После обеда, в день Рождества Христова 1565 г., когда начало уже смеркаться, Леопольд фон Ведель и слуга его остановились на знакомой Ветерейхской высоте и взглянули оттуда на Кремцов. Здесь Буссо часто сиживал тайно с Сидонией, там, дальше, в еловой засеке, выказывали они друг другу свою грешную любовь. Тут же передал он Леопольду свои последние распоряжения и свое проклятие. Во время войны, само собою разумеется, Леопольд не мог получать известий ни с родины, ни от своего брата, находившегося в Венгрии, равно как и сам не посылал о себе вестей. Что-то ожидало его теперь дома?
-- Вот мы и добрались, Николас! -- воскликнул он весело. -- Через полчаса мы могли бы уже сидеть в нашем милом старом зале. Но в таком виде нам нельзя туда явиться. Я слишком оборван, чтобы показаться теперь на глаза матери, и не хотел бы также прямо вломиться к ней в дом, не узнав наперед, что делается в Кремцове. Тебе, Юмниц, надо отправиться на разведку. Итак, слезай с лошади, проберись, как знаешь, в дом и скажи смотрителю, отцу твоему, чтобы он устроил так, чтоб нам можно было, когда стемнеет, войти; тогда я у него переоденусь. Но пусть он до того молчит. Остальное увидим после. Спроси также, возвратился ли Буссо, приехали ли гости на праздник, как здоровье моей матери и вообще, что случилось у нас за последнее время? Помни также твое обещание удерживать свой язык!
-- Я слишком хорошо знаю, скольким я вам обязан, господин рыцарь, чтобы сделать что-либо, что могло бы причинить вам беспокойство.
С этим словами Николас слез с лошади и помог слезть своему барину, который от сильного холода и продолжительной езды совсем окоченел, потом он привязал обеих лошадей к старому дубу и удалился по направлению к Кремцову.
Настроение, в котором герой наш совершил в суровую зимнюю пору путешествие от Дуная до смиренной Ины в Померании, вследствие трудности пути было далеко не веселое теперь же, когда он взглянул с высоты на жилище своих предков, сердце его радостно забилось.
Относительно своей отвергнутой любви он теперь уже думал несколько иначе и не согласился бы так легко, даже при лучших условиях, взять на себя иго, которое принудило бы его вести однообразную жизнь сельского дворянина.
Идти снова на войну за императора ему и в голову не приходило, но он хотел, если Буссо возвратился или когда он возвратится, отправиться путешествовать, познакомиться со светом и окунуться в гущу событий с головой. О Буссо он теперь судил тоже иначе и, по всей вероятности, не так, как его остальные родственники. Хотя сам он до сих пор не сделался вассалом амура, все-таки он смотрел теперь по-другому на любовь Буссо к Сидонии.
О Саре он почти не думал, если же порой и вспоминал о ней, то как о несчастной девушке, заслужившей его сожаление и благодарность, даже дружеское участие с его стороны. Но видеть ее он вовсе не желал, хотя, если бы она явилась, он отлично бы принял ее и тотчас исполнил бы свое обещание.
-- Обдумал ли Леопольд все это еще в дороге, или нет, все равно, но таковы были его чувства.
Теперь, конечно, видя у своих ног Кремцов, он был, главным образом, занят мыслями о свидании и о том, какое радостное волнение вызовет его возвращение в кругу родных. Ночь была дивная. Снег покрывал белой пеленой землю и кровли домов Кремцова. Темное небо было усеяно звездами, а выплывшая из-за деревьев луна довершала таинственную прелесть зимнего ландшафта. Когда же, среди ночной тишины, раздался праздничный благовест, благородные трепетные чувства наполнили сердце Леопольда. "Счастлив я, -- подумал он, -- что могу возвратиться к своему очагу, между тем как сотни моих товарищей, вместе с добрым Харстенсом, спят в Венгрии непробудным сном, а бедная Сара вынуждена одиноко скитаться по белу свету".
Леопольд стал пристальнее смотреть на дорогу и вскоре увидел, к своему величайшему удовольствию, Николаса, идущего к нему скорыми шагами. Еще несколько минут -- и он очутился возле рыцаря.
-- Что, мать моя здорова?
-- Слава Богу, но они находятся в сильном беспокойствии по поводу вашей милости; брат ваш тоже еще не возвратился. Отец говорил мне, что матушка ваша изволит очень печалиться.
-- Так пойдем же скорее. Ведь меня никто не заметит Николас?
-- Будьте покойны, все устроено. Никто не будет знать о вашем приезде до той самой минуты, когда вы станете возле елки с вашей матушкой. Зебалд, обозный начальник будет ждать вас у реплинских ворот, потому что отец занят в господском доме. Около двенадцати часов приехал господин Гассо со своим семейством.
-- Со всем семейством? С невесткой и родителями жены?
-- Что вы, господин, помилуйте. С ним только супруга и его дети. Много времени пройдет прежде, чем кто-нибудь из семейства канцлера окажется в Кремцове.
-- Вот как! Отчего же это? Впрочем, сядем прежде на лошадей, ты еще успеешь рассказать о них. Торопиться нечего.
Они отвязали лошадей, сели и начали спокойно спускаться с высоты.
-- Что, нет ничего нового в Кремцове, кроме этого?
-- Итальянский монах, тот доктор, который женился на Лизе, умер. Она теперь со своей маленькой дочерью опять живет у родителей.
-- Ну, теперь ты можешь к ней посвататься, Николас.
-- Я? Как же думать мне об этом при моем жаловании...
-- Гм! Это еще вопрос, любишь ли ты ее по-прежнему. Ха-ха! Что же ты хотел рассказать о семействе Эйкштедтов?
-- Несчастье лишь увеличило их гордость. Барон Валентин и сыновья его очень учены, но в хозяйстве понятия не имеют. С имением их, Ротен-Клемпеновом, совсем плохо. А все-таки он не согласился на предложение вашей матушки отпустить ему его долг в шестнадцать тысяч гульденов, и в ответ на ее письмо велел ей передать через отца, что не в ее власти освободить его от долга, который он сам принял на себя. Но еще прежде, чем отец мой получил этот дерзкий ответ, он слышал, как барышня в сердцах сказала своему батюшке -- отец-то стоял в сенях, а дверь в ее комнаты была только притворена, -- но вы рассердитесь, я лучше не буду рассказывать!
-- Я рассержусь от того, что она говорит! Ты не в своем уме, Николас.
-- В сильном гневе она воскликнула, что не покажется вам на глаза прежде, нежели не будут заплачены деньги, за которые она была продана вам десять лет тому назад!
-- Вот как! Тщеславная дура! Если это от меня зависит, много воды утечет прежде, чем удастся ей увидеть меня. Однако прибавим шагу, чтобы нам поскорее доехать до дома!
Не прошло и четверти часа, как они уже остановились у ворот и Зебалд, обозный начальник, повел их тайно в квартиру смотрителя, где рыцарь немного приоделся. Нельзя сказать, чтобы герой наш горевал, узнав о бестактном поступке своей прежней любимой, но удар, нанесенный его самолюбию, был довольно силен, чтобы разорвать последние нити привязанности к Анне. Теперь он мог быть спокоен, что ни мать его, ни Гассо, ни Гертруда не возвратятся к своему прежнему плану относительно его брака, и с улыбкой пожал плечами, вспомнив напрасное опасение дочери канцлера. Леопольд закончил свой туалет в комнате смотрителя.
Старинный зал был убран по-прежнему. Люстра и канделябры были зажжены, посредине стоял громадный стол, уже накрытый. Вокруг обеденного стола, оставляя пространство для свободного прохода, стояли столы, накрытые скатертями; на них были расставлены восковые свечи и разложены подарки. Главные ворота были еще заперты, у садовой калитки стояла елка с ангелом, возле нее были поставлены ясли с младенцем, матерью и Иосифом Толстый весельчак Бартель вырезал их и ярко раскрасил чтобы доставить удовольствие детям Он же производил теперь, вместе с хозяйкою Кремцова, обход всего замка, прежде чем был дан знак ко входу.
-- Так хорошо. Бартель! Пусть зазвонят, и тогда впустите всех! Ах, нет, не всех! Двоих все-таки недостает!
