Через три-четыре дня господа получили повестку от мирового судьи.
Это их расстроило гораздо больше, чем они сами, быть может, ожидали.
За завтраком сидели они опять друг перед другом. Старшую девочку отвели в школу; с меньшими пошла гулять новая бонна, из немок, пожилая и довольно суровая.
Барыня стояла, однако ж, за то, чтобы судиться... Барин не хотел разбирательства и видимо боялся скандала...
В первый раз они серьезно поспорили.
-- Ничего, кроме грязи, из этого не может выйти! -- говорил барин.
-- Мы ни в чем не виноваты...
-- И это не совсем верно, -- возразил муж. -- Миша наш родственник. Записочки нашли от него...
-- Но Миша отрицает.
-- Ах, мой друг! -- перебил барин. -- Разве ты не видишь, что он лжет?! Я не знаю, кто из них испорченнее: он или она...
Барыня баловала своего племянника, но ей горько было сознаться, что, пожалуй, муж и прав...
Кадет заперся, думая, должно быть, что он все письма и записочки Полине писал измененной рукой.
-- У брата этой девицы, -- продолжал свои доводы барин, -- в руках коллекция любовных писем... Он с ними явится к мировому, и его адвокат этим как нельзя лучше воспользуется... Сейчас все это явится в репортерских отчетах!..
-- И пускай!
"Трусить" перед "гласностью" считала барыня верхом малодушия.
-- Ты напрасно хорохоришься!
Это слово "хорохоришься" показалось жене очень обидным и вульгарным.
Но муж продолжал свои доводы... Выходило, по его рассуждению, что они ни в каком случае не правы. Их "нравственная" и прямая обязанность следить за тем, чтобы молодая девушка, почти "ребенок", не попадала под развращающее влияние в их доме; а соблазнять Полину начал их племянник!.. Стало быть, идти на разбирательство -- по крайней мере, вредить молодому человеку. Лучше довести его самого до сознания своей вины, а не выдавать его.
Этот оборот доводов начал действовать на барыню. Ей жалко стало Мишу. Она подумала и о том, что процесс и в Полине вызовет чувство дешевой победы, если приговор судьи будет в ее пользу... Тогда она, при таком брате, превратится в закоренелую авантюристку и шантажницу...
В конце их разговора состоялось молчаливое соглашение, хотя ничего не было сказано решительного.
Каждый из них остался с неприятным чувством предстоящей истории; но и барыня склонилась к тому, что "разбирательства лучше избежать, не из малодушных, а из порядочных и гуманных мотивов..."
Надо было действовать.
Разбирательство у мирового назначалось через неделю...
Но и брат с сестрой также ждали и рассчитывали.
Адам обдумал план; но сразу он его не объявлял сестре. На женщин вообще он смотрел с большим презрением. Полина, поместившись почти в "углу", за перегородкой, у тех самых жильцов, где квартировал и Адам, почувствовала себя гораздо хуже, чем у господ. Тесно, темно, с грязцой, заброшенно... Брат целый день в магазине, обедать ходит в трактир или в кухмистерскую; вечер проводит в пивной и возвращается очень поздно... В театр ни разу не предложил ей сходить... Она бы согласилась и на верхи, но он гордец, "фордыбака", ему непременно -- в кресла... Даже места амфитеатра в Александринском он считает "ниже своего достоинства".
У нее оставалась всего одна красненькая -- ее месячное жалованье. За квартиру, за неделю, она отдала хозяйке вперед полтора целковых, ела она дома, кое-что, ходить в кухмистерскую было дорого, особенно с братом; он непременно потребует что-нибудь особенное, а платить заставлял ее половинную долю.
По утрам она ходит в контору справляться -- не требуют ли на место. И за это пришлось еще заплатить. Она рекомендуется на несколько должностей: продавщицы, кассирши, за буфет; бонны она не поставила. В конторе она видит, какая "пропасть" ищущих мест, и не таких, как она, недоучившаяся, а настоящих -- ученых, с курсов разных... Бывшие педагогички едут в губернию, на двадцать рублей, а то так берут места сельских учительниц, за "три синеньких", в глушь, куда она "ни за какие орехи" не поехала бы... Лучше умерла бы здесь, с голоду...
Адам что-то замолчал о хорошем месте. Только что она об этом заикнется, он даст на нее окрик. Характер у него "дьявольский", и она не стала бы с ним жить, если б даже у них были средства.
Думала Полина и о кадете. Прошло дня четыре -- она начала ждать записочки от Миши, хотя и не признавалась себе в этом. Но он струсил -- так решила Полина; вероятно, мальчишески разрюмился; а если и заперся, все-таки же теперь не станет ее разыскивать.
Да и какой в нем "интерес"?
