Кабановскій прудъ, слава и краса села, совсѣмъ не заслушивалъ своего скромнаго названія. Въ сущности, это было озеро, почти правильной эллиптической формы, длинная ось котораго превосходила версту и почти перпендикулярно упиралась въ шоссе, проходившее вдоль села и дѣлившее его пополамъ. Немного не доходя до дороги, оно испускало рѣчку, почти ручей, но глубокій, на которомъ была плотина, какъ разъ при самомъ истокѣ изъ озера. Зеленоватая вода послѣдняго, шумя и кипя, катилась внизъ, вращая лѣсопилку и мельницу для помола. По валу запруды и плотинѣ, обсаженныхъ огромными старыми ветлами, пролегала очень оживленная дорога-проселка изъ Кабанова во множество другихъ селъ и деревень. Далѣе мѣстность повышалась, кончаясь высокимъ берегомъ озера, со столѣтнимъ сосновымъ боромъ и оврагами, промытыми вешней водой, но давно покрытыми и скрѣпленными лѣсомъ. Мѣстность была живописная, и не разъ мысли и воображеніе Вани рвались и улетали сюда изъ пыльной, тѣсной, вонючей лавки.
Кабановское озеро было извѣстно далеко въ окрестности, какъ по своему святому цѣлебному колодцу, куда дважды въ годъ шли кресты, иконы и хоругви кабановской и ближнихъ церквей, собирая толпы окрестнаго крестьянскаго люда, такъ и по обилію водяной и болотной птицы въ противуположномъ селу концѣ его, замыкавшемся тамъ большимъ мховымъ болотомъ, эльдорадомъ охотниковъ. Это была огромная, зыблящаяся, цвѣтущая трясина, тонкимъ наноснымъ и живымъ растительнымъ слоемъ подернувшаяся поверхность того же озера. Павшіе листья, сухія травы, сучья, плавучія водяныя растенія, въ родѣ ряски и зелени цвѣтущей воды, валежникъ и старыя гигантскія сосны, подмытыя вешней водою, составляли этотъ слой, связанный переплетшимися корнями новой и умершей водно-травянистой растительности: мховъ, хвощей, вереска, тростника, осоки и т. п. Господствующіе вѣтры сносили все плавающее по озеру и закрѣпляли здѣсь, образуя огромное болото, покрытое молодою порослью ветлы, лозняка, осинника, березника, даже мелкаго темно-зеленаго ельника, которые часто вѣтрами и волненіемъ отрывались съ легкою торфяною почвою и ярко-зелеными клочьями плавучихъ островковъ носились туда и сюда взволнованнымъ озеромъ.
И съ этимъ болотомъ, и со святымъ цѣлебнымъ колодцемъ Ваня былъ знакомъ не по однимъ слухамъ, несмотря на то, что наслушался всякихъ страховъ о первомъ. Говорили, что это самая страшная засасывающая трясина, гдѣ нельзя сдѣлать шага въ сторону съ проторенной тропы, чтобы не увязнуть въ зыбкой студенистой почвѣ или не провалиться сквозь нее въ озеро, предательски прикрытое ею. Говорили о глубокихъ темныхъ окнахъ, прососахъ его, густо скрытыхъ зеленой ллесенью и ряской, растущей въ нихъ; говорили о змѣяхъ и стаяхъ волковъ, живущихъ и кишащихъ тамъ. Но это только подстрекало любопытство Вани. Когда же онъ побывалъ тамъ -- и басни разсѣялись, въ воображеніи ребенка, часто воскресалъ тайный заповѣдный уголокъ со своимъ пернатымъ населеніемъ.
Точно сейчасъ видѣлъ онъ передъ собою и святой колодезь, восьмиугольный павильонъ котораго стоялъ надъ самымъ резервуаромъ, увѣнчанный старымъ осьмиконечнымъ крестомъ, почему въ народѣ носилъ имя часовни. Ваня точно сейчасъ смотрѣлъ въ его глубокое водовмѣстилище, правильной яйцевидной формы, переполненное кристально-чистой, прозрачной и холодной родниковой водой, вкусной и освѣжающей, которой пилось и хотѣлось пить много. Въ немъ на днѣ, на полуторасаженной глубинѣ, можно былоразличить самую мелкую монетку,-- доброхотныя даянія молящихся и исцѣленныхъ,-- которыми было усыпано оно. Вода, переполнявшая его, по бороздѣ, убитой камнемъ, сбѣгала въ цистерну изъ каменныхъ плитъ съ ковшами, наглухо заклепанными на цѣпочкахъ, для жаждущихъ, и далѣе разливалась по лѣсу. Недаромъ окрестные помѣщики пріѣзжали сюда на цѣлые дни, гулять, охотиться, ловить рыбу, а, главное, пить чай изъ дивной воды, которая считалась лакомствомъ. Озеро славилось налимами.
