У исправника Петра Ивановича Понафидина была лучшая квартира во всем городе. Даже у самого предводителя была хуже, потому что предводитель не жил в городе, а только приезжал временами и жил на холостую ногу. У Петра Ивановича в зале были тюлевые занавески на окнах, были тропические растения в плетеных корзинках, венские стулья и ломберные столы. В гостиной было еще лучше: мебель вся мягкая и обита темно-малиновым репсом, на окнах и дверях такие же занавески; у дивана ковер, репсовая скатерть на переддиванном столе и большая фарфоровая лампа с розовым колпаком. В кабинете Петра Ивановича занавесок на окнах но было и одно окно выходило даже в светлый чулан, где сложена была разная домашняя рухлядь; но зато в нем красовался большой письменный стол; на широком, клеенчатом, довольно потертом диване лежали две подушки, вышитые по канве, с большими кистями по четырём углам, а на стенах: красовалось много разных картин: олеографических, литографических, фотографических, литографированных, и все довольно соблазнительного содержания. Петр Иванович был большой любитель таких картин и постоянно привозил их из разных поездок по нескольку штук, которые частью вешались на стену, частью же прятались в письменный стол, так как у Петра Ивановича была дочь, молодая девушка, которая могла зайти в кабинет папаши.
Петр Иванович, несмотря на свой богатырский рост и живот, более чем внушительных размеров, был необыкновенно подвижный человек, с полным белым гладко выбритым лицом, на котором красовались неимоверной длины роскошные усы. Сегодня, ожидая гостей, он был одет в новенький мундир, из-под которого виднелся безукоризненной белизны жилет, с извивающейся по нему толстой золотой цепью часов.
Он сидел в кабинете на диване, откинувшись на подушку, в небрежной позе, заложив ногу на ногу. Полы его мундира были откинуты в разные стороны. Он курил сигару и, пуская клубы дыма, следил за маленькими колечками, которые, увеличиваясь постепенно, делались все тоньше и тоньше и, наконец, расползшись в легкое облачко, присоединялись к другой, более плотной полосе дыма.
-- Павел Егорович! -- воскликнул он, стремительно вскочив с места, и в голове его было столько изумления, как будто бы доктор был самым неожиданным гостем. -- Сколько лет, сколько зим! -- Он захохотал самодовольным смехом остряка, который привык, чтобы все смеялись его шуткам, и который всегда сам первый смеется над ними: -- То бишь, вчера вечером в клубе виделись! Ну, да это не в зачет. А я вас заждался. Мирточка кулебяку приготовила, да я без вас рушить ее не хотел, хе, хе, хе! Вот тут сидел да червячка замаривал, голод свой обманывал. Видите, вон какой ему фимиам воскурил! Хе, хе, хе!
-- Марфа Петровна нездорова? -- спросил доктор. -- Что с ней?
-- Мирточка? -- удивился исправник. -- Здоровехонька! Типун вам на язык! С чего вы взяли... Ах! -- крикнул он и так и залился звонким, крикливым смехом. -- Это ведь я над вами подшутил. Ведь я кулебяку задумал, а вам и сказал, что Мирточка нездорова. Ха, ха, ха! Шутник, -- махнул он рукой на доктора и принялся вытирать проступившие от смеха слезы, -- право, шутник!..
Он уж и забыл, что шутник-то был он, а не доктор.
Доктор улыбался, закуривая папироску. Он чувствовал; себя очень хорошо в этой накуренной комнате, в присутствии добродушного шутника-хозяина и в ожидании кулебяки, которой славилась по всему городу исправникова кухарка.
-- К нам, батенька, обещался и Семен Кузьмич зайти, -- сказал хозяин, успокоившись от смеха. -- Да еще кое-кто зайдет.
-- По какому же это случаю кулебяка? -- недоуменно посмотрел на хозяина доктор.
-- А вот по-какому: пузихинская семга именинница!
Он поднял палец и победоносно смотрел на доктора.
