Мало ходилъ я на лекціи и плохо слушалъ, когда сидѣлъ въ аудиторіяхъ: больше все ногти полировалъ или рѣзалъ столъ перочиннымъ ножикомъ.
Но въ памяти моей засѣла одна лекція по теоріи уголовнаго права. Профессоръ горячился, развивалъ идею нравственнаго долга и повторялъ все терминъ: "категорическій императивъ".
Онъ такъ часто повторялъ его и такъ разжевывалъ смыслъ, что я хорошо понялъ, что такое разумѣлъ нѣмецъ-философъ подъ этимъ терминомъ. Не разъ случалось мнѣ, потомъ, въ самыхъ неподходящихъ случаяхъ, франтить этимъ "категорическимъ императивомъ".
А вотъ онъ и пригодился. И во мнѣ заговорилъ онъ -- неудержимо. Въ кабинетѣ того, кто у меня отнималъ Мари на всю жизнь, меня пронзила идея не головная, а захватившая меня всего вродѣ откровенія.
Та женщина, которой я готовъ былъ отдать себя всецѣло, осталась вѣрна себѣ. Она всегда была бездушна, предана злу. Геперь она только перемѣнила масть въ своей игрѣ съ жизнью, съ людьми,-- она продала себя, такъ же безстрастно, какъ прежде продалсь первому попавшемуся мужчинѣ, чтобъ извести меня... Пока она жива, въ ея лицѣ будетъ попираться все, во имя чего я сталъ другимъ человѣкомъ.
Вотъ какой приказъ получилъ я внутри, въ моей совѣсти.
Къ чему было еще разъ разбирать: не страсть ли толкала меня всего больше? Не она ли вызвала во мнѣ эту бурю? Я зналъ, что такое созданіе, какъ жена моя, загубитъ меня, что я опять вернусь въ прежней жизни, что я дойду до униженія, стану пресмыкаться. И не я одинъ,-- всякій, кто полюбитъ ее, пройдетъ черезъ то же.
Выводъ былъ ясенъ. Императивъ вставалъ во всей своей силѣ.
Когда я шелъ на посл ѣ днее свиданіе съ Мари, у меня не то никакихъ сомнѣній въ томъ, что я обязанъ такъ поступить. Я не взялъ извощика, я не ускорилъ шага, повернувъ на Захарьевскую. Думалъ я или о посторонихъ вещахъ, или о гамъ, какъ я мягко и просто добивался своего. Меня сейчасъ приметъ Марья Арсеньевна,-- генералъ успокоилъ ее. По тону ея надушенной записки я понялъ, что она за тысячу верстъ отъ малѣйшаго подозрѣнія. Она опять со мною, какъ добрый товарищъ, и потому только не на "ты", что записка по-французски; а она привыкла говорить и писать на этомъ языкѣ исключительно съ местоименіемъ "вы".
И какъ непринужденно вошелъ я въ ея гостиную! Она меня пригласила послѣ обѣда, въ восьмомъ часу, передъ отправленіемъ въ театръ. Она была уже въ туалетѣ, съ голыми руками, и съ цѣлымъ вѣникомъ изъ живыхъ розъ на груди, въ черномъ корсажѣ, изъ котораго ея плечи выставлялись такъ красиво. Она пополнѣла. Никогда у нея не было этихъ пластическихъ формъ. Я заглядѣлся и тотчасъ же перешелъ къ шутливому тону.
Мари пригласила меня пройти въ ея будуаръ, гдѣ я еще не бывалъ, и предложила чашку кофе. Я и на это согласился.
-- Вы пошутили со мною?-- спросила она, когда мы сѣли рядомъ на козетку, наискосокъ маленькой дверки, драпированной японскою матеріей.
Почему-то я остановилъ взглядъ на этой дверкѣ.
Она замѣтила и сейчасъ же сказала:
-- Это въ комнату, гдѣ ванна.
Мнѣ казалось, что она такъ рада возможности поболтать со мною, не стѣсняясь, не надѣвая на себя никакой маски. И я нарочно заставилъ ее говорить о себѣ, о ея покровителѣ, о ея разсчетахъ и планахъ на будущее.
-- Онъ изъ щедрыхъ?-- спросилъ я и наклонился къ ней.
-- Я иду потихоньку,-- выговорила она, откинувшись головой на подушку.-- Нельзя брюскировать, но вы понимаете, мой другъ, что я его не выпущу изъ своихъ рукъ, пока моя будущность не обезпечена.
