III.

Зала опернаго театра не была наполнена особенно блестящимъ обществомъ. Другія ли развлеченія, особенно многочисленныя къ концу сезона, отвлекли публику, или же новую Церлину недостаточно рекламировали, а только въ оперу явились лишь тѣ немногіе энтузіасты, которые не могутъ вдоволь наслушаться Моцарта. Въ партерѣ было много пустыхъ мѣстъ, многія ложи остались незанятыми, и выставка брилліантовъ и красавицъ была незначительна.

При такихъ обстоятельствахъ красивая наружность м-съ Чампіонъ и ея брилліантовая тіара сіяли удвоеннымъ блескомъ. Она была одѣта съ той кажущейся небрежностью, которая составляла тайну ея туалета: платье изъ какой-то воздушной ткани, желтаго цвѣта, драпировавшей свободными складками ея бюстъ и плечи, и подхваченной тамъ и сямъ брилліантовыми звѣздами. Большой пучокъ желтыхъ орхидей прикрѣпленъ былъ къ одному плечу и черный кружевной вѣеръ былъ тоже утыканъ желтыми орхидеями, а длинныя черныя перчатки придавали нѣкоторую эксцентричность ея туалету. Единственная цѣль, которую она преслѣдовала въ театрѣ, это быть одѣтой не такъ, какъ всѣ остальныя женщины. Она никогда не носила модныхъ цвѣтовъ и модныхъ тканей; напротивъ того, гонялась за оригинальностью и употребляла всѣ усилія, чтобы найти въ Парижѣ или Вѣнѣ что-нибудь такое, чего никто не носилъ въ Лондонѣ.

Зловѣщій финалъ второго акта, музыка котораго какъ бы предвѣщаетъ грядущіе ужасы, приходилъ къ концу, когда Джерардъ, оглядывая разсѣянно кресла партера, вдругъ увидѣлъ человѣка, которому удалось мистифицировать его такъ, какъ еще ни кому другому. Онъ увидѣлъ Юстина Джермина, слушавшаго музыку повидимому съ наслажденіемъ истиннаго знатока и любителя. Голова его была закинута назадъ, тонкія губы раздвинуты, а большіе голубые глаза сіяли восторгомъ. Да, этотъ человѣкъ страстно любилъ музыку или же ловко игралъ комедію.

Присутствіе этого человѣка напомнило Джерарду Гиллерсдону о дѣлѣ, которое ему предстоитъ совершить, когда занавѣсъ падетъ, а прекрасныя его спутницы сядутъ въ карету. Въ десять минутъ извозчикъ доставитъ его на квартиру и тамъ уже не будетъ больше предлоговъ къ дальнѣйшему промедленію.

Часъ его пробьетъ, когда на сенъ-джемской колокольнѣ прозвучитъ полночь.

Онъ невольно взглянулъ на футляръ съ пистолетами, когда одѣвался сегодня на вечеръ. Онъ помнилъ то мѣсто, на которомъ тотъ стоялъ, а возлѣ лежало дѣловое письмо отъ домового хозяина съ требованіемъ уплаты за столъ и квартиру. Столъ ограничивался лишь завтраками и тѣми случайными трапезами, какія приходится иногда вкушать у себя дома фешенебельному молодому человѣку, но въ общей сложности то и другое представляло очень значительную сумму. Унція свинца -- единственный способъ расплаты.

Впервые въ жизни Гиллерсдонъ пожалѣлъ этихъ почтенныхъ людей: своего хозяина и хозяйку. Онъ подумалъ, не лучше ли ему застрѣлиться внѣ дома, чѣмъ запятнать самоубійствомъ меблированныя комнаты, считавшіяся до сихъ поръ респектабельными. Но неудобство самоистребленія sub Jove было слишкомъ для него очевидно, и онъ почувствовалъ, что пребудетъ эгоистомъ до самаго конца.