В то время как она остановилась, опустив голову, Бартель поднялся по лестнице. В эту минуту дверь за елкой тихо отворилась, смотритель сошел в сад, держа в руке кожаный сверток, и остановился за елкой, развесистые и толстые сучья которой опускались так низко, что совершенно закрывали и его, и Леопольда, который, съежившись, стоял за ним. Госпожа Иоанна очень переменилась за этот год. Ее высокая фигура несколько сгорбилась, в ее темные волосы закралась седина, забота, грусть и горечь оставили свой отпечаток на ее лице.
Раздался колокол, возвещавший начало праздника. Бартель между тем отворил внутренние двери зала; вошли Гассо с Гертрудой и детьми, Бангус, священник и прислуга замка. Между тем, через главную дверь, которая уже была отворена, теснились в зал деревенские жители, тоже пришедшие полюбоваться разложенными подарками. Прислуга же сделала им знак не входить, и все они почтительно остановились в дверях.
-- Подойдите, детки, -- сказала нежно Иоанна. -- Сперва самые маленькие, и ведите себя тихо. Прежде чем думать о полученных подарках, выслушаем батюшку, который прочтет из Священного Писания, как родился наш Спаситель.
Между тем как его преподобие, отец Матфей, читал евангельское повествование о Рождестве Христовом, толстяк Бартель примкнул к детям Гассо и указывал им на ясли, на звезду и прочее, что он смастерил, по мере того, как священник в своем чтении упоминал об этих предметах. По окончании чтения каждого подвели к назначенным для него подаркам, начиная от внуков Иоанны и кончая самим Бартелем.
-- Где старик Юмниц? -- сказала Иоанна и посмотрела вокруг.
Названный выступил из-за елки, держа в правой руке шапку и пряча левую за спиной.
-- Я к вашим услугам, сударыня. Но прежде чем оказать мне свою обычную милость и доброту, позвольте мне сообщить вам радостную весть.
-- Радостную весть?
-- Из Венгрии!
-- От моих сыновей? -- вскричала она. -- От которого, Юмниц? Живы ли они?
-- Один-то жив, я знаю наверно! Юнкер Леопольд находится по дороге сюда и послал этот пакет вперед, чтобы любезная матушка имела также какую-нибудь радость на праздник. -- С этими словами передал он Иоанне красный кожаный сверток.
-- Разве не мог он принести его сам? Я бы тогда раньше увидела, а его присутствие для меня дороже всяких подарков.
-- Он не может быть далеко и послал Николаса вперед только для того, чтобы подарок его был здесь ко времени и общей радости.
-- Дети, Леопольд мой едет! Господи, я прославляю Тебя за великое Твое милосердие! -- воскликнула она, растроганная. -- Ты не хотел оставить меня совсем в горе! Посмотрим скорее, что-то он мне посылает, чтобы можно было мне при свидании поблагодарить его.
-- Это, осмелюсь я заметить, футляр для пергамента, -- сказал Бартель, -- он заключает, верно, какой-нибудь важный документ.
-- Документ? Разве мог он привезти документ из Венгрии?
-- Он ведь служил императору, любезная матушка, -- вмешался тут Гассо, -- Очень может быть, что он заслужил себе какую-нибудь милость.
-- Это очень на него похоже, -- заметил отец Матфей, -- вспомните-ка цепь Оранского.
-- Дайте нам вскрыть футляр! -- с этими словами Бартель взял в руки тяжелый сверток.
Оба священника расположились у обеденного стола и принялись распарывать кожаный покров. Все присутствующие теснились вокруг них. Когда кожаный чехол был снят, то глазам всех представился жестяной позолоченный ящик с большими кистями, перевязанный золотым шнурком.
-- Я сказал, что это грамота! -- вскричал Бартель. -- Грамота от императора! Помогите, отец Матфей, чтобы мне ее бережно вынуть. Поистине, никогда еще ослиная шкура не имела лучшего употребления!
В ящике лежал пергамент. Положив бережно на стол шнурок, Бартель развернул документ, исписанный красивым крупным шрифтом, с разными вычурными украшениями. Бывший монах торжественно выпрямился и звучным басом прочитал о том, что Леопольд и его потомство произведены в рыцари империи.
-- Леопольд -- рыцарь! -- произнесла в оцепенении Иоанна, подняв руки к небу. -- Боже великий, сын мой возвеличил свой род, счастливое дитя!
-- Твое дитя, дорогая матушка.
Леопольд стоял за нею. Она обернулась, еще не веря своим глазам. Переполненная чувствами, замерла она в его объятиях, и слезы счастья выступили у нее на глазах.
-- Слава рыцарю Леопольду, слава Веделям Померании! Радостные восклицания разнеслись по всему громадному залу.
-- Богу принадлежит слава, не мне, -- шепнул Леопольд счастливой матери.
-- Да, -- воскликнула она, -- он прав -- Богу принадлежит слава! Завтра вечером все бедные в Кремцове будут накормлены и получат по две марки на человека, кроме того, я жертвую две тысячи марок в кружку для бедных воинов, в честь счастливого события, которое семейство наше празднует в нынешнее Рождество.
Леопольд был потрясен, и пылкое сердце его заговорило:
-- Ты дала из богатого сокровища твоего сердца, позволь и мне, матушка, очистить свою совесть перед Богом и благослови мое намерение. Я не стоял бы теперь перед тобою, наслаждаясь созерцанием твоего любимого лица, и, вместо того, чтобы быть императорским рыцарем, лежал бы убитый, подобно тысячам других, которые в тот час переселились в вечность -- если бы не помогла мне рука слабой женщины, посланной Богом для моей защиты.
-- Рука женщины? -- воскликнул Гассо.
-- Да, бедной, несчастной женщины, следовавшей за полком. Она остановила меня в ту минуту, когда взлетела на воздух крепость и вместе с нею не один храбрый воин! Она указала мне, среди общего смятения и ужаса, дорогу на высоту, что дало мне возможность укрепить знамя, воодушевившее имперских солдат совершить новое, последнее нападение. В благодарность за это выдал я этой женщине, преследуемой испанке, которую зовут Сарой Иоханаан из Сарагоссы, охранную грамоту, в которой повелеваю, в случае, если она посетит владения моих предков, чтобы ее везде гостеприимно принимали из любви ко мне и обходились бы с ней хорошо. И я думаю, что никакой Ведель или близкий нашему дому человек не захочет бесчестить меня, поступая наперекор данному мною слову! Ты же, верный человек, не покидавший меня в тот трудный час, пока наконец обрушившиеся обломки стены не повалили тебя -- сын Николаса Юмница, товарищ мой, подойди сюда!
Николас подошел к нему с пылающим лицом.
-- С сегодняшнего дня ты владетель поместья Инагофь и всех земель, которые к нему причисляются, потому что тот, кто защищал императорское знамя, не может долее оставаться рабом! Приищи себе жену по сердцу и пользуйся в мире твоим имением.
-- Все это непременно будет исполнено! -- Сказала растроганная Иоанна. -- Завтра же Николас получит отпускную и дарственную запись, испанка же может прийти когда хочет, она всегда найдет у нас надежное убежище.
Старик-смотритель стоял, как окаменелый, между тем как Николас целовал руку рыцаря и своей госпожи, в бессвязных словах выражая свою благодарность. Потом он взял под руку отца, отвел его немного в сторону и, сказав ему несколько слов, побежал прочь. Он спешил навестить печальную Лизу и предложить ей свою руку и сердце. Оставшиеся же в зале поспешили кончить раздачу подарков, ибо были слишком взволнованы, чтобы долго останавливаться на этом занятии. Когда же Иоанна села за стол с детьми, внуками и прислугой, посадив Леопольда около себя по правую сторону, радостные крики возобновились, после чего гости разошлись, предоставив семью их собственному веселому настроению.
Леопольд был очень весел и занял всех своими рассказами, особенно же он полюбился Бартелю за то, что знал множество солдатских песен. Но если Леопольд представлялся матери чем-то вроде героя, мужественная красота которого должна была непременно покорить все сердца, и если в душе своей она невольно соединяла с этим другие надежды, Гассо из тех же самых наблюдений, вывел иное, весьма подозрительное заключение. Его поразило то, что рыцарь, говоря о Саре с необыкновенным жаром, в то же время был немногословен в своих рассказах о ней. Еще больше удивился Гассо, заметив, с каким оскорбительным равнодушием Леопольд относился к семейству канцлера Эйкштедт, всякий раз как упоминалось о нем в разговоре. В нем зашевелилось неопределенное подозрение, побудившее его убедиться, верно ли оно или нет.