Денег у него нет, в офицеры -- еще когда-то выпустят; Адам из него ничего не извлечет. Надо его бросить. Она к нему и не имела никогда склонности.
И все-таки Полина заикнулась Адаму о кадете. Он на нее прикрикнул:
-- Дура ты! Дура! И больше ничего! Когда они теперь в наших руках, а ты хочешь им опять все козыри в руки отдать!..
И она себя самое дурой назвала.
Ведь ясное дело, что теперь надо добиться "отступного", выставляя себя жертвой соблазна... Что бы там ни говорил кадет, как бы ни запирался, а письма налицо.
До разбирательства оставалось только три дня. Адам зашел к ней, утром, отправляясь в магазин; она еще лежала в постели.
-- Что валяешься? -- дал он на нее окрик.
В руках у него была пачка писем и записок кадета.
-- Я сейчас! -- всполошилась она.
-- Ну, лежи!..
Он сел на край постели и положил пачку на одеяло.
-- Вот что ты сделай, -- начал он полушепотом. -- Разбери хорошенько, отложи к стороне большие цидулы, где он уж настоящей своей рукой писал; а записочки, которые вначале были и рука где изменена, особо отложи и перевяжи тесемочкой. И чтоб все было готово... Я после завтрака отпрошусь -- и пойду...
-- К ним?
-- Известное дело!
-- Лучше от них подождать...
-- Засылать они не будут, а что теперь трусят -- я пари подержу; а главное, ты не суйся!.. Не с твоим куриным мозгом это все рассудить!..
Она не возражала и внутренно очень обрадовалась: Адам своего добьется и с пустыми руками не придет. Она хотела даже обнять его, да он таких "миндальностей" не терпел.
Как только она осталась одна, Полина поспешно умылась, и в кофточке принялась разбирать записочки и письма, разбила их на несколько пачек, отделила большие от маленьких, и те, где Миша пылче всего выливал свои чувства, положила отдельно. А потом начала в каждой кучке отбирать то, что писано без изменения почерка, и класть особо. Так же и с записками, где кадет еще старался писать чужой рукой.
К приходу Адама все было приготовлено. Полину несколько раз разбирал тихий смех, когда она раскладывала кучки и потом собирала их в две пачки. Каждую пачку она перевязала "фавёркой". У нее нашлась и голубая тесемочка из-под конфет, и красная ленточка, которой уже был первоначально перевязан пакетик с саше и парой еще ненадеванных перчаток.
Голубым она перевязала записки с измененной рукой, более скромные и невинного содержания, красным -- остальные; там стояли самые пылкие любовные слова. Красный цвет прямо подходил к такому содержанию. Она видела, в одной пьесе, переводной с французского, как любовник возвращает своей возлюбленной пачку ее писем. И она отлично помнит, что они были перевязаны крест-накрест ленточкой, так аккуратно и красиво, как вот теперь она все подобрала и увязала.
Часу в двенадцатом пришел Адам.
Полина приоделась. Она была уверена, что он возьмет ее с собою. Ей даже представлялась сцена в гостиной... Ее непременно посадят на кресло, и она будет сидеть с опущенными ресницами, в то время как брат приступит к объяснению... Она умеет, где нужно, и покраснеть. Вмешиваться она не станет. Вот они и посмотрят, какие у нее манеры и как она себя держит... Пускай поищут: какую такую бонну найдут они на десять рублей!
В этих мыслях Адам застал ее. Она была уже в шляпке.
-- Ты куда? -- отрывисто спросил он.
-- С тобой, Адаша.
-- Остроумно!..
-- А разве я лишняя?
-- Ты-то?.. И очень! У тебя никакого апломбу нету, а тут нужно мужское давление... Можешь и снять шляпу...
-- Все равно... Выйдем вместе... Я в контору пройду!..
-- То-то в контору!.. Не начни по Пассажу прохаживаться!
-- Что это, Адам!
Она чуть не расплакалась!.. Как мог он ее подозревать в такой "гнусности"?! Да и с какой стати выставляет он себя таким строгим гувернером?.. А сам-то он разве не кутит? Но ей строгость Адама все-таки скорее нравилась. Он, стало быть, стоит за "ндравственность", как она произносила, с буквой "д"
-- Ну, хорошо, -- кротко произнесла она, -- ступай один!
-- Подай письма! -- приказал Адам.
Полина подала обе пачки.
-- Которые писаны с подделкой?
-- Вот эта связка, поменьше...
Адам взял ее и засунул в боковой карман пиджака.
-- А эти ты не возьмешь? -- с удивлением спросила Полина и держала в руках пачку побольше.
-- Нет, не возьму.
-- Да это ж главные...
-- Запри их в сундук!.. Они пригодятся; только не сразу.
Он усмехнулся на особый лад.