Вотъ и теперь, несмотря на зиму и холодъ, по льду съ болота безпрестаннно слышались выстрѣлы. Дѣло въ томъ, что зайцевъ оттуда таскали десятками.
Но Ванѣ было не до того. Онъ летѣлъ по тропинкѣ внизъ къ плотинѣ, гдѣ виднѣлась прорубь, обставленная отъ вѣтра плитами зеленоватаго цвѣта льда, торчавшими ребромъ.
-- Ты чево-жъ это заперла дѣвченку-то?... Бѣлены объѣлась, что ли? Ай лѣто теперь? Гдѣ ключъ-то? Дядя наказывалъ взять безпремѣнно,-- подбѣгая, кричалъ онъ теткѣ.
Прудъ былъ пустъ и тихъ -- ни души кругомъ. Слова запыхавшагося, душимаго гнѣвомъ ребенка звонко и отчетливо прозвучали въ безмолвномъ пространствѣ. Дарья вздрогнула отъ неожиданности, и досадливое чувство напраснаго испуга внезапно охватило ее.
-- Ахъ ты, п о гань этакая!... Тьфу!-- вскрикнула и плюнула вздрогнувшая и выпрямившаяся баба.-- Туда же -- дядя наказывалъ!... Черти этакіе... дураки!... Вотъ, оставлю Машку до утра мерзнуть -- будете знать... Дворянка паршивая... Мнѣ у проруби-то теплѣе здѣсь, идолы!
-- Ну, нѣтъ! Не дадимъ мы тебѣ, злому чорту, надъ дѣвченкой тѣшиться. Все одно, замокъ сломаемъ, а не то я къ старостѣ...
-- Убирайся, убирайся отселева, покуда цѣлъ!... Хоть къ самому сатанѣ ступай,-- зло перебила Дарья и снова застучала валькомъ и принялась за полосканье, не обращая на Ваню никакого вниманія.
Въ первую минуту, выведенный изъ себя, тотъ умолкъ, не зная, чѣмъ подѣйствовать на проклятую безумно-ехидную бабу. Будь въ это время у мальчика въ рукахъ палка, веревка, камень,-- что-нибудь подобное,-- онъ, кажется, не вытерпѣлъ бы, чтобъ не вытянуть ненавистную тварь по упругой наклоненной спинѣ -- такъ зудѣли у него руки и бѣсило ея невниманіе къ ребенку, зябнувшему въ чуланѣ. Первымъ движеніемъ Вани было разругать вѣдьму и бѣжать домой... Ну, а какъ дядя побоится сломать замокъ? тутъ же мелькнуло ему. Вѣдь такая трусость -- самое обыкновенное дѣло. А староста? Дома ли еще и захочетъ ли мѣшаться въ семейныя дрязги... Опять по лавкѣ долженъ. Все это вихремъ пронеслось въ соображеніи бывалаго мальчика, и онъ попыталъ обратиться къ теткѣ миролюбивѣе.
-- Слушай, тетушка Дарья, отдай ключъ безъ грѣха,-- сдерживаясь выговорилъ онъ,-- пр а во-ну, лучше будетъ, а то, что хорошаго, замокъ, либо дверь попортимъ, да и шумъ -- люди осудятъ. Опять, дѣвченка чему причиной?-- задарма посадила, да и маетъ. Разбой, вѣдь, это. Заболѣетъ али помретъ, кто отвѣчать будетъ?
-- Пусть дохнетъ -- однимъ чертенкомъ меньше будетъ!-- съ эхидно-спокойной улыбкой отвѣтила Дарья, принимаясь снова колотить валькомъ.
-- Подлая ты, подлая!-- со слезами и страстною горечью въ голосѣ вскрикнулъ жестоко терзаемый мальчикъ.-- Такъ не отдашь ключа?-- серьезно и настойчиво спросилъ онъ.
Дарья молча полоскала и колотила валькомъ, пока Ваня не дернулъ ее за полушубокъ.
