Въ Москвѣ Надежда Ѳедоровна сдѣлалась страстной любительницей театра, и особенно музыки. Она пріобрѣла великолѣпный рояль, накупила нотъ, достала сторублевый билетъ на Симфоническія собранія и по цѣлымъ часамъ готова была толковать о музыкѣ и о дивныхъ ея красотахъ, о Рубинштейнѣ, въ котораго по ея словамъ она была влюблена, объ онерахъ, пѣвцахъ, капельмейстерахъ и т. д. Впрочемъ, дѣло не шло у нея дальше разговоровъ: за недосугомъ, она почти не раскрывала дорогого своего инструмента, и роскошно-переплетенныя съ золотымъ обрѣзомъ ноты въ ненарушимомъ порядкѣ лежали на полкахъ красивой чернаго дерева этажерки. Играла Надежда Ѳедоровна рѣдко, да и то больше коротенькія, нетрудныя пьески Оффенбаха, Лекока и другихъ подобныхъ композиторовъ, но усердно зато посѣщала театры и Симфоническія собранія, весело проводила тамъ время, по цѣлымъ вечерамъ смѣясь и болтая съ своими поклонниками, вездѣ и всегда спѣшившими окружить ее, и восторженно потомъ отзывалась о томъ глубокомъ наслажденіи, которое доставила ей музыка.
Да и какъ было не любить ей театра и Симфоническихъ собраній! Гдѣ могла бы она такъ блеснуть своей красотой и туалетами, гдѣ также хорошо и свободно чувствовала бы она себя подъ тысячью устремленныхъ на нее восторженныхъ взглядовъ? Одно только сильно огорчало ее: не было въ томъ году въ Москвѣ не только Патти, но даже и простой итальянской оперы, а Надежда Ѳедоровна только и толковала, что о Патти, хотя никогда ея не слыхала, о чемъ она тщательно, впрочемъ, умалчивала.
Итакъ, за неимѣніемъ итальянской оперы и Патти, приходилось довольствоваться оперой русской и Климентовой, которой, по словамъ Надежды Ѳедоровны, и сравнивать было нечего съ Патти. Но не смотря и на это грустное обстоятельство, все-таки часто посѣщала Надежда Ѳедоровна Большой театръ: ужъ очень любила она огромную, ярко-освѣщенную эту залу, нарядную публику, просторныя фойэ и уютныя ложи, гдѣ такъ удобно смѣяться, болтать и кокетничать. Время шло для нея весело только въ обществѣ, на людяхъ, а гдѣ же увидишь больще людей, какъ не въ театрѣ? Красивая, нарядная, сверкающая красотой и брилліантами, появлялась она въ ложѣ, вызывая всеобщій восторгъ всѣхъ мущинъ и, какъ огонь, привлекая знакомыхъ мотыльковъ.
Давали Травіату. Актъ кончился, раздались аплодисменты и вызовы, и начались обычные въ антрактахъ шумъ, движеніе и разговоры. Мущины стали разсматривать сидѣвшихъ въ ложахъ дамъ и большинство биноклей было направлено на ложу, гдѣ, окруженная цѣлымъ дворомъ, въ красивомъ темно-синемъ платьѣ, веселая, оживленная, съ ярко-горѣвшими отъ жары щеками, съ глазами, полными жизни и огня, находилась Надежда Ѳедоровна. Рѣдко бывала она такъ хороша, какъ въ этотъ вечеръ, и неудивительно, что всѣ замѣтили ее и жадно любовались ею.
Увлеченная интереснымъ разговоромъ, Надежда Ѳедоровна и не замѣтила конца акта и осталась на мѣстѣ возлѣ смотрѣвшей въ бинокль компаньонки. Разговоръ шелъ о томъ, что русская опера идетъ отвратительно, ни одного порядочнаго голоса, всѣ непозволительно фальшивятъ, и то ли дѣло Патти и опера итальянская? Надежда Ѳедоровна съ грустнымъ вздохомъ пеняла на тупость дирекціи, лишавшей московскую публику такого высокаго эстетическаго наслажденія.
Въ это время съ нея глазъ не спускалъ молодой человѣкъ, стоявшій въ первомъ ряду, прислонившись къ барьеру. Онъ былъ средняго роста, довольно полный, впрочемъ, недуренъ собой. Красиво раздѣланная бородка украшала его румяное, круглое, съ бѣлыми и крѣпкими зубами лицо; его сѣрые глаза были преисполнены гордости, пренебреженія ко всѣмъ и всему, чувства собственнаго достоинства и глубокаго сознанія своей силы и значенія; то же можно было прочесть и въ его спокойной улыбкѣ, и въ заученной граціи самоувѣренной его позы, и въ прямо поднятой головѣ.
Одѣтъ онъ былъ безукоризненно. Волнистые, темно-русые волосы его были причесаны такъ же тщательно и красиво, какъ и рыжеватая бородка. На немъ былъ съ иголочки новый, длинный, по тогдашней модѣ, сюртукъ, застегнутый на всѣ пуговицы. Двѣ огромныя золотыя съ рельефнымъ серебрянымъ вензелемъ запонки украшали рукава его сіявшей бѣлизной рубашки. Въ тщательно завязанный галстукъ была вставлена булавка съ большой я очень дорогой жемчужиной. Толстыя, съ короткими пальцами руки его были обтянуты свѣтло-палевыми перчатками: сразу было видно, что все на немъ самое лучшее и самое дорогое, и что онъ твердо увѣренъ, что ничего лучше, дороже и изящнѣе нѣтъ, не будетъ и не можетъ уже быть ни на комъ въ цѣломъ театрѣ.
