§ 58. Драма, какъ одинъ изъ видовъ драматической поэзіи, возникла только у христіанскихъ народовъ на Западѣ Европы при слѣдующихъ обстоятельствахъ.
Въ первые вѣка христіанства торжество новой религіи было во многихъ случаяхъ лишь кажущимся. Повсемѣстно -- народныя массы не могли вдругъ и безповоротно отказаться отъ недавняго языческаго міросозерцанія и связанныхъ съ нимъ суевѣрій, обычаевъ, зрѣлищъ и увеселеній; умъ и сердце новообращенныхъ оставались въ прежней темнотѣ,-- явилось, такъ-называемое, двоевѣріе.
Увѣщаніямъ пастырей церкви и соборнымъ постановленіямъ не всегда удавалось противодѣйствовать этому злу: чувственнымъ образамъ языческой миѳологіи христіанство могло противопоставить лишь отвлеченный идеалъ. И вотъ католическая церковь прибѣгла къ драматизированной литургіи и олицетворенію важнѣйшихъ событій Евангелія въ наивныхъ и удобопонятныхъ образахъ, чтобы, вліяя этимъ путемъ на умъ и сердце новообращенныхъ, утвердить послѣднихъ въ догматахъ христіанской вѣры. Вотъ какъ, напр., было драматизировано Воскресеніе Спасителя. Два молодые священника, представлявшіе Богородицу и Марію Іаковлю, входили во храпъ, восклицая нараспѣвъ "quisrevolvet nobis lapidem?" (== кто отвалитъ намъ камень?). Діаконъ, въ роли ангела, встрѣчалъ ихъ у гроба вопросомъ: "quem quaeritis?" (= кого ищете?), и на заявленіе женщинъ: "Jesum Nazarenum" (= Іисуса изъ Назарета), произносилъ: "non est hic" (= Его нѣтъ здѣсь). Затѣмъ, онъ прибавлялъ: "ite, nuntiate et caet." (= ступайте, возвѣстите и проч.) и, обратившись къ хору, начиналъ гимнъ: "Surrexit Dominus de sepulchro" (= Христосъ воскресе изъ мертвыхъ) {Алексѣй Веселовскій.-- "Старинный театръ въ Европѣ ".}.
Подобнымъ образомъ олицетворялись и другія событія Евангельскія: Рождество Спасителя, Страсти Господнія, сошествіе Св. Духа на апостоловъ и т. д. Эти-то драматизированные обряды католической церкви были зародышемъ духовной драмы или мистеріи (отъ латинск. слова Ministerium -- обрядъ).
Но первоначальной мистеріи не доставало наглядности и вразумительности, виною чего былъ латинскій языкъ католическаго богослуженія, непонятный народнымъ массамъ, Что-же дѣлаетъ тогда церковь? Идетъ на дальнѣйшія уступки запросамъ толпы: въ латинскій текстъ церковной драмы она сначала вводитъ только отдѣльныя выраженія, а потомъ и цѣлыя роли на языкѣ народномъ, исполненіе которыхъ уже поручается свѣтскимъ исполнителямъ, а не духовнымъ лицамъ. Отъ сближенія съ народнымъ языкомъ и участія мірянъ духовная драма пріобрѣла болѣе жизненный мірской характеръ, но этимъ самымъ уронила свой авторитетъ во мнѣніи высшаго духовенства, которое начинаетъ мало-по-малу преслѣдовать ее, какъ суетную забаву, профанирующую святость алтаря. Изгнанная изъ предѣловъ храма, она сначала пріютилась внутри церковной ограды и на кладбищахъ; но впослѣдствіи, въ силу новаго ряда синодальныхъ запрещеній, вышла наконецъ, на площадь или перекрёстокъ и здѣсь уже обзавелась своей самостоятельной сценой.
