Неизвестно, как случилось, что Иван Макарович сблизился с этими тремя женщинами. Вспомнил о них как-то на службе, занося в журнал поступившие суммы и выписывая квитанции, и потянуло к ним зайти. А Лина возьми да и обрадуйся ему, как старому знакомому. Села с ним в дурачки играть по пятачку за партию, потом чаем напоила. Он и стал к ним захаживать после службы, -- вечером-то они все заняты. А иной раз, под воскресенье, он оставался с Линой, как тогда, в первый раз. Маня и Кармен тоже привыкли к нему.
Иван Макарович облюбовал один магазин на Кирочной. Там можно было достать и закуски, и фрукты, и вино.
Для толстой Кармен там имелись ее любимые соленые фисташки. Она их носила в сумочке вместе с платком, пудреницей и деньгами. Лина любила самые дешевые крымские яблочки с розовыми щечками, какие раздают бедным детям на елке. А Мане Иван Макарович покупал черные блестящие сморщенные маслины, на которые сам не мог смотреть без отвращения. Маня говорила, что они особенно хороши с маринованной скумбрией. Это какая-то рыба у них на юге.
Однажды он купил для нее, кроме маслин, еще и толстого клейкого рахат-лукума. Ему и самому интересно попробовать, что это за штука. Приказчики очень хвалят, говорят, хороший, не сухой. Иван Макарович уже свой покупатель в этом магазине.
Ему приятно ходить по улице с пакетами: никогда раньше он не покупал так много. Ну, зачем он вдруг станет покупать для себя рахат-лукум или яблоки? А теперь он расхаживает с этими пакетами, словно муж и отец семейства.
Маня накинулась на рахат-лукум, как бешеная. Оказалось, что в Одессе был какой-то турок и грек, который когда-то...
С трудом жуя розовые, обсыпанные сахаром, клейкие куски, она рассказывала какую-то смешную историю и сама хохотала больше всех. Кармен улеглась на диван, вытянула ноги в красных туфлях и поставила возле себя свою сумочку, до краев наполненную фисташками. Она уверяла, что может есть с удовольствием только лежа, потому что, когда лежишь и поешь досыта, так сейчас же и заснешь.
-- Что это вы?.. Играли? -- осведомился Иван Макарович, увидав на столе разбросанные карты.
Маня от смеха чуть не подавилась рахат-лукумом.
-- Нет, это я для Кармен гадала. Ей вышло так: сваха к ней придет с секретом про короля червей, значит, про вдовца.
Торопясь проглотить рахат-лукум, она совсем обсыпала себя сахарной пылью.
-- Он ее на бал пригласит. Ей-богу, слушай: вот -- двойка пик... где она, эта двойка?.. Вот. Потом у нее случится неприятная пропажа. Деньги, что ли... Стало быть, вдовец-то и стащит, -- совсем развеселилась она. -- Вот так женишок! А? Кармен! Будешь замуж выходить?
Она откинулась на спинку стула и тряслась от хохота.
Кармен добродушно отмахнулась.
-- Ну-у... опять закатилась.
-- Хочешь, тебе погадаю, Ванечка? -- пристала Маня.
-- Да ты, небось, выдумываешь все.
Маня обиделась.
-- Я? Да накажи меня Бог! Чтоб я с этого места не встала! Как на картах выходит, так я и говорю.
Она быстро стасовала старую, грязную колоду; потом разложила их в мудреную фигуру и начала:
-- Вот слушай. Первым делом придет тебе письмо от приятеля, от фальшивого человека, с печальной вестью. Видишь, двойка? От этого письма будет у тебя забота. Потом получишь антересное обещание и отправишься в дорогу. Вот -- десятка бубен. А приедешь, узнаешь радостную новость от вдовы. И тут будет перемена жизни. Ух, как для тебя хорошо выходит! На, смотри. Вот тебе исполнение желаний -- восьмерка бубен. И получишь большие деньги. Откуда, не знаю, а только вот они, деньги. И привалит тебе большое счастье с переменой службы. Будут и сплетни, но ты не обращай внимания. Не бойся. Ну, вот и все! Только теперь не смей благодарить за гаданье, а то все испортишь. Лучше скажи: "Ну тебя с твоим гаданьем, надоела".
-- Ну тебя, надоела! -- послушно повторил Иван Макаревич, и все засмеялись.
Лина почему-то не стала кушать яблоков. У нее в этот день было странное, словно нездоровое лицо.
-- Ванечка, -- сказала она, -- мне письмо нужно написать одному человеку, а я скверно пишу. Напишете?
-- Отчего ж... -- по привычке заторопился Иван Макарович и надел пенсне. -- Почтовая бумага у вас есть? Ну, что ж... вы говорите, что писать, а я в точности изображу.