-- Ты, Леопольд, вероятно, скоро поедешь в Штеттин, чтобы представиться тамошним господам в твоем новом достоинстве, показать им свою грамоту и приказать внести себя как свободного рыцаря в дворянские списки.
-- Ехать мне к Барниму? Из-за чего? Я о том и не думаю. Я рыцарь по воле императора и не нуждаюсь в подтверждении старого грешника.
-- Я такого же мнения, Гассо, -- сказала Иоанна.
-- Пусть так будет, хотя это и непорядок. Но старик скоро оставит правление, и тогда тебе, как и нам, надо будет присягнуть в верности новому повелителю и представить ему грамоту о пожаловании тебя в рыцари.
-- Когда придет время, я это сделаю, но до того еще долго, друг.
-- Кто знает. Я думаю, это будет раньше, чем ты себе воображаешь. Некоторые работают усердно, чтобы достигнуть этой цели. Тогда тесть мой сделается опять канцлером и при всем равнодушии тебе нельзя будет обойти его и его семейство.
-- Как ты странно говоришь! Если герцог пожелает оказать мне должный почет, ты думаешь, я стану обращать внимание на его канцлеров? Когда я буду присягать в верности его светлости, Эйкштедт, как чиновник, должен будет исполнять свои обязанности по отношению ко мне. Я же, встречаясь по необходимости с ним и его семейством, буду вежлив, и больше ничего. Впрочем еще сомнительно, буду ли я здесь ко времени присяги.
-- Как, ты хочешь опять уехать! -- воскликнула мать.
-- Не пугайся только, -- ответил Леопольд, улыбаясь. -- В настоящее время я остаюсь еще у тебя и не уеду, пока не возвратится Буссо. Но, когда брат возвратится из Венгрии, не в порядке ли вещей ему как старшему, оставаться у тебя, заниматься хозяйство жениться и продолжать наш род, между тем как я начав уже не дурно, буду продолжать гнаться за удачей и приобретать уважение?
-- Испанка, вероятно, скоро приедет? -- спросил вдруг Гассо.
-- Испанка?! Может быть, но я не думаю. Если же она и приедет, то ненадолго, странствование и война вошли уже слишком в ее привычки.
-- Что, она дворянка, Леопольд?
-- Дворянка ли она? Конечно -- да. Да притом из старинного рода, ведущего свое начало от самого Моисея!
-- Какие глупости! Ты смеешься надо мной. Я спрашиваю, из хорошей ли дворянской фамилии Испании?
-- Ты хочешь сказать, может быть, что в императорской армии находятся особы ее пола не дворянского происхождения?
Леопольд пристально посмотрел на брата, желая знать, слышал ли Гассо о беспорядках, производимых женщинами во время тогдашних войн.
Но простодушный Гассо не так понял своего меньшего, светски образованного брата.
-- Что, она молода?
Вопрос этот рассмешил Леопольда. Он ясно видел, куда Гассо метил.
-- Молода ли она? Лет девятнадцати или двадцати и чрезвычайно красива. Испанки славятся своей красотой.
Лицо Гассо приняло горькое, рассерженное выражение.
-- Тебе известно, где она теперь находится?
-- Что же тебе до этого, если бы даже я и знал, где она?
-- Ты ее любишь и она -- тебя? -- процедил Гассо сквозь зубы.
-- Это ты увидишь, когда она приедет.
-- Она сюда не приедет, потому что ждет тебя в другом месте!
-- Если ты это так хорошо знаешь, то я не могу ничего другого сказать, как только -- будет приятное свидание.
-- Я думаю! Одним словом, она твоя или невеста, или любовница! Я хочу это знать именем нашей чести.
-- Прошу тебя, любезный Гассо, не горячись только. Разве ты взял в аренду ведельскую честь? Но, поскольку любопытство не дает тебе покоя, скажу тебе, что для меня все-таки дороже та, которая из-за меня подвергалась величайшей опасности, чем другая, которая обошлась со мной, как с мальчишкой! Теперь же, дражайший, я еще не женюсь и ты можешь на этот счет быть совершенно спокоен. Выпьем-ка стакан вина. -- С этими словами Леопольд встал.
Первым делом Гассо и Гертруда, по приезде в Ротен-Клемпенов, поспешили сообщить свежую новость о пожаловании Леопольда в рыцари, равно как и историю Сары.
Рассказ их возбудил весьма различные ощущения у членов эйкштедтской семьи. Канцлера и его сыновей он раздражал, в матери он возбудил горечь и тайное беспокойство, Анну же заставил призадуматься.
Надо сказать, что эти пять лет очень изменили ее. Совсем молоденькая девочка успела за это время вырасти и превратилась в красивую, серьезную девушку. Последнему особенно способствовал тихий образ жизни, лишенный общественных развлечений, который семейство Эйкштедтов вело после своего удаления из Штеттина.
Анна убеждала себя, что Леопольд из-за нее в течение четырех лет следовал за Мансфельдом и затем из-за нее же, отправился вместе с Буссо в Венгрию. Отвергнутый ею товарищ детства пребывал в это время при дворах разных князей и заслужил себе много почестей. Известие о Саре и близких (как говорили) отношениях Леопольда к благородной, прекрасной испанке, хотя и нанесло удар ее самолюбию, но нисколько не ослабило ее участия к товарищу детства. Она начала теперь думать о нем еще чаще и нисколько не злилась на испанку. Напротив, ей, как и всем женщинам того времени, нравилась таинственность и романтичность, окружавшая Сару и она считала совершенно в порядке вещей, если Леопольд отправится в чужие земли отыскивать испанку, из благодарности женится на ней. Сама она была чрезвычайно любопытна, ей ужасно хотелось видеть молодую девушку, и в этом она сходилась с Гертрудой. Обе решили следить с величайшим вниманием за Леопольдом и за появлением Сары. Отец же и ее братья так благородно не думали, но разделяли подозрения Гассо.
Зима прошла в Кремцове очень тихо, наступила весна, но "прекрасная испанка" не приезжала. Веселость Леопольда не изменила ему, нежность же его к матери росла по мере того как увеличивалась ее печаль из-за отсутствия Буссо. Леопольд все еще надеялся, что брат возвратится, а когда появилась новая зелень, в нем вновь зашевелилось желание путешествовать и прежняя любовь к приключениям, которую сдерживала только сыновья привязанность. Он часто выражал свои желания, строил планы, говорил с оживлением о житейской суете и возбуждал этим в матери опасение, что долго его нельзя будет удержать в Кремцове. Этому очень много способствовало то, что Леопольд находился опять в переписке с графом Мансфельдом Он сообщил ему о своих похождениях в Венгрии и о своем повышении, взамен получил от него известие о борьбе, происходившей во Франции и Нидерландах за лютеранское учение и народную свободу.
В середине мая распространилась между жителями Блумберга молва, что какой-то оборванный, загорелый всадник проезжал в послеобеденное время через означенную местность и, сказав несколько слов смотрителю замка, помчался далее. После чего барин (Гассо) сел на лошадь и также уехал, между тем как барыня ходила бледная и заплаканная. Тот же посланец приехал к вечеру в Кремцов и остановился у смотрителя. Послали второпях за "рыцарем", и теперь только возвратился он в замок. Бледный, взволнованный вошел Леопольд в зал, где Иоанна, как всегда, сидела у окна за работой. То была грустная картина! На дворе солнце, молодая свежая зелень, пение птиц и шумные игры ребятишек в деревне, а тут обширный мрачный зал, похожий на громадную клетку, в которой находились Иоанна и Леопольд.
Он остановил ее работавшую руку.
-- Матушка, я должен тебе что-то сказать. Она подняла глаза и заметила его бледность.
-- Помоги мне, Боже, верно, дурная весть из Венгрии?!
-- Нечего делать, матушка, невозможно дольше скрывать: это от Буссо.
-- Он умер! -- закричала она и поднялась, окоченелая.
-- Он пал прошедшей осенью в битве с неверными при Сарае. Попрак был взят в плен и теперь только освобожден и воротился назад.
-- Умер! Буссо умер! О, мои предчувствия! Охотно дала бы я за него, за детей моих собственную жизнь и теперь все-таки должна остаться одна в старости! Ты, Леопольд, также меня оставишь, я это знаю. Тебя давно уже тянет уехать отсюда.
Леопольд удержал ее и нежно обнял.
