Королевский гнев, подобно молнии, обрушился на виновных. Ужас охватил аристократию, в Париже ходили самые странные слухи. Королева-мать, уже три года кряду страдавшая раком груди и не принимавшая в последнее время никакого участия в государственных делах, страшно встревожилась, узнав об аресте Филиппа, и сделала попытку защитить своего младшего сына от гнева брата. Людовик XIV холодно выслушал мать. Но, несмотря на все мольбы и слезы, Филипп Орлеанский, сопровождаемый маршалами, отправился в северную армию.
На другой день на всех площадях столицы генерал-профос возвещал жителям об отнятии всех прав у шевалье де Лорена и графини Сен-Марсан, как совершивших государственное преступление, и об изгнании их из Франции. Все спешили теперь отвернуться от этих людей, подвергшихся королевской опале, и заботились об одном только, чтобы скрыть свои прежние дружеские отношения с ними, потому что каждый дрожал перед могущественным повелителем, чей гнев не щадил ни родственных уз, ни знатных имен. С трепетом и величайшей осторожностью приближались теперь к опасной герцогине Орлеанской, этой лукавой, злой женщине, которая стала как бы первым министром короля. Теперь только все поняли, как глубоко любил король Анну Орлеанскую и какую жалкую роль играли его другие фаворитки.
Единственный человек, которому раздор в королевском семействе принес некоторую пользу, был Мольер. Падение Лорена и де Гиша и других приверженцев герцога Орлеанского доставило поэту невыразимое удовольствие. Теперь только он вздохнул свободнее и начал надеяться, что его семейное счастье может упрочиться. Эта мысль стала особенно улыбаться ему с тех пор, как Арманда одарила его дочерью. Вид малютки вливал отраду в его больное сердце. Но и эту чистую радость злые люди сумели отравить. Когда Мольер обратился к одному священнику с просьбой окрестить младенца, то достойный пастырь отвечал ему:
-- Человек, написавший "Тартюфа", не может считаться христианином, и дитя его, как отродье сатаны, не имеет права на святое крещение! Я позабочусь, чтобы и другие священники не оказали вам этой милости.
-- Бедное дитя, -- прошептал огорченный Мольер, -- тебе приходится искупать мою смелость!
Людовик XIV считал смерть короля испанского благоприятным моментом для достижения давнишней цели французской политики -- расширение территории за счет соседних государств. Испания, Португалия и Сардиния должны были присоединиться к Франции, Италия сделаться вполне зависимой от нее, и, таким образом, сердце романской расы будет перенесено из Рима в Париж. Но этому великому событию не суждено было свершиться! В кровавой драме тирании и насилия, которую Людовик XIV разыграл на всемирной сцене, трагическую роль Ифигении исполнила женщина из королевского дома Англии: дочь обезглавленного короля Карла I, вокруг колыбели которой бушевала революция восставшего народа!
Двор находился в Париже, когда пришло официальное известие о смерти короля Филиппа. Объявляя об этом событии, испанский посланник сообщил вместе с тем и о назначении регентства.
Королева Терезия была сильно потрясена печальным известием, но потеря отца не так тяжело отзывалась в ее сердце, как заботы о матери.
Король в сопровождении Анны Орлеанской и большой свиты поспешил отправиться к супруге, чтобы выразить ей свое сочувствие по поводу перенесенной утраты. Обменявшись стереотипными фразами, королева сказала:
-- Этот удар тем более поразил нас, что мы, ввиду настоящих военных приготовлений, и без того сильно озабочены судьбой наших родных. Мы даже хотели просить аудиенции у вашего величества, чтобы узнать ваши планы и намерения.
-- Мы готовы исполнить ваше желание, но просим, чтобы наша дорогая невестка, герцогиня Орлеанская, приняла участие в предстоящей беседе.
Взгляд Терезии засверкал:
-- В таком случае мы, со своей стороны, пригласим дона Гомеца де Карпентероса, который повезет в Мадрид наши письма.
-- Сделайте одолжение! -- любезно согласился король. Терезия подала руку Людовику XIV, и они перешли во внутренние покои. Анна и дон Карпентерос последовали за ними.