Надежда Ѳедоровна, какъ видно, очень ему нравилась. Неподвижно стоялъ онъ съ золотымъ pince-nez на носу и все смотрѣлъ на нее, изрѣдка дѣлая легкое движеніе, когда кто-нибудь проходилъ мимо него. Онъ не зналъ, кто эта красавица, но это не мѣшало ему любоваться ею.
Вала была наполовину пуста: всѣ, желавшіе изъ нея выйти, уже вышли и никто еще не начиналъ возвращаться. По свободному такимъ образомъ среднему проходу, оглядываясь по сторонамъ и раскланиваясь съ знакомыми, медленно шелъ, направляясь къ барьеру, худощавый молодой человѣкъ, брюнетъ, не то, чтобы представительной наружности, щегольски, но не особенно богато одѣтый, видимо, у портного средней руки. Онъ уже замѣтилъ стоявшаго у барьера блондина и шелъ именно къ нему.
Блондинъ, на минутку оглянувшійся, увидѣлъ брюнета и еле замѣтно кивнулъ ему головой, какъ бы приглашая къ себѣ. Брюнетъ ускорилъ шаги. Проходя мимо высокаго, сѣдого генерала со звѣздами, съ кѣмъ-то говорившаго, стоя у барьера, молодой человѣкъ остановился и почтительно ему поклонился; въ отвѣтъ на этотъ поклонъ, генералъ подалъ ему руку, снисходительно сказалъ нѣсколько словъ и сталъ продолжать свой разговоръ. Блондинъ видѣлъ это, и на лицѣ его заиграла гордо-пренебрежительная улыбка, ясно говорившая, что, не смотря и на знакомство брюнета съ извѣстнымъ всей Москвѣ и даже ему, блондину, высокопоставленнымъ генераломъ, онъ, блондинъ, все-таки считаетъ себя неизмѣримо выше, сильнѣе и, главное, значительнѣе брюнета.
-- Здравствуйте, Петръ Петровичъ, первый сказалъ брюнетъ, подходя и протягивая ему руку.
-- Здравствуйте, Анатолій Михайловичъ, отвѣтилъ блондинъ. Какъ поживаете?
Такъ перекинувшись нѣсколькими фразами, они заговорили объ оперѣ и ея исполненіи. Петръ Петровичъ не переставалъ между тѣмъ смотрѣть на ложу Носовой. Очень хотѣлось ему спросить у своего свѣтскаго пріятеля, кто эта красавица, и онъ ждалъ лишь случая, чтобы сдѣлать это какъ-нибудь кстати, не унижаясь до разспросовъ и не слишкомъ обязываясь Анатолію Михайловичу, и все ждалъ, не заговоритъ ли о ней самъ Анатолій Михайловичъ. Анатолій Михайловичъ дѣйствительно давно уже замѣтилъ, куда смотритъ Петръ Петровичъ, но нарочно, чтобы придать себѣ значенія, не заговаривалъ о Носовой.
-- А мало сегодня хорошенькихъ въ театрѣ, зѣвая, замѣтилъ наконецъ Петръ Петровичъ.
-- Да, немного, вяло проговорилъ Анатолій Михайловичъ.
-- Вотъ одна только недурна, небрежно и какъ бы между прочимъ, глядя даже въ сторону, произнесъ Петръ Петровичъ.
-- Гдѣ? равнодушно спросилъ его пріятель, развертывая скомканную афишу.
-- Вотъ, вторая ложа бель-этажа...
-- А! Да, эта дѣйствительно недурна, спокойно проговорилъ Анатолій Михайловичъ, и весь углубился въ афишу.
И оба замолчали.
-- Вы не знаете, кто это? снова какъ бы между прочимъ и не придавая этому значенія, спросилъ Петръ Петровичъ.
-- Да, я знакомъ съ нею.
-- Дама или дѣвушка?
-- Ни то, ни ее. Она въ разводѣ съ мужемъ.
-- Богата?
-- Да, повидимому, имѣетъ средства.
-- Кто она?
-- Вы вотъ про эту барыню спрашиваете, во второй ложѣ?
Да.
-- Это М-me Носова. Однако, до свиданія, Петръ Петровичъ, сейчасъ начнется...
Досадно стало Петру Петровичу: уже очень хотѣлось ему побольше разузнать о Носовой. По онъ хорошо зналъ своего пріятеля и, прощаясь, спросилъ его:
-- Вы куда изъ театра?
-- Да право не знаю; а что?
-- Поѣдемте ужинать...
-- Что же, съ удовольствіемъ...
Они разстались. Петръ Петровичъ еще разъ взглянулъ за Надежду Ѳедоровну, величественно опустился на кресло и, съ достоинствомъ развалившись въ немъ, приготовился слушать.
