Харбинъ, 25-е іюня 1904 года.
Вотъ я снова въ цивилизованномъ городѣ, въ томъ самомъ славномъ Харбинѣ, который мѣсяца три назадъ казался мнѣ дырой и захолустьемъ. Такъ-то все относительно въ жизни. Но послѣ лагерной жизни, когда приходилось спать и на землѣ, питаться скоро пріѣдающимися консервами, сидѣть на жердочкахъ или ящикахъ, въ самомъ лучшемъ случаѣ на разваливающихся стульяхъ, писать при свѣтѣ задуваемой вѣтромъ свѣчи, въ мокрой, колыхающейся палаткѣ, при постоянномъ ожиданіи тревоги, -- оказаться во второмъ этажѣ теплаго каменнаго дома, за письменнымъ столомъ, при керосиновой лампѣ, сидѣть на вѣнскомъ стулѣ и писать на атласномъ бюварѣ, хотя бы и чужомъ, -- это переходъ болѣе рѣзкій, чѣмъ перелетѣть изъ деревни въ Парижъ, -- но такова моя судьба, что мнѣ все время приходится летать. Мнѣ оказалась надобность заѣхать въ наши госпиталя въ Тьелинѣ, Каюянѣ, Гунчжулинѣ и Харбинѣ, и я, повернувшись въ Ляоянѣ, укатилъ на сѣверъ, хотя каждый день ожидался бой на югѣ. Я поѣхалъ туда, гдѣ начальство меня признавало нужнѣе. Но едва я добрался до Харбина, какъ въ Дашичао вспыхнула эпидемія дизентеріи, и Давыдовъ сегодня телеграфируетъ, что я нуженъ на югѣ. Александровскій меня однако еще не вызываетъ, и я надѣюсь додѣлать здѣсь свои дѣла.
30 іюня 1904 года.
Ты удручена, что всѣ наши потери ни къ чему, что насъ "все-таки оттѣснили". Не знаю, есть ли это общепринятое выраженіе о результатѣ Вафангоускаго боя, ибо газетъ я не читаю, но не такое осталось у васъ впечатлѣніе.
-- Vous n'avez pas gagné la bataille, parce que vous ne l'avez pas voulu, -- сказалъ Chemineau, -- одинъ изъ французскихъ военныхъ агентовъ, и сказалъ то, что вамъ всѣмъ здѣсь кажется.
Не то чтобы кто-нибудь измѣнилъ интересамъ родины, а по-видимому дальнѣйшее наступленіе считалось для васъ невыгоднымъ: мы могли быть окружены; или что-нибудь въ этомъ родѣ.
Во всякомъ случаѣ, мы фактически наступали, лѣвый флангъ нашъ бралъ позицію за позиціей, японцы отступали и только направо васъ тѣснили, -- когда было приказано отступать. Никто не понималъ такого распоряженія командира корпуса, солдаты спрашивали: "Да зачѣмъ же мы отступаемъ, ваше благородіе?" -- и не слушались, -- имъ приходилось трижды повторять приказаніе. Казалось, если бы нашъ лѣвый флангъ окончательно опрокинулъ правый -- непріятеля, то могъ бы ударить въ его лѣвый и, тѣмъ выручивъ нашъ правый, -- выиграть сраженіе. Таковы мысли штатскаго, -- конечно, болѣе трудно выполнимыя на дѣлѣ, чѣмъ въ письмѣ, особенно если принять во вниманіе, что вся линія боя была растянута верстъ на одиннадцать.
Но что вы говори, а отступленіе есть вещь крайне тяжелая, особенно когда приходится поворачивать спину непріятелю въ двухъ или трехъ стахъ шагахъ отъ него, и наибольшія потери ваши приходятся именно на отступленіе.
-- Изъ васъ бы никто живымъ не вернулся, -- говорятъ солдатики, -- если бы японцы хорошо стрѣляли.