Да, въ партерѣ сидѣлъ Юстинъ Джерминъ, самодовольный и веселый. Гиллерсдонъ наблюдалъ за нимъ весь послѣдній актъ оперы, замѣчая злобное удовольствіе, какое доставляло ему все, что было сатанинскаго въ музыкѣ и въ либретто. Какъ онъ наслаждался карой Донъ-Жуана и какъ хохоталъ надъ низкимъ страхомъ Лепорелло! Никто не подходилъ къ нему изъ знакомыхъ. Онъ сидѣлъ въ полномъ одиночествѣ, но, очевидно, былъ очень доволенъ своей судьбой,-- счастливѣйшій человѣкъ изъ всѣхъ присутствовавшихъ въ этомъ громадномъ театрѣ, самый жизнерадостный и юношески самодовольный.

-- И этотъ смѣющійся дуракъ прочиталъ мое намѣреніе въ моемъ мозгу какъ въ раскрытой книгѣ!-- сердился Гиллерсдонъ.

Гнѣвъ его усилился, когда, провожая м-съ Чампіонъ въ карету, онъ увидѣлъ тонкую гибкую фигуру оракула позади себя; лицо оракула, напоминавшее гнома, улыбалось ему изъ-подъ высокой шляпы.

-- Мнѣ очень жаль, что вы такъ скоро покидаете Лондонъ,-- говорила Эдита Чампіонъ, въ то время, какъ онъ подсаживалъ ее въ карету.

Она подала ему руку и даже пожала ее съ большимъ чувствомъ, чѣмъ проявляла обычно.

-- Пошелъ, кучеръ!-- заревѣлъ коммиссіонеръ. Слѣдующая карета.

Здѣсь не мѣсто было для сантиментальныхъ проводовъ.

Гиллерсдонъ пошелъ изъ театра, собираясь нанять перваго извозчика, который попадется. Но онъ не прошелъ и трехъ шаговъ по Боу-Стритъ, какъ Джерминъ очутился около него.

-- Вы идете домой, м-ръ Гиллерсдонъ?-- спросилъ онъ дружескимъ тономъ.-- Какая очаровательная опера "Донъ-Жуанъ", не правда ли? Послѣ нея я больше всего люблю "Фауста", но даже и Гуно, по моему, не можетъ сравниться съ Моцартомъ.

-- Можетъ быть. До я не знатокъ. Покойной ночи, м-ръ Джерминъ. Я иду прямо домой.

-- Не ходите. Отъужинайте сперва со мной. Я не досказалъ вамъ вашу судьбу сегодня; вы были такъ адски нетерпѣливы. Мнѣ многое еще нужно сказать вамъ. Пойдемте ко мнѣ на квартиру и поужинаемъ.

-- Въ другой разъ, м-ръ Джерминъ. Сегодня я пойду прямо домой.

-- И вы думаете, что другихъ вечеровъ больше не будетъ въ вашей жизни?-- сказалъ Джерминъ тихимъ, сладкимъ голосомъ, отъ котораго Гиллерсдонъ пришелъ въ неистовство, такъ какъ для его разстроенныхъ нервовъ онъ показался болѣе досаднымъ, чѣмъ грубый тонъ.

-- Покойной ночи!-- коротко проговорилъ онъ и пошелъ прочь.

Но отъ Джермина не такъ легко было отстать.

-- Пойдемте ко мнѣ; я не отстану отъ васъ, пока у васъ на лбу не разгладится морщина, говорящая о самоубійствѣ. Пойдемте ко мнѣ ужинать, Гиллерсдонъ. У меня есть шампанское, которое разгладитъ эту гадкую морщину.

-- Я не знаю, гдѣ вы живете, и нисколько не интересуюсь вашимъ шампанскимъ. Я уѣзжаю завтра рано поутру изъ Лондона, и мнѣ нужно еще устроить разныя дѣла.

Джерминъ продѣлъ руку подъ локоть Гиллерсдону, перекинулъ его въ другую сторону и спокойно повелъ за собой

Таковъ былъ его отвѣтъ на запальчивую рѣчь Гиллерсдона, и молодой человѣкъ покорился, ощущая vis inertiæ, вялое равнодушіе, благодаря которому онъ готовъ былъ подчиниться чухой волѣ, потерявъ всякую власть надъ самимъ собой.