-- Не отдашь, чтоль, говори?!-- сердито и грубо, весь дрожа, приступалъ онъ.
-- Да отстань ты отъ грѣха, сволочь проклятая!-- быстро обернулась изумленная баба,-- вотъ начну возить тебя чертенка -- перешибу, только и всево!-- крикнула она, замахнувшись валькомъ.-- Уйди, говорятъ,-- сказала не дамъ, и не дамъ.
-- Въ послѣдній спрашиваю: не дашь честью?-- судорожно исказившимися губами, задыхаясь, едва выговаривалъ Ваня, съ нервно-безумной усмѣшкой, которой не видала склоненная Дарья.
-- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ!... Провались ты къ дьяволу!...
-- Ступай прежде ты, змѣя!-- дико взвылъ измученный, забывшій все, охваченный пламенемъ мести ребенокъ и напряженіемъ всѣхъ силъ толкнулъ нагнувшуюся бабу въ темнозеленую холодную воду проруби,
Даже крикъ бабы опоздалъ. Только ледяныя, тяжелыя брызги поднялись и плеснули на окраину мокраго и скользкаго льда. Прорубь была значительная и болѣе полутора саженъ глубины.
Прошло пять-шесть секундъ. Мальчикъ стоялъ, не шевелясь и почти не дыша, съ искаженнымъ лицомъ и широко раскрытыми глазами, замершими на водѣ, точно на него нашелъ столбнякъ отъ изумленія и ужаса передъ невѣроятнымъ дѣломъ, въ которомъ необходимо убѣдиться.
Вдругъ надъ водой появилось что-то темное -- шерстяной платокъ и въ немъ длинное, судорожно вытянутое блѣдно-синее лицо, съ испуганными, выпертыми удушающей перхотой глазами. Очевидно, вода неожиданно ворвалась въ дыхательное гордо несчастной и выпирала всѣ ея внутренности, мгновенно исказивъ наружность. Еслибъ не это, тетка Дарья, умѣвшая плавать, еще поборолась бы и подержалась за жизнь, что теперь оказывалось невозможнымъ, и она опять погрузилась черезъ три-четыре секунды. Ваня застылъ въ томъ же положеніи, съ тѣми же испуганными глазами, прикованными къ мѣсту страшнаго видѣнія, съ тѣми же губами, искривленными въ гримасу улыбки...
А она появилась опять и еще страшнѣй, съ болѣе выпертыми огромными бѣлками тусклыхъ остеклянѣвшихъ глазъ, рѣзко, мертво и страшно выдѣлявшихся на темной синевѣ орбитъ.
И Ваня окончательно каменѣлъ, не смѣя оторвать взгляда отъ этой головы-чудовища, котораго доселѣ не было въ его воображеніи. Онъ тупо чувствовалъ, что холодѣетъ, какъ камень, что теплая кровь стынетъ и отливаетъ отъ его сердца и холодная дрожь ползетъ по спинѣ, поднимая волосъ за волосомъ на головѣ, точно упругую стальную щетку.
Оно погрузло, но появилось опять, еще и еще страшнѣе; какъ-то медленно, автоматически повернулось на водѣ, точно искало кого-то, чтобъ не забыть, затѣмъ потонуло опять.
Мальчикъ не двигался, словно примерзъ ко льду, но страстное, жестокое, непостижимое любопытство приковывало глаза его и все внутреннее необмершее существо къ проклятому мѣсту, гдѣ, вотъ-вотъ, того гляди, опять появится оно.
Да, оно появилось еще разъ и -- слава Богу!-- послѣдній. Платокъ съ головы его смыло, волосы распустились и точно змѣи облипли синевато блѣдныя осунувшіяся щеки; губы судорожно искривились и вытянулись, точно отдуваясь отъ ледянаго могильнаго холода, слабыя помертвѣлыя вѣки не умѣли и не могли прикрыть безстыдныхъ, невыносимо-страшныхъ, мертвыхъ и неестественно обнаженныхъ бѣлковъ глазъ.
Прошла минута, двѣ, пять, какъ вода взяла свое достояніе и подернулась невозмутимой гладью, а бѣдняга все ждалъ чего-то, точно дѣйствительно примерзъ ко льду. Неизвѣстно, долго ли простоялъ бы онъ такъ, если бы не мысль о мерзнувшей сестрѣ.
Только она столкнула его съ проклятаго мѣста и несла, точно за нимъ гнался кто.