При разъѣздѣ молодые люди встрѣтились. Толстый кучеръ Петра Петровича подалъ имъ шикарныя санки, запряженныя тысячнымъ рысакомъ, и быстро помчались они къ Эрмитажу.
Не торопясь и съ толкомъ выбирая кушанья, заказалъ Петръ Петровичъ тонкій и вкусный ужинъ, велѣлъ заморозить шампанскаго и согрѣть хорошаго лафита, потомъ, покойно усѣвшись на мягкомъ диванѣ, вынулъ золотой, съ такимъ же, какъ и на запонкахъ, рельефнымъ серебрянымъ вензелемъ портъ-сигаръ, предложилъ его сначала Анатолію Михайловичу, потомъ самъ закурилъ очень дорогую гаванскую сигару, взглянулъ на толстые съ такимъ же вензелемъ часы -- все это медленно, плавно, не спѣша, и, слегка развалившись, приготовился наслаждаться своимъ достоинствомъ и значеніемъ.
Разговоръ шелъ вяло; Петръ Петровичъ не приступалъ еще къ интересовавшему его предмету: онъ не любилъ просить и одолжаться и ждалъ той минуты, когда, расплатившись наличными, можно будетъ приказать и потребовать.
Ужинъ кончился. Половой подалъ вторую бутылку шампанскаго и, наливъ два стакана, почтительно поставилъ се передъ Петромъ Петровичемъ. Петръ Петровичъ еще закурилъ сигару и, доставъ изъ бокового кармана толстый бумажникъ, вынулъ оттуда сторублевую ассигнацію и небрежно сунулъ ее половому.
-- Да-съ, началъ Петръ Петровичъ, когда половой ушелъ, а недурна эта Носова. Какъ ее зовутъ?
Подъ вліяніемъ вина и ужина, Анатолій Михайловичъ совершенно утратилъ всю ту свѣтскую небрежность, съ которой юнъ отвѣчалъ въ театрѣ на вопросы Петра Петровича. Принадлежа по рожденію и связямъ къ московскому свѣту, юнъ зналъ все, что тамъ дѣлается, между прочимъ зналъ немного и Алгасова, зналъ и красавицу Носову и даже былъ ей представленъ въ числѣ другихъ молодыхъ людей, цѣлыми десятками ее навѣщавшихъ. Поэтому, какъ только Петръ Петровичъ заговорилъ о ней, Анатолій Михайловичъ тотчасъ же весь осклабился, и таинственно началъ:
-- Зовутъ эту красавицу Надеждой Ѳедоровной...
-- Да кто она такая?
-- Надежда Ѳедоровна Носова -- tout court. Мужъ ея, кажется, докторъ, впрочемъ, не знаю навѣрное.
-- На какія же она средства живетъ?
-- А, Петръ Петровичъ, это тайна, улыбаясь, заговорилъ Анатолій Михайловичъ. Объ источникахъ этихъ средствъ мы не спрашиваемъ, неловко, знаете. Ихъ доставляетъ ей нѣкій Алгасовъ.
-- Значитъ, она на содержаніи?
-- Ну вотъ, ну къ чему такъ рѣзко? Просто она...
-- Просто на содержаніи, повторилъ Петръ Петровичъ. Хорошо. А богатъ этотъ Алгасовъ? Кто онъ такой?
-- Страшный чудакъ и, по моему -- пустѣйшій малый, хоть и корчитъ изъ себя мудреца какого-то. Очень богатымъ назвать его нельзя, т е., впрочемъ, что называть богатствомъ?
-- Понимаю. Помѣщикъ съ заложеннымъ по тремъ закладнымъ имѣніемъ.
-- Ну это наврядъ ли, а впрочемъ, кто его знаетъ? Онъ у всѣхъ принятъ, у него большое родство...
-- Вотъ продадутъ имѣнье, и не будетъ нигдѣ принятъ. Такъ скажите пожалуйста, какъ же досталъ себѣ этотъ нищій такую красавицу?
-- Какой же онъ нищій, что вы?
-- Да вѣдь богатства-то ваши я знаю: есть у васъ дрянное какое-нибудь имѣньишко въ нѣсколько тысячъ дохода -- ну и богатъ!
-- У Алгасова побольше, пожалуй, нѣсколькихъ тысячъ...
-- Ну десять тысячъ!..
-- Десять-то вѣрныхъ будетъ, если не больше...
-- И это пустяки. У отца прикащики больше получаютъ. Да если еще при трехъ закладныхъ...
-- Почемъ вы знаете объ этихъ закладныхъ?
-- Знать легко: найдите мнѣ хоть одного помѣщика безъ трехъ закладныхъ? Гдѣ они теперь? Такъ, для рѣдкости развѣ остались одинъ, два на губернію. Было ваше время, а теперь остались вы при одномъ только вашемъ дворянствѣ да при гербахъ, а что въ нихъ, если и визитныхъ даже карточекъ не на что съ гербомъ заказать?
Анатолій Михайловичъ Пасмуровъ, принадлежавшій къ старинному дворянскому роду, но точно, давнымъ-давно уже наложившій и перезаложившій свою часть изъ отцовскаго наслѣдія и задолжавшій и по векселямъ, и на честное слово довольно крупную сумму тому же пріятелю своему, Петру Петровичу Ватрушкину, онъ ничего не нашелся возразить на слова Ватрушкина.