Изъ ружей они стрѣляютъ плохо, но тоже заваливаютъ свинцомъ, изъ орудій -- мѣтко, кажется, съ помощью сигналовъ китайцевъ, которые, говорятъ, дѣлаютъ имъ знаки, то руками, то вѣтками деревьевъ. Кромѣ того, мѣстность имъ отлично извѣстна, они знаютъ разстояніе до каждой нашей позиціи и могутъ стрѣлять, хоть безъ прицѣла. На ихъ сопкахъ стоятъ столбы съ дощечками, на которыхъ нарисованы очертанія нашихъ горъ и отдѣльныя опознавательныя точки, съ точнымъ обозначеніемъ разстоянія, такъ что имъ остается только стоять и разстрѣливать наши баттареи.
Продолжаю свою безконечную повѣсть о Вафангоу.
Итакъ, мы шли изъ Вафангоу съ отступающими стрѣлками, которые двигались подъ орудійнымъ огнемъ, какъ на парадѣ. Мой послѣдній раненый, Шестопаловъ, былъ раненъ въ позвоночникъ, ноги его были совершенно парализованы, и онъ былъ тяжелъ, точно весь изъ свинца: мы съ трудомъ несли его вшестеромъ. Скоро мнѣ подвели откуда-то лошадь, и я поѣхалъ, продолжая слѣдить за тѣми ранеными, которыхъ несли, такъ какъ истомленные солдатики несли черезъ силу. Приходилось останавливаться и перевязывать или подбирать раненыхъ. Такъ, одинъ доплелся до фанзы и оттуда взывалъ о помощи: онъ былъ перевязанъ, но не могъ идти дальше, и боялся, что его забудутъ въ его фанзѣ. Его посадили на мула, но дальше мнѣ пришлось опять отдать свою лошадь одному раненому въ ногу, перетянутому выше раны полотенцемъ.
День былъ жаркій, и во рту у меня такъ пересохло, что языкъ казался кускомъ люфы, сильно царапавшимъ нёбо. Тогда я отбросилъ предразсудокъ о сырой водѣ и попивалъ у солдатиковъ изъ ихъ флягъ по глотку, то у того, то у другого, -- чтобы не лишить и ихъ необходимой влаги. Въ одной деревнѣ какой-то китаецъ угощалъ насъ студеной водой и, чтобы мы пили ее съ довѣріемъ, говорилъ: "Знак о мъ, знак о мъ".
Гдѣ-то на полъ-дорогѣ мой Гакинаевъ мнѣ привелъ еще лошадь, и я, сдавъ носилки съ ранеными полковому лазарету, который мы нагнали на стоянкѣ и съ которымъ я нѣкоторое время шелъ потомъ вмѣстѣ, причемъ черезъ рѣчку они перевезли меня на двуколкѣ, -- поѣхалъ одинъ впередъ, такъ какъ Гакинаевъ отдалъ свою лошадь тоже раненому.
Дальше я нагналъ Ф., офицера, состоящаго при иностранцахъ, который разсказалъ мнѣ, что когда на лѣвомъ флангѣ былъ полученъ приказъ объ отступленіи (онъ дошелъ туда приблизительно часа черезъ два послѣ того, какъ станція, пришедшаяся на правомъ флангѣ, была уже очищена), онъ поѣхалъ на станцію одинъ, чтобы узнать положеніе дѣлъ, и въ лѣску около станціи наскочилъ на японцевъ, которые по немъ стрѣляли, и онъ спасся только благодаря быстротѣ своего полукровнаго коня. По времени (тотчасъ послѣ грозы) это было какъ разъ тогда, когда обстрѣливали нашъ, вѣрнѣе ужъ мой, перевязочный пунктъ по другую сторону станціи. Вѣроятно, японцевъ было тутъ мало, а то бы намъ не уйти было отъ нихъ.
Еще дальше нагналъ я одного капитана генеральнаго штаба. Мы мило съ нимъ бесѣдовали, когда онъ вдругъ окликнулъ офицера въ буркѣ, скакавшаго въ сторонѣ отъ насъ, но намъ на встрѣчу.
-- Есаулъ Матвѣенко, по какому праву вы позволяете себѣ распоряжаться чужими лошадьми и дали моего коня?..-- слѣдовало непріятное объясненіе, и я отъѣхалъ.