-- Отныне, матушка, я хочу вознаградить тебя за твою любовь и брошу все свои прежние желания и стремления, чтобы принадлежать тебе одной! -- Он поднял руку для клятвы. -- Бог и дух отца да будут мне свидетели, пока жива ты, я от тебя не уйду! Ты умрешь в моих объятиях, эти руки устроят для тебя последнюю постель, моя любовь постарается усладить твою жизнь! Молю Бога, чтобы Он сохранил тебя надолго.
-- Да благословит тебя Бог за это! -- Тут сделалась с нею истерика. Испуганный Леопольд хотел позвать людей на помощь.
В эту минуту вошел Гассо, запыленный и растрепанный от быстрой езды.
-- Успокойся, дорогая матушка, -- начал упрашивать Леопольд, -- вот и Гассо пришел, у тебя ведь еще дети ты не одна! Мы все остались у тебя!
С трудом подняла бедная голову и посмотрела бессмысленно на Гассо.
Позвали людей, и Иоанну уложили в постель, затем послали нарочных за доктором в Штатгарт, к Борку и к дочерям Иоанны.
Лето и зима прошли очень печально. Гассо и Гертруда, дочери и зятья приезжали по очереди, чтобы ухаживать за Иоанной и рассеять ее мрачное настроение.
Эйкштедт написал Иоанне и Леопольду письмо, в котором просил: забыть прежние несогласия из-за старинной дружбы и родства. Далее он прибавлял, что жена его и дочь обнимут Иоанну с прежней любовью и хотят выразить ей это лично, как только им можно будет приехать в Блумберг. Это письмо возымело очень благотворное влияние, оно подняло упавший дух Иоанны, возбудив в ней новую надежду. Ответ ее был самый дружеский. Считая Сидонию виновницей смерти Буссо и ссоры с семейством Эйкштедтов, она надеялась теперь, что женитьба Леопольда на Анне уничтожит проклятие.
Бернд фон Бонин, муж Бенигны, отправляясь в Штеттин по своим делам, взялся передать фрейлине Сидонии письмо Леопольда, в котором последний сообщал ей о проклятии, брошенном ей Буссо перед своей кончиной. Но Ведели очень ошибались, думая, что известие это потрясет закостенелую совесть красноволосой красавицы.
Прочитав письмо Леопольда, она сказала смеясь:
-- Ну, по крайней мере, один из бесполезных сельских дворянчиков умер из-за меня как смелый воин, вам же, оставшимся глупцам из дорогой родни, уже, наверное, так не посчастливится!
Прошел траурный год, и весна со своим зеленым знаменем опять вступила в страну. Казалось, будто Иоанне все-таки суждено было совершенно выздороветь и увидеть с радостью осуществление мечты всей ее жизни.
Госпожа Эйкштедт приехала с Анной в Блумберг. Послали тотчас же в Кремцов известие о намерении обеих дам приехать туда дня через два, вместе с Гассо и Гертрудою, вероятно было, что гости останутся довольно долго. Иоанна с надеждой стала ждать гостей.
Был великолепнейший день, когда кавалькада отправилась из Блумберга в Кремцов.
Госпожа Эмма и дочери ее были очень нарядны, и кто видел Анну пять лет тому назад, должен был сознаться, что она так похорошела, что должна была обворожить всякого, кто на нее взглянет. Когда они достигли высоты, на которой стоял веттерский дуб, старый Бятко приветствовал их с кремцовской башни игрою на рожке, а в замке начали готовиться к торжественной встрече. Хотя Иоанна все еще была в трауре, но лицо ее сияло, и радостная надежда покрыла румянцем ее бледные щеки. Леопольд же в первый раз нарядился в блестящий рыцарский костюм, который очень шел к его благородному, свежему и веселому лицу, окаймленному красивой бородкой, придававшей ему вид еще более мужественный -- так, что немногие в Померании могли бы сравниться с ним.
Когда рог затрубил, отворили двери зала. Рыцарь сел на своего лучшего коня, голова, шея и грудь которого также были покрыты броней, между тем как на его спине красовался черный бархатный чепрак, на котором был вышит герб Веделей. И Леопольд поскакал навстречу гостям. Иоанна прошептала с сияющими глазами:
-- Милосердный Боже, дай, чтобы это удалось наконец!
Потом она села у окна, между тем как прислуга, со смотрителем во главе, была расставлена в зале в праздничных нарядах.
Леопольд выехал из реплинских ворот и видел, как гости его спускались с высоты. Несмотря на расстояние, которое их разделяло, он тотчас узнал Анну и чувствовал, что кровь бросилась ему в лицо.
"Ну, ну успокойся, друг мой! -- сказал он сам себе. -- Неужели рыцарь также получит отказ, как некогда получил молодой мальчик?"
С Анной фон Эйкштедт, неизвестно почему, случилось то же самое, как только она его завидела. Яркая краска покрыла лицо ее, и она ощутила нечто вроде испуга. Неужели это был глупенький Леопольд прежних времен? Как он переменился! Какая благородная осанка и как он похорошел! Она не в состоянии была победить свое смущение, когда он к ней подъехал.
-- Добро пожаловать в Кремцов! -- воскликнул весело рыцарь. -- От имени матушки приветствую вас, госпожа канцлерша. -- С этими словами подъехал он к ней и поцеловал руку, которую она ему протянула. -- Здравствуйте, Гассо, Гертруда, а вы, барышня, -- прибавил он с улыбкою, -- позвольте мне уверить вас в моем истинном почтении, -- говоря это, он ловко повернул лошадь, так что очутился возле Анны.
"Черт возьми, -- подумал он, -- она прелестна! Берегись, дружище, глаза у нее бедовые".
В своем замешательстве Анна едва могла произнести несколько вежливых фраз в ответ на его любезное обращение, это смущение доказало Леопольду, что он произвел на нее впечатление и он поклялся, что если Амур судил ему испытать вновь мучения любви, он уже ни за что не хочет быть побежденным.
-- Должен предупредить вас, любезные мои гости, что вы, хотя найдете в Кремцове прежнюю дружбу, но увидите также большие перемены.
-- Моя дорогая Иоанна все еще не совсем здорова! -- заметила жена канцлера.
-- Я желал бы, чтобы она была совсем здорова. Однако постигшее ее в прошлом году горе было слишком тяжелое, к тому же так как матушка живет одна со мною и уже не окружена, как прежде, молодою веселою толпою, то она чувствует себя очень одиноко.
-- Гассо рассказал нам, -- прошептала Анна, -- что вы из любви к ней отказались от военных радостей?
-- Это было моей обязанностью и думаю, что я не совсем дурной сын. Однако сегодня, дорогие мои гости, матушка выглядит моложе десятью ходами и так весела, что должен желать, чтобы вы остались в Кремцове как можно дольше. Постараюсь из благодарности быть любезным, что мне не очень трудно будет с вами, барышня, если только вы будете так добры и не отвернетесь от любезного человека, намерения которого честны, хотя и у него есть свои недостатки.
Говоря это, он протянул Анне руку, будто предлагая ей примирение.
Она улыбнулась и робко положила свою маленькую ручку в его руку, покрытую железной перчаткой.
-- Будьте уверены, господин рыцарь, что я приму от вас все так же искренне, как вы это мне предлагаете!
-- Замечательно. И поскольку трудности первого приветствия остались за спиной, возвратимся сейчас же к нашему прежнему тону, который наш милый Кремцов уже так давно не слышал.
-- Это мы непременно сделаем, -- сказал Гассо, -- и я благодарю тебя, Леопольд, что ты сумел сейчас же найти его.
-- А, вы, кажется, знаете толк в тонах, -- заметила, улыбаясь, канцлерша. -- Вы, говорят, отличный певец.
-- Неплохой, не стану скромничать. Когда я служил под начальством графа Фольрада, я певал иногда, также в Венгрии при звоне стаканов, когда главное дело не в искусстве, а в веселости. Со времени же моего приезда сюда, само собой разумеется, я бросил песни.
-- Это понятно, -- заметила Анна, становясь все доверчивее. -- Но если, как вы говорите, мы своим присутствием принесли радость в ваш дом, то не будет ли это достаточною причиной, чтобы заставить вас спеть?
-- Для этого довольно будет одного вашего желания, барышня, но я должен вам сказать, что не делаю ничего даром.
-- Как мне понимать это? -- спросила она с легким трепетом и запинаясь.
-- Ну что же, вы должны будете из благодарности, сказать мне, нравится ли вам или нет моя песнь. Вам, конечно, приходилось слышать лучших певцов и лучшие стихи, чем те, которыми восхищаются на войне, и потому вы должны быть снисходительны. Главное дело ведь в содержании, если же оно вам не нравится, вы мне скажите, равно как и причину.
