1-ое августа 1904 г. Сяолинцзы.
Удивительная энергія у этого талантливаго человѣка H. Н. Исаченко, не могу на все налюбоваться! Если бъ ты видѣла, что онъ, вмѣстѣ съ уполномоченнымъ, графомъ П. Н. Апраксинымъ, другими врачами и сестрами создалъ въ Евгеніевскомъ госпиталѣ?! Нанявъ нѣсколько жалкихъ фанзъ на склонѣ горы, онъ часть ея срылъ, образовалъ двѣ террасы, на одной расположилъ хирургическихъ больныхъ (ближе въ перевязочной), на другой -- терапевтическихъ, все въ шатрахъ, соединенныхъ между собою брезентами и вытянутыхъ въ линію, и свою палатку поставилъ такъ, что отъ нея виденъ весь госпиталь; по всему участку проложилъ дорожки и прорылъ канавки; установилъ правильную выносную систему человѣческихъ отбросовъ; устроилъ церковь въ шатрѣ и образовалъ хоръ изъ сотрудниковъ и выздоравливающихъ. Больныхъ ведетъ и относится къ нимъ идеально. Всѣ чрезвычайно милые люди, евгеніевцы пріобрѣли и массу личныхъ друзей, благодаря которымъ они для своего госпиталя, пользующагося во всемъ Восточномъ отрядѣ самой блестящей репутаціей и любовью, въ различныя трудныя минуты со всѣхъ сторонъ получаютъ необходимую помощь. Только отъ нихъ я и слышу о вашемъ движеніи впередъ, о наступленіи на японцевъ, какъ о чемъ-то реальномъ, что будетъ непремѣнно, и я самъ начинаю вѣрить, что оно можетъ наступить, даже скоро.
Теперь ихъ все отзывали отсюда, въ виду нашего отступленія, приказывали сниматься, а я все отстаивалъ, и госпиталь удержался, продолжая приносить свою громадную пользу. Все, безъ чего можно обойтись, отослано въ Ляоянъ, и все-таки всего еще достаточно.
Пришлось отослать и иконостасъ, и шатеръ, въ которомъ такъ мило была устроена церковь, но служба все-таки продолжается: по канавкѣ, которой былъ окруженъ церковный шатеръ, натыкали сосенокъ, сдѣлали изъ нихъ Царскія Врата, поставили одну сосенку за алтаремъ, другую -- впереди передъ аналоемъ, приготовленнымъ для молебна; на двѣ послѣднія сосенки повѣсили по образу -- и получилась церковь, которая казалась еще ближе всѣхъ другихъ въ Богу потому, что стоитъ непосредственно подъ Его небеснымъ покровомъ. Его присутствіе чувствовалось въ ней больше, чѣмъ въ какой-либо другой, и такъ вспоминались слова Христа: "Гдѣ двое или трое соберутся во Имя Мое, тамъ и Я посреди ихъ". Эта всенощная среди сосенъ въ полутьмѣ создавала такое чудное молитвенное настроеніе, что нельзя было не подтягивать хору и не уйти въ молитву, забывъ всѣ житейскія мелочи...
Это было въ субботу вечеромъ, въ тотъ самый вечеръ, когда на нашихъ горахъ, "сихъ проклятыхъ цопкахъ", какъ ихъ называютъ солдатики, впервые за эту кампанію раздалось ваше радостное русское "ура". Я возвращался въ это время изъ штаба, расположеннаго въ сосѣдней деревнѣ въ Чинертунѣ, и какъ вы былъ далекъ отъ ожидавшагося событія, сейчасъ же предположилъ, что родился Наслѣдникъ, ибо какое другое событіе могло васъ теперь порадовать?!
Какъ разъ въ Сяолинцзы расположенъ тотъ славный 12-ый полкъ, шефомъ котораго назначенъ Наслѣдникъ.