Онъ сердился на Джермина, еще сильнѣе сердился на самого себя, и въ этомъ раздраженномъ состояніи даже не замѣчалъ дороги, по которой они шли. Припомнилъ только впослѣдствіи, что они проходили по Линкольнъ-Иннъ-Фильдсу и Тернстейлю. Онъ помнилъ также, что они переходили черезъ Гольборнъ, но не могъ узнать впослѣдствіи, выходилъ ли жалкій, съ виду похожій за лачужку, домъ, въ мрачныя ворота котораго провелъ его Джерминъ, на большую улицу.

Онъ помнилъ только очень противную кучу высокихъ дрянныхъ зданій, образовавшихъ квадратъ, посреди котораго находился полуобвалившійся водоемъ, который могъ быть когда-то фонтаномъ. Лѣтняя луна высоко стояла среди облаковъ, разорванныхъ вѣтромъ, и обливала яркимъ свѣтомъ каменный дворъ. Но ни въ одномъ окнѣ не было видно свѣта, который бы показывалъ, что такъ живутъ и занимаются люди.

-- Неужели же вы живете въ одной изъ этихъ трущобъ?-- воскликнулъ Гиллерсдонъ, впервые раскрывая ротъ, послѣ того какъ они своротили съ Боу-Стритъ:-- тутъ прилично жить только привидѣніямъ.

-- Большинство этихъ домовъ пустуютъ, и я полагаю, что тѣни покойныхъ ростовщиковъ, безчестныхъ подьячихъ и загубленныхъ ими кліентовъ могутъ безпрепятственно разгуливать по комнатамъ,-- отвѣчалъ Джерминъ съ неудержимымъ смѣхомъ: -- но я никого не видѣлъ, кромѣ крысъ, мышей и другой подобной мелкой дичи, какъ выражается Бэконъ. Конечно, онъ былъ Бэконъ. Этого никто вѣдь не оспариваетъ {Тутъ непереводимая игра словъ, такъ какъ слово Бэконъ (bacon) значитъ -- свиное сало.}.

Гиллерсдонъ пропустилъ мимо ушей это дурачество и молча стоялъ, пока Джерминъ вкладывалъ ключъ въ замокъ и, отперевъ дверь, провелъ его въ корридоръ, гдѣ было темно -- хоть глазъ выколи. Не очень пріятное положеніе очутиться въ темномъ коррідорѣ въ полночь, въ необитаемомъ мѣстѣ, въ компаніи человѣка съ репутаціей мага и волшебника.

Джерминъ зажегъ спичку и засвѣтилъ небольшой карманный фонарь и это улучшило немного дѣло.

-- Моя берлога во второмъ этажѣ,-- сказалъ онъ,-- и я довольно комфортабельно устроилъ ее, хотя здѣсь снаружи и не очень красиво.

Онъ повелъ гостя по старинной дубовой лѣстницѣ, узкой, запущенной, но съ дубовыми панелями, а потому драгоцѣнной для тѣхъ, кто поклоняется старинѣ.

Маленькій фонарь давалъ свѣта ровно столько, чтобы мракъ лѣстницы выступалъ еще сильнѣе, пока они не дошли до площадки, гдѣ луна глядѣла сквозь грязныя стекла высокаго окна; затѣмъ на второй площадкѣ показалась яркая полоса свѣта изъ-подъ двери, и это было первымъ признакомъ жилья.

Джерминъ растворилъ дверь, и его гость остановился, ослѣпленный яркимъ свѣтомъ и не мало удивленный элегантной роскошью двухъ покоевъ, соединенныхъ между собой аркой, которые м-ръ Джерминъ обозвалъ своей "берлогой".