Предложив королю и герцогине кресла, королева обратилась к ним со следующими словами:
-- Вы, конечно, уже получили от испанского посланника уведомление о том, что наша уважаемая мать, королева Мария, приняла на себя бремя государственных забот вместо нашего несовершеннолетнего брата инфанта дона Карлоса, и мы вполне уверены, что ваше величество признаете новое правительство!
-- К несчастью, смерть нашего королевского тестя случилась в самую неблагоприятную минуту. Дела так запутываются теперь, что мы решительно не можем отвечать за последствия!
-- Что это значит, сир? Вы пугаете меня! -- воскликнула Терезия.
-- Многое дурное могло бы быть устранено большей откровенностью с вашей стороны. Вам уже с осени было известно, что король Филипп безнадежно болен, но вы тщательно скрывали этот факт. Вы, супруга наша, не заботились об интересах наших и нашего сына дофина, а думали только о выгодах испанской династии. Вот отчего произошла запутанность в делах, которую едва ли теперь можно исправить!
-- Я вас не понимаю, сир, -- воскликнула Терезия с раздражением.
-- Ваше величество, -- вмешалась Анна, -- позвольте заметить вам, что, вероятно, вы сами опасались затруднений, могущих произойти вследствие смерти вашего отца, иначе вы не старались бы скрывать его болезни. Вы не станете опровергать, что вопрос о регентстве был уже давно решен между Мадридом, Веной и вами.
-- Герцогиня, -- отвечала Терезия с горечью, -- я преклоняюсь перед вашей политической проницательностью, но на этот раз вы немного ошиблись! Еще раз повторяю вам, сир, я не понимаю, в чем вы видите запутанность. Я полагаю, что нет ничего проще и естественнее того порядка вещей, когда сын наследует отцу, а мать заступает место своего несовершеннолетнего сына.
-- Какие старые истины вы говорите, Терезия! -- нетерпеливо воскликнул король. -- Конечно, сын должен наследовать отцу, если он неоспоримый наследник, но не в том случае, когда у него есть старшая сестра, которая, по испанским законам, имеет право на престол. Если эта старшая сестра не считает нужным заботиться о своих интересах, то мы обязаны напомнить ей о них!
Королева вскрикнула и порывисто встала со своего места. Она хотела возразить королю и не могла: ее волнение было так сильно, что не позволило ей говорить.
Дон Карпентерос вмешался в разговор.
-- Осмелюсь напомнить вам, сир, -- сказал он резким тоном, -- что ее величество, даруя свою руку королю Франции, торжественно отреклась от всех прав на испанский престол в пользу своего брата, дона Карлоса!
Людовик XIV сурово взглянул на непрошеного собеседника и отвечал медленно, как бы отчеканивая каждое слово:
-- Отречение нашей супруги могло войти в силу только в том случае, если б король Филипп, умирая, оставил совершеннолетнего наследника, но при настоящих условиях это отречение не имеет никакой силы, и мы не намерены признать регентство королевского лица из Габсбургского дома!!! Можете передать наши слова в Мадрид!
-- Неужели вы поднимете меч на мою родную мать и захотите опустошить наше отечество? -- воскликнула Терезия отчаянным голосом. -- О Людовик, заклинаю всем, что есть святого для тебя, именем нашего сына, откажись от этого ужасного плана!
В порыве отчаяния она упала на колени перед королем и, рыдая, схватила его за руку.
-- Что за странная выходка! -- сказал раздосадованный король, приподнимая Терезию. -- Кто вам говорит, что мы желаем войны с Испанией? Если мадридский кабинет примет во внимание настоящие обстоятельства и согласится удовлетворить наши справедливые притязания, то мы будем очень рады покончить все дело миролюбивым образом!
-- Что вы называете вашими справедливыми притязаниями? -- спросила королева.
-- Мы требуем уступки Нидерландов с принадлежащими ей колониями!
-- Но это невозможно!..
-- Вы так полагаете? Мы постараемся доказать, что это очень возможно.
Людовик XIV холодно поклонился королеве, взял под руку Анну и вышел, оставив Терезию вне себя от негодования.
-- Подождите еще, -- злобно прошептала она, -- вы слишком рано начали торжествовать победу! Дон Карпентерос, попросите ко мне Гранчини и Монтеспан. Через два часа они должны ехать в Мадрид!