-- У Алгасова, насколько я знаю, порядочныя средства, проговорилъ онъ.
-- Для васъ, разумѣется, 10.000--порядочныя средства. Нѣтъ, для насъ это нищенство. И скажите пожалуйста, какъ же осмѣливается этотъ нищій господинъ содержать такую красавицу? Первое -- она не по карману ему, а второе -- развѣ онъ можетъ дать ей столько, сколько она стоитъ? По моему, это даже нечестно. Товаръ перваго сорта по праву принадлежитъ намъ, людямъ денежнымъ, мы и заплатимъ за него сполна, не торгуясь и чистыми деньгами, а для г.г. дворянъ есть и второй сортъ...
-- А все, по старой еще, должно-быть, памяти, первый сортъ льнетъ къ тому, что само первый сортъ, т. е. къ дворянству, сказалъ Пасмуровъ, видимо задѣтый презрительными словами Ватрушкина.
-- Первый сортъ? переспросилъ Ватрушкинъ. Нѣтъ, ошибаетесь, теперь не въ родословныхъ и не въ гербахъ вашихъ сила. Сила, теперь вотъ она въ чемъ, продолжалъ онъ, вынимая внушительный свой бумажникъ и показывая его Пасмурову. Слѣдовательно, сила у насъ, и теперь мы, люди капитала -- мы и первый сортъ, намъ и принадлежатъ такія красавицы и принадлежатъ по праву...
-- Да съ чего вы взяли, что она на содержаніи у Алгасова? обиженно заговорилъ Пасмуровъ. Они любятъ другъ друга и, если бы можно было, они давно ужъ обвѣнчались бы!
-- Это дѣло ихнее. А вотъ что, Анатолій Михайловичъ, вы меня познакомьте съ нею. Можно это?
-- Отчего же? Но тутъ не думайте что-нибудь деньгами сдѣлать, увѣряю васъ, деньги ничего здѣсь не могутъ.
-- Это мы увидимъ. А хороша она! Я рѣдко видѣнъ подобныхъ красавицъ! Такъ рѣшено? Завтра вы меня ей представите?
-- Можно и завтра...
-- Пожалуйста. А въ долгу я у васъ не останусь, вѣдь помните, недалеко и 15-е... Да можетъ-быть, вамъ и еще нужно? Возьмите, если нужно...
И онъ снова досталъ свой бумажникъ.
Пасмуровъ покраснѣлъ и ничего не сказалъ своему пріятелю, сконфуженно глядя куда-то внизъ.
-- Сколько? продолжалъ Ватрушкинъ, открывая бумажникъ.
-- Если можно, я попросилъ бы у васъ 200 рублей, мнѣ дѣйствительно очень нужно... весь какъ-то съежившись, тихо проговорилъ смущенный Пасмуровъ.
-- Берите 300, громко произнесъ Ватрушкинъ, отсчитывая три ассигнаціи. Все равно пригодятся, а я при деньгахъ теперь. Сочтемся когда-нибудь, когда получите наслѣдство послѣ троюродной тетушки. Вотъ это еще осталось у васъ -- троюродныя тетушки, ну да не надолго...
И Петръ Петровичъ величественно спряталъ бумажникъ.
Пасмуровъ молча взялъ деньги и торопливо сунулъ ихъ въ карманъ.
Ватрушкинъ залпомъ выпилъ свой стаканъ, налилъ еще и себѣ, и Пасмурову, и снова заговорилъ о Надеждѣ Ѳедоровнѣ, восторгаясь ея красотой.
-- Да, закончилъ онъ, какихъ ужъ только красавицъ ни имѣлъ я, но такой не видалъ еще. Даже завидно этому Алгасову, право!..
Пасмуровъ молча пилъ шампанское и не мѣшалъ уже Ватрушкину говорить.
Петръ Петровичъ Ватрушкинъ былъ сынъ извѣстнаго въ Москвѣ купца-фабриканта, одного изъ первыхъ московскихъ богачей. Двѣ громадныхъ суконныхъ, ситцевая и полотняная фабрики, нѣсколько тысячъ десятинъ строевого лѣса, три дома въ Москвѣ, великолѣпный магазинъ и нѣсколько складовъ и кромѣ всего этого еще значительный свободный капиталъ -- вотъ что ставило старика Петра Никаноровича Ватрушкина въ самые первые ряды московскаго купечества. Это былъ старозавѣтный, простой старикъ, самъ нажившій свое состояніе, но съ тѣхъ поръ вполнѣ уже освоившійся съ своимъ общественнымъ значеніемъ. Да и еще бы! Мануфактуръ-совѣтникъ, онъ былъ въ числѣ учредителей нѣсколькихъ банковъ, директоромъ одного изъ нихъ, членомъ правленія въ другихъ, извѣстнымъ благотворителемъ, кавалеромъ разныхъ орденовъ -- все это выдвигало его впередъ и пріучало къ почету и значенію. Жилъ онъ въ собственномъ своемъ огромномъ и богато-убранномъ домѣ на одной изъ лучшихъ улицъ Замоскворѣчья. Тутъ было все вокругъ него, что нужно для привольной и покойной жизни: флигеля, конюшни, погреба, сараи, кладовыя, амбары, большой, тѣнистый садъ, даже огородъ и баня -- словомъ, все подъ рукою и все свое, просторъ, тишина и спокойствіе.
