Съ мыслью о Надеждѣ Ѳедоровнѣ, о томъ, что онъ увидитъ ее, проснулся Алгасовъ на слѣдующее послѣ спектакля утро, и сколько отрады, сколько счастья давали ему восторженныя мечты объ этомъ предстоящемъ свиданіи!... Наскоро покончивъ съ дѣлами, онъ тщательно одѣлся и немедленно же отправился къ Надеждѣ Ѳедоровнѣ -- такъ велико было его нетерпѣніе поскорѣе ее увидѣть.
Онъ встрѣтилъ ее дорогой: въ бархатной ротондѣ съ дорогимъ чернобурымъ воротникомъ, тихо шла она по широкимъ тротуарамъ красивой и длинной Дворянской. Остановивъ кучера, Алгасовъ тотчасъ же подошелъ къ ней. Она привѣтливо ему улыбнулась и на его слова, что онъ ѣхалъ къ ней, сказала ему:
-- Дойдемте пѣшкомъ, тутъ всего два шага до насъ!
Съ искреннимъ удовольствіемъ воспользовался онъ этимъ предложеніемъ и пошелъ съ ней рядомъ. Свѣжая, разрумяненная морозомъ, она была прелестна въ эту минуту. Чтобы спрятаться отъ холода, плотно вся закуталась она въ ротонду, и такъ задорно и мило выглядывали изъ-за чернобураго воротника румяное личико ея и блестящіе синіе глаза, словно издали откуда-то маня и дразня своей красотой... Очарованный Алгасовъ не спускалъ съ нея глазъ.
Надежда Ѳедоровна стала ему жаловаться, что не нашла въ гурьевскихъ магазинахъ нѣкоторыхъ нужныхъ ей вещей. Алгасовъ указалъ ей другіе магазины, гдѣ совѣтовалъ поискать, и съ этого начался у нихъ разговоръ.
-- Вы давно уже здѣсь живете? спросила она.
-- Нѣтъ, я тоже недавно только пріѣхалъ, отвѣтилъ онъ.
-- Что это вамъ за охота служить въ такой глуши?
-- Не все ли равно?
-- Т. е., какъ? Все равно -- Гурьевъ или, напр., Петербургъ?
-- Петербурга я не знаю, я жилъ постоянно въ Москвѣ, и хотя очень люблю Москву, но въ выборѣ службы я руководился не привязанностью къ извѣстному городу. Впрочемъ, мнѣ живется здѣсь не дурно, не хуже, пожалуй, чѣмъ и въ Москвѣ.
-- Нѣтъ, если бы я могла выбирать, какъ вы...
-- Вы выбрали бы то же, что и я, Надежда Ѳедоровна. Вездѣ есть хорошіе люди, и часто въ глуши, находишь то, чего не найдешь и въ столицахъ...
Взглядъ его, сопровождавшій эти слова, заставилъ Надежду Ѳедоровну улыбнуться.
Тутъ они повернули на Соборную и скоро дошли до квартиры Носовыхъ. Надежда Ѳедоровна сбросила съ себя ротонду и со шляпкой на головѣ вошла въ залу. Алгасовъ послѣдовалъ за нею. Къ великому его удовольствію, Ивана Осиповича не было дома.
-- Извините за безпорядокъ, сказала, садясь, Надежда Ѳедоровна. Садитесь пожалуйста.
Алгасовъ сѣлъ и оглянулся. Комната, гдѣ они находились, долженствовала, повидимому, изображать гостинную, о чемъ не легко, впрочемъ, было догадаться, ибо, на половину пустая, она не носила на себѣ никакого опредѣленнаго характера: еще не успѣла Надежда Ѳедоровна устроиться, да и не обладала она искусствомъ, ни потребностью каждую квартиру свою превращать въ уютное гнѣздышко, не научили ея этому ни лагерныя скитанія, ни семейная ея жизнь.
Алгасовъ окинулъ глазами всю большую эту комнату, ея пустыя, дешевыми обоями плохо оклеенныя стѣны, скверно выкрашенный полъ безъ ковра, кое какъ наставленную разнокалиберную мебель, тутъ же зачѣмъ-то валявшуюся старую рогожу и наконецъ двѣ банки чахлыхъ цвѣтовъ -- драцена и герань -- сиротливо стоявшія на одномъ изъ оконъ, возлѣ разбитаго графина безъ пробки и до половины наполненнаго желтой какой-то, ржавой водой: тѣмъ не менѣе тутъ же былъ и стаканъ. Надежда Ѳедоровна тоже посмотрѣла вокругъ себя.
-- Ужасный безпорядокъ, повторила она. Не знаю, когда-то устроюсь я наконецъ... Но какъ все дорого! добавила она.
Но не смотря и на безпорядокъ, все также хороша была Надежда Ѳедоровна, и все забылъ Алгасовъ, всѣ эти мелочи, съ восторгомъ жадно ею любуясь. Надежда Ѳедоровна разговорилась: она говорила о войнѣ, которой почти была участницей, говорила и о тихомъ Нагорномъ. Алгасовъ слушалъ ее, не спуская съ нея глазъ. Такъ прошло болѣе часа, пока не спохватился наконецъ Алгасовъ, что первый визитъ его нѣсколько затянулся, и не сталъ прощаться.
