3-ье сентября 1904 года. Мукденъ.
Ѣхалъ я въ Ляоянъ, какъ писалъ тебѣ съ дороги, съ большимъ волненіемъ. Уже въ Мукденѣ слышалась пальба, на станціи Шахэ ясно видны были и дымки орудій и снарядовъ.
Мы добрались до Ляояна въ среду, 18-го августа. Много физіономій перемѣнилъ онъ на моихъ глазахъ: засталъ я его скромной и довольно безлюдной резиденціей "папаши" Линевича, какъ называютъ офицеры своего любимаго старика-генерала; присутствовалъ при встрѣчѣ командующаго арміей Куропаткина и при послѣдовавшемъ затѣмъ оживленіи этого городка, приковавшаго къ себѣ вниманіе всего міра; видѣлъ его, наконецъ, совсѣмъ опустѣвшимъ большимъ этапомъ, когда командующій перенесъ свою квартиру на югъ, и Ляоянъ сталъ только отголоскомъ былого и мѣстомъ отдохновенія замученныхъ и изнервничавшихся офицеровъ.
18-го августа, я нашелъ его въ совершенно новомъ, боевомъ нарядѣ. Долженъ признаться, что этотъ нарядъ уже тогда произвелъ на меня впечатлѣніе дорожнаго костюма: какъ будто воинъ облачился, чтобы выступать. Несмотря на отсутствіе командующаго, который уже былъ на востокѣ, оживленіе на станціи было чрезвычайное, но съ характеромъ желѣзнодорожной лихорадки, въ смыслѣ нѣмецкаго "Reisefieber". Нашъ санитарный поѣздъ ожидался съ нетерпѣніемъ, самъ Ѳ. Ѳ. Треповъ встрѣчалъ его и тотчасъ же приступилъ къ дѣловымъ переговорамъ съ комендантомъ и главнымъ врачомъ поѣзда. На платформѣ ходила масса военнаго народа со спѣшными движеніями и дѣловыми серьезными лицами. На станціи, около станціи, въ городѣ, на вашей окраинѣ (около Георгіевскаго госпиталя) развѣвались новые флаги съ краснымъ крестомъ, виднѣлись новыя колоніи палатокъ. Громкій многоголосый говоръ станціонной толпы казался виртуозными варіаціями правой руки подъ односложный аккомпаниментъ лѣвой, въ видѣ гула орудій, заставлявшаго всѣхъ невольно повышать голосъ. Разыгрывалась сложная боевая симфонія...
Со мной пріѣхали сестры и врачи, и я поспѣшилъ въ наше Управленіе, чтобы узнать положеніе дѣлъ и получить распоряженія. Тамъ я засталъ только инвалидовъ: генерала Р. и нашего уполномоченнаго, П. П. В., тоже свалившагося съ лошади и повредившаго себѣ колѣно; остальные были на позиціяхъ. Я попросилъ свою лошадь, -- оказалось, что на ней уѣхалъ мой казакъ; другой не осталось, да и куда было ѣхать, -- я не зналъ, на какихъ позиціяхъ идетъ бой; къ тому же пріѣхалъ санитаръ, объявившій, что сейчасъ возвращается Александровскій. Тѣмъ временемъ канонада достигла своего апогея, громъ орудій сталъ непрерывнымъ: мы отбивали отчаянную аттаку японцевъ съ высокой горы впереди Ляояна. Мы удерживали ее второй день и были довольны ходомъ дѣла.
Стали спускаться сумерки, стрѣльба порѣдѣла, пріѣхалъ Александровскій, усталый, серьезный, и велѣлъ тотчасъ же собрать санитаровъ, желающихъ ѣхать выбирать изъ траншей раненыхъ.
Канонада совсѣмъ смолкла, наступила темнота, и съ нею пришло извѣстіе, что раненыхъ нужно убрать до 9 часовъ вечера, такъ какъ мы... отступаемъ: мы отдавали гору и переходили на форты, которыми давно окруженъ Ляоянъ.
