§ 37. Искусственная или художественная пѣсня явилась результатомъ подражанія пѣснѣ народной. Начиная съ Кантемира (XVIII в.), который уже слагалъ силлабическія пѣсенки въ духѣ прославленнаго греческаго поэта -- Анакреона (VI в. до Р. Хр.), и до послѣдняго времени -- многимъ изъ нашихъ писателей принадлежатъ посильные вклады въ сокровищницу русской пѣсенной поэзіи. Особенно широкой извѣстностью въ свое время пользовались пѣсни Мерзлякова ("Среди долины ровныя"), Дмитріева (" Стонетъ сизый голубочекъ") и барона Дельвига ("Пѣла, пѣла пташечка"), хотя справедливость требуетъ сказать, что на взглядъ современнаго читателя онѣ страдаютъ избыткомъ слезливо-приторной чувствительности и жалкихъ словъ. Меньшихъ упрековъ въ этомъ отношеніи заслуживаетъ Цыгановъ: его пѣсни (напр.: " Что ты рано, травушка, пожелтѣла?") въ большей степени народны и одушевлены неподдѣльнымъ чувствомъ. Но самыми талантливыми и симпатичными представителями художественно-народной пѣсни въ нашей литературѣ остаются Кольцовъ (1809--1842 г.) и Никитинъ (1824--1862 г.).
"Кольцовъ родился для поэзіи, которую онъ создалъ,-- говоритъ Бѣлинскій: онъ былъ сыномъ народа въ полномъ значеніи этого слова. Бытъ, среди котораго онъ воспитался и выросъ, былъ тотъ-же крестьянскій бытъ, хотя нѣсколько и выше его. Кольцовъ выросъ среди степей и мужиковъ. Онъ не для фразы, не для краснаго словца, не воображеніемъ, не мечтою, а душою, сердцемъ, кровью любилъ русскую природу и все хорошее и прекрасное, что, какъ зародышъ, какъ возможность, живетъ въ натурѣ русскаго селянина... Нельзя было тѣснѣе слить своей жизни съ жизнію народа, какъ это само собою сдѣлалось у Кольцова. Его радовала и умиляла рожь, шумящая спѣлымъ колосомъ, и на чужую ниву смотрѣлъ онъ съ любовію крестьянина, который смотритъ на свое поле, орошенное его собственнымъ потомъ. Кольцовъ не былъ земледѣльцемъ, но урожай былъ для него свѣтлымъ праздникомъ: прочтите его "Пѣсню пахаря" и "Урожай". Сколько сочувствія къ крестьянскому быту въ его "Крестьянской пирушкѣ" и въ пѣснѣ "Что ты спишь, мужичекъ"! ( Бѣлинскій, т, XII, 134 -- 5).
До чего удалось Кольцову овладѣть духомъ, складомъ и даже мотивами народной лирики, въ томъ наглядно убѣждаетъ насъ простое сопоставленіе нѣкоторыхъ его пѣсепъ съ пѣснями народными.
Народная пѣсня разсказываетъ, какъ Иванъ, сударь, Петровичъ, вставъ на зарѣ, чесалъ свои кудри черныя передъ зеркаломъ хрустальнымъ, чесалъ -- приговаривалъ:
"Завивайтесь, кудри,
Завивайтесь, черпы!
Ужъ, какъ завтра-ль васъ, кудри,
Ужъ, какъ завтра-ль васъ, черныя,
Не самъ буду завивати,
Станетъ завивати красна дѣвица"...
Услышавъ тѣ сыновнія рѣчи, молвила матушка родимая: "Дитя-ли мое, милое!
Не гадай впередъ, не загадывай...
Какова еще рука у дѣвицы?...
Либо завьются кудри,
Либо не завьются черныя;
Коли будетъ совѣтъ да любовь,
Кудри сами станутъ завиваться;
Коли будетъ кось да перекось,
Не развивши, станутъ развиваться.
Ужъ завыотся-ли кудри,
Ужъ завьются-ли черныя...
