На другой день въ Шахи мы опять открыли два перевязочныхъ пункта, гдѣ перевязывались раненые, пріѣзжавшіе на двуколкахъ и захваченные уже послѣ насъ на 101-мъ разъѣздѣ знаменитымъ поѣздомъ полковника Спиридонова; но работа уже далеко не была столь интенсивной, какъ на разъѣздѣ. Сюда же пріѣхалъ днемъ и командующій послѣ самой тревожной ночи, когда около Янтая наши обозы были въ большой опасности. Въ 6 час. вечера пріѣхалъ съ сѣвера намѣстникъ...
Изъ Шахэ мы выѣхали на слѣдующій день, постояли у моста, когда доѣхали до разъѣзда, получивъ свѣдѣнія, будто сзади васъ идутъ еще раненые, вернулись въ мосту и стали ждать.
Совсѣмъ мертвыми показались мнѣ станція и ея окрестности: тишина, запустѣніе, -- и никого кругомъ (впрочемъ, на станціи на всякій случай оставался еще одинъ изъ нашихъ летучихъ отрядовъ).
Большую часть дороги я провелъ въ вагонѣ съ здоровыми солдатиками на какихъ-то куляхъ и ящикахъ, которые они везли въ Мукденъ. Вышло это такъ потому, что одинъ изъ больныхъ солдатъ въ вагонѣ, въ которомъ я раньше сидѣлъ, внезапно проявилъ признаки остраго умопомѣшательства и выскочилъ на ходу изъ поѣзда. Такъ какъ ходъ былъ очень тихій, да еще другой больной успѣлъ немного задержать прыжокъ сумасшедшаго, онъ нисколько не ушибся. Чтобы избавить его отъ прежнихъ впечатлѣній, я нарочно посадилъ его въ другой вагонъ и именно къ здоровымъ солдатамъ, разсчитывая на ихъ помощь, въ случаѣ еслибъ ему снова вздумалось прыгать. Дѣйствительно, онъ и хотѣлъ это сдѣлать и сначала былъ очень возбужденъ. Изъ безсвязныхъ рѣчей его удалось понять, что онъ считаетъ себя большимъ преступникомъ и, повидимому, тѣмъ, что во время какого-то боя струхнулъ и куда-то ушелъ. Онъ считалъ, что изъ-за этого было потеряно все дѣло, и что онъ теперь долженъ умереть. Онъ сталъ прощаться съ нами, попросилъ, чтобы я поцѣловалъ его, затѣмъ поцѣловалъ другого своего сосѣда. Я старался приласкать это и разспрашивалъ про его семью, а онъ постепенно утихалъ и, будто отогрѣтый, съ успокоившейся наболѣвшей душой, мирно заснулъ. Послѣ этого онъ спалъ всю дорогу, но я не рѣшался оставить его и въ ночи самъ заснулъ рядомъ, среди спящихъ тѣлъ и большихъ грязныхъ сапогъ моихъ спутниковъ. Это была премилая компанія, всю дорогу окружавшая меня вниманіемъ и любезностями. Они угостили меня очень вкуснымъ супомъ, который сами сварили изъ виданныхъ имъ порцій и который я съ большимъ аппетитомъ хлебалъ изъ одной чашки съ однимъ изъ солдатъ. Затѣмъ, дали мнѣ чаю и сухарей, причемъ одинъ изъ нихъ съ милымъ вниманіемъ посовѣтовалъ мнѣ:
-- Можетъ быть, ваше высокоблагородіе, у васъ зубовъ нѣтъ, такъ вы помочите сухари въ чаѣ, -- чѣмъ искренно насмѣшилъ меня.
Въ бесѣдѣ съ ними я забылъ, что мы отступаемъ, что мы оставили Ляоянъ, даже, что мы на войнѣ, хотя мы все время о ней говорили. Одинъ изъ солдатъ, видимо слѣдящій за газетами, все время разсказывалъ о текущихъ дѣлахъ и былъ полонъ энергіи и готовности къ наступленію. Онъ былъ убѣжденъ, что мы завлекаемъ японцевъ, чтобы лучше расколотить ихъ. Онъ разсказалъ, между прочимъ, и про то, будто одинъ солдатъ уличенъ въ продажѣ нашего скота японцамъ.