Мы съ М. пошли въ Георгіевскій госпиталь искать еще врачей, которые съ перевязочнымъ матеріаломъ и санитарами поѣхали бы за ранеными въ деревню Маэтунь. Разумѣется, Александровскій и я ѣхали тоже. Въ Георгіевскомъ госпиталѣ застали транспортъ въ двѣсти съ лишкомъ раненыхъ, въ новомъ перевязочномъ пунктѣ еще шли перевязки прежде доставленныхъ. Тѣмъ временемъ разразилась гроза со страшнымъ ливнемъ, промочившимъ меня насквозь и въ нѣсколько минутъ обратившимъ дороги въ едва пролазную скользкую грязь, по которой я двигался лишь съ трудомъ, опираясь на руку М., но и то, наконецъ, поскользнулся, упалъ и чуть не свалилъ своего спутника. Когда мы добрались до вашего Управленія, Сергей Васильевичъ уже измѣнилъ планъ, послалъ за ранеными только уполномоченнаго В. В. Ширкова съ санитарами, такъ какъ въ такой грязи и темнотѣ немыслимо было дѣлать перевязки, -- а мы съ нимъ пошли на платформу нашего госпиталя принимать раненыхъ съ поѣзда, который долженъ былъ сейчасъ придти съ южныхъ позицій. Вмѣстѣ съ тѣмъ мнѣ необходимо было разспросить Александровскаго про все, что было сдѣлано безъ меня, дабы войти въ курсъ дѣла.
Оказалось, что, кромѣ ранѣе намѣченныхъ перевязочныхъ пунктовъ въ Георгіевскомъ госпиталѣ и на этапѣ, -- въ городѣ развернулся Евгеніевскій госпиталь, снова отлично оборудовавшій полученный домъ, опустѣвшій за выѣздомъ какого-то Правленія; около станціи -- земскіе отряды, которые предполагалось поставить въ ближайшей деревнѣ, оказавшейся, однако, подъ сильнымъ разстрѣломъ; наконецъ, на разъѣздѣ, въ разстояніи полуверсты отъ сѣвернаго семафора, были поставлены два подвижныхъ лазарета, куда отсылались изъ нашихъ городскихъ госпиталей всѣ легко раненые. Разъѣздъ этотъ уже сталъ называться Ляояномъ No 2; изъ него шла усиленная эвакуація раненыхъ, помощью всегда стоявшихъ тамъ теплушекъ.
Мы приняли привезенныхъ раненыхъ, спѣша поскорѣе освободить желѣзнодорожный путь для подвоза снарядовъ. "Если я буду имѣть возможность, -- сказалъ, будто, командующій, -- я вывезу всѣхъ раненыхъ; если же мнѣ нужны будутъ снаряди, а сперва ихъ подвезу, а потомъ буду вывозить раненыхъ", -- и это, разумѣется, совершенно правильно, такъ какъ эти снаряды защищаютъ и этихъ самыхъ раненыхъ. Сергѣй Васильевичъ поѣхалъ къ Трепову, а я пошелъ въ госпиталь Мантейфеля и Галле, куда вновь прибывшіе раненые были направлены. Два большихъ керосиновыхъ факела освѣщали подходившія носилки и двуколки, въ перевязочныхъ шла нервная работа надъ несчастными окровавленными солдатиками, большая палата барака была заполнена страдальцами. Да, ужъ это не Тюренченъ!
Вотъ они, ничѣмъ нескрашенные ужасы войны!.. Въ воздухѣ стояла ужасная, подавляющая масса стоновъ. Налѣво стонетъ безъ сознанія раненый въ голову; рядомъ другой -- въ полномъ сознаніи -- громко жалуется на боль; впереди кличетъ тебя несчастный, прося глотокъ воды; направо -- раненый въ животъ жестоко страдаетъ оттого, что не можетъ выпустить жидкость, его распирающую... Кого напоивъ, къ кому направивъ сестру или врача, я, совершенно удрученный, подавленный, вошелъ домой.
