27 апрѣля 1904 года.
Я нахожусь, наконецъ, дѣйствительно на войнѣ, а не на задворкахъ ея: въ трехъ верстахъ отъ лагеря, которымъ раскинулся летучій нашъ отрядъ, находятся самыя ваши передовыя позиціи (Фенчулянскій перевалъ). Я сижу на нераскупоренныхъ мѣшкахъ нашего вьючнаго отряда; съ ящиковъ слабо свѣтитъ мнѣ фонарь съ краснымъ крестомъ; слѣва дѣловито и спѣшно жуютъ голодныя лошади, шурша ногами въ соломѣ и время отъ времени отъ удовольствія пофыркивая. Справа постепенно вянѣетъ и замираетъ предсонная бесѣда въ палаткахъ. Тьму, окружающую меня, прорѣзываетъ догорающій костеръ и два движущихся фонаря дежурныхъ санитаровъ, освѣщающіе ихъ колѣни, ноги, хвосты и морды лошадей. Опустилась тихая, мягкая, теплая ночь, будто оттого, что небо прикрыло землю куполомъ изъ темносиней стали. Небо кажется здѣсь ближе въ землѣ, чѣмъ у насъ, и звѣзды блѣднѣе и мельче. Мы расположились у подножія высокой горы, на берегу совсѣмъ мелкой, но быстрой рѣчки, дѣлающей, согласно китайскому обычаю, безчисленное количество изгибовъ. На другой сторонѣ рѣчки развернулся дивизіонный лазаретъ, составляющій одно изъ ближайшихъ къ полю сраженія медицинскихъ учрежденій (ближе только полковые лазареты). Будемъ работать съ нимъ рука объ руку. И онъ, и мы вышлемъ въ бой еще по небольшому отряду, а здѣсь, гдѣ сейчасъ стоимъ, будемъ перевязывать доставляемыхъ раненыхъ. На ближайшихъ къ вамъ возвышенностяхъ (въ одной верстѣ) днемъ какъ муравьи чернѣютъ солдатики, укрѣпляющіе позицію. Эти возвышенія окружены высокими горами, покрытыми разнообразныхъ оттѣнковъ зеленью, среди которой, причудливыми букетами, брошены бѣлыя и розовыя цвѣтущія деревья. Вообще, здѣсь удивительно красиво. Дорога отъ Ляояна въ Лянь-шань-гуань, особенно послѣдній крутой и извилистый перевалъ -- необыкновенно живописны.
Я выѣхалъ изъ Ляояна въ 11 часовъ вечера того дня, когда получилось извѣстіе о нашихъ тяжкихъ потеряхъ подъ Тюренченомъ. Такъ какъ ни зги не было видно, то я воспользовался любезно предоставленной мнѣ парной (съ пристяжкой) военной повозкой, приспособленной для раненыхъ, такъ называемой двуколкой, и улегся въ ней вмѣстѣ съ докторомъ К., который никогда верхомъ не ѣздилъ. Насъ сопровождали мой казакъ Семенъ и солдатъ, знавшій дорогу, которому я предоставилъ свою верховую лошадь. Конечно, я скоро задремалъ, несмотря на отчаянную тряску, и не давалъ себѣ спать крѣпко, только чтобы слѣдить за нашими верховыми, боясь нападенія на нихъ хунхузовъ. Тряска вышибала изъ-подъ головы подушку, а ногамъ было свѣжо, такъ какъ ночи здѣсь холодныя, а та была къ тому же съ дождемъ и вѣтромъ, и я положилъ казенную подушку на ноги, а подъ голову -- свернутую бурку я, проѣхавъ нѣсколько верстъ, уже не имѣлъ ее, -- она выскочила изъ-подъ меня на радость прохожему. Въ дальнѣйшемъ пути такимъ же образомъ докторъ Б. лишился своего сакъ-вояжа и былъ въ отчаяніи.
-- Was haben Sie denn drin verloren?-- спрашиваю.
-- Ach! mein Kamm, meine Bürste, meine Seife, Ailes theuerste!
Я утѣшился, хотя казакъ, посланный за потерей, ничего не принесъ.
