§ 53. Въ половинѣ XVII вѣка во Франціи развивается, такъ-называемое, ложно-(псевдо)-классическое направленіе, основанное на одномъ внѣшнемъ, формальномъ подражаніи, во всѣхъ родахъ искусства, произведеніямъ древнихъ. Законодателемъ ложно-классической теоріи поэзіи былъ французъ Буало (1636--1711 г.), современникъ Людовика XIV. Разсмотримъ-же значеніе этой теоріи въ примѣненіи къ трагедіи.
1. Буало, котораго современники называли поэтомъ здраваго смысла" (le poёte du bon sens"), объявилъ разсудокъ -- главной способностью, дѣйствующей въ поэзіи, и подчинилъ фантазію строгой его опекѣ. Отсюда -- прозаическій холодъ, бѣдность вымысла и утомительное однообразіе ложно-классическихъ трагедій, на что досадовалъ уже Карамзинъ въ концѣ прошлаго вѣка, въ замѣчательномъ письмѣ изъ Парижа. Дѣлая безпристрастную оцѣнку французской трагедіи, онъ между прочимъ говоритъ: "Французскіе поэты.... въ искусствѣ писать могутъ служить образцами. Только въ разсужденіи изобрѣтенія, жара и глубокаго чувства натуры.... должны они уступить преимущество англичанамъ и нѣмцамъ" ("Письма русскаго путешественника" 1789 -- 1790 г.).
2. Греки ставили цѣль трагедіи въ подражаніи природѣ. Французскіе-же псевдо-классики, въ угоду придворному вкусу, утонченному до жеманства, подражали природѣ украшенной, облагороженной. Въ виду этого имъ оставалось одно изъ двухъ: или вовсе удалить со сцены простолюдиновъ и мѣщанъ, или сообщить имъ лоскъ, манеры и языкъ высшаго французскаго общества -- ради облагороженной природы. Чтобы не оказаться въ полномъ разладѣ съ дѣйствительностью, они предпочли первое: дѣйствующими лицами ихъ трагедій могли быть только цари, жрецы, полководцы и придворные. Съ другой стороны, пристрастіе къ античному міру и отчужденіе отъ родной исторіи и народа -- эти двѣ черты, характеризующія бытъ высшаго французскаго общества эпохи Людовика XIV, были причиной того, что ложные классики заимствовали сюжеты своихъ трагедій почти исключительно изъ греческой и римской жизни: греки и римляне въ камзолахъ и кафтанахъ французскихъ маркизовъ наполнили французскую сцену.
3. Хотя французская псевдо-классическая трагедія признавала страхъ и состраданіе своими главными стихіями, однако, щадя утонченный вкусъ и слабые нервы придворнаго общества, старалась о томъ, чтобы этотъ страхъ и состраданіе были "une douce terreur, une pitié charmante " -- сладки и пріятны. Что изъ этого вышло, даетъ понять Карамзинъ въ вышеупомянутомъ письмѣ изъ Парижа: "Если трагедія -- пишетъ онъ -- должна глубоко трогать наше сердце или ужасать душу, то французы не имѣютъ можетъ быть и двухъ истинныхъ трагедій... Я удивляюсь имъ по большей части съ холоднымъ сердцемъ.
4. Мы видѣли, что греческіе трагики заботились только объ единствѣ дѣйствія; единство-же мѣста и времени обусловливалось присутствіемъ хора на греческой сценѣ (§ 51). Но французскихъ псевдоклассиковъ хоръ не могъ стѣснять: его уже не было; несмотря на то, однако-жъ, они упрямо соблюдали единство мѣста и времени, прислушиваясь къ Властному голосу Буало, который въ своемъ "L'art poétique " объявилъ, какъ непреложное правило:
"Qu'en un lieu, qu?eii un jour, un seul fait accompli
Tienne jusqu'а la fin le théâtre rempli".
