Шла репетиция. В глубине сцены, позади павильона, две актрисы в меховых тальмах и шапочках пили чай за небольшим столом. Стоя между двумя, кулисами, Строева прислушивалась к тому, что происходило на сцене. Ей надо было улучить минуту и переговорить с режиссером насчет перемены фамилии. Она не хотела, если ее поставят на выход, чтобы имя ее попалось на глаза Свирскому. Ее наполняло какое-то детское чувство, точно будто она сбирается играть в прятки. Как можно дольше хотелось ей остаться незамеченной. В наружности своей она так изменилась, что вряд ли он узнает ее сразу. Ей надо будет попросить сегодня же комика Мишина ничего не говорить о их знакомстве, о том, что они когда-то служили вместе. Если столкнется она со Свирским и он узнает ее -- она притворится, что никогда с ним не встречалась, и всем своим поведением покажет ему, что желает совсем стушеваться.
Но как отвечать за такого человека? Ее фигура будет все-таки же колоть ему глаза. Он способен выжить ее из труппы, даже зная, что она дошла до нищенского оклада в сорок пять рублей. Довольно и того постоянного приниженного чувства, с каким она будет оставаться в этом театре, беспрестанно видеть перед собою в лице Свирского свою жалкую судьбу как женщины и как артистки.
И вместе с тем ее влекло туда, за павильон, к рампе... Точно желая ее поддразнить там репетировали "Ошибки молодости". Она прислушивалась жадно к репликам героини и героя. Княгиню Резцову играла Миловзорова -- главный женский сюжет труппы, женщина уже не первой молодости, с картавым дребезжащим голосом и с остатками красоты. Строева, не различая ясно каждого слова, схватывала каждую фразу и повторяла про себя. Она до сих пор знает роль наизусть. Реплики свои Свирский давал небрежно, чуть слышно, шел по суфлеру, как и всегда.
-- Надежда Степановна! -- назвал ее кто-то сзади.
Это был Мишин, в бараньей шапке и каком-то тулупчике, с запотелыми стеклами очков.
Она быстро отвела его в темноту, к тому месту, где помещался гром.
-- Ради Бога, Мишин, -- начала она шепотом, -- не говорите вы никому про меня...
-- То есть в каких смыслах? -- дурачливо спросил он и начал вытирать платком стекла.
-- Да просто не называйте меня по фамилии. Я хочу просить режиссера дать мне другую фамилию...
-- Да ведь это от вас, голубушка, зависит. В нашем звании можно какую угодно кличку взять. Даже это теперь в большой моде... Непременно двойная фамилия: Астраханцев- Незванцев, Сергеев-Пронский, Ларионова-Самарская...
-- Пожалуйста про меня никому не говорите, что вот я прежде служила с вами и на каком амплуа была, когда и где...
-- Да что же вам скрывать?.. Разве вот то, что теперь...
Он затруднился и не досказал, не желая ее обидеть.
-- Ну да, ну да, у каждого своя амбиция...
-- Понятное дело. Однако, режиссеру-то ведь известно... И вы ему, конечно, говорили про свою прежнюю службу, да и я намеднись...
-- Ну, режиссеру уже нельзя было не сказать, а вот другим...
Она видела по его глазам, что он не догадывается о настоящем мотиве ее просьбы. Ее даже удивило, что Мишин не знал ее прошедшего со Свирским, удивило и очень обрадовало.
-- Вы сегодня разве заняты? -- спросил Мишин.
-- Нет... Где же?..
-- Дайте срок, вот бенефисы пойдут...
-- Я и боюсь... Если понадобится платье какую-нибудь гостью изображать в светском салоне... Лучше уже в прислуге состоять...
-- Да, нынче такое франтовство пошло, и Боже мой!.. Вон посмотрите, -- Мишин указал головой на двух актрис, распивавших чай, -- какие ротонды-то!.. Вы знаете, кто та толстушка-то, вон та, с угла сидит и булку уписывает, с двойным подбородком. Это морганатическая супруга господина Свирского.
Строева сделала движение в сторону кулис и быстро оглядела полную блондинку в бархатной шубе с куньим воротником. Та жевала булку и запивала чаем с особенным аппетитом.
-- В каких супругах она состоит? -- переспросила она.
-- В морганатических.
-- И фамилию его носит?