Вечеромъ третьяго дня раздавались музыка и пѣніе, и вчера съ утра тоже. Въ это время въ нашей сосновой церкви шла обѣдница; едва затихало церковное пѣніе -- къ вамъ летѣли звуки бравурнаго марша, напоминая мнѣ церковную католическую процессію во время состязанія автомобилей, видѣнную вами съ тобой въ Полланцѣ. Тогда мы чувствовали въ этомъ совпаденіи борьбу церкви съ мірскимъ началомъ, -- теперь, наоборотъ, эти противоположные мотивы звучали въ унисонъ: такъ, казалось, въ счастливой душѣ сливаются пѣсня радости съ благодарной молитвой къ Богу.
Послѣ службы мы пошли на площадь, гдѣ были выстроены именинный 12-ый полкъ и другіе, въ ожиданіи начальства и молебна. Пріѣхалъ начальникъ Восточнаго отряда Н. I. Ивановъ со штабомъ (изъ Чинертуни).
-- Здравствуй, славный 12-ый полкъ! -- раздалось на площади, "покоемъ" окруженной войсками. Грянулъ отвѣтъ; поздравленіе продолжалось, мы пошли туда. Въ это время вдали появился генералъ Бильдерлингъ, командующій всѣмъ восточнымъ флангомъ. Онъ со всѣми поздоровался, обошелъ войска и пригласилъ всѣхъ въ середину каррэ къ молебну. Передъ аналоемъ стали знамена 11-го и 12-го полковъ. Я залюбовался знаменщиками, георгіевскими кавалерами, особенно однимъ изъ нихъ, высокимъ бѣлокурымъ молодцомъ съ двумя Георгіями. Съ какой счастливой гордостью держалъ онъ это воплощеніе идеи полка, идеи ихъ единства и вѣрности Царю и Отечеству, съ какой нѣжностью подносилъ, вѣрнѣе -- опускалъ его передъ священникомъ для окропленія святой водой! Совсѣмъ какъ любящая и гордая своимъ ребенкомъ мать подноситъ его въ причастію...
Передъ молебномъ священникъ 12-го полка, въ бою подъ сильнымъ огнемъ причащавшій умирающихъ, какъ, впрочемъ, и многіе другіе, сказалъ нѣсколько простыхъ и сердечныхъ словъ, на тему о томъ, что за Богомъ молитва, а за Царемъ служба не пропадаютъ. Его громкій голосъ яснымъ эхо раздавался надъ ближайшей горой въ направленіи къ Ляояну, и казалось, что эти звуки изъ нашего жуткаго далека такъ и будутъ скакать съ горы на гору къ нашимъ роднымъ и близкимъ, въ вашу бѣдную, дорогую отчизну пастыря для того, чтобы и вы всѣ, родные, услыхали ихъ...
Послѣ молебна генералъ Бильдерлингъ провозгласилъ тостъ за здоровье Государя, и оркестры двухъ полковъ грянули "Боже, Царя храни!" Темпераменты обоихъ капельмейстеровъ оказались совершенно разными: одинъ велъ торжественнымъ "andante", другой -- радостнымъ, ликующимъ "allegro". Послѣ первыхъ же звуковъ, вмѣсто чуднаго величественнаго гимна, послышалась трудно понятная какофонія. Такъ-то, -- подумалъ я, -- и наши русскія сердца, даже одинаково преданныя своему Царю, бьются и звучатъ совершенно по разному, и что изъ этого получается?! А когда въ тотъ же хоръ вплетаются еще души, настроенныя не на вашъ гимнъ, а на "Wacht am Rhein", или марсельезу, или камаринскую?!
