.
-- Такъ вы въ меня влюблены?...-- спросила она меня и, откинувшись вся назадъ, захохотала.
-- Полно, Мари, полно!-- шепталъ я, весь охваченный горькимъ чувствомъ жалости къ ней, къ себѣ, страха за то, что я, навѣрное, сейчасъ же услышу отъ нея, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, радости новой, неизвѣданной мною,-- радости отъ того, что я ее вижу, что она тутъ, что я держу ея руки въ своихъ.
Слезы потекли у меня неудержимо.
-- Ахъ, Боже мой!-- раздался возгласъ Мари.-- Осторожнѣе! Вы мнѣ закаплете платье!
Я могъ сдержать слезы, но не могъ говорить такъ, какъ я собирался, надѣть на себя личину, начать, вести себя какъ пріятель, завернувшій къ своей бывшей подругѣ "une ancienne", поболтать съ ней и поразспросить, хорошо ли идутъ ея дѣла.
Это было невозможно для меня въ ту минуту.
-- Извини меня, Мари,-- я продолжалъ съ ней на "ты".-- Видишь, какъ я взволнованъ. Ты мнѣ не чужая... Я готовъ проклинать все свое прошедшее. Гнусно поступилъ я съ тобой когда-то! Но я выстрадалъ... Теперь я не тотъ презрѣнный, что приходилъ въ тебѣ за деньгами. Погляди на меня!... Я искуплю все, только не уходи, не отталкивай!...
Дальше говорить я опять не могъ.
-- Да что же вамъ угодно, Модестъ Ивановичъ?-- раздался вопросъ Мари.
Она сидѣла уже въ углу диванчика, въ выжидательной позѣ.
-- Ты не видишь?...
-- Я нахожу,-- продолжала она,-- что вы берете со мной совсѣмъ не тотъ тонъ. Что вы перешли со мной на "ты" -- я этимъ не обижаюсь. Когда-то мы были, вѣдь, на ты. Что-жь, между товарищами это водится; а я вамъ давно предлагала такія отношенія.
Я долженъ былъ еще больше сдержать себя, притвориться.
Иначе Мари заподозрила бы меня, замкнулась бы. А я не могъ не узнать отъ нея хоть чего-нибудь про ея теперешнюю жизнь.
-- Хорошо, хорошо!-- повторилъ я.-- Не сердитесь, Мари, на мрю нервность. Спасибо за то, что вы вѣрите моему пріятельскому чувству.
-- Да я и не думаю сердиться!... Теб ѣ хочется быть со мною на ты -- изволь. Это будетъ гораздо забавнѣе. Разумѣется, не при постороннихъ.
-- Очень радъ,-- подхватилъ я,-- очень радъ. Ты, пожалуйста, не стѣсняйся... Какія же мои права? Развѣ я о нихъ заявлю? Согласись, болѣе полугода ничего не зналъ о тебѣ...Какъ -- ты? Дѣла твои? По крайней мѣрѣ, освободилась ли хоть отъ той несчастной для тебя страсти?
-- Это ты о немъ?-- бойко прервала она меня,-- о Карчинскомъ?
-- Да.
-- Хватился!... Я забыла давно о его существованіи. Да и онъ оставилъ меня въ покоѣ. Вѣдь, у меня что же осталось тогда? Самые ничтожныя средства.
-- А теперь?-- чуть слышно выговорилъ я.
-- Ты насчетъ чего: насчетъ средствъ?... Что-жь, ты видишь, какъ я живу.
-- Получила наслѣдство?-- полушутя спросилъ я.
-- Наслѣдство?... Maman еще жива. Я отъ нея ничего не получаю; домъ у меня остался... заложенъ. Да, вѣдь, ты все это прекрасно знаешь! Ты не думай, что я отъ тебя буду скрывать. Ты, вѣдь, и тогда, когда я была у тебя, очень деликатничалъ. Еслибы тебѣ понадобились деньги...
-- Мари!-- порывисто перебилъ я ее.-- Ради Бога!... Развѣ та можешь думать!... Я теперь другой сталъ...
-- Ахъ, другъ мой, и я другой стала!...
Это она выговорила съ краской на лицѣ, пробившейся сквозь пудру. Кончикъ ботинки выставился изъ-подъ оборки платья и нервно вздрагивалъ.
-- Въ какомъ ты смыслѣ?-- простовато освѣдомился я.
-- Да въ очень простомъ... Другая я стала! Довольно быть дурой и позволять обирать себя. Мы, женщины, должны, напротивъ, всего требовать отъ мужчинъ. Я пожила въ Парижѣ, въ Ниццѣ, на водахъ. Тамъ женщина развѣ то, что у насъ?... На нее разоряются... Она самый... какъ бы это сказать?... изящный видъ мужскаго тщеславія!...
-- Вотъ что!-- невольно вырвалось у меня.
-- Разумѣется... Иначе не должно быть. Всякая женщина у кого есть умъ, элегантность, вкусъ, имѣетъ право...
-- Обирать мужчинъ?-- не удержался я.
-- Зачѣмъ такія вульгарныя выраженія, мой другъ? Вы со мной, -- перемѣнила она на "вы", -- пожалуйста, не хитрите, Вамъ хочется знать, чѣмъ я живу? Конечно, не на ренту. И въ Монако я банка не сорвала. Мы съ вами два свободныхъ гражданина и другъ другу, надѣюсь, мѣшать не будемъ.