-- Не забывайте же меня, еще пригласила его Надежда Ѳедоровна, подавая ему руку. Заѣзжайте какъ-нибудь вечеркомъ, когда вамъ свободно будетъ. Вы вѣдь играете въ карты?
-- Играю немного!
-- Я страстно люблю играть! съ заблестѣвшими глазками вдругъ заговорила Надежда Ѳедоровна. И въ винтъ играете?
-- Хоть и плохо, но играю.
-- Я обожаю винтъ! Но вы какъ, съ придирками или безъ придирокъ?
-- Я здѣсь извѣстенъ, какъ самый хладнокровный игрокъ въ цѣломъ городѣ, съ улыбкой отвѣтилъ ей Алгасовъ.
-- Вотъ прелестно! Значитъ, мы сойдемся. Я тоже плохо играю и терпѣть не могу этихъ замѣчаній, претензій, выговоровъ... Вѣдь съ нѣкоторыми просто играть невозможно! Третьяго дня, напр., мы здѣсь играли, Анатолій Петровичъ, M-r Глотокъ, Романъ Ивановичъ и я. Но я вамъ скажу, Романъ Ивановичъ -- это совершенно невозможный партнеръ!..
-- Да, онъ горячъ, это правда...
-- Кричитъ, точно все состояніе проигрываетъ. "Мнѣ," говоритъ, "не денегъ жаль, мнѣ досадно, что игра пропала!" Вотъ, у насъ была съ нимъ игра...
И безъ того веселая, Надежда Ѳедоровна еще болѣе оживилась, когда рѣчь зашла о картахъ. Не замѣчая даже, что они стоятъ съ Алгасовымъ, принялась она разсказывать расположеніе картъ въ той игрѣ, изъ-за которой она поссорилась съ Романомъ Ивановичемъ Ранетовымъ, старикомъ-докторомъ, гурьевской медицинской знаменитостью.
-- Я говорю: два трефы, два черви, два безъ козырей. Онъ вдругъ -- три черви. Что же я могу? Не могу же я переводить на четыре трефы, еще если-бъ онеры у меня были на трефахъ!.. А не могла же я не показать ему туза, короля червей! Онъ поддерживаетъ съ десяткой самъ-пятъ. И разумѣется, всѣ мои шесть трефъ и пропали, взяли только тузъ и дама -- и то счастливо, я еще удачно прорѣзала -- и мы поставили безъ трехъ!
Алгасовъ ничего не слыхалъ изъ ея оживленнаго разсказа, но все время не сводилъ съ нея глазъ.
-- Да, онъ горячъ и къ тому же плохо играетъ, сказалъ онъ, чтобы только сказать что-нибудь, и простился, крѣпко пожавъ ей руку.
Съ этого дня Алгасовъ сталъ часто бывать у Носовыхъ. Иванъ Осиповичъ, любившій видѣть у себя цвѣтъ общества, какъ онъ выражался, вмѣстѣ съ прочими членами этого "цвѣта" сначала принималъ его очень любезно, Надежда Ѳедоровна тоже всегда была ему рада и оба съ одинаковымъ усердіемъ приглашали его бывать у нихъ какъ можно чаще.
Мужъ и жена одинаково не любили проводить время съ глаза на глазъ и оба желали какъ можно скорѣе обзавестись въ Гурьевѣ знакомыми. Сдѣлать это оказалось тѣмъ легче, что первый же человѣкъ, котораго они тамъ встрѣтили, только что выйдя изъ вагона -- былъ отставной гусаръ, Анатолій Петровичъ Парусовъ, ихъ хорошій Комаровскій знакомый: гурьевскій помѣщикъ, онъ случайно обѣдалъ въ этотъ день на вокзалѣ, кухня котораго славилась въ Гурьевѣ. Тотчасъ же подошелъ онъ къ Носовымъ, помогъ имъ устроиться въ Гурьевѣ, досталъ Надеждѣ Ѳедоровнѣ билетъ на дворянскій балъ, а Ивана Осиповича записалъ въ клубъ, и самъ попросилъ позволенія привезти къ нимъ кое кого изъ своихъ пріятелей. Иванъ Осиповичъ охотно на это согласился, радуясь новымъ людямъ и предстоящему развлеченію. Кромѣ того, сейчасъ же по пріѣздѣ сдѣлалъ онъ визиты всѣмъ гурьевскимъ врачамъ -- и такимъ образомъ съ первыхъ же дней появленія Носовыхъ въ Гурьевѣ составился у нихъ порядочный кружокъ знакомыхъ.
Снова кого ни попало, и старыхъ, и молодыхъ, всѣхъ безъ разбора сталъ звать къ себѣ Иванъ Осиповичъ; насчетъ жены онъ уже не безпокоился теперь: онъ рѣшилъ, что впредь будетъ смотрѣть за ней самымъ наистрожайшимъ образомъ и никогда уже ни за что ни до чего серьезнаго ея не допуститъ, а тамъ пустяки какіе-нибудь, улыбки или глазки -- что же подѣлаешь съ развратной бабой? На это придется уже плюнуть и махнуть рукой, лишь бы важнаго ничего не было. Не сидѣть же изъ-за нея взаперти, разсуждалъ Иванъ Осиповичъ, да и все равно вѣдь не послушаетъ она...
