У подъезда номеров, обитого тиком, в доме, полном лавок, стоял швейцар в серой поддевке и картузе, довольно грязный, с масляным, нахальным лицом.
- Артистка Большова? - спросил его Теркин, протягивая руку к двери, забранной медными прутьями.
- Здесь, пожалуйте!
Швейцар ухмыльнулся.
- В котором номере?
- Я вас провожу. Во втором этаже.
Они поднялись по чугунной лестнице.
- Сюда, в угол пожалуйте, - пригласил швейцар. - Вот в этом самом, двадцать восьмом номере. Ключ тут. Да я и не видал еще их. В театр им рано...
Уходя, швейцар остановился и прибавил:
- За беспокойство, ваше сиятельство!
Теркин дал ему на водку, но повторил, покачав головой:
- За беспокойство! Теплый вы здесь народ!
Он постучал в дверь и только что взялся за ручку, его остановил вопрос:
"А Серафиме ты скажешь про этот визит?"
"Отчего же не сказать!" - ответил он весело и смело отворил дверь.
Изнутри его никто не окликнул.
"Как бишь ее зовут?" - подумал он и сразу вспомнил: Надежда Федоровна.
В темной передней висело под простыней много всякого платья.
- Кто там? - спросил женский голос, точно спросонок.
Голоса Теркин не узнал: он был контральтовый и немного хриповатый.
- Надежда Федоровна у себя? - громко выговорил Теркин и остановился перед занавеской, висевшей в отверстии перегородки.
- У себя, у себя!.. Кто это?.. Подождите минуточку!
Послышался скрип мебели и стук туфель-шлепальцев. Вероятно, она лежала и теперь оправляется перед зеркалом.
- Можно? - спросил он так же весело, проникая в первую половину номера, отделенную от спальни перегородкой.
- Можно, можно!.. Ах, Боже мой! Да кто это?
Актриса выставила сперва одну голову в скважинку портьер, спущенных с обеих сторон.
Курчавая голова, полные щеки, большие серые глаза, ласковые и удивленные, и рот с крупными и совсем белыми зубами - все всплыло перед Теркиным точно в рамке портрета.
- Надежда Федоровна! Неужто не узнали?
- Ах, Боже мой!.. Вася Теркин!.. Да?..
Половина портьеры распахнулась, и она выскочила в батистовом пеньюаре, с помятой прической. Она показалась ему выше ростом и втрое полнее. Белая шея и пухлые руки промелькнули перед ним, и он еще невзвиделся, как эти пухлые руки очутились на его плечах.
- Голубчик! Как я рада! Похорошел ужасно!
Руки спустились и взяли его за локти. И свое полное возбужденное лицо, все еще с "ангельским" оттенком, она близко-близко подставила к нему, поднявшись на цыпочки.
- Поцелуемся на радостях! Мы ведь старые-старые друзья!..
Легкая хрипота в ее голосе не пропадала, но тон был милый, задушевный и простой, слишком даже простой, на оценку Теркина.
Они поцеловались три раза, по-крестьянски.
И вдруг она, высвободив одну руку, провела ею по своим губам, как делают бабы и деревенские девки, когда напьются квасу или проглотят стаканчик водки.
- Скусно! - выговорила она по-волжски и дурачливо покривила носом. - Господи! Он сконфузился... Что, мол, из Большовой стало. Была великосветская ingenue... а тут вдруг мужик мужиком. Эх, голубчик! С тех пор много воды утекло. Моя специальность - бабы да девки. Вот сегодня в "Ночном" увидите меня, так ахнете. Это я у вас на Волге навострилась, от Астрахани до Рыбинска включительно. Ну, садитесь, гость будете!..
Она усадила его рядом с собою на диван, держала руку в его руке, оглядывала его с гримасами и смешливо поводила носом.
- Красавец мужчина!.. Нечего и говорить! Не устоишь... Никак не устоишь!