-- Я также обращаю основное внимание на содержание. Но, господин рыцарь, не рассердитесь, если я буду слишком откровенна?
-- Как можно сердиться на это! Но может случиться, что мы не сойдемся во мнениях и тогда мы дружески поспорим немножко, это будет еще веселее, не так ли?
Все громко засмеялись и поскакали вдоль деревни к порталу замка.
Леопольд первый соскочил с коня и помог слезть канцлерше, которая тотчас обняла Иоанну и долго держала в объятиях.
-- Ты, Гассо, -- сказал Леопольд, -- прислуживай своей жене, я же воспользуюсь тем, что у меня нет жены, и буду кавалером этой дамы. Вы позволите?
Анна прошептала "да!", и глаза ее сияли радостью и счастьем.
Он взял ее за талию, в то время как она ухватилась за его шею, и, поставив на землю, поцеловал ей руку.
-- Еще раз милости просим, -- сказал он.
Они вошли в дом, и скоро воцарилось между ними такое радушие и такая веселость, как будто никогда ничто не нарушало их взаимного согласия. Последовали счастливейшие дни.
Каждый держался совершенно просто, без всякого предубеждения, и потому между ними не было никаких недоразумений. Прежний, так долго длившийся и, как они теперь осознавали, глупый разлад Иоанна и Эмма старались загладить удвоенной нежностью, и хотя обе имели свои намерения насчет Леопольда и Анны, но ни одна не высказывала их, боясь лишить непосредственности начинавшееся сближение.
Да, в самом деле, казалось, что Амур вбил себе в голову соединить неразрывными узами Леопольда и Анну, несмотря на все неприятности, происшедшие по их собственной вине, и на твердое намерение Леопольда охранять свое сердце. Непринужденность, которую молодые люди проявляли по отношению друг к другу, чтобы не омрачить возобновившуюся дружбу родителей, равно как и приятные качества, открытые ими друг в друге при свидании -- все это составляло сеть, в которую оба незаметно, но тем вернее запутывались. Во время бесед они обо всем успели переговорить. Леопольд рассказывал Анне о жизни при разных дворах, где он провел некоторое время с графом Фольрадом, о венгерской войне. Сара также сделалась предметом разговора и даже по инициативе самого рыцаря. Конечно, умолчал он о том, что считал неудобным рассказывать, но о Саре говорил с глубоким уважением.
-- Я не могу сообщить об этой странной женщине никаких подробностей, особенно же в таком веселом кругу. Но если я как христианин и рыцарь скажу вам, что нет на свете женского существа несчастнее этой Сары, которой Бог определил постоянно скитаться среди величайших опасностей, не находя нигде спокойствия, и если я прибавлю, что женщина эта заслужила благодарность нашего дома, спасши меня от смерти, надеюсь, что вы мне поверите. -- Леопольд произнес это так спокойно и с таким чувством, что тронутая Анна протянула ему руку и сказала:
-- Вы поступили как благородный человек! Уверяю вас, ваши друзья могут лишь одобрить молчание, которое, я это чувствую, лучшее доказательство признательности к вашей спасительнице.
-- Это правда, дорогая барышня! -- воскликнул Леопольд.
-- Невелико дело отвести уголок, где ей можно будет спокойно доживать свой век, когда она состарится и не в силах будет более странствовать, но уважить ее горе, ее печальную судьбу -- вот что важней всего! В противном случае нам пришлось бы судить о вещах, знать которые должен один только Бог.
Гуляли, ездили верхом, охотились, пели, болтали -- и время проходило незаметно. Часто Леопольд и Анна оставались одни, даже в известной нам беседке, но никогда ни смущение, ни глупое воспоминание не становились между ними.
Таким образом, прошли три недели со дня приезда гостей, вокруг замка все было в полном цвету и манил чистый воздух.
Гассо и Гертруда поехали три дня тому назад в Блумберг посмотреть, что там делалось. Сегодня или завтра ждали их обратно в Кремцов. Эмма и Иоанна попеременно хозяйничали или сидели в комнате. Они были неутомимы в разговорах и пересматривании всякой всячины. Вещи, остававшиеся годами без всякого внимания, вытаскивались теперь и делались предметом разговора. Леопольд и Анна, предоставленные самим себе, нашли наконец, что воздух в зале слишком душен.
-- Выйдемте-ка немного в сад.
-- Хорошо, господин Леопольд. -- Она опустила глаза и пошла вперед.
В груди Леопольда бушевали вновь проснувшиеся чувства, прежнее юношеское пламя возгорелось опять, но уже не безумно и дико, а ясно и сознательно.
Тяжело дыша, обошла Анна сад в сопровождении Леопольда.
Какое-то время смотрел он на нее, не говоря ни слова, она же в смущении и краснея, отвечала на его взгляды. Видно было, как грудь ее подымалась и опускалась от стесненного дыхания.
-- Барышня, -- начал он, -- нет, я бы хотел смотреть на вас как на дорогую подругу и называть вас просто -- Анной. Вы позволите мне?
Анна кивнула головой и они пожали друг другу руки. Он повёл ее в старую, знакомую беседку, и она этому не противилась.
-- Я бы хотел спросить вас, милая Анна, как друг спрашивает друга. Если бы я только знал, с чего мне начать! Если я хочу быть правдивым, то должен сознаться, что во мне горит желание отправиться в дальние края. Какое счастье объезжать чужие земли, знакомиться с другими людьми и видеть, как в каждой земле живут по собственным законам, а между тем всем посылает успех и всеми управляет Бог!
-- Я себе все это хорошо представляю, но если вы, Леопольд, уедете... -- Она запнулась и потом продолжала: -- Бедная ваша мать, которой вы поклялись, что останетесь.
-- Не сомневайтесь, я сдержу свое обещание. Но если я остаюсь, то только из сыновней любви, а не по собственной свободной воле. Честолюбие, стремление к знаниям и беспокойная кровь -- вот что подстрекает меня взвиться и улететь, подобно птице. Скажите, не грустно ли для молодого человека терять свои лучшие годы, сидя на печи, между тем как вокруг него все: друзья, покровители, великие люди, подобные Оранскому и Ланге, -- живут полной и яркой жизнью, в борьбе с вековыми проблемами!
-- Я чувствую, что вы правы, Леопольд, и сочувствую вам от всего сердца, но я же как ваш друг, считаю, что вам не следует уезжать отсюда!
-- Даже тогда, когда не будет моей доброй матери?
-- Даже тогда, Леопольд.
-- Так мне придется сидеть одиноким, с одной только прислугой, в старом, мрачном зале -- преждевременный старец -- и все из-за чего? Из-за кого? Скажи мне, Анна, ради чего мне идти на это?
-- Ради меня! О, Леопольд, вам нельзя никогда больше уезжать!
-- Ради тебя?! -- он ее нежно обнял.
Уже ее прелестный ротик приблизился к его губам, глаза уже сияли блаженством, как вдруг она с испугом отпрянула.
-- Кто-то идет! -- вскричала она.
Леопольд возвратился на землю из маленького эдема любви. Возле беседки стоял Николас Юмниц, весь запыленный.
-- Что тебе надо? Что заставило тебя приехать из Инагофа? -- спросил Леопольд, разозлившись.
Николас приложил палец к губам, указав глазами на беседку, потом он направился к маленькой двери, ведущей в зал замка. Леопольд последовал за ним.
-- Что такое? -- шепнул он ему.
-- Она тут, Десдихада! -- прошептал слуга. -- Она приехала прошлой ночью.
-- Черт ее побери! -- вскричал Леопольд, побледнев. Секунду же спустя его бросило в жар. -- Она должна уехать непременно! -- пробормотал он. -- Пусть будут готовы свежие лошади! Все от этого зависит! Я откроюсь матери!
Он возвратился в беседку, едва держась на ногах. В ней все еще сидела Анна и улыбалась сквозь слезы.
-- Анна, милая Анна!
-- Что с тобою? Боже мой, Леопольд, на кого ты похож?
-- Я должен сейчас уйти. Меня отзывает дело, непредвиденное известие! О, Анна, не позволь сбить себя с толку! Иди к своей матери! Как только мне можно будет, я возвращусь и тогда ты все узнаешь!
-- Что же должна я узнать, Леопольд, чего бы уж не знала?