У Петра Никаноровича было два сына и двѣ дочери. Одна дочь замужемъ за милліонеромъ купцомъ, другая еще учится въ дорогомъ пансіонѣ. Старшій сынъ женатъ и съ женой живетъ на суконной фабрикѣ подъ Москвой. Фабрику эту, дающую 70.000 дохода, старикъ предоставилъ сыну и уже не вмѣшивается въ нее.
Петръ Петровичъ второй и любимый его сынъ. Пока еще онъ живетъ при отцѣ, ничего не дѣлая. Объ занимаетъ въ его домѣ шесть роскошно-обставленныхъ комнатъ съ отдѣльнымъ ходомъ, пользуется столомъ, прислугой и лошадями отца и кромѣ того на остальные свои расходы ежегодно получаетъ круглую сумму въ 30.000 рублей, не считая значительныхъ доплатъ и всякихъ денежныхъ подарковъ, въ которыхъ никогда ему не отказываетъ и на которые не скупится страстно любящій его отецъ.
Петръ Никаноровичъ ничего не жалѣлъ для воспитанія своихъ дѣтей. Съ юныхъ лѣтъ окружали ихъ французы, нѣмцы и англичане-гувернеры, затѣмъ ихъ помѣстили въ самое дорогое въ Москвѣ частное учебное заведеніе, побывали они и въ университетѣ. Старшій, болѣе скромный, ограничился однимъ только первымъ курсомъ. Душа влекла его не къ наукѣ, а къ дѣламъ, къ фабрикѣ, къ биржѣ, къ торговлѣ, и изъ него вышелъ образцовый негоціантъ, богатѣющій, не смотря и на идеальную свою торговую честность, не по днямъ, а по часамъ.
Не таковъ былъ младшій братъ. Практичность старшаго соединялась въ немъ съ непомѣрной гордостью и съ барствомъ, которое онъ усвоилъ хотя и внѣшнимъ образомъ, но тѣмъ не менѣе основательно и прочно. Онъ любилъ жить не стѣсняясь деньгами и не заботясь о нихъ, любилъ пользоваться всѣми благами жизни и цивилизаціи -- и судьба щедро надѣлила его всѣмъ, что онъ любилъ.
Нельзя было назвать его глупымъ, хотя и особеннымъ умомъ онъ тоже не отличался; но онъ рѣшилъ этотъ вопросъ: онъ самъ призналъ себя выдающимся умомъ, твердо вѣрилъ въ это и поступалъ сообразно съ этимъ.
Въ заведеніи, гдѣ онъ воспитывался, онъ попалъ въ кружокъ юношей-аристократовъ. Тутъ былъ его пріятель Пасмуровъ, тутъ былъ князь W., два графа N., X., племянникъ вліятельнаго и знатнаго министра, баронъ S., затѣмъ P., Z., все извѣстнѣйшія дворянскія фамиліи. Всѣ товарищи жили дружно, ни въ дѣтствѣ, ни въ юности не разбирали они сословныхъ различій, но само уже собою такъ сдѣлалось, что эти принадлежавшіе къ одному кругу юноши давали тонъ всему классу. Къ нимъ примкнули дворяне менѣе знатные, и немногіе купеческіе сынки, вродѣ Ватрушкина, составляли нѣчто вродѣ пятна на этомъ избранномъ обществѣ. Другіе изъ нихъ, менѣе богатые и болѣе добродушные, нисколько не смущались этимъ и жили въ полномъ согласіи съ своими знатными товарищами, не ощущая ни малѣйшаго неудобства отъ неравенства сословій. Одинъ только самолюбивый Ватрушкинъ, съ дѣтства привыкшій видѣть первенствующее положете отца среди окружавшаго его общества, привыкшій и самъ, какъ наслѣдникъ отца, къ одному изъ первыхъ мѣстъ среди замоскворѣцкихъ своихъ сверстниковъ -- и непріятно, и даже обидно было ему встрѣтить товарищей, во всѣхъ отношеніяхъ его превосходившихъ. Я онъ и въ дѣтствѣ даже страстно жаждалъ первенства, силы и поклоненія... Правда, не родословной дается это первенство въ школѣ и добиться его тамъ не невозможно, но вышло такъ, что и по ученію многіе изъ его знатныхъ товарищей шли впереди его, а Ватрушкинъ, хотя не былъ послѣднимъ, но далеко не принадлежалъ и къ первымъ: выдающимися способностями онъ не обладалъ, а учиться прилежно, зубрить, какъ это называется въ школѣ -- этого онъ не считалъ достойнымъ ни своего значенія, ни своего ума. Такимъ образомъ, отодвинутый на второй планъ и въ ученіи, тѣмъ сильнѣе прилѣпился онъ къ единственному, въ чемъ не имѣлъ онъ соперниковъ въ классѣ -- къ деньгамъ и богатству. Никто уже изъ его знатныхъ товарищей не могъ съ нимъ равняться въ этомъ отношеніи, никому не давали родители, да и не могли давать, столько денегъ, никто такъ хорошо не одѣвался -- и Ватрушкинъ скоро нашелъ почву для своего первенства. Къ тому же онъ обладалъ и значительной физической силой -- этимъ необходимымъ для первенства въ школѣ условіемъ, безъ котораго ни способности, ни знатность, ни богатство ничего еще не значатъ среди товарищей.
