По буфету расползлись сумерки. Около стойки никого не было, кроме буфетчика. Мишин и Строева сели за столик, вправо, за угол.
-- Я, Надежда Степановна, сейчас чайку спрошу; вы с лимончиком или со сливками?
-- Я без всего.
-- Сию минуту.
Комик подошел к стойке, заказал чаю, выпил водки, сильно поморщился и закусил килькой.
-- Вот судьба-то, -- говорил он, вернувшись, и положил оба локтя на стол. -- Я думал вы меня не узнаете. Тогда я мальчуганом смотрел. Помните, в Ростове-на-Дону? А теперь уж и седина пробивается... Ужасно я рад видеть вас...
Он переменил тон и, смотря на нее поверх очков, спросил потише:
-- К нам служить?
-- Не знаю... Обещал режиссер.
-- На какой оклад?
Ей сделалось нестерпимо стыдно сдавать, что ее, да и то еле-еле принимают "на выход".
Но она поборола это чувство... Мишин -- добрый малый, понимающий, из студентов; он не будет тайно злорадствовать, что вот госпожа Строева, бывший "первый сюжет", когда служили вместе в провинции -- теперь клянчит грошового жалованьишка, на выход.
-- Оклад!.. -- повторила она и покачала головой. -- Какой уж оклад, Мишин... Все возьму...
Мишин сделал печальную мину, которая у него вышла комической.
-- Такие времена, -- выговорил он, и вскинул бровями, от чего выражение стало еще забавнее. -- Да ведь вы, Надежда Степановна, -- как бы спохватился он, -- могли бы с честью держать амплуа... ну хоть бы гранд-дам?
Он поправил очки и ему бросились в глаза ее потертая тальма и старомодная шляпка.
-- Где уж?.. Вы лучше вот что скажите, Мишин, -- она стала говорить шепотом, -- режиссер у вас всем орудует?..
-- Ес, -- ответил Мишин и повел губами на особый лад. -- Кормило в его руках.
-- А сборы как?
-- Пока ничего. Но -- между нами, -- он наклонился к ней через стол, -- я чую, что у нас без междоусобия не обойдется... Вы меня чуточку помните по этой части, Надежда Степановна, я всегда от всякой дипломатии сторонился и никаких особых прав себе не выговаривал. Контракт всякий подпишу, только двух вещей не могу: роли в стихах и гишпанцев изображать...
Строева тихо рассмеялась.
-- Да-с, гишпанцев не могу... Здесь их, по всем видимостям, изображать не в обычае; а насчет стихов я прихожу в некоторое смущение... Говорят, собираются пройтись слегка по Мольеру...
-- Для меня теперь, Мишин, все равно, только бы продержаться до поста. А там, уж и не знаю как быть...
-- Плохие, плохие дела везде, до безобразия плохие. Антрепренерская повадка -- одна: задатком приманил, а на второй месяц и настраивает лыжи; или соберет всю труппу в фойе, черный двубортный сюртук застегнет доверху и произнесет некоторый дискур: милорды, мол, и господа, сборы, как изволите видеть, какие, в кассе чахотка, я запасным капиталом не обладаю... И выходит следующая альтернатива: или закрыть двери в сей храм муз, или вы сами уже выпутывайтесь из беды -- составьте между собою сосьете -- он произнес слово умышленно русским звуком, -- играйте, голубчики, на марках, это расчудесное учреждение и вы на него очень, по теперешнему времени, падки; меня же, джентльмены, не благоудно ли взять в главные распорядители с жалованьем, приличным моему прежнему директорскому званию...
Комик не мог воздержаться от прибауточного тона; привычка брала верх над его чуткой и добродушной натурой... Ему хотелось расспросить ее, по душе, о том, как она дошла до теперешнего положения, сказать ей что-нибудь ободряющее, но он стеснялся.
Она это поняла.
-- Вы женаты, Мишин? -- спросила она, отхлебнув из стакана.
-- Оборони Боже! Один, как перст. И даже гражданского сожительства чураюсь.
-- И не скучно?
-- Мало ли что!.. Да и где скучать!.. В нашем амплуа это не полагается.
Неожиданная мысль промелькнула в голове Строевой.
"Мишин холостяк, ни с кем не связан если не скрывает. Оклад у него, наверно, не меньше двухсот рублей... Для нее -- и поддержка такого актера была бы находкой!.."