И ихъ устроенная заново супружеская жизнь пошла болѣе чѣмъ согласно и гладко: Иванъ Осиповичъ отказался отъ былой своей требовательности, Надежда Ѳедоровна въ свою очередь тоже старалась ничѣмъ не раздражать мужа и не нарушать установившагося согласія -- и понятно, что охотно собирались къ нимъ новые ихъ знакомые, большею частью мущины: у Носовыхъ всегда можно было застать нѣсколько человѣкъ гостей, готовую закуску и карты, да и кромѣ того, одной уже красоты хозяйки достаточно было бы для привлеченія гостей.
Время шло, а въ гостинной и во всемъ домѣ Надежды Ѳедоровны царилъ все тотъ же безпорядокъ, который Алгасовъ засталъ у нея въ день перваго своего посѣщенія. Комнаты, скудно обставленныя разнокалиберной, случайно собранной мебелью, съ пустыми стѣнами, безъ всякихъ предметовъ комфорта или роскоши, которые свидѣтельствовали бы о вкусѣ хозяевъ, имѣли до-нельзя холодный и неуютный видъ. Общество тоже собиралось въ этихъ комнатахъ самое смѣшанное и даже плохо между собой знакомое. Время проводилось большею частью въ карточной игрѣ да въ отрывочныхъ пустыхъ разговорахъ обо всемъ, что ни попадало на языкъ. Со стола почти не сходила водка и второстепенная какая-нибудь покупная закуска, безпорядочная, наскоро набранная прислуга то и дѣло все разносила простывшій скверный чай въ разрозненныхъ сомнительной чистоты стаканахъ; въ домѣ вѣчно чего-нибудь да не хватало -- то салфетки не у всѣхъ, то жареное приходится ѣсть съ глубокой тарелки, то вилка оказывается безъ черешка, а разъ, когда при Алгасовѣ понадобилась лишняя свѣчка -- ее принесли заправленною въ бутылку... Такова была обстановка, окружавшая Надежду Ѳедоровну, и крайне отталкивающее, несомнѣнно, впечатлѣніе произвело бы все это на привыкшаго къ иной совершенно обстановкѣ и къ иному обществу Алгасоѣа, если бы только хоть что-нибудь, кромѣ ея самой, могъ онъ замѣчать возлѣ Надежды Ѳедоровны. Ее лишь одну и видѣлъ онъ, и все лучше и лучше ему казалась она, съ каждымъ днемъ все сильнѣе любилъ онъ ее и все болѣе власти пріобрѣтала надъ нимъ ея красота. Для него, такъ много видавшаго въ жизни -- дешевое оживленіе Надежды Ѳедоровны не стоило для него ровно ничего, а помимо красоты, только и было у нея, что это оживленіе. Но если не видѣлъ онъ въ ней ничего выдающагося въ нравственномъ отношеніи, то ничего подобнаго и не искалъ онъ въ ней и даже и не подумалъ ни разу поближе приглядѣться къ ея внутреннему міру.
Не человѣка и нужно было ему: были и есть у него люди и друзья, есть кому повѣрить свои мысли, но тутъ, когда вотъ-вотъ готовы, повидимому, рушиться его все еще дорогія ему убѣжденія и съ каждымъ днемъ все яснѣе и неопровержимѣе доказываетъ жизнь всю ихъ несостоятельность, теперь нѣтъ у него, да и не можетъ уже быть потребности въ другѣ и бесѣдѣ, ибо нѣтъ и предмета для бесѣды. Новаго нѣтъ ничего, старыя убѣжденія живутъ еще въ немъ, жизнь не добила еще ихъ и не даетъ въ то же время ничего для ихъ защиты; повторять старое, но къ чему, во-первыхъ, а во-вторыхъ, и какъ его говорить, когда скоро со стыдомъ придется, можетъ-быть, отречься это всего, что недавно еще проповѣдывалось такъ горячо и съ такой вѣрой? Въ эти дни, когда онъ съ трепетомъ ежеминутно ждалъ окончательнаго крушенія убѣжденій, составлявшихъ всю жизнь его, въ эти дни не искалъ онъ человѣка, и тѣмъ уже менѣе искалъ бы его въ любимой женщинѣ.
Нѣтъ, не нравственными какими-либо своими качествами его привлекала Надежда Ѳедоровна, а единственно лишь яркой красотой своей, но потому-то и возбудила она въ немъ не любовь, а жгучую, безумную страсть, горячую страсть кончающейся молодости -- и предѣла не было этой страсти, дороже для него она жизни, дороже всего и все заслоняетъ собою, ничто не въ силахъ съ нею сравниться...
Два человѣка истинно и горячо любили до сихъ поръ Надежду Ѳедоровну, и любили только за соблазнительную ея красоту и блестящіе синіе глаза: Лизгуновъ первой юношеской любовью и Алгасовъ послѣдней страстью зрѣлыхъ, далекихъ отъ юности лѣтъ.
