Въ рукахъ у меня письмо, родъ повѣстки, гдѣ значится: "генералъ такой-то проситъ г. Самуилова пожаловать къ нему завтра, въ одиннадцать часовъ, для личнаго объясненія, не терпящаго отлагательства".
Это -- его приглашеніе, того "старичка", покровителя Мари. Онъ меня не приглашаетъ, а требуетъ въ себѣ. Я вправѣ не пойти; но тогда со мною внезапно могутъ сдѣлать какую-нибудь гадость. Генералъ знаетъ свою силу...
Эта повѣстка вызвана вотъ чѣмъ:
Повѣреннаго съ моимъ послѣднимъ заявленіемъ я не рѣшился послать сразу. Я самъ пошелъ и настаивалъ, чтобы меня приняли,-- да, настаивалъ. Но наканунѣ я писалъ ей, униженно почти безумно умолялъ ее -- только принять меня на пять минутъ, не подозрѣвать, не выбрасывать меня изъ своей жизни выслушать въ послѣдній разъ.
И меня выгнали. Правда, я не хотѣлъ уходить изъ передней. Мари была дома, я сказалъ, что буду дожидаться ея возвращенія. Послали за городовымъ. Онъ что-то очень скоро явился. Вѣроятно, генералъ приставилъ въ ней особый караулъ. Меня заставили уйти. Я не хотѣлъ скандала. За себя я не боялся; но мнѣ было слишкомъ горько.
Тогда только попросилъ я Адольфа Ѳедоровича поѣхать съ моими требованіями. Его также не приняли и даже до трехъ разъ. Оставалось одно -- написать форменное письмо отъ имени его довѣрителя и поставить срокъ, послѣ котораго я буду дѣйствовать всѣми способами, предоставленными мнѣ закономъ, если жена моя не соглашается по доброй волѣ уѣхать со мною изъ Петербурга на мое новое мѣстожительство.
Отвѣтомъ на это письмо адвоката и явилась повѣстка, приглашающая меня къ покровителю Мари.
-----
Меня ввели въ кабинетъ, обширный, весь въ картинахъ, ст темною мебелью. Генералъ принялъ меня, стоя за огромнымъ письменнымъ бюро. Онъ на меня такъ посмотрѣлъ, когда я вошелъ, какъ будто хотѣлъ сказать этимъ взглядомъ:
"Ну, милый мой, не вздумай что-нибудь выкинуть такое. Я тебя изъ-за бюро убью наповалъ!"
Да и двери такъ помѣщаются, справа и слѣва, въ задней стѣнѣ, что изъ-за ихъ портьеръ могутъ выскочить хоть по два человѣка.
Я видѣлъ въ театрахъ этого покровителя. Но прежде не всматривался въ него. Онъ обрюзгъ въ послѣдніе годы. Лице съ красными жилками на щекахъ, бритое, съ длинными, чуть-чуть сѣдѣющими усами, толстая нижняя губа, глаза сѣрые, налитые,-- видно, что каждый день пьетъ шампанское за карточнымъ столомъ. Голова съ короткими волосами торчитъ изъ разстегнутаго воротника напряженно.
Заговорилъ онъ со мной сразу тономъ человѣка, призвавшаго меня въ допросу.
-- Садитесь!
Я сѣлъ.
-- Вы желаете застращать вашу жену?
Я промолчалъ.
-- Вы знаете, какъ это называется?
Меня начала разбирать глухая злость.
-- Не знаю,-- отвѣтилъ я.
-- Это называется вымогательствомъ...
Тогда я всталъ и, не давая ему перебить себя, проговорилъ, почти прокричалъ цѣлую тираду. Я не училъ ее дома наизусть, она у меня вылилась безъ остановки, сильно, почти гнѣвно.
Я сказалъ, что мои права ограждены закономъ, что я, какъ жъ, ничего не предпринималъ злаго противъ моей жены, что она носитъ мое имя и не желаетъ, несмотря на мои просьбы мольбы, бросить свою теперешнюю жизнь, что я дѣйствительно уѣзжаю изъ Петербурга и законъ даетъ мнѣ право требовать, объ она за мной слѣдовала.
-- Да, наконецъ,-- вскричалъ я,-- вамъ, генералъ, все это лично извѣстно и я впередъ объявляю, что ни на какія сдѣлки не пойду!