Обычное устройство мистеріальной сцены было такое. На бревенчатомъ помостѣ возводилась трехъ-ярусная постройка: въ среднемъ этажѣ помѣщалась земля, въ верхнемъ рай, а въ нижнемъ адъ, въ видѣ подвижныхъ челюстей громаднаго зѣва. Каждый ярусъ дѣлился двумя перегородками съ дверьми -- на три отдѣленія. Двѣ боковыя лѣстницы сообщали адъ съ землею и одна -- землю съ раемъ. Дѣйствіе могло происходить во всѣхъ трехъ ярусахъ одновременно. Что декоративныя средства мистеріальной сцены были самыя примитивныя,-- видно изъ слѣдующихъ словъ одного англійскаго писателя напала XV вѣка: "На одной сторонѣ сцены,-- говоритъ онъ,-- вы находитесь въ Азіи, на другой -- въ Африкѣ, а между ними помѣщается столько мелкихъ королевствъ, что актеръ, входя на сцену, долженъ прежде всего сказать, гдѣ онъ находится, чтобъ зритель могъ понять его.-- Три женщины собираютъ передъ нами цвѣты, и мы должны вѣрить, что сцена изображаетъ садъ; но приходятъ вѣсти о кораблекрушеніи, и насъ покроютъ презрѣніемъ, если мы не увѣруемъ, что передъ нами утесъ".
При постановкѣ мистерій на Западѣ Европы матеріальную поддержку этому дѣлу оказывали ремесленные цехи; они распредѣляли между собой и роли, сообразно своему ремеслу: актъ пьесы, гдѣ говорилось о ковчегѣ Ноя, исполнялся плотниками, омовеніе ногъ -- водовозами, свадьба въ Канѣ Галилейской -- винодѣлами и т. д. Представленія давались на открытомъ воздухѣ днемъ, до наступленія суперовъ; если-же представлялись, такъ-называемыя, коллективныя мистеріи, гдѣ къ изображенію главнѣйшаго евангельскаго событія примыкали всѣ соприкосновенныя съ нимъ ветхозавѣтныя сказанія, то въ спектаклѣ бывали передышки, причемъ исполнители обыкновенно удалялись къ своимъ хозяйственнымъ занятіямъ. Такъ, напр., въ одной швейцарской деревнѣ кто-то изъ актеровъ, выйдя на сцену, просилъ зрителей подождать, потому-что всѣ 12 апостоловъ ушли доить коровъ...
Перешагнувъ за церковную ограду, духовно-народная мистерія начинаетъ чутко прислушиваться къ запросамъ народнаго вкуса, и въ своемъ дальнѣйшемъ развитіи выдѣляетъ изъ себя, такъ-называемые, миракль и moralité (мораль). Предметъ миракля -- набожныя легенды о святыхъ угодникахъ, особенно чтимыхъ католическимъ. міромъ; таковы, напр., миракли о св. Николаѣ, о сошествіи Спасителя въ адъ и др. Moralités имѣли исключительно въ виду -- нравоученіе, для чего отвлеченныя нравственныя понятія были возводимы на степень живыхъ существъ съ аллегорическимъ значеніемъ. Образчикомъ moralit 33;s могутъ служить мистеріи о блудномъ сынѣ, о бѣдномъ Лазарѣ и нѣкотор. др.
Въ то-же самое время усиливается забавный характеръ въ мистеріяхъ внесеніемъ въ ихъ содержаніе сценъ изъ народнаго быта, часто запечатлѣнныхъ грубовато-чувственнымъ комизмомъ. Неизмѣнными носителями этого комическаго начала въ мистеріи, мираклѣ и moralité являются дьяволы, продавецъ мазей, пастухи, которымъ ангелъ возвѣщаетъ рожденіе Спасителя, воины, дѣлящіе ризы Христовы и т. д. Такимъ образомъ -- контрастъ забавнаго съ серьезнымъ, высокаго съ обыденнымъ, отличающій нашу современную драму отъ классической и французской трагедіи, получаетъ полное право гражданства уже въ духовно-народной мистеріи. Она даже выдѣляетъ изъ себя, такъ-называемыя, интерлюдіи, т. е. небольшія пьесы забавнаго содержанія, которыя исполнялись между актами, для возстановленія веселаго настроенія въ зрителяхъ.
По мѣрѣ изсякновенія библейскихъ и евангельскихъ сюжетовъ, духовная драма начинаетъ искать для себя матеріала въ средневѣковыхъ лѣтописяхъ, въ сборникахъ народныхъ сказаній и даже въ произведеніяхъ классическихъ писателей, касавшихся исторіи христіанства. Результатомъ этого являются историческія мистеріи, какъ, напр., о крещеніи Хлодвига, о подвигахъ Іоанны Д'Аркъ и т. п. Связующимъ узломъ между историческими и духовными мистеріями продолжало служить непосредственное вмѣшательство божественной силы въ дѣла людей.