Въ Гурьевѣ замѣтили его частыя посѣщенія Носовыхъ, но сдерживаться и притворяться было не подъ силу ему и все также часто продолжалъ онъ бывать у доктора. Неотразимо къ себѣ влекла его Надежда Ѳедоровна. Скучнымъ и пустымъ казался ему день, когда онъ не видалъ ея и, если бы дозволяли только приличія -- онъ бывалъ бы у Носовыхъ рѣшительно каждый день. И то уже насиловалъ онъ эти приличія до послѣдней крайности, всячески стараясь не замѣчать, какъ бросается всѣмъ въ глаза его поведеніе. Но это не всегда ему удавалось; часто приходилось ему отклонять намеки и опасные разговоры, и тутъ-то испытывалъ онъ всю невыгоду состоянія въ первыхъ рядахъ и на виду у всѣхъ.
-- А вы перемѣнили убѣжденія? вдругъ спросила его однажды Людмила Алексѣевна, внимательнѣе всѣхъ за нимъ слѣдившая.
-- Какія? отвѣтилъ ничего не ожидавшій Алгасовъ.
-- Какъ же? Вы, аристократъ до мозга костей, и вы вдругъ стали ярымъ демократомъ?
-- Я? Демократъ? удивился Алгасовъ. Скоро, Людмила Алексѣевна, вы попросите, пожалуй, Виктора Васильевича административнымъ порядкомъ выслать меня изъ Гурьева!..
-- Если вы пойдете все crescendo... Нашъ кружокъ вы покинули и забыли, васъ нигдѣ не видать, про васъ ничего не слыхать, и когда спросишь кого-нибудь -- гдѣ вы, всегда и это всѣхъ неизмѣнно получаешь одинъ и тотъ же отвѣтъ... Вы серьезно принялись изучать нравы буржуазіи или можетъ-быть и совсѣмъ перешли въ ея ряды?
-- Охота вамъ, Людмила Алексѣевна, возразилъ не знавшій, что сказать, Алгасовъ.
-- Даже и сказать вамъ нечего въ свое оправданіе! И я слышала, вы стали отчаяннымъ картежникомъ? Это тоже новость: я помню, удостоиться чести съиграть съ вами нѣсколько робберовъ -- недавно еще это было весьма не легко...
-- Оставимъ этотъ разговоръ, Людмила Алексѣевна, вѣдь просилъ ужъ я васъ... началъ, вставая, Алгасовъ. Не дѣти мы съ вами, понимаемъ, кажется, вещи...
Людмилѣ Алексѣевнѣ стало его жаль. Она не хотѣла ему сказать ничего непріятнаго и не пеняла на него за его любовь къ Носовой, которую угадывала своимъ женскимъ чутьемъ, но ей страшно хотѣлось вызвать его на откровенность и подробно знать весь ходъ его любви -- что, когда и какъ.
-- Простите, начала она, больше не буду. Но отчего вы все таитесь отъ меня, Александръ Семеновичъ?
-- Людмила Алексѣевна, что мнѣ вамъ разсказывать? Что Надежда Ѳедоровна хороша собой -- вы это знаете, ибо вы ее видѣли. Что я нахожу ее красивой -- вы тоже знаете, я вамъ говорилъ уже это. Что же вамъ еще хочется знать?
-- Она раздѣляетъ вашу страсть?
-- За этимъ потрудитесь уже къ ней обратиться, рѣзко отвѣтилъ Алгасовъ, я не спрашивалъ ея объ этомъ.
Такъ всегда кончались у нихъ подобные разговоры. Нѣкоторое время Людмила Алексѣевна оставляла его послѣ этого въ покоѣ, но потомъ вызванное праздностью любопытство ея снова заставляло ее приставать къ нему и ссориться съ нимъ.
А онъ попрежнему все также часто продолжалъ бывать у Носовыхъ и скоро сталъ любимымъ партнеромъ Надежды Ѳедоровны -- такъ смѣлъ, оживленъ и веселъ былъ онъ за картами. Играла Надежда Ѳедоровна плохо, но страстно любила играть и до смѣшного увлекалась игрой, волнуясь, рискуя, повышая игру до послѣдней возможности и этимъ рискомъ наслаждаясь болѣе, чѣмъ даже и самой игрой -- отцовская кровь сказывалась тутъ въ Надеждѣ Ѳедоровнѣ. Алгасовъ никогда не противорѣчилъ ей, не сердился на ея ошибки, вмѣстѣ съ нею отъ души смѣялся надъ штрафами, постоянно подзадоривалъ ее къ еще большему риску, а иного партнера и не требовалось ей.
Впрочемъ, и не трудно было ему къ ней въ этомъ примѣниться: картъ онъ не любилъ и одинаково былъ равнодушенъ и къ игрѣ, и къ проигрышу, и особенно по тому ничтожному кушу, по какому играла Надежда Ѳедоровна, и ради лишь ея, чтобы любоваться ею и смѣяться съ ней и садился онъ играть, и даже охотно садился, такъ мила бывала оживленная игорными волненіями Надежда Ѳедоровна...