Тогда онъ измѣнилъ нѣсколько свой тонъ и сталъ говорить тихимъ голосомъ, съ усмѣшкой на своихъ чувственныхъ губахъ.
-- Все это прекрасно,-- началъ онъ,-- я съ вами препираться буду, не затѣмъ пригласилъ васъ сюда. Ваше прошедшее, господинъ Самуиловъ, извѣстно мнѣ и ваша жена вполнѣ права, не желая жить съ вами. Да и смѣшно было бы ей забывать, кѣмъ вы были еще не такъ давно...
Мой жестъ заставилъ его замолчать.
-- Хорошо-съ. Я не буду касаться вашего прошлаго. Оно и васъ останется. Но я долженъ вамъ предложить выборъ: и вы оставите вашу жену навсегда въ покоѣ -- вы слышите: всегда?... Въ отдѣльномъ видѣ на жительство она не нуждается; она уже имѣетъ его,-- прибавилъ онъ и задорно поглядѣлъ на меня.-- Или,-- продолжалъ онъ и отошелъ къ стѣнѣ,-- вы проститесь со столицей гораздо раньше, чѣмъ вы думаете.
-- Это угроза?-- закричалъ я и почувствовалъ тутъ же, какъ ненуженъ и глупъ былъ этотъ возгласъ.
-- Выбирайте, -- выговорилъ онъ небрежно и сталъ таки небрежно докуривать сигару.
-- Я ничѣмъ не опороченъ и поступить со мною такъ...
-- Та-та-та!-- фамильярно перебилъ онъ меня.-- Въ вашу теперешнюю добродѣтель мы не обязаны вѣрить. Такъ еще недавно вы жили совершенно предосудительными средствами. Подобныя личности могутъ быть безъ всякихъ разсужденій удаляемы изъ столицы и объ этомъ постараются...
Фраза "объ этомъ постараются" все еще звучитъ у меня и ушахъ. Я ее прекрасно понялъ. И тутъ, въ нѣсколько секунда у меня сложился цѣлый планъ. Я даже и не предполагалъ прежде, что мысль такъ быстро переходитъ въ начало дѣйствія.
Черезъ столъ отъ меня, видѣлъ я передъ собою олицетвореніе силы, съ которой я не могъ бороться. Меня этотъ старѣвщійся сатиръ съѣстъ,-- это неизбѣжно. Тутъ только позналъ я какъ нелѣпо дѣлаться честнымъ человѣкомъ. Когда я жилъ шалопаемъ, на счетъ жены, былъ злобнымъ тунеядцемъ и вымогателемъ, меня оставляли въ покоѣ, боялись меня, входили со иною въ сдѣлки, содержали на свой счетъ. Теперь я дѣлаюсь сейчасъ же внѣ закона. Меня удалятъ; бросятъ въ какую-нибудь провинціальную дыру, гдѣ кормись, чѣмъ хочешь. Но не это главное. У меня отнимутъ женщину, законную жену мои именно въ тотъ моментъ, когда я всею душой стремлюсь къ ней когда я хочу спасти ее отъ паденія, когда я всего честнѣе и нравственнѣе хотѣлъ воспользоваться правами мужа. А вот передо мной сильный, увѣренный въ себѣ, бездушный стариковскій порокъ и онъ сидитъ на семи сваяхъ. Этотъ человѣкъ меня презираетъ,-- искренно презираетъ,-- говоритъ со мною точно завѣдомый шантажистъ или шулеръ, которому слѣдуетъ построже пригрозить высылкой изъ города.
Надо было смириться, и я смирился. Цѣлый планъ поведенія блеснулъ передо мной, можетъ быть, безъ окончательнаго вывода, безъ послѣдней комбинаціи, но въ общемъ совсѣмъ готовы!
-- Генералъ,-- заговорилъ я иначе, безъ унизительной трусливости въ голосѣ, а мягко и съ допустимою долей собственнаго достоинства,-- жена моя совсѣмъ не такъ поняла меня. Я надѣюсь, что вы меня поймете гораздо лучше.
Онъ посмотрѣлъ на меня съ вопросомъ въ глазахъ: "это еще, молъ, что такое будетъ?"
-- Вы позволите объясниться съ вами откровенно? Я васъ не задержу.
-- Говорите.
Онъ сѣлъ, но не у самаго письменнаго бюро, а ближе къ стѣнѣ.