Не отъ частаго гребешка,
Не отъ частаго костяного;
Завиваются-ли кудри,
Завиваются-ли черныя
Отъ веселья, отъ радости;
Развиваются-ли кудри,
Развиваются-ли черныя
Отъ печали, отъ горести
Отъ тоски, отъ кручинушки"
("На зарѣ Иванъ, сударь, Петровичъ " Хрест. Филон. II, 25).
На этотъ-же самый народный мотивъ поетъ Лихачъ Кудрявичъ Кольцова:
"Съ радости -- веселья
Хмелемъ кудри вьются;
Ни съ какой заботы
Онѣ не сѣкутся.
Ихъ не гребемь чешетъ --
Золотая доля,
Завиваетъ въ кольцы
Молодецка удаль".
("Первая пѣсня Жих. Кудр." Хрест. Филон. II. 104).
"Въ золотое время
Хмелемъ кудри вьются;
Съ горести-печали
Русыя сѣкутся.
Ахъ, сѣкутся кудри!
Любитъ ихъ забота;
Полюбитъ забота --
Не чешетъ и гребень!"
("Вторая пѣсня Жих. Кудр." Хрест. Филон. II, 105).
Въ народной пѣснѣ; "А и горе, гореваньице " (Хрест. Галах. II, 332) крестьянское горе выступаетъ въ видѣ какого-то грознаго, безобразнаго призрака, "лыкомъ подпоясаннаго" и по ногамъ "мочалами изопутаннаго". Борьба съ нимъ не по плечу русскому селянину: пойдетъ-ли онъ въ темные лѣса,-- Горе прежде вѣкъ тамъ сидитъ, его поджидая; завернетъ-ли въ царевъ кабакъ,-- Горе навстрѣчу валитъ и пиво тащитъ. Такими-же мрачными красками рисуется злая судьба у Кольцова во второй пѣснѣ Лихача Кудрявича:
"Зла бѣда -- не буря --
Горами качаетъ,
Ходитъ невидимкой,
Губитъ безъ разбору.
Отъ ея напасти
Не уйти на лыжахъ:
Въ чистомъ полѣ н а йдетъ,
Въ темномъ лѣсѣ сыщетъ;
Чуешь только сердцемъ:
Придетъ, сядетъ рядомъ,
Обь руку съ тобою
Пойдетъ и поѣдетъ"...
Но русскій селянинъ носитъ въ себѣ страшную силу въ страданіи, способность находить въ немъ какое-то буйное, размашистое упоеніе и даже иронически подшучивать надъ нимъ, какъ это видно, напр., изъ этихъ словъ народной пѣсни:
"А и въ горѣ жить -- некручинну быть,
Нагому ходить -- не стыдитися;
А и денегъ нѣту -- передъ деньгами,
Появилась гривна -- передъ злыми дни"
("А и горе, гореваньицѣ" ).
Съ такой-же безшабашной ироніей оглядывается на себя бобыль Никитина (См. "Пѣсня бобыля" Хрест. Филон. II, 109).
У бобыля --
Ни кола, ни двора,
Зипунъ -- весь пожитокъ.
Но хоть нѣтъ у него казны, зато нѣтъ и назойливыхъ думъ, что богачу глазъ по ночамъ сомкнуть не даютъ... Онъ не тужитъ: слезами горю не пособишь, только пущую бѣду накличешь --
Слезъ никто не видитъ,
Оробѣй, загорюй,--
Курица обидитъ...
И вотъ бобыль веселъ размашистой удалью отчаянія:
...Идетъ да поетъ,
Вѣтеръ подпѣваетъ;
Сторонись, богачи,
Бѣднота гуляетъ!...
Думы о гробовой доскѣ его ни мало не тревожатъ; смерть бобыля -- никому не убытокъ, а для него такъ, пожалуй, и выигрышъ: покрайности
Будетъ голь прикрыта...
Этихъ примѣровъ довольно, чтобы судить, насколько прочны кровныя связи между поэзіей Кольцова и Никитина и народной безыскуственной лирикой.
§ 38. Опредѣленіе пѣсни. Пѣсней называется лирическое стихотвореніе, въ которомъ народъ или отдѣльный поэтъ просто, искренно и задушевно выражаетъ свои думы, желанія и чувствованія.