-- То, что прилично знать лишь моей матери и будущей жене!
Сказав это, он прижал к сердцу удивленную Анну и бросился вон из беседки. Леопольд отправился отыскивать мать и нашел ее вместе с канцлершею в кабинете отца.
-- Многоуважаемая госпожа канцлерша, -- сказал он, расстроенный, -- мне крайне нужно поговорить с матерью. Будьте столь милостивы пойти к Анне, она, я думаю, также захочет открыть вам свое сердце.
-- Если оно переполнено радостью, господин рыцарь, тогда я благословлю Бога.
Когда дверь за канцлершею затворилась, Иоанна воскликнула:
-- Скажи мне, сын мой, что означает твое испуганное лицо?
-- Оно означает, что несчастье готово на меня обрушиться, если ты мне не поможешь, Мы с Анной сидели в беседке, сердца наши встретились, уста ее уже открылись, чтобы произнести желанное "да". В это самое мгновение является Николас из Инагофа и объявляет -- о мое злополучие! -- что Сара приехала!
-- Боже милосердный! Если ее кто видел, возобновятся прежние толки? Надо, чтобы она уехала!
-- Сказать ей, чтобы она удалилась? Нет, я не могу, не смею это делать. То была бы плохая благодарность за ее услугу при Дотисе. Нет, надо скрывать ее, скрывать с величайшим старанием.
-- Зачем? Лучше приведи ее сюда. Пусть женщина эта увидит твою невесту!
-- Ни за что. Тогда потеряю все. О, матушка, Сара ведь молода и красива! Кто знает о ней, что я знаю, подумает, что она моя любовница!
-- Молода? Красива? Леопольд! Ради покойного Буссо, умоляю тебя, скажи мне, твоя ли она любовница?
-- Боже мой! Собственная мать думает это! Неудивительно, если посторонние подумают то же. Душою Буссо клянусь я, рука моя не прикасалась к этой женщине! Если я тебе вторично скажу, что ее преследует страшная судьба и тайну ее, кроме меня, ты одна только можешь знать, тогда поймешь ты, что она должна быть скрыта от всех взоров и должна превратиться в старую, черную женщину, каковою была она, когда я с ней познакомился. Когда я тебе скажу, кто она, тогда ты поймешь, что она возбуждает во мне лишь сожаление, поймешь также, что открыть тайну ее -- значит предать смерти на костре ту, которая спасла мне жизнь! Помоги мне и ей, приди на помощь моей любви, которой грозит конец теперь, в то самое время, когда она должна увенчаться успехом! Я хочу, чтобы ты увиделась с Сарой и услышала от нее самой ее историю. Тогда ты будешь в состоянии судить о ней и скажешь мне, поступил ли я хорошо или нет.
Иоанна побледнела. Однако в эту решительную минуту она не потеряла своего хладнокровия и энергии.
-- Я поверила бы тебе, Леопольд, будь она кем угодно. Ты был бы виновнее Буссо и совершенно негодным человеком, если б обманывал меня, потому что твое бесчестье меня бы убило. Я сделаю все возможное, не хочу, чтобы счастье твое погибло из-за клятвы, данной этой женщине!
-- Да наградит тебя Бог за это! У тебя не будет случая обвинить меня перед Богом в чем бы то ни было! -- Он выбежал во двор, вскочил на лошадь, приказал Николасу взять у смотрителя ключи Шниттерсгофа и помчался вперед через реплинские ворота. Через несколько минут молодой Юмниц догнал его. Он сообщил Леопольду, что вчера вечером еще до солнечного захода и до возвращения его людей с работы, Сара приехала в Инагоф на своем Гарапоне, в обычном костюме Десдихады, и что он поместил ее без шума в доме, распорядившись так, чтобы никто не мог ее видеть. Несколько успокоенный Леопольд поехал с ним дальше.
Но судьба решила, что поездка его не останется незамеченной. За Реплином кремцовская дорога разветвляется на две части: восточная ведет вдоль большой Ины в Инагоф, западная -- в Блумберг. Проехали деревню; случай заставил их встретиться с Гассо и Гертрудой, которые в сопровождении двух слуг верхом возвращались из Блумберга в Кремцов.
-- Куда это, Леопольд? -- закричал ему старший брат. -- Ты мчишься, как будто горит где-нибудь.
-- Дела! Не задерживай меня! -- ответил тот. -- Я приеду домой, как только это будет возможно! -- Он промчался мимо, и Николас за ним.
Гассо пристально посмотрел ему вослед, потом взглянул на Гертруду.
-- Что за обращение! Какая дикость и какой ужас были написаны на его лице! Тут что-то случилось!
-- В Кремцове, ты думаешь, он объяснился, наконец, с Анной и она ему опять отказала?
-- Если бы это было так, тогда бы мы встретили Анну с твоей матерью, а не Леопольда. Он выглядел как олицетворенная нечистая совесть, гонимая нечистым духом.
-- Как ты думаешь, что случилось?
-- Я не скажу тебе, что думаю, не буду подливать масла в огонь. Если что-нибудь случилось в Инагофе, то я тайным образом постараюсь разведать об этом. Но пока я не узнал, в чем дело, мы должны делать вид, будто ничего дурного не подозреваем. Гартман! -- Один из слуг приблизился, и хозяин Блумберга отъехал с ним немного в сторону.
-- Гартман, ты парень сметливый и надежный. Поезжай вслед за рыцарем, только так, чтобы он тебя не заметил. В Инагофе, должно быть, случилось что-то особенное, высмотри хорошенько, что это такое и принеси мне известие. Я вполне на тебя полагаюсь!
-- Вы узнаете, хозяин, все, как будто сами там были. -- Гартман удалился поспешно, и так как он был именно тот человек, который способен исполнить ловко тайное поручение, шпионство его имело лучший успех, нежели то было желательно для душевного спокойствия обитателей Кремцова.
Инагоф была большая мыза с хлевами, амбарами и жилым домом, маленькое оборонительное место, защищавшее как неймаркскую и польскую границу, так и судоходную Ину. Здесь наблюдали также за платежом денег за провоз, устроенный на верхнем течении реки. Вследствие этого Инагоф был окружен стеной, находившейся, правда, в плачевном состоянии, и снабжен толстой, четырехугольной сторожевой башней, имевшей внутреннее сообщение с жилым домом, который к ней прислонялся.
В эту башню, в верхнем этаже которой находились две большие светлые комнаты, поместили Сару прошедшею ночью и снабдили ее всеми удобствами, которые могли только сыскать супруги Юмниц в такое короткое время.
Утром перед своим отправлением в Кремцов, чтобы возвестить хозяину прибытие испанки, Николас еще раз наказал своей Лизе отправить земледельцев на этот день подальше на работу, чтобы никто из них не увидел Сары и не мог что-либо насплетничать. Сару он также убедительно просил не выходить из башни до приезда рыцаря.
Все это было исполнено и разоблачение стало бы невозможным, если бы не простодушие Сары и искусное шпионство Гартмана.
После многолетних странствий, среди ужасов войны, иметь, наконец, возможность жить до конца своих дней, под кровлею ее покровителя и друга, которого она любила так, как только может любить женщина, в жилах которой текла пылкая, южная кровь -- представлялось Саре таким великим, невыразимым счастьем, что она не в состоянии была совладать с радостными чувствами, наполнявшими ее сердце. Заботясь об интересах Леопольда и об исполнении его желаний, она весь день оставалась в своей комнате. Но в своем блаженстве она не могла удержаться, чтобы не сбросить с себя отвратительную маску, которую нужда и опасность принудили ее носить, и не нарядиться в честь любимого господина так же богато, как некогда в доме Эбенезера.
Завидев рыцаря, спускавшегося с высоты в сопровождении Юмница, она поспешно растворила окно и, заставив развеваться на воздухе кашемировую шаль, служившую ей вместо пояса, закричала в пылком восторге:
-- Леопольд! Господин мой! Любимый господин и друг, радость моих очей, приветствую вас! -- Увидев в окне Сару так чудесно измененную и освещенную солнцем, которое отражалось тысячами лучей в ее драгоценных ожерельях, Леопольд страшно испугался. Вид этот смутил его еще больше.
-- Черт возьми! Что это за глупость такая! -- шепнул он Николасу. -- Поспешим к ней, она должна снять этот пестрый языческий наряд и в эту же ночь уехать, а то я потеряю с ней и честь и любовь свою.