-- Но ты носишь мое имя,-- чуть не крикнулъ я ей.
Мари точно догадалась объ этомъ внутреннемъ возгласѣ.
-- Вы можете быть спокойны, я ношу ваше имя... и не стану его марать... Je ne suis pas une drôlesse!-- презрительна выговорила она.-- А до моей частной жизни никому дѣла нѣтъ... Да и наивно было бы вамъ, такому опытному петербуржцу, возмущаться... Въ свѣтѣ, въ настоящемъ свѣтѣ, есть десяти дамъ, и замужнихъ, и свободныхъ, которыя не имѣютъ своихъ собственныхъ годовыхъ средствъ... Свѣтъ можетъ догадываться, предполагать, что такой-то состоитъ въ друзьяхъ, обезпечиваетъ этой дамѣ ея годовой доходъ и только...
-- Такъ... и вы Мари?...
Слова мои, сказанныя очень тихо, заставили ее приподняться.
-- Такъ и я, мой другъ!... Если я вамъ это говорю откровенно, я этимъ оказываю вамъ довѣріе,-- значитъ, я считаю васъ неспособнымъ... на то, что бывало прежде...
Тутъ и я всталъ.
-- Но развѣ васъ не давитъ такое положеніе?... Вѣдь, была бы возможность, если бы вы хотѣли...
Я не договорилъ. Ея подкрашенные два глаза насмѣшливо оглядывали меня. Правая рука опять начала натягивать длинную перчатку на лѣвую руку.
-- Я васъ не понимаю,-- сказала она вѣско, не торопясь. Что вы мнѣ предлагаете? Неужели опять сойтись? Вы -- пошутили?... Еще не такъ давно вы мнѣ сами предлагали разводъ... Вѣдь, предлагали? Я не выдумываю?
-- Предлагалъ.
-- Тогда я не согласилась, потому что было уже поздно, Карчинскій нагло обманулъ меня... Къ чему мнѣ было разводиться? Чтобъ избавиться отъ васъ? Вы, вѣдь, другъ мой, были тогда не такой... тихенькій, какъ теперь. Тогда у меня не было уже средствъ взять на себя расходы.
Ея глаза договорили: "и на платежъ вамъ того отступнаго, какое вы желали получить!..."
-- Теперь средства нашлись бы!... Но развѣ вы будете пять настаивать на разводѣ, скажите, а?...
-- Я не настаиваю; но...
-- Но... что? Если вы не желаете сами выгодно жениться, зачѣмъ намъ все это? Вы, вѣдь, ни въ кого не влюблены, скажите?...
Въ кого я влюбленъ?... Да еслибъ я крикнулъ ей: тебя, тебя люблю я!-- она расхохоталась бы... Я способенъ былъ бы броситься на нее... Кто знаетъ, что могло бы выйти?
-- Въ кого же?-- отвѣтилъ я.
-- Ну, такъ къ чему намъ затѣвать эту исторію? Я у васъ не требую отчета. И вы поступайте такъ же... Будутъ вамъ что-нибудь врать про меня -- не вѣрьте. Вы видите... обо мнѣ заботятся... Мнѣ надо подумать о будущемъ... обезпечить себѣ старость... Работать я не умѣю. А мой старичокъ очень дрессированъ... Онъ и вамъ можетъ пригодиться...
-- Мнѣ?
-- Увѣряю васъ... Еслибъ я вамъ сказала его фамилію... Кто знаетъ, мало ли что съ каждымъ можетъ случиться?... Имѣть такую руку очень не мѣшаетъ здѣсь, въ Петербургѣ.
Она замолчала и всею своею фигурой дала мнѣ почувствошть, что я ее задерживаю...
И хорошо она сдѣлала, что не дала мнѣ завязать опять разоворъ въ задушевномъ тонѣ. Я не могъ поручиться за себя. Вышло бы что-нибудь безполезное, унизительное. Развѣ то, что переполняло меня въ ту минуту, возможно было сообщить ей сразу, произвести въ ней нравственной переворотъ, даже пристыдить ее, довести до сознанія той грязи, въ которой она такъ горделиво и вызывающе стояла?
Я взялся за шляпу. Мари надѣла, наконецъ, перчатку съ моею помощью... Я долженъ былъ помочь ей застегнуть верхнія пуговки.
Направляясь къ двери впереди меня, она остановилась на минуту и сказала мнѣ:
-- Я васъ не хотѣла безпокоить насчетъ вида на жительство... У меня все еще заграничный паспортъ... По немъ я прописана... Больше ничего, вѣдь, и не надо...
Я промолчалъ.
-- Да, впрочемъ, -- добавила она, -- съ моимъ генераломъ нечего и безпокоиться.
Это она сказала съ явнымъ намѣреніемъ дать мнѣ понять, что теперь она обойдется безъ отдѣльнаго вида -- этого орудія несговорчивыхъ мужей.
-- Конечно, конечно,-- вымолвилъ я глупымъ звукомъ.
-- Генералъ,-- добавила она потише,-- еще совсѣмъ не старикъ. Очень сохранился... И холостой, что, во всякомъ случаѣ хорошо... Если бы...-- она сдѣлала жесть,-- вы, конечно, не будете препятствовать нашему счастію... Да нѣтъ!... Онъ никогда не женится... Прощайте!... Заходите.
Мы вышли вмѣстѣ на крыльцо.
Она вскочила на подножку. Бичъ хлопнулъ. Буланые тронули.