Въ 12 1/2 часовъ дня, въ 12-мъ полку былъ обѣдъ, на который и мы всѣ были приглашены. Знаменитый полковой командиръ, полковникъ Цыбульскій, необыкновеннаго, какъ говорятъ, хладнокровія въ бою, встрѣчалъ гостей. Большой шатеръ былъ убравъ зеленью, скамейки -- покрыты синей китайской матеріей; изъ солдатскихъ палатокъ -- сдѣланъ второй шатеръ, въ которомъ, за недостаткомъ скамеекъ, были вырыты канавки: въ нихъ гости ставили свои ноги, садясь на землю, покрытую зеленью, и имѣя другую сторону канавки столомъ. Тѣмъ не менѣе, обѣдъ былъ обильный и яствами, и питьемъ, и тостами, и прошелъ очень мило и оживленно. Очень кстати выпалъ и на вашу долю праздникъ, -- маленькій отдыхъ многимъ измученныхъ душамъ; какъ чувствовалось это въ различныхъ рѣчахъ и пр.!
Бильдерлингъ оставался долго и сказалъ офицерамъ-хозяевамъ очень милое слово: "Однажды Наполеонъ разспрашивалъ своихъ приближенныхъ, кто имѣлъ какихъ знаменитыхъ предковъ. Одинъ изъ нихъ отвѣтилъ, что онъ не имѣетъ знатныхъ людей среди своихъ предковъ, но постарается, чтобы потомки его имѣли такого. Вотъ вы, господа, являетесь такими предками, которыми потомки ваши будутъ гордиться", и т. д.
Въ отвѣтъ на тостъ за мое здоровье, я просилъ слова и разсказалъ, какъ былъ пораженъ мужествомъ я терпѣніемъ, съ которыми раненые подъ Тюренченомъ переносили свои страданія, въ глубокомъ убѣжденіи, что они дѣлаютъ свое великое дѣло за Царя и Отечество. "Они умѣли биться, умѣли и страдать", -- сказалъ я и предложилъ выпить за здоровье тѣхъ изъ тюренченскихъ раненыхъ, которые еще не поправились. Тостъ былъ встрѣченъ очень сочувственно; генералъ Ивановъ поцѣловалъ меня и предложилъ всѣмъ офицерамъ 12-го полка сдѣлать то же, что я было очень мило исполнено, и я съ удовольствіемъ расцѣловалъ этихъ скромныхъ, но истинныхъ героевъ въ сѣрыхъ изношенныхъ рубашкахъ.
Пили и за здоровье иностранныхъ представителей, изъ которыхъ двое, въ томъ числѣ и германскій, отвѣчали на русскомъ языкѣ. Послѣдній подчеркнулъ, что германская армія, особенно прусская, была всегда союзницей русской.
Однимъ изъ распорядителей обѣда былъ очень милый офицеръ полка, сынъ полкового командира. Что чувствуютъ оба, отецъ и сынъ, когда вмѣстѣ идутъ въ бой?! Жутко мнѣ поставить себя на ихъ мѣсто...
...Въ Ляншангуани я познакомился съ однимъ офицеромъ; сперва онъ былъ помощникомъ коменданта. Когда полкъ его, 24-ый, пошелъ въ походъ, онъ, молодой мужъ и отецъ малолѣтняго мальчика, отказался отъ своего сравнительно безопаснаго и выгоднаго мѣста и попросился въ полкъ. Тамъ его тотчасъ же назначили на какую-то нестроевую должность, -- онъ отказался, чтобы быть въ строю. Покойный Келлеръ хотѣлъ взять его къ себѣ въ штабъ, но онъ попросилъ командира полка, славнаго полковника Лечицкаго, удержать его въ полку -- и получилъ роту.
Въ первомъ же бою на его глазахъ были убить два его лучшихъ друга, изъ которыхъ одинъ былъ ему спеціально порученъ старикомъ-отцомъ. До тѣхъ поръ онъ все желалъ войны, но тутъ съ нимъ произошелъ переворотъ: онъ слышномъ наглядно увидалъ всю жестокость и мерзость ея. Когда онъ, послѣ боя, представлялъ Келлеру остатокъ своей роты, человѣкъ въ двадцать-пять, и графъ спросилъ его, гдѣ его рота, ему сдавило горло, и онъ едва могъ проговорить, что она -- вся тутъ!