Такимъ образомъ и создалось первенствующее положеніе Ватрушкина въ классѣ. Но это первенствующее положеніе имѣло слишкомъ много слабыхъ сторонъ, и особенно рѣзко обозначились онѣ, когда Ватрушкинъ и его товарищи перешли въ старшіе классы, гдѣ не такъ уже важна физическая сила и, напротивъ, ярче выступаютъ преимущества ума и знатности. Чтобы все-таки остаться первымъ и хотя бы наружно не уступить завоеваннаго мѣста, онъ сталъ держать себя съ еще большимъ достоинствомъ и гордостью и еще пренебрежительнѣе относиться къ бѣдности и недостатку денегъ. Страшно завидуя своимъ знатнымъ товарищамъ, онъ убѣдилъ себя и старался всѣхъ убѣдить, что онъ, милліонеръ Ватрушкинъ, много значительнѣе и выше ихъ всѣхъ. Ихъ разсказамъ о своей домашней жизни и о своихъ знакомствахъ онъ противоставлялъ разсказы о колоссальномъ состояніи своего отца и о широкихъ его тратахъ. Втайнѣ стыдясь своей цѣлой Москвѣ извѣстной фамиліи, онъ всегда произносилъ ее отчетливо и громко, съ гордо поднятой головой и съ удвоеннымъ чувствомъ собственнаго достоинства. Всегда щегольски одѣтый, въ свѣжемъ бѣльѣ, пріѣзжая въ заведеніе на лучшей отцовской лошади -- онъ всѣхъ старался перещеголять своей внѣшностью и въ классѣ даже, на школьной скамьѣ, во всемъ являтьЫ настоящимъ дэнди. Съ этихъ же поръ усвоилъ онъ и теорію о силѣ и значеніи денёгъ, выше и сильнѣе которыхъ ничего нѣтъ и не можетъ быть на свѣтѣ; онъ искренно увѣровалъ въ эту силу и страстно полюбилъ за нее деньги, на нее всегда опираясь въ своихъ доводахъ и въ своемъ пренебреженіи къ тому, чего онъ самъ не имѣлъ -- къ дворянству и къ живописнымъ гербамъ.
Университетъ ни въ чемъ не повліялъ на него и нисколько его не измѣнилъ. Поступилъ онъ туда не изъ любви къ наукѣ, которая сама по себѣ ни на что не была ему нужна, но съ единственной и спеціальной цѣлью увѣнчать свои совершенства дипломомъ и его авторитетомъ придать вѣса своимъ теоріямъ о силѣ и выдающемся значеніи богатства. И Петръ Петровичъ твердо рѣшилъ не слѣдовать примѣру брата и кончить курсъ, но самое прохожденіе этого курса онъ понималъ весьма оригинально: на лекціяхъ онъ почти не бывалъ, ограничиваясь аккуратной лишь покупкой ихъ литографированныхъ изданій, читалъ самыя только необходимыя книги, да и то лишь по обязанности, изъ товарищей сближался съ одними только богатыми, съ такими же дэнди, какъ и самъ онъ, остальныхъ же студентовъ онъ даже избѣгалъ, во-первыхъ, потому, что ему нечего было съ ними дѣлать, а главное, чтобы не наткнуться какъ-нибудь на товарища съ неудобнымъ образомъ мыслей. И онъ кончилъ курсъ, получилъ дипломъ, свидѣтельствовавшій о его образованности, повѣсилъ у себя въ кабинетѣ вставленную въ дорогую палисандроваго дерева раму общую фотографію всѣхъ профессоровъ и товарищей -- и въ тотъ же день забылъ все, и университетъ, и лекціи, и товарищей, словно и не было совсѣмъ въ его жизни этихъ четырехъ лѣтъ...
Молодой, богатый, онъ очутился теперь на полной свободѣ. Отецъ назначилъ ему 30.000 въ годъ и предоставилъ какъ и сколько угодно пользоваться всѣми доступными истинно-просвѣщенному негоціанту благами жизни.
И точно, онъ умѣлъ ими пользоваться, этими благами. Онъ былъ эпикуреецъ, какъ онъ самъ себя называлъ, и любилъ, чтобы одно только красивое, пріятное и изящное окружало его -- впрочемъ, послѣднее качество онъ всегда нѣсколько смѣшивалъ съ дорогимъ.
Онъ роскошно убралъ отведенныя ему въ отцовскомъ домѣ комнаты, одѣвался въ Лондонѣ, вкусно ѣлъ, держалъ отличное вино и дорогія сигары, завелъ кровныхъ рысаковъ, бравшихъ первые призы на скачкахъ -- однимъ словомъ, все, что только можетъ способствовать красотѣ и комфорту жизни, все это окружало его и все было перваго сорта.
-- Я живу настоящимъ бариномъ, съ убѣжденіемъ думалъ онъ, самодовольно поглядывая на окружавшую его роскошь.