-- Кто? -- переспросил доктор, крайне изумленный.
-- Пу-зи-хинская сем-га! -- проговорил хозяин и, не в состоянии будучи сдерживаться дольше, вновь раскатился своим звонким хохотом.
-- Что? что? кто?! -- воскликнул доктор, засмеявшись.
-- Пу-зи-хинская сем-га! -- едва мог выговорить исправник, корчась от смеха и утирая градом катящиеся слезы.
Доктора разобрало от этого искреннего хохота, и он дружно начал вторить хозяину.
-- Что такое? Что за смех? Чему смеетесь? -- раздались голоса, и в кабинет ввалилось человек пять гостей.
Поднялся гвалт невыразимый: хозяин хохотал, доктор хохотал, толстый почтмейстер кричал, стараясь добиться причины хохота, помощник исправника смеялся, сам не зная чему, потому что начальство смеется, и даже солидный акцизный начал подхохатывать.
Дело, наконец, разъяснилось, и оказалось, что пузихинская семга потому именинница, что ее Пузихин только что привез из Москвы, и она роскошь что такое, и исправнику очень понравилась, почему он сделал намек, и Пузихин преподнес исправнику, а исправник заказал в честь ее кулебяку.
На письменном столе скоро появились водки разных сортов и знаменитая именинница. Наконец подана была и кулебяка. Гости пили, ели и курили, и когда, наконец, надумали пойти в гостиную к молодой хозяйке, то почтмейстер не мог идти и остался на диване в виде мертвого тела.
В гостиной чинно восседала Мирточка с крючком в руках.
Одета и причесана она была по моде. На ножках красовались туфельки с огромными тонкими каблуками. Миловидное, свежее личико Мирточки выражало сознание собственного достоинства, тогда как серые небольшие глаза, явно противореча, умильно посматривали на более молодых и интересных кавалеров. Поджавши губки, она поздоровалась с гостями и, жеманясь, пригласила их садиться. Видимо, она разыгрывала хозяйку.
-- А я тебе доктора привел, лечить тебя вздумал! -- хохотал исправник и рассказал о своей проделке с доктором.
Мирточка снисходительно улыбнулась в сторону доктора и даже сделала ему глазки: доктор был кавалер, так как за недостатком холостежи ему иногда приходилось танцевать в клубе с барышнями.
-- Марфа Петровна никогда мне не доставит приятного случая ее полечить, -- сказал доктор, немного кокетничая с девушкой.
-- Ах, вот это мило! -- воскликнула Мирточка, надув губки, -- вы желали бы, чтоб я заболела! Папа, слышишь, что говорит Павел Егорович?
-- Постойте, постойте! Дайте срок, -- закричал исправник, -- я вашей жене расскажу, как вы с Мирточкой любезничаете! Она вам задаст, А вы, господа молодежь, чего смотрите, -- воскликнул он, обращаясь к гостям, -- у вас женатые люди барышень отбивают, а вы чего глядите?
Но из молодежи оказался только один: помощник аптекаря, да и тот сконфузился, покраснел и постарался стушеваться.
-- Марфа Петровна, -- приставал доктор к девушке, -- дайте пульс пощупать. Папаша сказал, что вы больны.
Она отшучивалась, кокетничая. Он ловил ее руку, она отбивалась. Наконец ему удалось схватить ее за рукав, и он, крепко пожимая, взял ее за то место, где обыкновенно доктора щупают пульс. У него глаза блестели и щеки разгорелись. Она хохотала и, притворно сердито вырывая руку, говорила:
-- Вы и пульса не услышите! Разве так доктора руки берут?
Исправник хохотал и кричал:
-- Вот так доктор! Молодчина доктор! Люблю за повадку! Сам такой!
Акцизный смеялся. Помощник исправника под шумок ушел назад в кабинет и на свободе пил и закусывал.
Павлу Егоровичу было очень весело.
"Экая прелесть эта Мирточка!" -- думал он, идя домой после исправниковой кулебяки.