Гиллерсдонъ видѣлъ много холостыхъ квартиръ въ районѣ Альбани-Пиккадилли, Сенъ-Джемса и Майферъ, но ничего-еще не видѣлъ такого изысканно роскошнаго, какъ берлога оракула. Тяжелые бархатные занавѣсы темно-зеленаго цвѣта драпировали окна съ опущенными ставнями. Отдѣлка стѣнъ отличалась вкусомъ и артистичностью; мебель была самая рѣдкая и неподдѣльная изъ эпохи Чипенделя. Коверъ представлялъ чудо восточнаго искусства и восточной роскоши красокъ. Немногія вазы, оживлявшія общій темный фонъ убранства, были отборнѣйшими образцами остъ-индской и итальянской работы. Картинъ было немного. Одна -- "Іуда Искаріотъ", Тиціана; другая -- нагая и не стыдящаяся своей наготы нимфа на фонѣ темныхъ листьевъ -- кисти Гвидо, и три курьезныхъ картинки первобытной нѣмецкой школы -- вотъ и все, за исключеніемъ еще бюста самого оракула изъ чернаго мрамора, удивительнаго сходства, и въ которомъ особенно рельефно выдѣлялись и даже слегка преувеличивались характеръ фавна, его головы и демоническая улыбка. Бюстъ стоялъ на пьедесталѣ изъ темно-краснаго порфира и какъ будто господствовалъ надъ всѣмъ окружающимъ.

Другая комната была отдѣлана какъ библіотека. Тамъ лампы были подъ абажурами и свѣтъ мягкій. Здѣсь, подъ центральной лампой, спускавшейся съ потолка надъ небольшимъ круглымъ столомъ, сервированъ былъ изысканный ужинъ. Два закрытыхъ блюда съ горячимъ кушаньемъ, холодный цыпленокъ, начиненный трюфлями, миніатюрный іоркскій окорокъ, салатъ изъ омара; земляника, персики, шампанское въ серебряной вазѣ со льдомъ, съ выпуклыми фигурами вакханокъ en repoussé.

-- Мой слуга легъ спать,-- сказалъ Джерминъ,-- но приготовилъ все, что нужно, и мы можемъ обойтись безъ его услугъ. Котлеты, salmi aux olives!-- прибавилъ онъ, приподнимая крышки съ блюдъ.-- Съ чего желаете начать?

-- Ни съ чего, благодарю. У меня нѣтъ аппетита.

-- Не весело слышать для человѣка, который голоденъ какъ охотникъ,-- отвѣчалъ Джерминъ, накладывая себѣ кушанья.-- Отвѣдайте мадеры; она, быть можетъ, придастъ вамъ аппетита.

Гиллерсдонъ усѣлся напротивъ хозяина и налилъ себѣ вина. Его любопытство было задѣто обстановкой оракула; да къ тому же то, что ему предстояло совершить, могло быть отложено на нѣсколько часовъ безъ всякаго неудобства. Онъ не могъ не заинтересоваться этимъ молодымъ человѣкомъ, который инстинктивно или благодаря тонкой проницательности разгадалъ его намѣреніе. Роскошь его квартиры поражала какъ контрастъ съ его собственной жалкой обстановкой въ вестъ-эндскихъ меблированныхъ комнатахъ.

Онъ платилъ, однако, именно за "обстановку". Но роскоши въ ней не было и очень мало комфорта. Какъ могъ Джерминъ такъ богато жить? страшивалъ онъ самого себя. Неужели это ворожба приносила ему столько доходу, или же у него было состояніе?

Джерминъ въ это время ужиналъ съ аппетитомъ и эпикурейскимъ удовольствіемъ. Выпивъ двѣ рюмки мадеры, его гость поѣлъ салата изъ омара, и когда Джерминъ раскупорилъ шампанское превосходнаго качества и превосходно замороженное, Гиллерсдонъ выпилъ большую часть бутылки и убѣдился, что этотъ ужинъ доставилъ ему такое удовольствіе, какого онъ давно у же не испытывалъ.

Разговоръ за ужиномъ былъ изъ самыхъ легкихъ; Джерминъ разбиралъ -- и большей частью очень немилостиво -- людей, которыхъ они оба знали, и громко хохоталъ надъ собственнымъ остроуміемъ. Онъ, однако, избѣгалъ упоминать имя м-съ Чампіонъ, а Гиллерсдону было рѣшительно безразлично, что швыряютъ грязью во всѣхъ другихъ людей.

Послѣ ужина мужчины закурили сигары и стали серьезнѣе. Былъ уже второй часъ ночи. Они долго просидѣли за ужиномъ и уже не дичились другъ друга, а напротивъ того, сблизились, какъ люди, которыхъ связываетъ не уваженіе другъ къ другу, но презрѣніе въ другимъ людямъ.