Онъ постоянно былъ возлѣ нея, любовался ею, старался ей угождать, для нея говорилъ, для нея былъ веселъ, и ея улыбка, ея смѣхъ -- вотъ и вся награда, которой онъ желалъ, и онъ ждалъ этой награды, ждалъ съ волненіемъ, какъ мальчикъ, впервые еще ухаживающій за женщиной, и, какъ мальчикъ, бывалъ онъ счастливъ, когда улыбнется она на какую-нибудь его шутку...
Надежда Ѳедоровна сразу его замѣтила и отличила: онъ ей нравился, и еще болѣе понравился своимъ постояннымъ оживленіемъ. Съ каждымъ днемъ все красивѣе и интереснѣе его находила она, но слишкомъ уже пораженная трагической смертью несчастнаго Лизгунова, тогда же дала она клятву себѣ никого уже болѣе никогда не любить и теперь, согласно этой клятвѣ, хотѣла не увлекаться Алгасовымъ и ничѣмъ не выказывать ему, что онъ нравится ей болѣе другихъ. Она и старалась такъ поступать и ей самой казалось, что ея обращеніе съ нимъ нисколько не отличается отъ обращенія съ остальными ея знакомыми.
Можетъ, оно и было бы такъ, если-бъ сама не нравилась она Алгасову. Но подъ вліяніемъ его ухаживанья, невольно, легкимъ, незамѣтнымъ кокетствомъ отвѣчала она ему, польщенная и довольная его вниманіемъ и желая упрочить свою побѣду надъ нимъ. Это выходило у нея само собою, помимо ея воли, она сама не могла поймать себя на этомъ, ибо въ пустой гостинной болтовнѣ, въ чаду гостинныхъ развлеченій была вся ея жизнь, и трудно было ей устоять, когда все поведеніе нравившагося ей Алгасова вызывало ее на кокетство. Какъ ни сдерживала она себя, но все внимательнѣе становилась она къ Алгасову и все милѣе ему улыбалась.
Несказанно радовало это его и безконечно счастливъ былъ онъ, чувствуя на себѣ ея далеко не равнодушный взглядъ и видя ея милую улыбку. Онъ не говорилъ еще о своей любви, но съ каждымъ днемъ все краснорѣчивѣе говорили о ней его глаза и всѣ его поступки, и не трудно было Надеждѣ Ѳедоровнѣ понять его, потому уже не трудно, что въ душѣ и сама сочувствовала она его любви и безъ раздумья отдалась бы ей, если бы... если бы смѣла. Но такъ еще недавно разсталась она съ любимымъ, застрѣлившимся изъ-за нея юношей, что не успѣла еще назрѣть въ ней страстная, ни о чемъ не раздумывающая жажда новой лгобби. Не забыла еще она ужасной смерти Лнагунова и все еще порой мерещился ей окровавленный его призракъ, все такъ же ее пугая... А съ другой стороны, и мужа боялась она, зная неминуемую расплату за счастье, и, цѣпляясь за данную клятву, со вздохомъ рѣшала Надежда Ѳедоровна отказаться отъ Алгасова и его любви и не думать о немъ. И она старалась быть какъ можно съ нимъ холоднѣе, какъ можно меньше съ нимъ говорить и всячески его избѣгать, искренно, изо всѣхъ слабыхъ своихъ силъ, старалась она побороть зарождавшуюся свою склонность.
Но, какъ и слѣдовало ожидать, холодность эта произвела совершенно не то дѣйствіе, на которое разсчитывала Надежда Ѳедоровна. Инстинктивно сознавая, что ей не выдержать борьбы, если онъ потребуетъ ея любви, она старалась отклонить его отъ подобнаго требованія. Но Алгасовъ, котораго въ первую минуту, какъ ножомъ, рѣзанула по сердцу эта внезапная ея холодность, онъ скоро же оправился и еще настойчивѣе сталъ выказывать свою любовь. Любовь эта была слишкомъ велика, и онъ вѣрилъ въ ея силу-силу любви -- вѣрилъ, что не можетъ не покорить ему сердца Надежды Ѳодоровны эта сила, и потому, не смотря и на неожиданную холодность Надежды Ѳедоровны, не прекращалъ своего ухаживанія. Счастливый первыми проблесками ея вниманія, онъ молчалъ до сихъ поръ, но теперь онъ уже не довольствовался однимъ только молчаливымъ поклоненіемъ и сталъ говорить. Его горѣвшіе безумной страстью глаза, его страстныя полу-признанія, слова и намеки поколебали-было Надежду Ѳедоровну. Любуясь имъ, невольно поддавалась она очарованію его любви, молча и съ милой улыбкой его выслушивая, но потомъ, придя въ себя, снова собирала всѣ свои силы, рѣшая во что бы то ни стало до конца продолжать начатую борьбу. Снова старалась она казаться равнодушной и холодной. Сердце ея все болѣе и болѣе склонялось на сторону Алгасова, но разсудокъ безжалостно напоминалъ о мужѣ и требовалъ борьбы; страшно было ей лишиться своего недавно только обрѣтеннаго домашняго покоя, не успѣла еще она вполнѣ имъ насладиться, не успѣла еще отдохнуть отъ недавнихъ мучительныхъ дрязгъ и забыть ихъ -- и она силилась бороться въ своемъ безсиліи, какъ за опору, отчаянно хватаясь за данную клятву. Слабая опора, въ свою очередь имѣвшая, впрочемъ, опору въ Иванѣ Осиповичѣ...