Мы прослѣдили теперь за развитіемъ духовной драмы на Западѣ Европы вплоть до первой четверти XVI столѣтія, или до начала Реформаціи. Религіозная реформа Лютера впервые нанесла сокрушительный ударъ ея общественному значенію. "Разладъ, возникшій въ средѣ духовной, между католиками и протестантами, внесъ полемическую борьбу и въ духовную драму, раздѣливъ ея дѣятелей на два враждебные лагеря, ослабивъ ея силы и окончательно лишивъ ее возможности дальнѣйшаго развитія". Массы народа совершенно безучастно относились къ католико-протестантской полемикѣ, облеченной въ драматическую форму, и переносятъ всѣ симпатіи свои на комическій театръ. Что-же касается духовной драмы, то она, постепенно дряхлѣя и разрушаясь, находитъ тихое пристанище въ академіяхъ, семинаріяхъ и духовныхъ училищахъ, гдѣ на нее взглянули, какъ на педагогическое пособіе и даже включили въ программу учебнаго курса. Преподавателю поэзіи вмѣнялось въ обязанность сочинять мистеріи на латинскомъ языкѣ. Онъ разучивалъ каждую пьесу съ воспитанниками, и тѣ въ положенный день играли ее публично въ стѣнахъ учебнаго заведенія. Школьное начальство охотно поощряло подобнаго рода спектакли, видя въ нихъ средство не только укрѣпить учениковъ въ знаніи латыни и церковной исторіи, но также усовершенствовать ихъ мимику и декламацію -- качества, весьма желательныя въ будущихъ проповѣдникахъ. Но само собой понятно, что, низойдя на степень школьной или учебной драмы, многообѣщавшая нѣкогда духовно-народная мистерія очутилась въ полномъ разобщеніи съ запросами вседневной жизни.
Первыя попытки вывести драматургію изъ тяжкаго застоя принадлежатъ тѣмъ общественнымъ кружкамъ З. Европы, гдѣ уже во второй половинѣ XV столѣтія пробудился сильный интересъ къ изученію классической культуры. Результатомъ этихъ попытокъ явились многочисленные переводы и передѣлки греческихъ и латинскихъ трагедій. Но мы видѣли уже, что внѣшнее, раболѣпное подражаніе произведеніямъ древнихъ привело Францію, а за ней и остальную Европу, къ господству ложно-классическаго направленія во всѣхъ родахъ искусства: драматургія изъ одной крайности ударилась въ другую. Только Англія составляла въ этомъ случаѣ завидное исключеніе: здѣсь въ XVI и первой четверти XVII вѣка Марло и Шекспиръ создаютъ новую реальную драму, свободную отъ всякихъ разсудочныхъ и предвзятыхъ теорій. Послѣдователями этого направленія въ драматургіи являются: у испанцевъ -- Кальдеронъ; у французовъ -- Викторъ Гюго; у нѣмцевъ -- Гэте, Шиллеръ, Лессингъ, у насъ -- Пушкинъ, Островскій и др.
Что касается начала драматическихъ представленій у насъ въ Россіи, то оно было положено школьною драмой, занесенной въ юго-западную Русь изъ Польши въ XVI вѣкѣ. Впослѣдствіи кіевскіе ученые, какъ-то: Симеонъ Полоцкій, Дмитрій Ростовскій и друг. водворили ее и въ стѣнахъ Московской Заиконоспасской академіи. Впрочемъ, Москва еще до этого имѣла случай познакомиться съ мистеріями Запада. Именно -- при Алексѣѣ Михайловичѣ, 2-го ноября 1672 г., во дворцѣ села Преображенскаго труппой заѣзжаго нѣмца -- Готфрида Грегори была въ первый разъ представлена духовная драма объ Олофернѣ. За этимъ удавшимся опытомъ послѣдовалъ цѣлый рядъ представленій, и мало-по-малу театральныя "позорища? стали привычнымъ увеселеніемъ двора. Въ царствованіе Елизаветы Петровны въ 1756 г. Волковъ уже основываетъ первый общедоступный народный театръ, дирекція котораго поручается бригадиру Сумарокову.
§ 59. Разборъ драмы {Общепринятое названіе Шекспировыхъ пьесъ -- трагедіями не имѣетъ подъ собой серьезныхъ основаній.} Шекспира: "Гамлетъ".