В его усмешке Полина могла прочесть:
"Ты дурочка -- ничего не понимаешь!.."
С тем он и ушел. Полина отправилась в контору после него. Она еще попудрила себе нос и немного челку. Перед зеркалом -- оно было еще меньше и плоше, чем у господ -- раздумалась она еще раз: почему Адам взял с собою только одну пачку записок? -- и решила, что он "будет держать за пазухой камень".
Она заперла оставленную ей связку в свой сундук и почувствовала, что из всего этого что-нибудь и выйдет.
В это время Адам уже звонил у парадной двери той квартиры, откуда его хотели выпроводить с дворником. Усмешка не сходила с его сухого и властного рта. Как только горничная отворила ему, он вошел очень смело, шляпы не снимал и велел передать карточку барыне.
-- Я по делу, -- прибавил он басом.
-- Барыня вышедши, -- доложила горничная и карточки не брала.
-- А барин дома?
-- Дома-с...
-- В таком случае отдайте карточку ему.
Барин прочел на карточке: "Адам Ардальонович Нышковский", и не догадался, что это брат Полины; ее фамилию он плохо помнил.
-- Это тот... скандалист, -- шепотом доложила ему горничная.
-- Какой скандалист?
-- Брат Поли...
"Полиной" она не желала называть бывшую горничную.
-- Позовите! -- приказал тотчас же барин.
В просторном кабинете свет падал из окон прямо на входную дверь.
Адам вошел, остановился у самой двери и оглянул кабинет. Барин сидел за письменным столом, прямо против него, но на большом расстоянии.
-- Садитесь, -- сказал ему барин вежливо и, как ему показалось, с улыбочкой.
Эта улыбочка могла значить: "я тебя, милый мой, не очень боюсь".
-- Вы брат Полины?
-- Нешто не узнали меня? -- довольно бесцеремонно спросил Адам.
-- Узнал-с, -- оттянул барин. -- Вы пришли, вероятно, предложить нам мировую...
Отпираться было бы глупо.
-- Ежели подходяще, -- процедил Адам почти сквозь зубы.
-- Что же вы желаете?..
-- Да вот... у нас есть фактические доказательства...
Адам вынул пачку писем и держал их двумя пальцами правой руки.
-- Записочки?
-- Вашего племянника. Помимо всего прочего... как вы прогнали девушку, со срамом и без всякого повода.
Тон Адама поднялся.
-- Вы сколько же хотите за эти записки? -- перебил его барин, и на лице его опять заиграла усмешка.
-- Извините... я не шантажист какой-нибудь.
-- Мы это оставим...
Барин вышел из-за письменного стола и сделал два-три шага к тому креслу, где сидел брат Полины.
-- Ежели соответственно обиде...
Слова выходили у Адама с задержкой, и это начало его бесить. Он слегка покраснел.
-- Тут все записки моего племянника?..
-- Обязательно! -- ответил Адам и прибавил: -- Положим, в некоторых подделана рука. Но господин кадет не очень искусен по этой части... В том случае, как он будет запираться... есть ведь на это и эксперты...
-- Конечно! -- весело ответил барин.
Его брат бонны занимал, и он уже видел, что дело кончится "отступным".
-- Подделка самая немудрая...
-- Позвольте поглядеть...
Брат Полины повернулся в кресле.
-- Да как же я с вами на сделку пойду, если я не ознакомлюсь с этими... документами?..
-- Уж будьте покойны... А впрочем, я к вам пришел в надежде на благородное обхождение... Извольте... Просмотрите! Вот я здесь кладу.
И Адам положил пачку на маленький столик, около его кресла.
Барин подошел, развязал и подержал в руках несколько записочек.
-- В сущности, это вздор! -- выговорил он.
-- А ежели вздор, то из-за чего же вы сестру мою со шкандалом выгнали? В чем ее преступление? В том, что она, как ваша супруга уверяет, ответила ему?
-- Преступления никакого нет, а бонна назначила свидание в Летнем саду, что не желательно было для нас, вот и все...
-- Превосходно-с, а желательно ли будет для господина кадета, если, например, его начальство известится о его похождениях?
Вопрос Адама звучал так уверенно, что барин сказал мысленно:
"Какой молодой, но чистокровный негодяй!"
Ему захотелось вытолкать Адама, но он воздержался.
-- Хорошо, -- выговорил он, кладя записки на столик. -- Чего вы желаете?.. Если ваша цифра будет нелепо высока, извольте являться к мировому.
Адам поторговался, но не очень; в сундуке Полины лежали остальные письма, поценнее этих записочек, и барин так был прост, что удовольствовался ими.
От него потребовали расписки в полном удовлетворении. Когда он спускался с лестницы, в кармане у него лежало две "беленьких", но он их не отдал сестре, а сказал, что половину он положил для нее "на текущий счет".