Колебанія эти рѣшили участь Надежды Ѳедоровны. Препятствія сильнѣе лишь заставляли Алгасова желать ея любви. Его страсть разгоралась, встрѣтивъ неожиданный отпоръ, и все красивѣе казалась ему Надежда Ѳедоровна, съ возраставшимъ жаромъ мечталъ онъ о ея любви и все болѣе и болѣе наслажденій сулили ему ея ласки... Уже онъ дошелъ до того, что жилъ однѣми только мечтами о Надеждѣ Ѳедоровнѣ и о ея красотѣ; весь подъ вліяніемъ своей страсти, онъ ничего почти не дѣлалъ, ничѣмъ не интересовался, ничего не читалъ, и безконечныя лишь мечты о Надеждѣ Ѳедоровнѣ, онѣ только и занимали его цѣлые дни. Невыносимо стало ему молчать, полу-признанія и намеки не удовлетворяли уже его, страстно хотѣлось все сказать ей, хотѣлось скорѣе обнимать и цѣловать ее... Что признаніе его не приведетъ къ поцѣлуямъ -- объ этомъ даже и не подумалось Алгасову.
Однажды, въ началѣ февраля, онъ былъ у Носовыхъ. Надежда Ѳедоровна, то и дѣло все мѣнявшая свое обращеніе съ нимъ, была на этотъ разъ до-нельзя къ нему внимательна и часто останавливались на немъ ея красивые глаза, видимо имъ любуясь. Весь вечеръ старался онъ найти случай поговорить съ ней наединѣ, но хоть и немного было на этотъ разъ гостей у Носовыхъ -- Надежда Ѳедоровна слишкомъ привлекала къ себѣ всѣхъ и ни на минуту не отходили отъ нея ея поклонники. Наконецъ подали ужинъ. Воспользовавшись тѣмъ, что вслѣдъ за Иваномъ Осиповичемъ всѣ гости пошли выпить и закусить, Алгасовъ замѣшался въ дверяхъ и остался въ гостинной, гдѣ Надежда Ѳедоровна искала свои папиросы.
-- Что же не идете вы закусить? ласково взглянувъ на него, спросила Надежда Ѳедоровна.
Они были одни. Алгасовъ поспѣшно подошелъ къ ней и тихо заговорилъ:
-- Надежда Ѳедоровна, неужели вы не видите, какъ безумно люблю я васъ? Къ чему же мучите вы меня, къ чему бываете такъ суровы, такъ безжалостно холодны? Я люблю васъ...
Онъ самъ не сознавалъ, что онъ говоритъ, и то ли это, что нужно ей сказать, но горѣвшіе страстью глаза его досказывали все недосказанное. Надежда Ѳедоровна стоя via, молча его слушая, и легкій только румянецъ покрылъ ея щеки.
-- Надежда Ѳедоровна, снова началъ было Алгасовъ, но въ залѣ послышались шаги: гости кончали закусывать и садились за столъ.
-- Молчите! строго шепнула ему Надежда Ѳедоровна и пошла въ залу.
-- Надежда Ѳедоровна, одно слово, съ тоской прошепталъ ей вслѣдъ Алгасовъ, но она шла, не оборачиваясь, и, ничего отъ нея не дождавшись, поневолѣ послѣдовалъ онъ за ней.
Какъ потерянная, ничего не сознавая и не помня, просидѣла Надежда Ѳедоровна весь ужинъ. Она и ждала признанія Алгасова, и боялась его, и теперь, когда наступилъ наконецъ роковой этотъ часъ -- онъ засталъ ее менѣе, чѣмъ когда-либо, подготовленною къ какому-либо опредѣленному рѣшенію...
Всю ночь провела она безъ сна, все не зная, на что ей рѣшиться: неотразимо влекла ее красота Алгасова, страстно хотѣлось ей любить его и уже готова была она отдаться этой любви, какъ вдругъ съ тоской вспоминала мужа и все, что ждетъ ее, когда мужъ узнаетъ о ея любви... И невольно тутъ вспоминалось ей недавнее прошлое, и короткое ея счастье, и все, что она вынесла отъ мужа, и смерть Лизгунова... А тутъ же рядомъ не могла она не сравнивать безрадостной и сѣренькой своей жизни съ яркимъ счастьемъ любви и съ радостнымъ трепетомъ мечтала уже о любви и красотѣ Алгасова, какъ снова вспоминала прошлое и вдругъ почудилось ей ужасное видѣнье... Все ближе и ближе придвигается въ темнотѣ это видѣнье, протягивая къ ней окровавленныя руки... Вся похолодѣла она и, насилу удержавшись, чтобы не вскрикнуть, вскочила съ постели и долго, вся дрожа отъ ужаса, продолжала глядѣть въ темный уголъ... Вся въ слезахъ, измученная непривычными волненіями, легла она наконецъ. Нѣтъ, довольно, довольно всего этого, забыть надо все прошлое, всѣ мечты, забыть и покориться судьбѣ... Она не будетъ любить Алгасова, это рѣшено. И въ послѣдній разъ собрала она силы для окончательной борьбы.