Каюсь, видъ раненаго японца въ своемъ кэпи среди всѣхъ этихъ мукъ мнѣ былъ непріятенъ, и я заставилъ себя подойти съ нему. Это, конечно, глупо: чѣмъ онъ-то виноватъ въ страданіяхъ нашихъ солдатиковъ, съ которыми онъ ихъ раздѣляетъ! -- но ужъ слишкомъ душа переворачивается за своего, родного...
Сергѣй Васильевичъ привезъ извѣстія, подтверждавшія наше отступленіе съ доминирующей горы, -- опять, казалось, ничѣмъ не вызванное и непонятное.
Поспавъ часа четыре -- пять, мы, проснувшись, были удивлены затишьемъ. Какъ будто и войны нѣтъ. Яркое солнце озаряло вашъ милый садикъ, гдѣ не было видно крови и не слышно было стоновъ, кругомъ царили тишина и, казалось, полный миръ. Сергѣй Васильевичъ рѣшилъ, что мнѣ непремѣнно нужно поѣхать отыскивать новыя мѣста для перевязочныхъ пунктовъ сѣвернѣе Ляояна, сталъ отчаянно торопить меня, а когда я уѣхалъ (верхомъ, конечно), послалъ за мной еще Михайлова съ цѣлымъ штабомъ: уполномоченнаго, студентовъ и санитаровъ съ флагами Краснаго Креста.
Какъ прогулка, поѣздка была очень пріятной. Въ ближайшей деревнѣ я нашелъ прелестную усадьбу богатаго китайца, окруженную каменной стѣной, съ хорошими фанзами, чистыми дворами, садиками и огородами. Мы всѣ съѣхались къ ней и на ней сошлись: ее выбралъ бы и каждый изъ насъ въ отдѣльности, тѣмъ болѣе, что другой такой и не было въ деревнѣ. Отпустивъ домой весь лишній персоналъ, Михайловъ поѣхалъ со мной на 101-ый разъѣздъ, -- конечная цѣль нашего путешествія, верстахъ въ двѣнадцати отъ Ляояна. Занявъ и тамъ нѣсколько смежныхъ фанзъ, мы зашли къ будущимъ сосѣдямъ, врачамъ дивизіоннаго лазарета, гдѣ нашли старыхъ знакомыхъ и выпили чайку. Казалось, миръ продолжался, несмотря даже на орудійные выстрѣлы, которые стали изрѣдка долетать до васъ со стороны Ляояна. Вотъ прошелъ мимо васъ товарный поѣздъ. Съ ранеными? Нѣтъ, почти пустой, съ чьимъ-то скарбомъ. Значитъ, раненые не прибываютъ, -- слава Богу! Еще поѣздъ, -- опять безъ раненыхъ. Должно быть, пассажирскій, потому что съ классными вагонами, тоже почти пустой. Въ одномъ изъ товарныхъ вагоновъ замѣчаемъ нашего правителя канцелярія, который уже дня два назадъ сложилъ ее и дневалъ и ночевалъ на ней въ товарномъ вагонѣ. Весело раскланялись и ѣдемъ еще искать помѣщеній, -- такъ какъ Сергѣй Васильевичъ просилъ занять всѣ свободныя фанзы. Поражаемся, однако, что подходятъ все еще и еще поѣзда, устанавливаясь цѣпью одинъ за другимъ на пути, за невозможностью проѣхать.
-- Да вѣдь это отступленіе, -- догадывается Михайловъ. -- Ляоянъ очищается!
На поѣздѣ, остановившемся на разъѣздѣ, замѣчаю врача одного изъ земскихъ отрядовъ и подъѣзжаю къ нему.
-- Что дѣлается въ Ляоянѣ?-- спрашиваю.
-- О, станція обстрѣливается, одной сестрѣ Харьковскаго отряда ноги оторвало, врача ранило. Все вывозится.
