На ближайшемъ разъѣздѣ, No 101, я выскочилъ изъ поѣзда и побѣжалъ въ фанзы, наканунѣ взятыя нами съ Михайловымъ, чтобы посадить на поѣздъ сестеръ, такъ какъ намъ удалось захватить на него изъ военнаго госпиталя всего шесть санитаровъ и еще меньше, кажется, фонарей. Сестры мои опоздали, но другія, изъ развернутыхъ около пути лазаретовъ, успѣли обойти несчастныхъ и, сколько можно, напоить и накормить ихъ; также были прибавлены санитары, -- кажется, на каждый вагонъ во одному.
А въ лазаретныхъ палаткахъ не спали -- перевязки продолжались всю ночь. Врачей, впрочемъ, было достаточно, и я потомъ уснулъ; было уже пять часовъ утра. Когда я всталъ, я узналъ, что здѣсь, на 101-мъ разъѣздѣ, въ устроенномъ нами большомъ перевязочномъ пунктѣ при конножелѣзной и желѣзной дорогахъ, ожидается большое количество раненыхъ, и тотчасъ же пошелъ туда.
Что такое былъ до тѣхъ поръ какой-то 101-ый разъѣздъ? Сколько разъ приходилось стоять на немъ и клясть медленность желѣзнодорожнаго движенія, не обращая на самый разъѣздъ собственно никакого вниманія. Еще когда я въ послѣдній разъ ѣхалъ въ Ляоянъ, мы на немъ долго стояли, снимались, наблюдая за пальбой надъ Ляояномъ, и все-таки 101-ый разъѣздъ былъ для насъ однимъ изъ многихъ. Теперь, 21-го августа, онъ сталъ крупнымъ центромъ.
На огромной площади около мѣста остановки вагонетокъ раскинулись четыре нашихъ перевязочныхъ и одинъ продовольственный пункты. Эта кипучая полезная работа во всѣхъ углахъ, освѣщенная яркимъ солнцемъ, производила отрадное впечатлѣніе: какъ будто и раненые днемъ меньше страдаютъ. Я сортировалъ больныхъ, -- однихъ отправлялъ прямо на продовольственный пунктъ, другихъ -- въ тотъ или другой перевязочный, гдѣ поменьше народа, чтобы болѣе тяжелымъ раненымъ не приходилось долго ждать, третьихъ сажалъ въ вагоны. Цѣлый день проходилъ я по этой площади, оттопталъ себѣ совершенно ноги и къ вечеру узналъ, что наше "Правленіе" все снялось и уѣхало. А мои вещи? Тоже уѣхали. А шашка? Тоже. Такъ и остался я въ одной сѣрой рубахѣ. Въ пятомъ часу утра, не чувствуя ни ногъ, ни головы, я вошелъ отыскивать палатку Голубева, чтобы вытянуться хоть на часокъ.
Въ это время шла усиленная эвакуація станціи: горѣли костры изъ всего, что могло горѣть, снимались палатки, нагружались арбы... Топографія мѣста такъ измѣнилась, что я не могъ найти уже той площади, на которой проходилъ весь день, тѣмъ болѣе, что послѣдній, оставшійся несвернутымъ, какъ перевязочный пунктъ перенесъ свои дѣйствія въ концу рельсовъ конножелѣзной дороги, поближе къ главному пути. Я забрелъ куда-то далеко въ сторону, когда утро новаго дня показало мнѣ, что я заблудился. Отыскавъ, наконецъ, нашу площадь, я убѣдился, что Голубевская палатка уже снята. Я вернулся тогда къ вагонамъ-теплушкамъ и подсѣлъ къ А. И. Гучкову. Было уже совсѣмъ свѣтло, когда послѣдніе два поѣзда передвинули версты на четыре сѣвернѣе разъѣзда, боясь, что непріятель близко. Въ это время на разъѣздѣ продолжались перевязки: доканчивали послѣдній транспортъ раненыхъ, привезенныхъ въ вагонеткахъ. Тутъ же, въ нѣсколькихъ десяткахъ шаговъ, жгли наши ружья и патроны, которые щелкали и стрѣляли, будто батальонъ японцевъ.
Отсюда мы повезли раненыхъ на двуколкахъ по ужасной дорогѣ къ поѣздамъ, которые ихъ ожидали, и на пути захватили еще цѣлый арбяной транспортъ съ 73-мя ранеными.
Долго запихивалъ я ихъ въ первый поѣздъ изъ двухъ послѣднихъ, боясь, что въ самомъ послѣднемъ не окажется мѣста. Время отъ времени меня поторапливалъ одинъ медицинскій генералъ, правда, очень древній. Наконецъ, и онъ, и я потеряли терпѣніе.
-- Вѣдь я съ шести часовъ жду въ этомъ поѣздѣ, -- сердился старикъ.
-- Ваше превосходительство, -- отвѣтилъ я, обиженный нетерпѣніемъ врача, который ѣхалъ удобно во II классѣ, только благодаря раненымъ, а не то, чтобы онъ ихъ везъ въ своемъ поѣздѣ:-- раненые тоже ждутъ съ ранняго утра, даже съ ночи, съ той только разницей, что мы съ вами здѣсь мирно сидѣли (признаться, я, какъ ты знаешь, почти не присаживался), а они за насъ дрались.
Отсталъ почтенный товарищъ, но черезъ нѣкоторое время, видя, что несутъ еще одного раненаго съ разбитой головой, совсѣмъ разозлился: "Да это капризъ какой-то!" -- Но я былъ радъ, что усадилъ въ этотъ поѣздъ, сколько было возможно, такъ какъ въ самомъ послѣднемъ едва хватило мѣста для всѣхъ; и то приходилось класть несчастныхъ мозаикой, чтобы выгадывать каждый вершокъ. Въ одномъ изъ вагоновъ помѣстился и я съ ними.
Какъ ни плохо, ни примитивно въ этихъ теплушкахъ, когда несчастные всѣ размѣстились и поѣздъ сталъ покачивать ихъ, раненые въ моемъ вагонѣ всѣ успокоились и мирно заснули. Заклевалъ и я носомъ. Больной солдатикъ, единственный не спавшій, замѣтилъ это, хотѣлъ отдать мнѣ свою шинель и предлагалъ улечься. Я выдерживаю, однако, до Янтая, гдѣ на станціи встрѣтили насъ генералъ Треповъ и Александровскій, который уговорилъ меня пересѣсть въ другой вагонъ, со всѣми нашими уполномоченными (товарный, конечно) и уѣхать въ Шахэ, такъ какъ въ Янтаѣ былъ военный перевязочный пунктъ, и мнѣ тамъ нечего было дѣлать. (Лошадь моя шла походнымъ порядкомъ). Я, дѣйствительно, очень изморился и уѣхалъ.