Алгасова она увидѣла на другой же день. Это было на гуляньи-аллегри, устроенномъ Людмилой Алексѣевной въ залахъ губернаторскаго дома въ пользу все тѣхъ же пріютовъ. Алгасовъ, бывшій однимъ изъ распорядителей аллегри, стоялъ у колеса, когда вошла Надежда Ѳедоровна. Тотчасъ же бросился онъ къ ней, но встрѣтилъ такой холодный пріемъ, какой и не снился даже ему. Небрежнымъ кивкомъ головы еле отвѣтивъ ему на его привѣтствіе, тотчасъ же съ кѣмъ-то заговорила она и поспѣшно перешла на другой конецъ залы. Все время ни слова не сказала она съ Алгасовымъ и даже какъ будто не замѣчала его. И самой не легко было ей выдерживать свою роль, всей душой было ей жаль растеряннаго и убитаго Алгасова, но она скрѣпилась и не измѣнила себѣ. Алгасовъ, дѣйствительно, донельзя былъ пораженъ ея обращеніемъ. Въ первую минуту весь похолодѣлъ онъ отъ ужаса и боли и едва могъ сообразить, что съ нимъ, что это такое и что ему теперь дѣлать. Все спуталось въ его головѣ. Ничего не понимая, смотрѣлъ онъ на Надежду Ѳедоровну, но сколько ни пытался заговаривать съ ней -- всякій разъ она видимо и рѣзко обрывала разговоръ. Страшно хотѣлось ему узнать по крайней мѣрѣ, что за причина этой внезапной перемѣны, но невозможно же было объясняться на гуляньи, и съ какимъ нетерпѣніемъ ждалъ онъ конца этого гулянья! Только объ этомъ концѣ и думалъ онъ все время, и такъ какъ отчасти конецъ этотъ зависѣлъ и отъ числа билетиковъ, остававшихся въ колесахъ, то Алгасовъ то и дѣло бралъ ихъ десятками и сотнями, чтобы они скорѣе выходили, и выигралъ пропасть разной дряни, какъ-то: дѣтскія рубашечки, дамскіе воротнички, чахоточныя драцены и розы, пепельницы, спичечницы и т. д., которыя, разумѣется, тутъ же и бросалъ.
Подавая ему какія-то принадлежности дѣтскаго костюма, Людмила Алексѣевна сказала:
-- Вотъ вамъ! Нельзя же во всемъ быть одинаково счастливымъ!
-- Зато можно во всемъ быть одинаково несчастнымъ, съ принужденной улыбкой отвѣтилъ ей Алгасовъ, разсматривая крошечный чепчикъ, вмѣстѣ съ такой же рубашечкой уложенный въ старую картонку. Но скажите, что можетъ это стоить? Больше двугривеннаго? обратился онъ къ Людмилѣ Алексѣевнѣ.
-- А что?
-- Да въ такомъ случаѣ я послалъ бы эти доспѣхи сестрѣ Надѣ, она у меня охотница до этого добра.
-- Спрячьте-ка, можетъ-быть, и самому еще пригодятся, шутливо замѣтила Людмила Алексѣевна, и добавила потише, наклоняясь къ нему: разумѣется, если васъ обратятъ на путь истинный, а, кажется, дѣло идетъ къ этому, да?
Но тутъ подошелъ новый счастливецъ, выигравшій фаянсовую пепельницу въ видѣ лаптя. Алгасовъ воспользовался этимъ и отошелъ отъ стола; выигрышъ свой онъ бросилъ на окно.
Но когда онъ еще выигралъ, и сразу уже нѣсколько вещей, Аршеневскій, вмѣстѣ съ Людмилой Алексѣевной занимавшійся раздачей выигрышей, замѣтилъ:
-- Кажется, Александръ Семеновичъ, вы твердо рѣшились выиграть мои пальмы...
-- И моего попугая, живо обратившись, добавила Людмила Алексѣевна. Но, кажется, вамъ только и остается, что попугая выигрывать, да?
Сѣрый попугай, двѣ большія пальмы, серебряный небольшой самоварчикъ и старая фарфоровая ваза были самыми цѣнными изъ разъигрывавшихся вещей.
-- Для этого я не достаточно счастливъ, отвѣтилъ ей Алгасовъ. Видите, что мнѣ достается?
И онъ показалъ ей бывшій у него въ рукахъ дрянной альбомъ.
-- Вмѣсто попугая? засмѣялась Людмила Алексѣевна. Что дѣлать? Въ жизни все такъ. Иной разъ не достается даже и этого...