Но онъ не былъ мотомъ, напротивъ, трудно было найти человѣка болѣе экономнаго и разсчетливаго, только разсчетливость эта состояла не въ томъ, чтобы откладывать что-нибудь изъ своихъ 30.000 на черный день -- да никакого чернаго дня и не предвидѣлось ему; нѣтъ, этихъ 30.000 ему хватало лишь въ натяжку, да и не хватало даже, и каждый почти годъ приходилось просить у отца и пятую, а то и десятую еще тысячу. Зная, что отказа въ этомъ не будетъ, Петръ Петровичъ не жалѣлъ денегъ, но и не злоупотреблялъ добротой отик, пользуясь ею аккуратно и въ мѣру. Какъ онъ выражался, онъ жилъ, но никогда не бросалъ зря не только рублей, но и самой даже послѣдней копѣйки.
-- Милліонъ безъ копѣйки уже не милліонъ, говорилъ онъ. И копѣйка -- деньги. Знать цѣну деньгамъ и умѣть ими пользоваться -- это значитъ быть вдвое богаче...
Онъ любилъ, чтобы все у него было хорошо и лучше даже, чѣмъ у другихъ, и въ то же время -- дешевле, чѣмъ у другихъ. Пріобрѣсти что-нибудь на подобныхъ условіяхъ было истиннымъ для него наслажденіемъ -- и у него былъ особенный талантъ доставлять себѣ это удовольствіе. Такъ, ни у кого не было такихъ тонкихъ духовъ, такого бѣлья, такихъ сигаръ, вина, лошадей, женщинъ -- и все по самымъ сходнымъ сравнительно цѣнамъ. Онъ выискивалъ особые какіе-то магазины, особые случаи, всему зналъ цѣну, умѣлъ торговаться, что можно -- покупалъ за полцѣны, иной разъ и у своихъ же нуждавшихся пріятелей, пріобрѣталъ самое лучшее imitation, если только imitation это обладало всей внѣшностью настоящаго, и даже очень любилъ подобныя imitations, но все дѣлалъ такъ самоувѣренно и дерзко, что разсчетливость эта нисколько не шла въ разрѣзъ съ его тщеславіемъ и гордостью, даже напротивъ, блескомъ сходно купленной роскоши еще болѣе способствовала этой гордости. Патентованный богачъ, котораго ни въ какомъ уже случаѣ не посмѣлъ бы никто заподозрить въ недостаткѣ денегъ -- онъ даже любилъ щегольнуть при случаѣ мелочной разсчетливостью и похвастаться -- особенно среди пріятелей -- своей практичностью и умѣньемъ все дешево достать.
-- Къ чему зря платить лишнія деньги? изумлялся онъ. Это совершенно безполезно...
Помимо этой маленькой слабости, Петръ Петровичъ не жалѣлъ денегъ, но не жалѣлъ ихъ только для себя и только тамъ, гдѣ онѣ могли ему доставить соразмѣрное стоимости своей удовольствіе. Зря дѣйствительно не пропадало у него ни одной копѣйки. Никакихъ увлеченій онъ не зналъ, всегда умѣя опредѣлить, что ему по средствамъ, и что нѣтъ; въ каждомъ расходѣ онъ умѣлъ обрѣзать все излишнее и никогда уже такимъ образомъ не приходилось ему жалѣть объ однажды сдѣланной тратѣ или находить ее непроизводительной и чрезмѣрной. Если онъ покупалъ вещь, то вещь эта дѣйствительно уже была ему нужна для его комфорта или потребностей и давала ему все, что въ силахъ была дать: ненужной вещи не было у него ни одной въ цѣлой квартирѣ. Поѣдетъ онъ съ веселой кампаніей куда-нибудь въ Стрѣльну, онъ не жалѣетъ тамъ денегъ, тратитъ, сколько надо, ни въ чемъ себѣ не отказывая, но ни одного уже лишняго рубля никогда не выйдетъ у него и ни на копѣйку никому не дастъ онъ себя обсчитать... Такимъ образомъ, онъ пользовался деньгами, извлекая изъ нихъ все, что можно было извлечь, и, естественно, 30.000 въ его рукахъ были тѣмъ же, чѣмъ пятьдесятъ въ рукахъ кого-нибудь другого. Всегда съ деньгами, всегда въ силахъ позволить себѣ всякую прихоть, гордо наслаждался онъ жизнью, всѣмъ существомъ своимъ сознавая свою мощь.
Но какъ ни старался онъ замкнуться въ своей гордости, величаво все презирая, кромѣ богатства и значенія, изъ него истекающаго, непреодолимая какая-то сила все-таки влекла его туда, въ заколдованный кругъ людей знатныхъ. Для этого собственно и поддерживалъ онъ знакомство съ нѣкоторыми изъ своихъ школьныхъ товарищей и особенно съ Пасмуровымъ, но надо было еіідѣть, какъ гордо и съ какимъ достоинствомъ держалъ онъ себя въ ихъ средѣ! Онъ былъ искренно убѣжденъ, что отъ души ихъ презираетъ но какъ усердно зато поилъ онъ ихъ самымъ лучшимъ шампанскимъ! Какими обѣдами, какими винами и сигарами угощалъ онъ ихъ, чтобы только имѣть удовольствіе бывать у нихъ и видѣть ихъ у себя, и передъ своими купеческими знакомыми похвастать потомъ ихъ извѣстными фамиліями и титулами, которыхъ онъ никогда не пропускалъ и не забывалъ, какъ не забывалъ ни ихъ чиновъ, ни званій, если только чины и званія эти были хоть сколько-нибудь красивы. Впрочемъ, дѣлалъ онъ это всегда мимоходомъ, вскользь, но тѣмъ не менѣе тщательно всегда перечисляя всѣ титулы, чины и званія, и больше въ разговорахъ на тему о разложеніи и развѣнчаніи дворянства и все возрастающей силѣ денегъ. Нечего и говорить, что въ разговорахъ этихъ дворянство третировалось по своимъ финансовымъ заслугамъ.