Гамлетъ, принцъ датскій, это -- натура спокойная и кроткая, какъ горлица, скептикъ и мыслитель, но не человѣкъ дѣла: въ горнилѣ его всеиспытующаго духа даже самый неотразимый фактъ обыкновенно претворяется въ идею. А такъ-какъ "расчетливость, исчерпывающая всѣ отношенія и возможныя послѣдствія какого-нибудь дѣла, неизбѣжно ослабляетъ способность къ совершенію дѣла" (Шлегель), то вотъ почему и Гамлетъ обнаруживаетъ въ пьесѣ нерѣшительный характеръ и слабую солю.
Разскажемъ вкратцѣ содержаніе драмы.
Великій и доблестный король Даніи былъ убитъ въ Эльсинорѣ своимъ вѣроломнымъ братомъ, Клавдіемъ, который овладѣваетъ престоломъ помимо законнаго наслѣдника -- Гамлета, сына покойнаго короля. Вдова-же послѣдняго -- Гертруда, женщина чувственная и легкомысленная, обвѣнчалась съ Клавдіемъ, "не износивъ башмаковъ, въ которыхъ шла за гробомъ мужа".
При поднятіи занавѣса, принцъ еще не подозрѣваетъ дядю въ братоубійствѣ; онъ только сѣтуетъ и горюетъ о внезапной смерти обожаемаго родителя и предосудительномъ поведеніи своей матери. По вдругъ ему является замогильная тѣнь отца, разсказываетъ о злодѣяніи Клавдія и беретъ съ него торжественную клятву отмстить убійцѣ. Казалосъ-бы, что послѣ этого Гамлету не оставалось другого выхода, какъ съ мечомъ въ рукѣ наказать короля, "чудовище разврата и порока". Даже его щекотливая совѣсть могла-бы не слишкомъ громко вопіять противъ такого возмездія: по суровымъ законамъ той суровой эпохи онъ явился-бъ только карающимъ орудіемъ небеснаго правосудія. Съ другой стороны -- обстоятельства складывались въ его пользу: народъ, любившій принца, врядъ-ли протестовалъ-бы противъ гибели Клавдія, вѣроломнаго похитителя трона. И мы видимъ, что Гамлетъ въ первую минуту готовъ "летѣть къ отмщенью, будто мысль иль помыслы любви". Но... только въ первую минуту... Потомъ-же, наединѣ съ самимъ собой, принцъ отдается привычному раздумью, нить размышленія спутываетъ крылья его мгновенной рѣшимости, и не чувствуя въ себѣ достаточно силы воли, чтобъ сдержать клятву, онъ восклицаетъ: "Преступленье проклятое! Зачѣмъ рожденъ я наказать тебя!"
Для болѣе удобнаго выполненія мести Гамлетъ притворяется помѣшаннымъ. Вѣроятно, личину безумія онъ находилъ выгодной для себя въ томъ отношеніи, что подъ ея покровомъ надѣялся до нѣкоторой степени избавиться отъ подозрительнаго любопытства Клавдія и его шпіоновъ и, оставаясь загадкой для окружающихъ, наблюдать теченіе придворной жизни въ ожиданіи благопріятной минуты для кроваваго расчета съ королемъ. И что-же?... Мнимое помѣшательство не только не уравниваетъ для Гамлета путь къ предположенной цѣли, но даже создаетъ новыя преграды, о которыя дробится слабая по натурѣ рѣшимость принца: вѣдь теперь, пользуясь льготами и привилегіями безумца, онъ можетъ наслаждаться наблюденіемъ и критикой себя и другихъ и, праздно губя время въ этомъ излюбленномъ занятіи, не дѣлаетъ ровно ничего въ интересахъ задуманной мести. Разумѣется, онъ отлично сознаетъ, что онъ -- "голубь мужествомъ"; но все-таки силится найти хоть какое-нибудь оправданіе своему малодушію. Онъ размышляетъ: Клавдій -- братоубійца!... Но гдѣ-жъ улики?... Кто его обличитель?.. Тѣнь умершаго короля!.. призракъ... мечта!.. не больше... Но --
"Духъ могъ быть сатана; лукавый властенъ
Принять заманчивый, прекрасный образъ;
Л. слабъ и преданъ грусти; можетъ статься,
Онъ, сильный надъ скорбящею душой,
Влечетъ меня на вѣчную погибель.
Мнѣ нужно основаніе потвёрже.
Злодѣю зеркаломъ пусть будетъ представленье --
И совѣсть скажется и выдастъ преступленье". II, 2*).
*) Переводъ А. Кронеберга.