В течение зимы перья дипломатов усердно работали. Франция, Испания, Австрия и Нидерланды готовились к войне. Король английский также должен был поплатиться за двуличность своего управления. Он не был настолько благороден, чтобы вполне довериться парламенту, и благодаря наущениям Франции втянулся в войну с Голландией. Чтобы вытребовать у парламента сумму, необходимую для покрытия военных издержек, он должен был пожертвовать некоторыми из своих королевских прерогатив, но деньги, посредством которых предполагалось отнять у Генеральных Штатов их первенствующее значение на море, он постарался прокутить со своими любимцами и любовницами. Воображая, что может лавировать между парламентом и французским королем и обмануть их обоих, он и в том и в другом нажил себе злейших врагов.
Вступив в войну с Голландией, он, к своему величайшему удивлению, увидел Людовика XIV в числе своих противников. Правда, голландско-французский союз был только кажущийся, потому что Людовик никогда и не думал помогать Голландской республике и нуждался в этом союзе, как в ширме, скрывавшей его планы относительно испанских Нидерландов. Но голландцы и без содействия Людовика XIV сумели разделаться с Карлом II. В мае тысяча шестьсот шестидесятого года, в то самое время, когда Лондон едва оправлялся от страшной чумы, опустошившей его, голландский адмирал де Вит одержал блистательную победу над английским флотом, который был почти совершенно уничтожен. С этим поражением исчезла последняя тень популярности, которой еще пользовался Карл II у англичан, и ему в будущем оставалось или сделаться рабом своего парламента или сателлитом французского короля.
В это самое время Анна Австрийская тяжко заболела, физические страдания соединились с душевными муками. Король ежедневно навещал ее, был с нею ласков и любезен, но он внушал ей такой страх в последнее время, что она не решалась высказать ему своей скорби о младшем сыне. Когда болезнь настолько усилилась, что королева уже осознала безнадежность своего положения, она решилась еще раз попросить снисхождения к Филиппу и с этой целью пригласила к себе короля. Тот немедленно явился. Сиделки, дамы и доктора оставили больную наедине с королем.
-- Что вам угодно, дорогая матушка? -- спросил Людовик, нежно целуя ее руку.
-- Милый сын мой, я хотела видеть вас, чтобы высказать вам мое последнее желание. Надеюсь, вы не откажете в просьбе умирающей матери?
-- Говорите, приказывайте! Вы видите перед собой не короля, а самого покорного, почтительного сына.
-- Людовик! Меня терзает мысль, что я должна умереть, не простившись с Филиппом и оставив моих сыновей в страшной вражде друг с другом!..
Король ничего не ответил. Он поспешно встал, отворил дверь и махнул рукой. Раздался шорох, шепот. В комнату вошел кто-то в военном мундире, с каской в руке. Людовик взял вошедшего за руку и подвел к постели матери. Это был герцог Орлеанский.
-- Филипп, милый сын мой?!
-- Матушка!..
-- Каким образом ты здесь?
-- Его величество был так добр, что дозволил мне оставить армию и приехать сюда.
-- Благодарю тебя, Людовик! -- сказала Анна Австрийская со слезами на глазах. -- Я вижу, что у тебя великое, благородное сердце, которое умеет прощать! Не так ли?
Король молчал.
-- Ваше величество, -- сказал герцог Орлеанский, -- моя вина велика, и я не смею в ней оправдываться. Но перед Богом клянусь вам, что если моя слепая ненависть внушила мне когда-то преступную мысль посягнуть на жизнь жены, то эта мысль давно, прежде чем она могла быть приведена в исполнение, была уже отвергнута мною. Это злополучное письмо было вырвано у меня в минуту гнева и опьянения!
-- Но что может служить для меня ручательством, что в вашем сердце нет больше ненависти к Анне?
-- Я не могу любить ее, ваше величество, не могу быть более счастливым с нею, потому что сердце ее и мысли принадлежат вам. Но клянусь, я не питаю ни малейшей злобы против Анны.
Людовик XIV подал ему руку.
-- Принимаем ваши торжественные уверения и от души прощаем вас! Теперь, дорогая матушка, благословите нас! Отныне не будет больше раздора между вашими сыновьями!