Этого и слѣдовало ожидать. Отступая на переднюю линію вашихъ фортовъ (а ихъ было, если не ошибаюсь, три вокругъ Ляояна), мы еще далеко не отдавали города, но, очистивъ доминирующую гору, мы передали ее японцамъ и тѣмъ поставили себя подъ разстрѣлъ. Говорятъ, будто на этой горѣ утромъ появился японецъ съ бѣлымъ флагомъ. Пока у васъ разсуждали, стрѣлять въ него или нѣтъ, онъ скрылся, а вслѣдъ за этимъ непріятель поднялъ на гору свою артиллерію и началъ васъ громить.
Взволнованные извѣстіями, мы съ Михайловымъ поскакали въ Ляоянъ и, помнится, всю дорогу мы съ нимъ были единственные, ѣхавшіе въ этомъ направленіи. Когда встрѣтившійся намъ врачъ узналъ, куда мы ѣдемъ, онъ удивился.
-- Тамъ страшно, -- сказалъ онъ.
И все шло вамъ навстрѣчу: арбы, двуколки, верховые, солдаты, китайцы, -- все это тянулось нескончаемой смѣшанной унылой чередой, будто шествіе умершихъ на тотъ свѣтъ.
Канонада становилась все громче и злѣе.
На станціи Ляоянъ No 2 мы нашли аккуратно сложенное имущество Евгеніевскаго госпиталя, убранное изъ города уже подъ огнемъ, когда снарядомъ была попорчена крыша ихъ дома. Впослѣдствіи Александровскій разсказывалъ, что когда онъ пріѣхалъ къ евгеніевцамъ въ эти опасные часы и предложилъ вынести самое для нихъ дорогое, черезъ нѣсколько минутъ появились врачи, неся на рукахъ гробъ Съ тѣломъ умершаго у нихъ офицера (раненые были всѣ уже эвакуированы).
Когда мы подъѣхали къ Георгіевскому госпиталю, онъ собирался выносить своихъ раненыхъ на платформу.
-- А госпиталь ты сворачиваешь? -- спрашиваю Давыдова.
-- Приказаній никакихъ не было.
Я попросилъ, чтобы, вынеся всѣхъ раненыхъ и больныхъ, онъ свернулъ госпиталь, согласно распоряженію Ѳ. Ѳ. Трепова, и пригласилъ бы сестеръ укладывать свои вещи. А онѣ ходили во госпиталю, будто онъ заколдованъ отъ снарядовъ, и продолжали свое святое дѣло, не замѣчая, казалось, что опасность все къ нимъ приближалась.
Насталъ темный южный вечеръ. Раненые и больные завяли вплотную нашу платформу и подходъ въ ней и ждали поѣзда.
Я пришелъ въ опустѣвшій госпиталь поторопить сестеръ и пошелъ по палатамъ. Онѣ были еще всѣмъ оборудованы: стояли кровати съ помятымъ бѣльемъ и одѣялами, тутъ и тамъ -- подкладныя судна, на столахъ кружки, -- было, словомъ, все, кромѣ образовъ. Госпиталь производилъ впечатлѣніе только-что умершаго человѣка: онъ еще весь тутъ, и теплый и мягкій, но жизни въ немъ нѣтъ. Я аукался съ темнотой, боясь, не затерялся ли кто изъ тѣхъ восьми или девятисотъ человѣкъ, которые помѣщались въ этой огромной усадьбѣ, -- и молчаніе было гробовое... Грустный, могильный обходъ! Давыдовъ предложилъ найти въ церковь, пустой покинутый шатеръ, и мы съ нимъ въ послѣдній разъ помолились въ Ляоянѣ; это было что-то вродѣ литіи надъ трупомъ много поработавшаго госпиталя.