Хитрость, придуманная Гамлетомъ, заключалась въ томъ, что онъ приказалъ труппѣ бродячихъ комедіантовъ сыграть на дворцовой сценѣ "Убійство Гонзаго", со вставкою нѣсколькихъ стиховъ его собственнаго сочиненія, предназначенныхъ сорвать маску съ вѣроломнаго Клавдія. Замыселъ удался.... Король изобличенъ: сомнѣнья нѣтъ,-- онъ братоубійца! О! теперь Гамлетъ ни минуты не станетъ колебаться!.. "Теперь отвѣдать-бы горячей крови, теперь ударъ-бы нанести, чтобъ дрогнулъ веселый день!..."
Случай не заставилъ себя ожидать. Гамлетъ находитъ короля на молитвѣ. Братоубійца одинъ... помѣшать некому... Гамлетъ обнажаетъ кинжалъ... Еще мгновенье -- и небесное правосудіе восторжествуетъ... Но слабый, нерѣшительный принцъ и на этотъ разъ вдругъ придумываетъ новый, весьма отдаленный поводъ для отсрочки мщенія: "Остановись, подумай!" -- нашептываетъ ему его робкая воля:
"Въ безпечномъ снѣ отца онъ умертвилъ,
Въ веснѣ грѣховъ цвѣтущаго, какъ май.
Что сталось съ нимъ, то вѣдаетъ Создатель;
Но думаю, судьба его тяжка.
Отмщу-ли я, убивъ его въ молитвѣ,
Готоваго въ далёкую дорогу?
Нѣтъ! III, 3.
Гамлетъ прячетъ кинжалъ и удаляется, не замѣченный королемъ, чтобъ послѣ этого еще безжалостнѣй упрекать себя въ трусости, въ малодушіи... Жизнь наконецъ дѣлается для него ненужнымъ и непосильнымъ бременемъ; но рѣшиться на самоубійство у Гамлета опять-таки не хватаетъ воли: смерть была-бъ предметомъ его пламенныхъ желаній, если-бъ умереть значило уснуть... Но "страхъ чего-то послѣ смерти -- страна безвѣстная, откуда путникъ не возвращался къ намъ",-- велитъ ему скорѣй снести земное горе, чѣмъ "убѣжать къ безвѣстности за гробомъ..."
Но драма близится къ развязкѣ. Король, какъ западню для Гамлета, устраиваетъ поединокъ на рапирахъ между нимъ и Лаэртомъ. Во время фехтованія Гертруда но ошибкѣ выпиваетъ заздравный тостъ изъ кубка сына, куда королемъ заблаговременно былъ всыпанъ ядъ. Она умираетъ. Гамлетъ закалываетъ Клавдія. Но что-жъ иное доказываетъ эта внезапная рѣшимость принца, какъ не то, что люди, подобные Гамлету, способны на смѣлый поступокъ, если имъ не представляется случай задуматься надъ нимъ: иначе мысль у нихъ не переходитъ въ дѣло. Такъ, напр., Гамлетъ первый всходитъ на судно пирата; онъ закалываетъ Полонія, когда тотъ подслушивалъ за ковромъ его бурное объясненіе съ королевой; онъ-же, наконецъ, видя смерть матери отъ яда и узнавъ, что самъ онъ раненъ на смерть отравленной шпагой, бросается на короля и -- закалываетъ его, такъ сказать, помимо воли, неожиданно. Недаромъ, видно, Шекспиръ устами принца высказалъ ту горькую истину, что "насъ иногда спасаетъ безразсудство, а планъ обдуманный не удается..."
Итакъ -- повторяемъ: разгадка личности Гамлета кроется въ его нерѣшительномъ характерѣ и слабой волѣ. Въ этомъ отношеніи онъ -- прямой контрастъ съ Лаэртомъ, котораго Шекспиръ съ умы сломъ противопоставляетъ ему. Узнавъ о насильственной смерти своего отца -- Полонія, Лаэртъ спѣшитъ изъ Парили въ Данію, сгорая мщеніемъ убійцѣ кровью за кровь. Раздумье надъ законностью такого самосуда ни на минуту не закрадывается въ его душу: онъ увѣренъ въ своемъ нравѣ, и не колеблется, какъ человѣкъ дѣла, созданный для ограниченныхъ, положительныхъ цѣлей и не теряющій голову въ простомъ умѣньи обходиться съ обычными фактами....