Ее курчавая голова, короткий носик, ласковые глаза мелькали перед ним и настраивали на игривый тон; только он все еще спрашивал себя:
"Неужели это та самая барышня хорошей фамилии?"
- Да, - выговорил он, наклоняясь к ней, - немало воды утекло. Вон вы какая гладкая стали!
- Расплылась? - быстро спросила она серьезнее. - Подурнела?
- Уж сейчас и подурнела!
- А ведь вы, милый человек, по мне страдали... ась? Помните? У нас тогда совсем было дело на мази. И почему оборвали вдруг?
- Забыли?
- Ей-Богу! Точно отрезало!
Он напомнил ей, как она заболела, а его по делам услали в Екатеринбург.
- Верно, верно. Потом я об вас часто вспоминала... честно/й человек! Видите, сейчас вас узнала, вспомнила и фамилию, - а память у меня прескверная становится. Как же вы ко мне-то попали? Это очень, очень мило! Пай-мальчик! За это можно вас поцеловать.
Ее сочные губы чмокнули его в щеку, и правая рука легла на его плечо.
"Актерка, как есть актерка!" - подумал Теркин.
Он видел, что прежняя Большова умерла. Это уже гулящая бабенка. Скитанье по провинциальным театрам выело в ней все, с чем она пошла на сцену. Его подмывала в ней смесь распущенности с добродушным юмором. И наружность ее нравилась, но не так, как пять лет назад, - по-другому, на обыкновенный, чувственный лад.
Через пять минут они сидели еще ближе друг к другу. Ее рука продолжала лежать на его плече. Она ему рассказывала про свое житье. Ангажементы у нее всегда есть. Последние два сезона она "служила" в Ростове, где нашла хлебного торговца, глупого и "во хмелю благообразного". Он ее отпустил на ярмарку и сам приедет к концу, денег дает достаточно и даже поговаривает о "законе", но она сама не желает.
- Да что это мы все всухомятку? - вскричала Большова. - У меня и горло пересохло. Позвоните-ка, голубчик.
Пришедшему коридорному она приказала подать сельтерской воды и коньяку.
- Старого! Слышите? Брандахлыста мы пить не будем.
В номере было душно, и Теркину хотелось пить.
Когда принесли все, Большова налила себе коньяку в стакан больше чем на треть и выпила духом.
Теркин поглядел на нее.
- Вы вот как? - спросил он.
- Да, голубчик; с волками жить - по-волчьи выть... Вы плохой питух?
- Плохой.
- А я...
Она запнулась и налила себе еще коньяку и немножко воды.
- Употребляете? - спросил Теркин.
Струйка жалости к бывшему предмету его увлечения проползла и тотчас же перешла в нездоровое любопытство: ему хотелось знать, насколько она пала.
Глаза ее начали на особый манер соловеть, и очень быстро. Он догадался, что она выпила на "старые дрожди", и он понял ее странную возбужденность с первой минуты их свидания.
- Вы что на меня смотрите так? - говорила она, наливая себе опять коньяку. - Рисоваться перед вами не хочу: вы - пай-мальчик... вспомнили обо мне. Вы видите... я ведь пьяница.
Она выговорила это медленно, точно смакуя слова, с масляными глазами, спокойно, почти весело.
- Ну, уж и пьяница!
- Кабы ты, - она незаметно перешла на ты, кабы ты был человек серьезный по этой части, ты бы увидал, через какую я школу прошла там, в Ростове.
- Что вы, что вы!.. Милая, вы это так... дурачитесь...
- Нет, голубчик, не дурачусь. Должно быть, это... как нынче в умных книжках пишут... атавизм... папенька держался горечи, даром что был тонкий барин и в Париже умер. Выпьем... а?.. Это даже нехорошо: смотреть, как я осушаю бутылку, а самому только констатировать факт.
Она налила ему и заставила выпить без сельтерской воды.
На спиртное он был довольно крепок; коньяк все-таки делал свое... Он сам удивлялся тому, что его не коробит. Большова выпила уже с добрый стакан. Ее порок точно туманил ему голову...