Тѣмъ временемъ выяснилось, что поѣзда намъ уже не могутъ подать къ платформѣ и нужно вести больныхъ и раненыхъ въ Ляояну No 2. Несмотря на темноту, обстрѣливаніе продолжалось и снаряды ложились все ближе. Они долетали уже до деревни, въ которой было наше Управленіе, падали въ общежитія пріѣхавшихъ и резервныхъ врачей и сестеръ, въ такъ называемомъ "красномъ домѣ", и, вотъ-вотъ, должны были ударить въ госпиталь или на платформу. Больные чувствовали это и волновались, -- каждый боялся быть оставленнымъ.
-- Меня, меня, ваше высокородіе, возьмите, -- я не могу ходить...
Кто только могъ, тотъ уползалъ пѣшкомъ; приходилось ловить тѣхъ, кому это было вредно.
-- Всѣхъ, всѣхъ унесемъ, родной... Бацъ!-- разорвалось неподалеку.
-- Потушите огни, фонари потушите! -- раздается громкій голосъ капитана К.
Продолжаемъ переноску въ полномъ мракѣ, почтя ощупью, затѣмъ съ фонарикомъ, свѣтящимся только съ одной стороны. Сестры Е. Н. Игнатьева и только-что овдовѣвшія Хвастунова и Тучкова все время тутъ же, на платформѣ, помогаютъ, успокаиваютъ нетерпѣливыхъ и рѣшительно отказываются уходить, пока всѣ не унесены.
Сама по себѣ канонада на такомъ разстояніи послѣ батареи не производила на меня никакого впечатлѣнія, но я ужасно боялся, чтобы какой-нибудь подлый осколокъ не задѣлъ нечаянно сестры или кого-нибудь изъ раненыхъ или больныхъ. Существуетъ разсказъ, будто такъ и случилось, и одинъ изъ нашихъ раненыхъ былъ вторично раненъ у насъ на платформѣ, но я отношусь къ этому скептически, такъ какъ все время толокся на ней и не видалъ этого, а видѣлъ, какъ одинъ военный врачъ перевязывалъ на ней только-что раненаго, дѣйствительно, кажется совсѣмъ близко отъ платформы.
Слава Богу, наконецъ всѣхъ унесли! Бѣгу опять въ госпиталь. Тамъ все еще сидятъ сестры, докторъ С. угощаетъ ихъ консервами изъ грушъ. Я поручаю ему провести ихъ на Ляоянъ No 2, и послѣ настойчивыхъ понуканій онѣ уходятъ; остается одинъ Давыдовъ.
Я подсаживаюсь въ нему на камешекъ, и мы раскуриваемъ меланхолическую папироску. Пришли солдатики выносить вещи; я снова забѣгаю въ Мантейфелю и Галле, чтобы посмотрѣть, не везутъ ли еще раненыхъ, и, въ случаѣ чего, направить ихъ прямо на Ляоянъ No 2. Наконецъ, добираюсь и я туда, ожидая найти больныхъ уже загруженными или уже уѣхавшими. Оказывается, они всѣ здѣсь, разставлены въ палаткахъ двухъ нашихъ подвижныхъ лазаретовъ военныхъ госпиталей, и прямо на воздухѣ между шатрами, разочарованные, что они такъ мало подвинулись.
-- Когда же нашъ поѣздъ придетъ? Да придетъ ли онъ?.. Живьемъ попадемся "ему"...
-- Да нѣтъ, что ты! Увеземъ всѣхъ васъ, а не то съ вами останемся, да и не идетъ "онъ" сюда вовсе, -- стараешься "ихъ" успокоить.
-- Да "онъ"-то не придетъ, а снаряды-то "его" долетятъ, -- говорятъ несчастные, измученные страдальцы...
Настала эта мучительная ночь ожиданія поѣзда.
"Что, -- думаешь, -- встанетъ солнце, освѣтитъ непріятелю эти шатры, да какъ начнетъ онъ по нимъ и по желѣзнодорожному пути, вдоль котораго вытянуты эти ряды носилокъ, -- что будетъ тогда?!"