Зато какая даровитая, гуманная, обаятельная личность -- Гамлетъ! По складу ума онъ юмористъ; онъ протестуетъ противъ окружающей пошлости и лжи то ядовитыми, сарказмами, то граціозной, какъ мечта поэта, шуткой, то смѣхомъ сквозь невидимыя слезы. Придворныхъ попугаевъ, въ родѣ Озрика, онъ заставляетъ глотать горькія пилюля, приправленныя солью аттическаго остроумія. Недаромъ онъ такъ охотно читаетъ древнихъ сатириковъ, недаромъ его, дитятей, нашивалъ на рукахъ и убаюкивалъ своими остроумными пѣсенками придворный шутъ Іорикъ, умница и весельчакъ!...
Гамлетъ -- любитель и знатокъ драматическаго искусства и самъ артистъ въ душѣ. Наставленія, которыя дѣлаетъ онъ странствующимъ комедіантамъ, обличаютъ въ немъ не только серьезное пониманіе сцены, но и развитой эстетическій вкусъ. А какое благородное, любвеобильное сердце бьется въ груди злополучнаго датскаго принца! И какъ жаль, что этому сердцу суждено непрестанно истекать кровью то отъ загадочной смерти отца, то -- легкомыслія матери или недостойнаго поведенія Офеліи. Эта миловидная, но простенькая и наивная дѣвушка позволяетъ другимъ пользоваться ея личностью, какъ западнею для подозрительнаго принца, который любитъ ее, какъ "сорокъ тысячъ братьевъ со всею полнотой любви не могутъ любить такъ горячо!" Пусть въ этомъ возгласѣ Гамлета надъ гробомъ Офеліи много аффектированнаго преувеличенія, но развѣ не слышится въ немъ и неподдѣльное чувство жгучей скорби?!...
Таковъ -- Гамлетъ, "блистательнѣйшій алмазъ въ лучезарной коронѣ Шекспира", выражаясь восторженнымъ языкомъ Бѣлинскаго.
§ 60. Въ чемъ-же заключается разница между драмой и трагедіей?
1. Если всѣмъ движеніемъ древней трагедіи управляла какая-то высшая загадочная сила судьбы, то въ драмѣ, какъ произведеніи христіанскихъ народовъ, которые признаютъ свободу человѣческой воли и дѣйствій, люди являются существами нравственно-свободными. Они борятея съ личностями себѣ подобными, т. е. при условіяхъ болѣе или менѣе равныхъ, такъ что характеры могутъ свободно развиваться и съ этимъ вмѣстѣ исчерпываются до глубины. Въ каждой драмѣ судьба личностей зависитъ отъ борьбы страстей и отъ свойства характеровъ. Гамлетъ, напр., страдаетъ не по волѣ слѣпого случая, а потому, что онъ, "голубь мужествомъ", не чувствуетъ въ себѣ достаточно силы воли для выполненія мести, неизбѣжной по суровымъ законамъ суровой эпохи. Поступи онъ въ самомъ началѣ смѣло и рѣшительно,-- и отъ его руки палъ-бы только злодѣй Клавдій, межъ тѣмъ какъ теперь, благодаря его малодушію, гибнетъ и правый и виноватый: король, Гертруда, Лаэртъ и самъ принцъ.
2. Древняя трагедія, вся проникнутая высокимъ героизмомъ, воспроизводила однѣ только серьезныя и мрачныя стороны жизни, предоставляя комедіи вѣдаться съ забавными и пошлыми явленіями. У Шекспира-же, геніальнаго представителя новѣйшей драматургіи, мы видимъ совершенно иное, юмористическое отношеніе къ жизни: во всѣхъ его драматическихъ произведеніяхъ замѣчается контрастъ забавнаго съ серьезнымъ, высокаго ":ъ обыденнымъ, какъ это часто бываетъ и въ дѣйствительной жизни, гдѣ отъ печальнаго до смѣшного одинъ только шагъ: мелкія причины иногда порождаютъ важныя слѣдствія, а гора, но пословицѣ, родитъ мышь... Въ виду этого драма занимаетъ средину между трагедіей и комедіей, такъ что можетъ быть названа трагикомедіей. Какъ на образчикъ трагикомическаго въ "Гамлетѣ", укажемъ хоть на слѣдующія мѣста пьесы: разговоръ принца съ Полоніемъ (II, 2) и сцена могильщиковъ (V, 1.).