Такъ говорить могла только настоящая куртизантка... Обо мнѣ, о моемъ будущемъ, о томъ, что во мнѣ происходитъ, куда я ѣду, на что буду жить -- ни одного звука.
Прежнія ея увѣренія въ пріятельскихъ чувствахъ были наглою ложью. Еслибъ я упалъ къ ея ногамъ и сталъ умолять сжалиться надъ моимъ безумнымъ сердцемъ, я бы услыхалъ все тотъ же смѣхъ!... Колѣни мои не сгибались. Лицо Мари, ея плечи, ея прическа, цвѣты,-- все мнѣ говорило:
"Она не должна жить. Тебѣ не вырвать иначе изъ сердца того, что тебя гложетъ... Ты видишь, какое въ ней торжествующее хищничество. Не щади ея, не щади!"
-- Вы мнѣ принесли видъ?-- вдругъ спросила Мари и нагнулась, въ свою очередь, ко мнѣ.-- Это очень мило... Генералъ говорилъ и о какой-то... подпискѣ...
-- Все принесъ, все!...
Съ этими словами я опустилъ руку въ боковой карманъ, гдѣ вмѣсто обѣихъ бумагъ, пальцы мои ощупали холодъ металла.
Это прикосновеніе къ револьверу пронизало меня по всему тѣлу, но я не смутился. Мнѣ весело стало отъ сознанія, что я такъ одурачилъ ихъ обоихъ: и ее, и ея покровителя... Она вѣрила въ ту минуту въ то, что я не выдержалъ борьбы изъ трусости... Она была рада тону, какъ все чудесно обошлось. Ну, можетъ быть, впослѣдствіи я ее немножко пощиплю, но не теперь. Если я не уѣду по доброй волѣ, меня вышлютъ, какъ только я начну ей надоѣдать.
-- Одинъ вопросъ,-- выговорилъ я шутливо.-- Вамъ, я думаю, теперь очень легко живется оттого, что вы мстите мужчинамъ?... Это хорошо!
-- Вы меня хвалите?
-- Еще бы!
-- Да,-- произнесла она медленно и добавила, точно смакуя каждое слово:-- я никому не вѣрю.
-- И мнѣ въ эту минуту?
-- И вамъ.
-- Почему же?
-- Вамъ просто надоѣло приставать ко мнѣ. У васъ есть, вѣроятно, что-нибудь другое...-- добавила она съ усмѣшкой.
-- А если нѣтъ?
-- Прискучило... У васъ теперь мѣсто, вы ѣдете на югъ, какъ же знать?
И по лицу ея прошелся сдержанный спазмъ зѣвоты. Я ей былъ не нуженъ. Она велѣла бы меня спустить, какъ и въ послѣдній разъ, когда послала за городовымъ. Вотъ сейчасъ отдамъ ей бумаги и... ступай вонъ!
Меня охватилъ припадокъ ярости. Безъ него, не знаю, достало ли бы у меня духу вынуть изъ боковаго кармана револьверъ. Говорю это теперь не затѣмъ, чтобъ оправдываться, но такъ было.
Я всталъ и уже на ногахъ выхватилъ пистолетъ.
Мари мгновенно поднялась, оттолкнула меня, крикнула и отбѣжала къ дверкѣ. Въ догонку ей я выстрѣлилъ. Она крикнула еще разъ, и мнѣ показалось, что я ее ранилъ.
Изъ дверки выскочило двое плотныхъ мужчинъ, въ штатскомъ, кинулись на меня и вырвали изъ рукъ револьверъ, очень быстро и ловко, какъ настоящіе тайные агенты. Они же скрутили мнѣ руки.
Когда въ головѣ моей прошелъ родъ тумана, точно какое-то облако, я сказалъ имъ:
-- Вы можете отпустить мнѣ руки, я не убѣгу. Извольте посылать за полиціей и прокуроромъ.
Они все еще держали меня. Мари исчезла изъ комнаты: она не была ранена, пуля ударилась о косякъ.
Изъ гостиной явился вдругъ генералъ. Онъ былъ тутъ, въ квартирѣ. И оба агента спрятались за дверкой. Они подготовили ловушку, какъ настоящему злоумышленнику, пришедшему съ повинной, которой плохо вѣрили.
-- Обыскать его!-- крикнулъ генералъ.
Меня обыскали. Я не сопротивлялся. Съ минуты моего выстрѣла я впалъ въ совершенно пассивное состояніе,-- моя роль была сыграна.