Войска тянулись непрерывной нитью; впереди виднѣлся бѣлый китель командира корпуса и свѣтлое пятно его штаба. Я увидалъ красный крестъ и подъѣхалъ, думая, что это одинъ изъ вашихъ отрядовъ. Оказалось, что это 34-й волкъ несетъ за флагомъ Краснаго Креста своего раненаго командира Дуббельта. (Сегодня какъ разъ, несмотря на тяжесть полученныхъ ранъ, значительно поправившись, онъ уѣзжаетъ на Кавказъ изъ Харбина, гдѣ лежалъ въ Дворянскомъ госпиталѣ).
Дорога становилась все труднѣе, мѣстами артиллерія совершенно закупоривала путь, быстро надвигалась темнота. Въ поискахъ за проѣздомъ я уже въ совершенную темноту наткнулся на казаковъ.
-- Я прилѣплюсь теперь къ вамъ, -- сказалъ я офицеру въ буркѣ, отъ котораго видѣлъ одни очертанія, -- а то совсѣмъ потеряю дорогу.
-- Отлично, мы тоже ищемъ, какъ проѣхать, -- отвѣтилъ мнѣ пріятный голосъ, сразу располагающій въ человѣку. Мы поѣхали рядомъ и разговорились.
-- Не понимаю, -- сказалъ мой спутникъ, -- почему Красный Крестъ такъ рано уѣзжаетъ съ поля битвы, а не убираетъ раненыхъ? Это -- прямая его задача.
-- Оттого, -- говорю, -- что на него все еще смотрятъ какъ на обозъ, и приказываютъ ему отступать вмѣстѣ съ нимъ, но онъ не весь отступилъ, и вотъ вы ѣдете съ нимъ рядомъ. Меня тоже просили уйти съ моего перевязочнаго пункта, но такъ какъ я имѣлъ право располагать собой, то и остался.
Я разсказалъ ему, какъ было дѣло, а онъ -- о томъ, что, испросивъ разрѣшеніе у своего начальства, поѣхалъ послѣ отступленія съ казаками на правый флангъ и вывезъ оттуда оставшихся на позиціяхъ 50 раненыхъ.
-- И вотъ, представьте, мнѣ нужна была для нихъ лишняя лошадь, и попалась лошадь капитана генеральнаго штаба (имя рекъ), я и взялъ ее, а онъ потомъ встрѣтилъ меня и сталъ разносить, грозить... Ну, да Богъ съ нимъ!
-- А какъ ваша фамилія, -- спрашиваю.
-- Есаулъ Матвѣенко.
Интересное совпаденіе и поучительный контрастъ!..
Я разстался съ его пріятнымъ голосомъ, говорившимъ какъ-то особенно ровно и покойно, въ Вандзялинѣ и поѣхалъ въ темнотѣ искать Красный Крестъ. Данныя мнѣ указанія привели меня въ военный госпиталь, но я такъ былъ утомленъ и было такъ темно и поздно, что я рѣшилъ тутъ и переночевать. Меня отпоили чаемъ, дали закусить консервами солонины (моя первая ѣда въ этотъ день, и я сталъ такъ неудержимо дремать, разговаривая съ милыми товарищами, что рѣшился откровенно сѣсть въ уголъ, и на стулѣ заснулъ. Меня разбудилъ одинъ военный врачъ, который свелъ меня въ сосѣдній госпиталь (его -- былъ переполненъ), гдѣ мнѣ дали носилки и чье-то пальто, и я подъ открытымъ небомъ заснулъ мертвымъ сномъ. Часа черезъ полтора, много два, словомъ -- въ четвертомъ часу утра, чуть брезжило, меня разбудили: пора было укладывать носилки, госпиталю было приказано свернуться и отступать. Добрыя сестры, частью знакомыя, были уже на ногахъ и отогрѣли меня чаемъ и дружелюбнымъ пріемомъ, и я, когда посвѣтлѣло, пошелъ искать свои отряды.