-- Кроме моей жены, никто не мог ее видеть, господин!
Они поспешно въехали в отворенные ворота, которые Лиза тотчас же за ними затворила.
Но Сару все-таки кое-кто видел -- то был Гартман. Благодаря его умному расчету и хорошей лошади, ему удалось достигнуть высоты почти одновременно с Леопольдом и Юмницем. Тут он свернул с большой дороги и, зная отлично местность, пробился через лесную чащу до противоположного края высоты, там, где она спускалась к Инагофу и где молодой лес доходил почти до самых его стен. Хотя он мог и не разглядеть Сару хорошенько, однако он заметил, что она молода и красива, иностранный же костюм и блестящие каменья магически на него подействовали.
В эту минуту Леопольд и Юмниц въехали в ворота; красавица отошла от окна.
-- Ага, -- засмеялся Гартман, -- теперь мы знаем, по крайней мере, какой у рыцаря вкус. -- Он поспешил выбраться из леса и как только выехал на большую дорогу, помчался в Кремцов с быстротою гонца, имеющего в кармане важные известия.
Сара приняла Леопольда пылко, со всей горячностью своей натуры, поддавшись в первые минуты своим чувствам, что было вполне естественно, но, в то же время безумно, ибо чувства эти не были обоюдны. В своей беспредельной радости рассказала она Леопольду, что Турецкая война кончилась, падишах заключил с императором мир и она, как знающая язык и обычаи Востока, была употреблена для переговоров, которые так были удачны, что султан подарил ей двадцать тысяч пиастров, а Максимиллиан II выдал императорскую льготную грамоту. Итак, теперь она уважаемая женщина, с честно приобретенными деньгами, и не должна более краснеть за себя. В заключение Сара сказала, что приехала теперь, чтобы жить и умереть под покровительством своего единственного друга.
Леопольд выслушал эти излияния спокойно и с участием, уверил ее в своей неизменной дружбе и заботливости о ней, но в то же время не скрыл, что она приехала для него крайне не ко времени, рассказал ей также, как сильно пострадала из-за нее его репутация в эти два года и в конце прибавил, что его любви и чести грозит величайшая опасность, если узнают о ее приезде и увидят ее такой молодой и красивой, какова она в действительности.
Сара была вне себя. Вся в слезах, стала она просить у него прощения, уверяя, что охотно соглашается оставаться навсегда старой и некрасивой и уехать далеко отсюда, где появление ее неспособно омрачить счастье ее друга.
Но последнее Леопольд не хотел позволить и требовал, чтобы она оставалась в его владениях. Он говорил, что всегда помнит о своих обязательствах в отношении нее и потому он полон благодарности к своей спасительнице, о приезде которой уже и мать его знает. Он просил ее только об одном, чтобы она отныне навсегда превратилась в старую Десдихаду и с наступлением ночи последовала за ним в одно место, где невозможно будет открыть, если только она там останется.
Сара была на все согласна. Она тотчас же изменила свою наружность, между тем как Леопольд и Николас занялись необходимыми приготовлениями. Вечером, еще до возвращения с поля работников и работниц, они отвели своих лошадей и Гарапона Сары в ближайший лесок, дав Гартману повод к очередной сплетне, -- когда же раздался вечерний звон, отправились туда же в лес Леопольд, Сара и Николас. Здесь оставались они до наступления ночи.
Когда совсем стемнело и они почувствовали себя в безопасности, они вышли из лесу и, минуя Реплин и Блумберг, взяли немного в сторону и поехали по дороге, ведущей на юг между поместьями. Так достигли они болотистой "гнилой" Ины. Следуя по течению этой реки, они обогнули Кремцов с южной стороны и свернули, наконец, на большую дорогу, ведущую на север в Штатгарт. Немного в стороне от этой дороги, на расстоянии пятнадцати минут от Кремцова, лежала одинокая деревня, Шниттерсгоф, принадлежавшая к усадьбе, единственный житель которой, слепой старик, недавно умер. Владение это состояло из фруктового сада, посередине которого стоял небольшой сельский домик, снабженный конюшней и окруженный толстой стеной, в которой была вделана крепкая дверь.
Сюда прибыла на рассвете Сара со своими спутниками. Когда они вошли в сад и накрепко заперли за собой дверь, Леопольд провел Сару (между тем как Юмниц возился с лошадьми) по всему дому, показывая ей все -- от сеней до кухни, и, наконец, поднялся с ней наверх и ввел ее в маленькую, но чрезвычайно милую комнату, находившуюся под чердаком. Ее освещало слуховое окно.
Леопольд подошел к окну и, указав Саре в одном направлении, сказал:
-- Там Кремцов, дом моих отцов, где меня ожидает теперь счастье или величайшее горе. Итак, живя здесь, вы всегда будете рядом со мной. Через каждые три дня Николас или его отец будут приносить вам все необходимое. Что, вам здесь нравится?
Она схватила его за руку.
-- Мне здесь, -- сказал она, -- так же хорошо, как моим праотцам в земле Гозен.
-- Так пусть же будет это местечко вашим Гозеном.
-- Да сопровождает вас благословение Сары и да охраняет оно, подобно доброму духу, ваш союз. Молю Бога, чтоб истекший день и приезд мой не причинил вам неприятностей.
-- Я не боюсь больше, чтобы мое отсутствие мне повредило или приезд ваш был открыт. Но если меня и ждут новые испытания судьбы, успокойся, девушка, ты в том не виновата! Прощай!
Леопольд и Юмниц оставили Шниттерсгоф, и Сара заперла за ними дверь. Рыцарь почувствовал себя несколько спокойнее и с облегченным сердцем приближался к Кремцову, откуда раздавался утренний звон. Был девятый час, как раз время, когда все собирались в зале для завтрака. Леопольд горел нетерпением возобновить свое сватовство, так неожиданно прерванное.
Между тем положение дел в Кремцове страшно изменилось. Внезапное исчезновение рыцаря и его заметное смущение должны были, разумеется, произвести неприятное впечатление на Анну и ее мать и возбудить в них беспокойство.
Иоанна старалась всеми силами рассеять их опасения, убеждая, что Леопольда отозвало, без сомнения, важное дело и что он, по возвращении, объяснит все ко всеобщему удовольствию. Но она не имела никакого успеха, канцлерша продолжала держать себя с холодной сдержанностью. Приезд Гассо и Гертруды нисколько не изменил всеобщую натянутость. Иоанной фон Ведель овладело заметное беспокойство, когда она узнала, что Гассо послал за Леопольдом слугу. Она предчувствовала неотвратимую беду. Таким образом прошел день.
Вечером другой слуга вызвал Гассо под вымышленным предлогом в конюшню. Тут ждал его возвратившийся Гартман и передал ему свои открытия с величайшим усердием, достойным похвалы.
Уважение к своему имени, к старушке матери и к чувствам Анны и госпожи фон Эйкштедт побудило Гассо сдерживать себя. Он приказал Гартману молчать и позаботиться о том, чтобы на рассвете лошади были готовы к отъезду. Потом возвратился в зал, как ни в чем не бывало и, только оставшись наедине с Гертрудой, он дал полную волю своему негодованию, рассказав ей о случившемся.
Гертруда была вне себя. Поступок Леопольда представлялся обоим супругам изысканным злодейством его столь же безнравственного, как и коварного сердца. Нечего было делать, надо было исполнять трудную обязанность: Гертруда отправилась к Анне и ее матери и рассказала несчастной девушке, что она обманута. Что почувствовали четверо собравшихся? Сказанные слова и пролитые слезы -- ночь все покрыла своим темным покровом. В эти часы глубокой горести несчастных поддержали только негодование и чувство оскорбления, что и побудило их к решению, которое вполне оправдывалось их положением. На другой день в пятом часу Гассо, Гертруда, Анна и канцлерша уехали из Кремцова, оставив только два письма: одно Иоанне, другое -- Леопольду.
Грустные предчувствия Иоанны оправдались, когда она, проснувшись утром, узнала, что ее гости уехали, не простившись даже с нею. В своем письме канцлерша объявляла ей сухо и гордо следующее: "При таком отношении господина рыцаря, вашего сына, предпочла я, без дальних околичностей, оставить ваш дом с зятем и дочерьми и отказаться от всякого знакомства с вами на будущее. Крайне сожалею, что вследствие заблуждения, согласилась недавно на возобновление этого знакомства. Эмма фон Эйкштедт".