Оба встали на колени у постели матери. Больная возложила руки на головы своих детей и горячо молилась.
Несколько минут длилось торжественное молчание, наконец оба брата встали.
-- Теперь вам нужно отдохнуть, дорогая матушка, -- сказал король. -- Мы утомили вас нашей беседой.
Герцог Орлеанский тотчас же простился и ушел. Но король медлил. Казалось, он чего-то ждал.
Едва дверь затворилась за Филиппом, как послышался стук в той части стены, где находилась потайная дверь.
Больная в испуге оглянулась.
-- Что это значит?! -- тревожно спросила она.
-- Пожалуйста, не тревожьтесь! Я сейчас объясню вам, в чем дело. Но прежде отвечайте мне с полной откровенностью на один вопрос. Не имеете ли вы каких-нибудь желаний относительно того несчастного существа, судьба которого также близка вашему сердцу?
-- Разве... он жив еще? -- прошептала она.
-- Жизнь его в полной безопасности, хотя весьма однообразна и уединенна.
-- О, если б я могла его увидеть... хоть на одну минуту!..
-- Ваше желание будет исполнено, потому что... он стоит тут за потайной дверью!
Анна Австрийская взглянула на сына глазами, полными слез, и прошептала:
-- Людовик! Я до этой минуты не знала твоего сердца!..
Король вынул из кармана маленький ключ и отворил дверь, которая уже несколько лет была заперта.
-- Войдите, синьор! -- сказал он.
В дверях показалась стройная фигура в черной шелковой одежде, с длинными локонами по плечам. Лицо ее было закрыто черной маской, сквозь отверстия которой сверкали блестящие глаза.
Увидев больную, он вздрогнул:
-- Где я?..
-- У своих родных, синьор!
-- Неужели это он?.. -- простонала королева.
-- Да, это синьор Мархиали!
Король позвонил. Вошел маршал Фейльад, а за ним два офицера.
-- Снимите с него маску! -- обратился к ним Людовик XIV.
Один из офицеров отомкнул железный замок, удерживавший маску на лице Мархиали, и взорам присутствующих представилось прекрасное, бледное, юношеское лицо. Несчастный, как бы пробудившись от тяжелого сна, провел рукой по лицу.
-- Это -- глаза кардинала! Его живой портрет!.. -- прошептала как бы в бреду больная.
-- Подойдите к этой даме, Мархиали, она очень любит вас.
-- Любит меня? -- резко воскликнул молодой человек. -- Так почему она стыдится меня, скрывает от людей, точно пугало? Кто я? Кто эта женщина на этой роскошной постели, в этой великолепной комнате? Кто вы сами, милостивый государь, перед которым все преклоняются, и почему меня называют "ваше высочество"?
-- Потому что ты мой сын! -- крикнула умирающая. -- Сын Анны Австрийской, а это -- Людовик Четырнадцатый, король французский... О боже, я...
Она в изнеможении упала на подушки.
-- Бога ради, замолчите! -- воскликнул король и сильно дернул звонок.
Вбежали Фейльад и офицер.
Мархиали близко подошел к постели Анны. Его глаза сверкали, он весь дрожал.
-- Так знайте же вы, моя бессердечная мать, и вы, мой безжалостный брат, заживо похоронивший меня, -- знайте, что я ненавижу и проклинаю вас!..
-- Наденьте на него маску! -- приказал король.
-- Да, да и скорее уведите меня отсюда в мою темницу, где меня никогда не покинет вечный, милосердный Господь!..
Маска опять закрыла его лицо. Мать с мольбой протянула к нему руки, но он дико захохотал и исчез за потайной дверью.
-- Я умираю... -- простонала Анна Австрийская и лишилась чувств.
Король послал просить всех членов королевского семейства. Через несколько минут все собрались в комнате умирающей. По правую сторону постели преклонили колени Людовик и Филипп, по левую -- Терезия и Анна. Умирающая открыла глаза, обвела присутствующих тусклым взглядом и остановилась на Терезии.
-- Неси терпеливо крест свой, дочь моя, самоотречение -- удел всех королев!..
Это были ее последние слова.