Он догадывается, что это письмо "жениху". Маня дразнит ее этим женихом при всяком удобном случае, и как-то рассказывала Ивану Макаровичу, что это капельдинер из театра, молодой, но уже с капитальцем. Сама Лина не любит говорить о нем. Иван Макарович никогда его не видал, но почему-то сомневается в том, чтобы он женится на Лине. Она хорошая девушка и всем верит. Впрочем, может быть. Дай ей Бог.
Иван Макарович покашлял, отодвинул в сторонку карты и, обмакнув перо, застыл в ожидании.
-- Вы вот как пишите, Ванечка...
Она уселась рядом с ним, придвинулась поближе и сосредоточенно уставилась на кончик его пера.
"Любезный Сидор Сидорович".
-- Си-до-ро-вич, -- закончил обращение Иван Макарович и поднял голову.
"Вы напрасно велели вчерась Васютке, чтобы он не допускал меня к вам".
-- Так. Дальше.
"Я в субботу не пришла и даже не могла прийти по случаю сильного ожога от утюга. Мне Маня целый час картофель прикладывала. И еще посейчас рука болит, притронуться нельзя".
"Так, что нельзя притронуться", написал Иван Макарович. Он слегка исправлял обороты речи.
-- Проси прощенья, проси! Целуй ручки! -- язвительно прокартавила Маня. -- Проси, он еще больше нос задерет.
Лина виновато заерзала на стуле.
-- Надо же написать, если человек не понимает.
-- Манька, дай мне рахат-лукума, -- грузно повернулась набок Кармен.
-- На, возьми мешочек. А только он мутит, подлец, а не то, что он без понятия. Это уж который раз. Вот мой Ипатка тоже вздумал однажды покуражиться. Я его так отшила, что он два дня, как слепой, ходил.
-- Нет, вы пишите, Ванечка, -- еще ближе придвинулась Лина.
"Это письмо вам передаст номерной. Вы ему только скажите, когда у вас свободный вечерок, а я уж устроюсь и могу прийти к вам во всякое время".
-- А у тебя, Ваня, пуговица на пиджаке отвалиться хочет, на одной ниточке держится, -- заметила Кармен и лениво сдула с себя сахарную пудру от рахат-лукума. -- Кончишь писать, Маньку попроси, она тебе пришьет.
-- Вот спасибо, -- сказал Иван Макарович. -- А то я все собираюсь... Да, так что я написал?.. "Во всякое время". Что же дальше?
-- Дальше? -- задумалась Лина. -- Дальше напишите: "Маня и Кармен кланяются вам очень".
-- Да пойди ты к монаху! -- вскипела Маня. -- Ничего я не кланяюсь! Тоже! Еще кланяться ему!
-- Ну, Маня, ну, что тебе? -- покраснела Лина. -- Ведь тебе ничего не стоит. А так лучше выходит.
-- И еще напишите, -- заторопилась она, словно боясь, что Маня опять начнет спорить: "У нас сидит Иван Макарович, про которого я вам..."
-- Ну, зачем еще про меня? -- засмеялся Иван Макарович.
-- А так лучше. Ведь вам тоже все равно, а он пускай чувствует. "Про которого"... Написали? "Про которого я вам давеча рассказывала".
Она облегченно вздохнула.
-- Ну, вот и все. Теперь, значит, подпишите: "известная вам Лина".
Она устало оперлась, на локоть, посидела с закрытыми глазами и сказала:
-- А я лягу, у меня голова болит. Что-то я совсем разбилась.
Она встала и пошла к постели.
-- Я понимаю, если которая девушка виновата, -- заговорила Маня, -- она все еще не могла успокоиться. -- Вот как Олеська, та, что до вас в двадцать шестом жила. Сеня-маркёр у нее был любовник. Так он приходит раз днем, а у нее, между прочим, студент. Пришел в другой раз, опять тот же самый студент. В третий -- опять. Он ее в коридор и за косу. Вот тогда и плачь. Это другое дело.
-- Знаю я этого маркёра, -- слабым голосом отозвалась Лина, которая уже начинала было дремать. -- Черный, поганый, в прыщах. Все ее вещи заложил.
-- А ты никому вещей не давала закладывать? -- снова рассердилась Маня. -- И чего ж она его тогда взяла? Надо было тогда смотреть, а не потом. Небось так, с прыщами, и брала. Дело делом, а свой все же только один должен быть.
-- Я тоже так понимаю, -- задумчиво сказал Иван Макарович. -- А то это уже выходит обман.
Он аккуратно сложил и спрятал в конверт письмецо, а на конверте написал красиво с мудреными завитушками:
"Его высокоблагородию Сидору Сидоровичу"...
-- Как фамилия-то? -- поднял он глаза на Маню.
-- Карсавин, -- едва слышно пробормотала Лина.
-- Кар-са-ви-ну, -- вывел Иван Макарович и помахал в воздухе конвертом, чтобы скорей просохли чернила.