T. e. "чтобы одинъ фактъ, совершившійся на одномъ мѣстѣ, въ одинъ день, держалъ театръ полнымъ до конца". Каковы-же были слѣдствія? Для разъясненія событій, случавшихся за сценой на различныхъ мѣстахъ и въ разное время, при условной невозможности мѣнять мѣсто дѣйствія или выходить за предѣлы законнаго суточнаго срока, ложные классики должны были вводить въ трагедію наперсниковъ и вѣстниковъ. Въ широковѣщательныхъ, высокопарныхъ монологахъ послѣдніе разсказывали публикѣ о тѣхъ происшествіяхъ, очевидными которыхъ имъ случалось быть. Вслѣдствіе этого въ трагедіи отдавалось слишкомъ много мѣста повѣствовательному элементу, разумѣется, въ ущербъ наглядности самаго дѣйствія. Мало того, остальныя лица тоже охотнѣе говорили на сценѣ, нежели дѣйствовали, что и подало поводъ Карамзину въ письмѣ изъ Парижа сказать о грекахъ и римлянахъ французской трагедіи: "они таятъ въ любовныхъ восторгахъ, иногда философствуютъ, выражаютъ одну мысль разными отборными словами, и теряясь въ лабиринтѣ краснорѣчія, забываютъ дѣйствовать".
Единство времени имѣло еще другую неудобную сторону: приходилось скучивать въ предѣлахъ однѣхъ сутокъ такое множество всякаго рода событій, что самое это сцѣпленіе случайностей оказывалось изъ рукъ вонъ неправдоподобнымъ. Дидро (+ 1784 г.), французскій критикъ и драматургъ, остроумный противникъ ложноклассической трагедіи, писалъ насчетъ этого: "Гибель или спасеніе государства, бракъ принцессы, паденіе короля -- дѣлается во мгновеніе ока. Если рѣчь идетъ о заговорѣ, то онъ задумывается въ первомъ актѣ, одобряется во второмъ и приводится въ исполненіе въ третьемъ" {Diderot. "Les bijoux indiscrets ".}.
5. Французскіе псевдо-классики посвящали много усидчиваго, хлопотливаго труда обработкѣ слога и отшлифовкѣ александрійскихъ стиховъ своихъ трагедій. Щепетильность ихъ въ этомъ отношеніи была настолько забавна, что, напр., слово " оселъ" (l'âne) они объявили не изящнымъ, и превратили его въ " animal robuste et patient " (= сильное и выносливое животное). Самъ Буало избѣгалъ въ поэзіи слова " парикъ ", предпочитая писать: "sous mes feaux cheveux blonds " (= подъ моими накладными бѣлокурыми волосами). Эта страсть къ вычурной стилистикѣ наконецъ до того овладѣла французскимъ обществомъ, что звучные, гладкіе стихи въ трагедіи цѣнились выше всего и обезпечивали авторскій успѣхъ. Въ доказательство этого сошлемся на слѣдующія строки много разъ упомянутаго письма Карамзина изъ Парижа: "Здѣшняя публика требуетъ отъ автора прекрасныхъ стиховъ, они прославляютъ пьесу, и для того стихотворцы стараются всячески умножать ихъ число, занимаясь тѣмъ болѣе, нежели важностію приключеній, нежели новыми, чрезвычайными, но естественными положеніями".
Въ виду всего вышеизложеннаго, легко представить, до какого нелѣпаго искаженія должна была выродиться трагедія въ колодкахъ французскаго классицизма, когда крылья свободнаго поэтическаго творчества урѣзывались по условной мѣркѣ разсудочной теоріи, когда форма восторжествовала надъ содержаніемъ, ложь реторики -- надъ поэтической правдой! И однако-жъ псевдо-классицизмъ господствовалъ около полутора вѣка не только во Франціи, гдѣ даже выдвинулъ такихъ блестящихъ представителей, каковы были Расинъ, Корнель и Вольтеръ, но и въ остальной Европѣ. У насъ ложно-классическая трагедія оглашала своды театровъ еще въ началѣ нынѣшняго столѣтія. Сумароковъ, Княжнинъ и Озеровъ были нашими Вольтерами, Расинами, Корнелями... Межъ тѣмъ, во второй половинѣ прошлаго вѣка явились два замѣчательные критика: во Франціи -- Дидро (+ 1784 г.), въ Германіи -- Лессингъ (+ 1781 г.). Они дружно возстали противъ ложно-классической трагедіи, доказывая несостоятельность ея, какъ теоретически -- рядомъ критическихъ статей, такъ и на практикѣ -- своими пьесами болѣе правдиваго, художественнаго направленія; таковы произведенія Дидро: "Отецъ семейства " ("Le père de famille") и " Незаконный сынъ " ("Fils naturel"); Лессинга: " Мина фонъ Баригельмъ", " Эмилія Галотти " и " Натанъ мудрый". Починъ Лессинга и Дидро нашелъ талантливыхъ подражателей и послѣдователей: ложно-классическая трагедія пала, хотя, правда, не вдругъ и не вездѣ одновременно; ей наслѣдовала драма въ нашемъ современномъ смыслѣ.