-- У меня нѣтъ никакихъ враждебныхъ видовъ на мою жену. Я предлагалъ ей разводъ. Вы это, генералъ, вѣроятно, знаете. Теперь я не настаиваю на разводѣ -- въ ея же интересахъ. Брать на себя вину мнѣ съ какой же стати? А ей -- еще неудобнѣе: она носитъ мое имя. Я противъ этого ничего не имѣлъ бы; но Мари меня смутила, я испугался за нее; она держалась нарочно, какъ легкая особа. Я испугался за ея будущность и хотѣлъ поддержать ее, пожалуй, немножко постращать. Ваши отношенія къ ней не были еще ясны для меня. Насильно милъ не будешь: она не желаетъ жить со мною -- я долженъ былъ, въ этомъ убѣдиться -- вотъ и все. Кромѣ письма моего повѣреннаго, ничего, вѣдь, и не было. Мари остается на свободѣ; но ея судьба обезпечена, я это вижу, степеннымъ, состоятельнымъ человѣкомъ. Это совсѣмъ не то, что сдѣлаться кокоткой. Надѣюсь, генералъ, что вы довѣряете моимъ побужденіямъ? Ни на что я спекулировать не желаю, ни на ея свободу, ни на тѣ средства, какія она имѣетъ теперь. Я ѣду въ провинцію, у меня есть порядочное жалованье, вы можете объ этомъ справиться.
Слушая самого себя, я былъ доволенъ звуками своей искренн ѣ й рѣчи. Такъ точно могъ я говорить, еслибъ у меня и не было никакого, мгновенно пришедшаго мнѣ, плана. И почему же не говорить мнѣ этимъ именно образомъ? Въ мое чувство къ Мари генералъ не вѣрилъ. Если я ничего не вымогалъ и самъ уѣзжаю изъ Петербурга, то почему же мнѣ и не успокоиться на теперешнемъ положеніи Мари?...
Кажется, я вѣрно разсчелъ: и слова, и ихъ звукъ подѣйствовали.
-- Это ваши теперешнія чувства?-- спросилъ онъ меня полуиспытующимъ тономъ.
-- Зачѣмъ же мнѣ хитрить?-- воскликнулъ я съ неподражаемою интонаціей.
-- И прекрасно... Я передамъ это Марьѣ Арсеньевнѣ. Только тогда напрасно было впутывать повѣреннаго и присылать свой ультиматумъ.
-- Вы знаете мотивы, генералъ.
Онъ помолчалъ, поднялся съ креселъ и вышелъ изъ-за бюро.
-- Когда же вы ѣдете?
-- На будущей недѣлѣ -- самое п о зднее...
-- А вы дадите подписку въ томъ, что не имѣете никакихъ претензій на жену вашу и предоставляете ей право жить гдѣ ей угодно?
И онъ поглядѣлъ на меня пытливо.
-- Да, вѣдь, это равносильно отдѣльному виду?
-- У нея есть онъ, но не отъ васъ...
-- Я съ удовольствіемъ выдамъ ей видъ и даже съ такою дополнительною подпиской.
Опять онъ поглядѣлъ на меня изподлобья.
-- Вы все еще Ѳома невѣрный?-- спросилъ я.
-- Хорошо-съ. Я передамъ все Марьѣ Арсеньевнѣ.
-- Но только позвольте и васъ просить, генералъ, быть посредникомъ между нами.
-- Въ какомъ смыслѣ?
-- Я не хочу уѣзжать отсюда, не простившись съ Мари... Успокойте ее, пожалуйста... Мнѣ хочется по душѣ поговорить съ ней и пожелать всего лучшаго. Черезъ три дня я самъ ей доставлю видъ и подписку. Кажется, лучшаго доказательства моего миролюбія и быть не можетъ. Пускай она не боится меня и приметъ хоть на четверть часа.
Онъ перевелъ губами и затянулся сигарой.
-- Извольте, я передамъ и это Марьѣ Арсеньевнѣ.
-- Много обяжете, генералъ!
Руки онъ мнѣ не протянулъ, да и лучше: въ моей рукѣ онъ навѣрное бы почувствовалъ нервную дрожь. Она могла выдать меня.
Всю сцену провелъ я съ такою свободой, съ такою мягкою простотой, какъ, право, не сдѣлалъ бы первоклассный актеръ.
Генералъ проводилъ меня до дверей.