На разбросанныхъ ящикахъ и чемоданахъ, въ самыхъ разнообразныхъ и неудобныхъ положеніяхъ, спятъ и дремлютъ, усталые и озябшіе отъ утренней свѣжести сестры и врачи. Мы съ сестрой Л. усѣлись на какой-то ящикъ очень удобно, но къ намъ подсѣлъ кто-то чужой.
-- Пересядемъ, -- говорю я ей, -- на бурку, которая тамъ такъ заманчиво брошена на ящикѣ.
-- Пересядемъ, -- говоритъ Л. И мы переходимъ. Едва, однако, она хотѣла присѣсть на нашъ соблазнительный диванъ, какъ изъ-подъ него поднялась красивая, грустная голова нашего священника, о. Николая Курлова, который захворалъ тифомъ и, тоже ожидая поѣзда, съ головой закутавшись въ бурку, пристроился на грудѣ чемодановъ. Было и смѣшно, и страшно неловко, и жаль мнѣ стало ужасно такого одинокаго и безпомощнаго человѣка въ своей тяжелой болѣзни.
Представь себѣ, сегодня (8-го сентября) я узналъ, что онъ, бѣдный, не перенесъ ея и отъ прободного воспаленія брюшины скончался. Это былъ хорошій, увлекающійся человѣкъ, заботливо и сердечно относившійся къ раненымъ и все записывавшій ихъ откровенные и безхитроствые разсказы. Мнѣ больно подумать, что этотъ семейный человѣкъ (у него жена и трое маленькихъ дѣтей, которыя безъ него хворали дифтеритомъ, а онъ въ Ляоянѣ ужасно этимъ волновался) умеръ совершенно одинъ, гдѣ-то въ Куанчанцзахъ.
Когда я въ ту ночь тревожнаго ожиданія въ Ляоянѣ No 2 сидѣлъ и бесѣдовалъ съ однимъ изъ врачей и студентомь Ф., къ намъ подошелъ интендантскій чиновникъ и разсказалъ, что днемъ, около продовольственнаго пункта въ Лаоянѣ, трое изъ ихъ служителей были ранены, и онъ просилъ насъ ихъ убрать. Очень характерно, что самъ онъ, уходя оттуда, не позаботился объ этомъ, а теперь ночью, насъ, находящихся за три -- четыре версты и при своемъ дѣлѣ, объ этомъ проситъ. Конечно, я бы охотно сейчасъ же за ними отправился, но я не могъ отлучиться, ожидая съ минуты на минуту, въ худшемъ случаѣ съ часу на часъ, прихода поѣзда, въ который я долженъ былъ грузить раненыхъ. Великодушный интендантъ отошелъ, очень неудовлетворенный, казалось -- даже негодующій на равнодушіе или малодушіе Краснаго Креста. Мы сдѣлали, однако, попытку воспользоваться носильщиками и носилками дивизіоннаго лазарета, такъ какъ мои собесѣдники собрались идти за ранеными, но дѣло не выгорѣло, и всѣ остались.
Когда стало чуть-чуть разсвѣтать, пришли изъ нашего Управленія Александровскій, Кононовичъ и другіе. Пришелъ и генералъ Треповъ, -- стали ждать всѣ вмѣстѣ. Больные поуспокоились и большею частью спали, а я боялся и подходить къ нимъ еще разъ, когда поѣздъ упорно не шелъ и каждую минуту могло начаться обстрѣливаніе.
Наконецъ, пришелъ желанный и, по счастью, всѣхъ вмѣстилъ. Съ тѣмъ же поѣздомъ поѣхали сестры и врачи Георгіевскаго госпиталя. Остался только весь персоналъ Евгеніевской общины со всѣми сестрами и все имущество ея за недостаткомъ мѣстъ и вагоновъ; имущество же Георгіевскаго госпиталя находилось частью на платформѣ, а частью еще въ госпиталѣ, -- ради него задержался и Давыдовъ.