Съ какой радостью увидѣлъ онъ, что билетики уже распроданы и публика начинаетъ разъѣзжаться! Людмила Алексѣевна звала его обѣдать, но онъ отказался и торопливо сталъ прощаться. Но напрасно искалъ онъ Надежды Ѳедоровны, чтобы хоть взглянуть на нее, прощаясь съ нею -- ея уже не было на гуляньи.
Онъ бросился домой, взялъ листъ бумаги и сталъ писать. То было длинное посланіе, гдѣ въ пламенныхъ выраженіяхъ описывалъ онъ любовь свою, говорилъ о своихъ страданіяхъ, спрашивалъ, за что отталкиваетъ она его, просилъ хоть одного ласковаго взгляда, вновь и вновь все повторяя о своей любви.
Долго писалъ онъ, потомъ, не перечитывая, тотчасъ же запечаталъ конвертъ, наскоро пообѣдалъ и поѣхалъ къ Носовымъ
По обыкновенію, онъ засталъ у нихъ гостей. Надежда Ѳедоровна продолжала не говорить съ нимъ и не замѣчать его, видимо его избѣгая: даже и въ карты сѣла она играть не съ нимъ, а съ другими. Молча сидѣлъ противъ нея Алгасовъ, любуясь ею. Ему нужно было отдать свое письмо, и онъ рѣшилъ до конца уже все вынести.
Прощаясь, онъ незамѣтно положилъ ей въ руку письмо. Надежда Ѳедоровна слегка вздрогнула и быстро взглянула на Алгасова. Нозлѣ нихъ никого не было.
-- За что мучите вы меня? прошепталъ онъ. За мою любовь, за то, что я жить не могу безъ васъ? Это жестоко...
Она ничего ему не отвѣтила, но письмо осталось въ ея рукѣ.
Читала его и перечитывала она ночью, и пламенныя написанныя Алгасовымъ строки эти произвели на нее сильное впечатлѣніе. Она читала ихъ и видѣла передъ собой его самого, видѣла пылавшіе страстью, красивые глаза его -- и невольно рвалось къ нему ея сердце. Она гнала отъ себя эту любовь, но усилія эти къ тому только и приводили, что все больше и больше заставляли ее задумываться объ Алгасовѣ. Правда, начинала она думать съ искреннимъ желаніемъ заставить себя не любить его и не думать о немъ, а мысли сами собою переходили на противоположное и она кончала страстной мечтой о любви, и о любви именно этого красавца. Вся въ слезахъ бросалась она на постель, съ волненіемъ повторяя клятвы, что она не любитъ его и никогда не будетъ любить, и въ то же время вся пылала, уже готовая полюбить его, съ радостью, съ гордостью, съ счастьемъ думая, что онъ любитъ ее, вспоминая всѣ его слова, всѣ его взгляды, все, въ чемъ проявлялась его любовь и сила его страсти. Это уже не юный мальчикъ Лизгуновъ, это красавецъ, за которымъ всѣ ухаживаютъ, котораго любили и любятъ женщины, и всѣхъ оставилъ онъ для нея, все готовъ забыть и бросить, лишь бы только быть ею любимымъ...
Вотъ о чемъ думала она всю ночь.
На другой день у нея были гости, когда въ передней раздался сильный звонокъ. Надежда Ѳедоровна вздрогнула и вся покраснѣла: сердце ея угадало, кто позвонилъ, и радостно забилось, чего-то ожидая; хотя и смутно сознавала она тутъ, чего именно ждетъ она, но она чувствовала, что ни за какія сокровища въ мірѣ, ни за что не отдастъ теперь этихъ ожиданій...
Алгасовъ вошелъ. Надежда Ѳедоровна взглянула на него, и никогда еще, казалось, не видѣла она его такимъ красивымъ. Глаза его остановились на ней -- и ни о чемъ уже, кромѣ его любви, и не могла тутъ думать Надежда Ѳедоровна, невольно вдругъ вся поддавшись обаянію красиваго и полнаго любви, печальнаго его взгляда.
Вскорѣ они остались одни. Мертвое молчаніе воцарилось въ комнатѣ.
-- Я пріѣхалъ повторить вамъ все то же, Надежда Ѳедоровна, тихо началъ наконецъ Алгасовъ. Я люблю васъ, люблю безъ ума, люблю, какъ единственное свое счастье и единственную радость въ жизни... Вы все для меня, и жизнь, и счастье...
Надежда Ѳедоровна взглянула на него, взглянула ласково, съ любовью, окончательно уже овладѣвшей ея слабымъ сердечкомъ. Ничего не сказала она, но ободренный ея взглядомъ, въ порывѣ бѣшеной страсти, Алгасовъ схватилъ ее, сжалъ въ своихъ объятіяхъ и началъ цѣловать, называя ее милой, дорогой, безцѣнной своей Наденькой, держа передъ собой ея головку, любуясь этой головкой, продолжая осыпать ее поцѣлуями и не переставая любоваться ею...
Этихъ объятій, этихъ поцѣлуевъ не выдержала Надежда Ѳедоровна и, освободивъ руки, вся охваченная вдругъ нахлынувшей на нее страстью, сама обняла его и поцѣлуями такими же страстными стала отвѣчать на его поцѣлуи.