-- Жажда къ наживѣ, -- лаконически вставилъ мрачный артиллеристъ, не принимавшій участія въ разговорѣ, который казался ему, видимо, препустой болтовней. Мой собесѣдникъ продолжалъ свои повѣствованія и разсказалъ, какъ попался въ плѣнъ японецъ и держалъ себя очень храбро, но когда у него взяли лошадь, то онъ заплакалъ.
-- Хорошій солдатъ, значить, -- опять пробасилъ молчаливый артиллеристъ.
Я согласился съ нимъ, но такъ въ бесѣду и не съумѣлъ вовлечь...
Мы пріѣхали въ Мукденъ въ третьемъ часу утра, и мнѣ вспомнился Берлинъ: такая же свѣжесть сырого воздуха, пропитаннаго запахомъ угольнаго дыма, какая встрѣчаетъ тебя, когда осенью рано утромъ пріѣзжаешь на вокзалъ "Фридрихштрассѣ"...
Тяжелое впечатлѣніе произвела на меня на этотъ разъ станція: давно ли, когда я былъ въ послѣдній разъ въ Мукденѣ, это была "резиденція", содержавшаяся въ образцовомъ порядкѣ, съ строго опредѣленными дорожками, по которымъ разрѣшалось ходить, и то непремѣнно мимо часового, который ночью безъ пропуска не позволялъ пройти, а теперь на станціи шумъ и гамъ, на самой платформѣ стоятъ какія-то повозка, ходятъ лошади, попирая все былое благоустройство... "Такъ -- представилось мнѣ -- безцеремонно попираютъ теперь наши недруги и ихъ друзья нашу честь, нашу славу, которой еще такъ недавно должны были оказывать благоговѣйное и боязливое уваженіе". Я испытывалъ ощущеніе, будто эти колеса двуколокъ на станціи всей тяжестью стали прямо на мою душу.
Мы шли съ д-ромъ А., который великолѣпно и самоотверженно, совершенно забывая себя, работалъ на всѣхъ эвакуируемыхъ станціяхъ, принося огромную помощь мнѣ и пользу больнымъ, и который сопровождалъ раненыхъ въ одномъ поѣздѣ со мной; за нами слѣдовалъ санитаръ съ тюками перевязочнаго матеріала. Сдавъ больныхъ и раненыхъ госпиталямъ, мы разыскивали палатки "Краснаго Креста", гдѣ намъ были приготовлены ночлегъ и закуска. Но намъ неправильно объяснили расположеніе ихъ, и мы долго тщетно бродили въ темнотѣ въ самомъ мрачномъ расположеніи духа. Боясь потерять во мракѣ санитара, А. время отъ времени окликалъ:
-- Санитаръ съ мѣшкомъ!
-- Здѣсь!
-- Санитаръ съ мѣшкомъ!
Наконецъ, я не могъ выдерживать больше этого мрачнаго напряженія и, расхохотался надъ этимъ методическимъ новомъ "санитаръ съ мѣшкомъ" и надъ вашимъ комическимъ плутаніемъ между "трехъ сосенъ". А. тоже расхохотался, но у меня то былъ не смѣхъ, а слезы. Онѣ переполнили мою душу и уже готовы были вырваться изъ глазъ, если бы я не удержалъ своего истерическаго смѣха. Какъ могли мы сдать Ляоянъ, какъ могло это случиться, зачѣмъ это было нужно?! Я считалъ это невозможнымъ, и тяжело было это переживать...
Потерявъ надежду найти наши палатки и потерявъ вмѣстѣ съ тѣмъ въ концѣ концовъ и санитара, мы вернулись на станцію, чтобы немного закусить. Она была полна такого же несчастнаго, иззябшаго, удрученнаго, взволнованнаго народа, какими и мы съ А. явились. Къ намъ присоединился военный врачъ О., совершенно продрогшій и пришибленный, -- онъ, всегда пышащій энергіей и бодростью физической и душевной. Тяжелая, мрачная ночь...
Было часовъ пять и совсѣмъ свѣтло, когда мы вышли съ А. со станціи и увидали наши палатки совсѣмъ рядомъ съ ней.
Затѣмъ потекли мирные мукденскіе дни, за которые душа совершенно расправилась, чтобы черезъ три недѣли быть раздавленной на смерть.