Въ три часа ночи мы пришли въ Сяолинцзы (полу-этапъ), гдѣ, найдя какую-то грязную подушку въ офицерскомъ отдѣленіи, я прямо на канахъ (это отапливаемыя каменныя нары) уснулъ сладкимъ сномъ, уткнувъ подушку въ уголъ. Не прошло и трехъ часовъ, какъ я вскочилъ, разбудилъ свою команду, осмотрѣлъ помѣщеніе для нашего лазарета и отправился дальше верхомъ.
Но било одно наслажденіе: чудный воздухъ, чудные пейзажи, моя милая бѣлая лошадка везетъ меня покойно по отчаянно каменистой дорогѣ, перенося черезъ безчисленные изгибы одной и той же горной рѣчки. Ѣхалъ я и все вспоминалъ разсказанную тобой легенду о царѣ, повелѣвшемъ всѣмъ своимъ подданнымъ каждый вечеръ смотрѣть на звѣздное небо. Именно, миръ и любовь внушаютъ эти чудныя мѣста, а тутъ люди другъ друга вынуждены крошить...
Отъ Ляояна до Сяолинцзы -- 22 версты, отъ Сяолинцзи до перваго этапа Лян-дя-санъ -- 18 верстъ. Тамъ мы отдохнули, пообѣдали, полюбовались устройствомъ нашего этапнаго лазаретика, и я опять сѣлъ на коня, а бѣдный К. безпомощно заболтался въ двуколкѣ. Этотъ переходъ въ 25 верстъ былъ длинный и тяжелый, черезъ высокую гору, и я тоже ложился въ двуколку поспать, но какъ только разъ попробовалъ поднять голову, чтобы полюбоваться видомъ, получилъ отъ толчка ударъ въ голову деревянной рамой, въ которой прикрѣпляется парусиновая палатка. На гору я поднимался опять верхомъ и такъ же спустился съ нея. На второмъ этапѣ, въ Хоянѣ, мы переночевали на канахъ съ небольшой соломенной подстилкой, лежа такъ близко другъ въ другу, что почти касались носами и стукались локтями. Нашъ этапный врачъ Беньяшъ далъ мнѣ свою подушку и одѣяло, а военный врачъ, тутъ же ночевавшій -- свою бурку. Распорядившись устройствомъ лазарета, я снова сѣлъ на лошадь и черезъ удивительно красивый перевалъ переѣхалъ въ Лян-шань-гуань (18 верстъ).
Наканунѣ здѣсь уже прошла первая партія раненыхъ подъ Тюренченомъ (163 человѣка), перевязанныхъ въ Евгеніевскомъ госпиталѣ Краснаго Креста. Я осмотрѣлъ этотъ госпиталь, только еще начавшій устраиваться, осмотрѣлъ и военный госпиталь, и мы сообща приготовились принять на слѣдующій день 490 раненыхъ. Они пришли, эти несчастные, но ни стоновъ, ни жалобъ, ни ужасовъ не принесли съ собой. Это пришли, въ значительной мѣрѣ пѣшкомъ, даже раненые въ ноги (чтобы только не ѣхать въ двуколкѣ по этимъ ужаснымъ дорогамъ), терпѣливые русскіе люди, готовые сейчасъ опять идти въ бой, чтобы отомстить за себя и товарищей.
-- Вотъ, -- говорятъ эти молодцы, -- въ деревнѣ только прутикомъ тронуть, и то слезу вышибутъ, а здѣсь и молоткомъ ея не добыть.
-- Въ деревнѣ, -- говорю, -- прутикъ не болью, а обидой слезу вызываетъ, а здѣсь -- одна честь.
-- Да, да, -- поддакиваютъ молодцы, -- за Царя, за отечество.
Другой солдатикъ идетъ по двору, накинувъ бѣлый халатъ на голову, и распѣваетъ:
-- "На супротивныя даруя"...
-- Что поешь?
-- Цѣлость Миколая Александровича охраняемъ!-- торжествующе осклабился молодой парнишка.
Трогательные ребята! По счастью, японская пуля пока удивительно мила: мышцы пробиваетъ, кости рѣдко разрушаетъ, пронизываетъ человѣка насквозь -- и то не причиняетъ смерти.