-- Двойное у ней прозвище: Долина-Свирская... Только представляет он ее всем как законную жену и поговаривают, что эта толстуха прибрала его к рукам. Разумеется, он охулки на руку не положит насчет женского пола, но с опаской начал действовать... побаивается... А она, говорят, в разъезде с мужем, дворяночка и свои деньги есть. Талантов у ней, кажется, нет никаких; однако, чуть ли не двести рублей получает... Главный же талант -- ест до чрезвычайности. Вон видите как уписывает булку, а дома уж, наверно, и чай пила, и кофе, и завтракала. Ест-то она ест, но своего капитальца не проедает. И фиктивному муженьку -- когда он профершпилится, забравши жалованье месяца за два вперед -- карманных денег выдает только на папиросы, да на цветные галстуки.
Она слушала Мишина и ее прошедшее всплывало перед ней еще ярче и обиднее, чем вчера, когда она сидела на кровати и против воли перебирала свою жалкую судьбу. На другом конце сцены, у столика, жирная блондинка продолжала пить чай и доедать булку. Ее пухлые, свежие щеки издали так смешно двигались от жеванья. Котиковая шапочка сидела на белокурой голове вбок и придавала всему ее виду что-то очень провинциальное, ухарское, глуповатое...
"И у тебя был капиталец, -- думала Строева, -- и ты была образованная барыня, считалась умной, даровитой, из ряду вон; а вот эта толстуха только ест и сумела прибрать его к рукам... Быть может совсем бездарная, а получает вчетверо больше тебя и считается его женой. А ты дрожишь как бы он не узнал тебя и не выжил из труппы, не лишил оклада в сорок пять рублей"...
-- Может быть авансик хотите попросить? -- выговорил шепотом Мишин.
-- Авансик? -- переспросила она, не поняв хорошенько, о чем он говорит.
-- Малую толику?
Она об этом не смела думать, а прожить целый месяц не знала как...
-- Опасно... Сразу могут из-за одного этого прогнать.
-- Это точно...
Мишин замолчал... Если бы она воспользовалась его словами и попросила у него взаймы рублей десять, двадцать -- он, вероятно, дал бы. Но в ту минуту она отдавалась совсем другим чувствам. Ею опять овладевала тревога и горечь несносного жданья. Лучше уж сейчас же встретить Свирского, самой остановить его, уверить в том, что она вычеркнула из своего прошлого их прежние отношения и просить его не обращать на нее никакого внимания, как будто бы она не существовала.
-- Вон режиссер, -- торопливо сказал ей Мишин. -- Перехватите его, а мне надо в уборную, взять тетрадку. Насчет авансика-то бы все-таки же сделали подходец... Всего хорошего, Надежда, Степановна.
Она была почти рада, что он ушел. Еще две-три минуты -- и она бы не выдержала и стала бы изливаться.
В дверях павильона показался режиссер и стал кричать на плотников:
-- Живоглоты вы! Что я вам говорил вчера! Как у вас камин прилажен?
Он долго бы на них кричал, но что-то такое вспомнил, махнул рукой, круто повернулся и пошел в режиссерскую, как раз мимо Строевой.
-- Я к вам...
-- Что нужно?
Он не сразу узнал ее.
-- Вы меня приняли...
-- Знаю, знаю. Вы госпожа Строева?
-- Вот именно об этом я и хотела просить вас. Я желала бы служить здесь под другим именем.
-- Сделайте ваше одолжение... Не все ли это равно? Ха-ха! Мне от этого ни тепло, ни холодно: Иванова -- вы, Сидорова, Строева или не Строева.
-- Конечно, конечно, -- лепетала она, чувствуя, что слезы готовы брызнуть у ней из глаз. -- Но, вы понимаете, еще так недавно я занимала амплуа...
-- А! Это ваши три афишки, что вы мне показывали намедни?
-- Прошу вас, -- почти с мольбою в голосе заговорила она, -- забудьте, что я вам их показывала... Вы, как артист -- поймете мое чувство...
Режиссер усмехнулся и отвел, взгляд в сторону.
-- Как вам угодно... Разумеется, у каждого своя амбиция... Как же вы желаете прозываться?
-- Ларина.
-- Из Евгения Онегина, значит? Не громко ли? Это ведь девическая фамилия Татьяны.
-- Поставьте какое угодно имя.
-- Нет, уж извините... И это все?
Ей показалось, что он ее жалеет, что сквозь его резкий и угловатый тон пробивается некоторое сочувствие.
Мысль об авансе промелькнула в ее голове, но она не решилась.
-- Имею честь кланяться! -- крикнул режиссер и побежал в свою комнатку,
Строева присела около лесенки. Ей вдруг сделалось все равно: будет на афише стоять фамилия Строевой, или нет, прочтет эту фамилию Свирский, столкнется она с ним... Она уже не боялась этой встречи. Ничего ей не нужно. Все, что она сейчас говорила, с чем пришла -- казалось ей так глупо, бесцельно, бессмысленно... Хуже ничего не может случиться того, что она теперь переживает.