Когда Леопольд с Николасом приближался к замку, около башни встретил его смотритель и сказал:
-- Господа уехали рано утром, не простившись с барыней. Вот вам письмо от господина Гассо.
Леопольд побледнел как полотно. С опущенной головой и неподвижным взглядом вошел он в зал, к матери.
Взглянув на него, Иоанна сказала:
-- Так ты уже все знаешь?
-- О! Да! Я хочу только прочесть, что Гассо мне сообщает.
Он развернул бумагу.
"Леопольд! О своей свояченице Анне не скажу тебе ни слова. Ты недостоин, чтобы произносить ее непорочное имя! С тобой же я должен объясниться насчет чести имени, носимого, к несчастью, нами обоими и которое ты запятнал, с большим хладнокровием и низостью, чем некогда Буссо. Ожидаю тебя сегодня или завтра вечером, от шести до девяти часов у веттерского дуба. Если же ты не придешь, то это будет доказательством, что ты не только бесчестный человек, но еще и трус.
Гассо".
Леопольд только засмеялся, потом вскочил с места, в порыве негодования.
-- Клянусь спасением моей грешной души, это превосходит всякий разум и всякую справедливость! Вот, матушка, возьми, прочти эту милую записку! После того как они, не выслушав меня даже, убежали, как дураки на основании одного пустого подозрения и низкой клеветы, господин брат дерзает еще требовать от меня отчета, как от мальчишки!
-- Он отправил вслед за тобой Гартмана. Сам он рассказал мне это, когда приехал.
-- Надсмотрщика и шпиона послал мне вслед! Нечего сказать, это весьма прилично сыну моего отца разбить счастье младшего брата, очернить его честь, погрузить в горе тебя, и все -- на основании свидетельства низкого раба! Мне бы стыдно было употребить для своего оправдания те же средства, которые он пустил в ход, чтобы обвинить меня. И потому я не сошлюсь на свидетельство Николаса Юмница. Но пусть он приведет к тебе испанку и она тебе все расскажет, как будто бы сам высший судия требовал у нее отчета.
Иоанна встала.
-- Леопольд, я не отвечу тебе ни слова, пока не увижусь с Сарой, тогда же я уже буду знать, как поступить. Приведи ее вечером, Николас, я уж устрою, чтобы мы могли быть одни. Если же Анна в состоянии так легко от тебя отказаться, то лучше умри неженатым, чем приковать себя к такой равнодушной, бесчувственной особе! Ты пойдешь на свидание с Гассо?
-- Непременно!
-- Если так, то я требую от тебя только одного -- не поднимай руки на брата, пусть гордость будет твоим единственным оружием!
-- Насчет этого будь покойна. Я у веттерского дуба буду ждать, чтобы ты обняла меня, признав меня правым.
-- Пусть будет так, дитя мое! День прошел мрачно.
В условленный час Леопольд выезжал из реплинских ворот.
Он поднялся на высоту, где Гассо стоял уже у веттерского дуба, который, освещенный последними лучами заходящего солнца, стоял как привидение и, казалось, был свидетелем предстоящего разговора.
Почти в одно и то же время вошел Николас Юмниц через штатгартские ворота, в сопровождении женщины, закутанной в старый платок. То была Сара.
-- Я тут! -- с этими словами Леопольд остановился перед Гассо. -- Что хочешь ты от меня?
-- Господин рыцарь, -- отвечал тот с горькой иронией, -- очень жалею, что вынужден беспокоить вас еще после вчерашнего геройского поступка, но так как мы дети одного отца и носим оба одно имя, то нам надо будет по этому поводу поговорить немного друг с другом.
-- Таким тоном, Гассо, может говорить только тот, кто желает мечом покончить разговор. Я же этого не хочу! -- Он вынул из ножен свой меч и вонзил его в веттерский дуб.
-- Вот так, будь тут!! Если же ты пришел сюда не только с намерением лишиться брата, но и с желанием продать свою душу сатане, тогда ударь меня! Место здесь приспособлено к этому как нельзя лучше, к тому же ты можешь быть уверенным, что бедная моя мать тогда навсегда успокоится, а ты сделаешься владельцем Кремцова!
Гассо пробормотал проклятие, потом он также вонзил свое оружие в ствол.
-- Поскольку ты так удивительно спокоен, то, без сомнения, ответишь с тем же душевным спокойствием и на мой вопрос.
-- В этом можешь быть уверен!
-- Можно ли полюбопытствовать, какое спешное дело требовало твоего присутствия в Инагофе?
-- Ты счел вполне приличным, достойным и братским поступком решить этот вопрос при помощи твоего конюха, поэтому ответ мой оказывается лишним.
-- Очень хорошо. Итак, чтобы быть кратким, она приехала! Прекрасная испанка с черным глазами и блестящими драгоценными камнями?
-- Что же? Раз такой благородный свидетель, как господин Гартман, блумбергский конюх, ее уже видел, то мне нечего подтверждать это.
-- И ты дерзнул, негодяй, прижимать к сердцу сестру моей жены, притворяться в любви к ней, чтобы потом броситься в объятия твоей любовницы!
-- Если ты пришел сюда, чтобы оклеветать меня и оскорбить, тогда я не буду тебе отвечать. Об Анне фон Эйкштедт я не скажу ни слова, она сама должна знать, имела ли она право так поступить, если чувства ее ко мне были в самом деле искренни! Тебе же я должен заметить, что, если ты вчера не счел нужным искать разъяснения дела, о котором я более всех сожалею, то сегодня ты уже потерял право на мое доверие, выказав себя недостойным его! Если бы вы все остались моими гостями, если бы ты подождал меня, тогда было бы моим священным долгом не оставлять вас более в неведении. Теперь же, брат, наши отношения уже таковы, что я счел нужным доказать тебе, как несправедливо со мной поступили, разбив своим недоверием все счастье моей жизни.
-- Очень нужно мне ваше счастье или несчастье! Тут дело идет о моем честном имени, которое вы запятнали! Вы подтвердили, что испанская девка приехала. Я этого не потерплю! Я требую, чтобы вы в три дня выпроводили эту женщину из нашей земли, а не то, я сам справлюсь с прекрасной испанкой и смою с нашего герба грязь, которую закидали его сыновья моего отца от второго брака!
-- Господин Ведель фон Блумберг, с этой минуты вы чужой на моей земле! Но если вы позволите себе нарушить мои права и общий мир, то прошу вас приписать себе и все последствия этого. Женщина эта не пришла сюда тайно, а в силу данной ей грамоты. Я не скрыл своих отношений с ней, напротив, объявил, кажется, довольно громко в тот Рождественский сочельник, скольким я ей обязан и чем я намерен доказать ей свою благодарность! Впрочем, жар ваш, без сомнения, остынет, когда вы узнаете, что моей матери известно, что вас сюда привело, равно как и то, как я намерен поступить, правда, это не родная ваша мать, и потому вы считаете, что не обязаны оказывать ей сыновнее почтение, я же объявляю вам, что она единственный судья, которого я признаю здесь на земле! Будьте так добры, выждать ее решение, его как раз она сейчас выносит!
Несколько остывший Гассо посмотрел в сторону и увидел Николаса Юмница, взбиравшегося верхом на высоту.
-- Матушка все знает, Леопольд? -- спросил он.
-- Все, с той самой минуты, как приехала Сара!
-- Несчастный человек, неужели возможно, чтобы ты был все-таки невиновен и это была ошибка?
-- Эту возможность следовало бы взвесить вчера, господин Гассо! Сегодня это для меня слишком поздно!
Он подъехал к дереву, вытащил меч из ствола и вложил его с шумом в ножны. Николас въехал на высоту.
-- Передай откровенно поручение моей матери! Что решила она?
-- Она велит вам поспешить в ее объятия, чтобы ей можно было благословить вас в вашем горе! Испанка ей во всем призналась, и матушка ваша намерена охранять ее и заботиться о ней всем наперекор!
-- Испанка? Разве она у нее? -- воскликнул Гассо.
-- Прекрасная испанка! -- поправил Леопольд. -- Итак, если она моя любовница, то, по крайней мере, на глазах моей матери! Знайте, здесь пути наши навсегда расходятся!
Рыцарь вместе с Николасом спустились с высоты и поскакали по направлению к Кремцову. Гассо же на минуту остановился в оцепенении. Потом он также взял с дерева свое оружие и тихо начал спускаться с высоты.
-- Неужели я погубил счастье брата своею торопливостью? -- прошептал он и потер лоб.