-- По женской части, -- продолжал Мишин, в том же тоне, -- у нас есть специалисты. А главный Дон Жуан на днях явится... Его перетянули с неустойкой в полторы тысячи...
-- Кто это? -- спросила Строева.
-- Свирский... Семьсот рубликов оклад.
-- Свирский! -- вырвалось у нее. Она тотчас же смолкла и поглядела, вбок на Мишина.
"Нет, он ничего не знает".
-- Вы с ним служили?
-- Не приводилось... Слыхал, что гусь лапчатый...
Это имя "Свирский" -- наполнило ее волнением, которое она силилась подавить.
-- Который Свирский?.. Известный, по провинции, первый, любовник?..
-- Он самый!..
Да, Мишин мог не знать про ее прошедшее с этим Свирским. С комиком она служила всего одну зиму, и тогда уже, когда Свирский бросил ее.
-- И его ждут... сюда?..
-- Должен выступить на, будущей неделе. И анонсы уже сделали.
Она должна будет служить в одной труппе с Свирский... И состоять выходной актрисой на нищенском окладе, в то время, когда он получает семьсот рублей и за него платят полуторатысячную неустойку...
Что она для него? Старуха, статистка!.. И какая нестерпимая обида -- видеть успех этого человека, после всего, что она пережила с ним и из-за него!..
-- С кем же он теперь живет? -- спросила Строева сдавленным звуком.
-- Приедет он сюда с некоей госпожой Перцовой... Какие у ней таланты -- я не знаю... Оклад тоже и ей рублей двести никак... Выдает он ее за жену; но, кажется, вокруг ракитова куста они венчались. Наши дамы будут отбивать его, взапуски...
Слушая Мишина, она несколько раз спросила себя: "Неужели поступлю?" И была минута, когда она решалась бежать к режиссеру и сказать ему, что на выход она не согласна, что ей не нужно больше никакой службы в Москве...
Но ведь она очутится, через неделю, на улице! О провинции думать нечего... У ней нет ни одного, мало-мальски, сносного туалета. Никто ей не даст задатка -- на проезд... Безумие -- не схватиться за сорок рублей!.. Будь что будет!
-- Так мы, значит, сослуживцы, Надежда Степановна. Контракт подписали?
Мишин поднялся.
-- Какой контракт, -- выговорила она и также поднялась. -- Что положат, то и возьму. Вы видите, Мишин, я убитый судьбой человек... Другому я бы не стала так говорить, а вы -- с душой. Что ж!.. Была на первых ролях, а теперь на выход.
-- На выход?.. -- протянул Мишин и поглядел на нее поверх очков. -- Что вы, голубушка!..
-- На сорок рублей, -- чуть слышно промолвила она и усмехнулась.
-- Здесь, в Москве?.. Да как же прожить?..
Он опустил свою смешную голову с двумя пучками на висках.
-- Надо прожить!..
-- А потом?
-- Не знаю... Да, Мишин, исковеркал театр всю мою жизнь... Одно спасенье -- беспечность... Вперед глядеть не хочу и не умею.
-- Да нет, -- заговорил он, пожав ее руку, -- это никак невозможно!.. Режиссер вас не знает. Ведь вы можете быть полезнейшим членом труппы... Я поговорю... Вам надо к самому принципалу обратиться... Такая артистка в труппе, как вы, -- приобретение. Жаль, принципал-то нездоров... Да я с Прокофьевым поговорю, сегодня же, на спектакле... Я, знаете, всегда в стороне держу себя, чужд всяких интриг и домогательств чураюсь не меньше, чем гишпанских ролей. А на этот раз, я поговорю!..
-- Спасибо, спасибо!
Слезы навернулись на ее ресницы.
-- Вам завтра хотел дать ответ режиссер?
-- Завтра.
-- Ну, и прекрасно! Как же это можно -- на выход?.. Ну, положим, если меньше ста рублей жалованья, так в контракте будет стоять -- на выход, а все-таки же не в статистки...
-- Я согласилась на сорок рублей.
-- Хоть красненькую еще накинут. Помилуйте... обидно за вас!
Мишин еще раз пожал ее руку и свободной рукой взъерошил волосы.
Оба вышли молча из буфета и внизу молча же попрощались. Им не хотелось, чтобы кто-нибудь из театральных услыхал их разговор. Он дал ей свой адрес.
Мишин жил на Тверской, в меблированных комнатах "Ливадия".