За Пасмуровымъ онъ особенно ухаживалъ, впрочемъ, все это ухаживанье состояло лишь въ томъ, что иногда онъ давалъ ему денегъ взаймы и не слишкомъ стѣснялъ его сроками уплаты. Зато Пасмуровъ знакомилъ его съ членами свѣтской молодежи, вводилъ къ женщинамъ, красотой своей украшавшимъ дни этой молодежи, сообщалъ ему всѣ самыя послѣднія свѣтскія новости и т. д.
Петръ Петровичъ любилъ женщинъ, не жалѣлъ на нихъ денегъ и множество ихъ перебывало у него, но любить еще не случалось ему, если не считать пустыхъ и глупыхъ полу-ребяческихъ увлеченій, когда ему не было и 20 еще лѣтъ. Послѣ того онъ простился съ романическими бреднями, вссь отдавшись болѣе основательнымъ чувственнымъ удовольствіямъ. Любить, но кого же? Замужнюю? Какъ-то не пришлось. Дѣвушку? Но дѣвушки -- народъ опасный, тутъ и очень даже не трудно налетѣть, а жениться -- это созсѣмъ не входило въ его разсчеты. И въ вихрѣ окружавшихъ его удовольствій онъ даже и не мечталъ о любви и никогда о ней не думалъ, твердо зная, что въ свое время, когда онъ захочетъ жениться, снизойдетъ на него и любовь.
Такъ жилъ онъ, вполнѣ довольный своей жизнью. Полное довольство окружало его, и множество самыхъ разнообразныхъ развлеченій наполняло просвѣщенные его до"суги, украшая его дни. Онъ былъ пять разъ въ Парижѣ, зналъ всѣхъ извѣстнѣйшихъ парижскихъ красавицъ и научился говорить по-французски чуть ли не лучше даже самихъ парижанъ. Кромѣ того, онъ былъ я въ Лондонѣ, видѣлъ всѣ самыя живописныя мѣста Швейцаріи, всѣ галлереи, древности и иныя достопримѣчательности Италіи и до сихъ поръ еще не можетъ забыть отвратительной итальянской кухни и черноокихъ красавицъ итальянокъ; онъ проигралъ въ Монако 23.300 франковъ, и это совершенно спокойно, рѣшительно безо всякаго волненія, какъ онъ разсказывалъ. Это все за-границей, а въ Москвѣ вся общественная жизнь была къ его услугамъ. Онъ былъ почетнымъ членомъ разныхъ благотворительныхъ обществъ, членомъ Скакового Общества, Общества Охоты, Общества Любителей Художествъ и даже Общества Любителей Садоводства, хотя никогда не могъ отличить фикуса отъ цикаса и не могъ запомнить ни одного названія. Были и еще какія-то Общества, даже ученыя, въ которыхъ онъ тоже участвовалъ, въ свободное время посѣщая иногда ихъ засѣданія. Былъ онъ также какимъ-то членомъ въ Консерваторіи и платилъ большія деньги за право любоваться хорошенькими консерваторками и ухаживать за ними. Онъ часто посѣщалъ театры, у него было множество знакомыхъ, онъ очень любилъ скачки, не пропускалъ никакихъ общественныхъ увеселеній и собраній, и все это такъ наполняло его дни, что не только некогда было ему скучать, но просто времени не хватало для пользованія всѣми удовольствіями и благами жизни и не разъ приходилось ему пожалѣть, что сутки состоятъ не изъ 48 часовъ.
Но никогда, нигдѣ и ни при какихъ условіяхъ не забывалъ онъ своего достоинства и значенія и не покидалъ величавой своей осанки, развѣ что въ немногія минуты отдыха отъ избытка жизненныхъ благъ. Въ эти минуты весь отдавался онъ сладкому какому-то чувству нѣги и довольства, довольства и собою, и жизнью, и дорогимъ комфортомъ, его окружавшимъ и на каждомъ шагу дававшимъ себя чувствовать. Его преисполненное гордостью и сознаніемъ своей силы лицо смягчалось въ эти минуты, и видно было, какъ весь погрузился онъ въ овладѣвшее имъ довольное состояніе, и ни одна уже мысль не проносится въ его головѣ и не смущаетъ полноты его блаженства. Глаза глядятъ прямо, ничего ни видя и не выражая, и весь онъ кажется тутъ такимъ маленькимъ, счастливенькимъ, пустенькимъ, и не узнаешь въ этомъ человѣчкѣ великолѣпнаго и гордаго Петра Петровича...