-- Шампанское изгладило съ вашего лба гадкую морщину,-- начать Джерминъ дружескимъ тономъ:-- а теперь разскажите мнѣ, что могло васъ побудить на такое дѣло.

-- Какое дѣло?-- спросилъ Гиллерсдонъ.

Джерминъ отвѣчалъ пантомимой. Онъ провелъ рукой во горлу, какъ бы бритвой; повернулъ руку ко рту, какъ будто держалъ въ ней пистолетъ и, наконецъ, сдѣлалъ видъ, что каплетъ воображаемый ядъ.

-- Вы все настаиваете на томъ, что...-- съ сердцемъ началъ Гиллерсдонъ.

-- Говорю вамъ, что я прочиталъ это на вашемъ лицѣ. У человѣка, замыслившаго самоубійство, такой взглядъ, въ которомъ нельзя обмануться. Въ его глазахъ какъ бы застываетъ выраженіе ужаса, какъ у человѣка, глядящаго въ лицо невѣдомой и близкой къ разрѣшенію тайны жизни и смерти. На лбу обозначаются линіи отчаянія и смятенія: сдѣлаю или не сдѣлаю? и въ немъ бросается въ глаза нервная торопливость, какъ у человѣка, которому нужно поскорѣе покончить съ очень непріятнымъ дѣломъ. Я никогда не обманывался въ этомъ взглядѣ. Но почему, дорогой мой, почему? Неужели жизнь двадцати-восьмилѣтняго человѣка не есть драгоцѣнная вещь, которую жаль бросать изъ-за пустяковъ?

-- "Вы отнимаете у меня жизнь, когда отнимаете средства къ жизни",-- цитировалъ Гиллерсдонъ.

-- Опять Бэконъ! У этого человѣка найдешь мнѣніе насчетъ всего въ мірѣ. Вы хотите сказать, что у васъ нѣтъ денегъ, а въ такомъ случаѣ предпочитаете смерть.

-- Считайте хоть такъ.

-- Хорошо. Но почему вы знаете, что фортуна не дожидается васъ гдѣ-нибудь за угломъ? Пока человѣкъ живетъ, онъ всегда можетъ стать милліонеромъ. Пока женщина не замужемъ, она всегда можетъ выйти за герцога.

-- Шансы на фортуну въ моемъ случаѣ такъ отдаленны, что не стоитъ ихъ принимать въ соображеніе. Я сынъ провинціальнаго пастора. У меня нѣтъ родственниковъ, отъ которыіъ я могъ бы получить наслѣдство. Если я не составлю состоянія литературой, то никогда не выбьюсь изъ нищеты, а моя вторая книга была такъ неудачна, что отняла охоту написать третью.

-- Фортуна сваливается иногда изъ облаковъ. Не случалось ли вамъ оказать услугу богатому человѣку, за которую онъ можетъ пожелать вознаградить васъ?

-- Никогда, сколько помню.

-- Полноте, оглянитесь на прошлое, нѣтъ ли въ вашей жизни поступка, которымъ вы бы могли гордиться, чего-нибудь героическаго, чего-нибудь, о чемъ стоитъ упомянуть въ газетѣ?

-- Ничего. Я разъ спасъ жизнь одному старику; но сомнѣваюсь, чтобы стоило его спасать, такъ какъ старый негодяй даже не поблагодарилъ меня за то, что я рисковалъ изъ-за него собственной жизнью.

-- Вы спасли жизнь человѣку, рискуя своей собственной! Послушайте, да развѣ это не геройство?-- закричалъ Джерминъ, откидываясь бѣлокурой головой на бархатную спинку кресла и заливаясь хохотомъ.

Черный бюстъ приходился чуть-чуть влѣво надъ его головой, и Гиллерсдону показалось, что его черное лицо тоже распустилось въ такую же широкую улыбку, какъ и бѣлое лицо оригинала.

-- Разскажите мнѣ всю исторію, пожалуйста!-- просилъ Джерманъ.

-- Нечего разсказывать,-- холодно отвѣчалъ Гиллерсдонъ.-- Въ ней нѣтъ ничего смѣшного и ничего трогательнаго. Я сдѣлалъ то, что и всякій здоровый молодой человѣкъ сдѣлалъ бы на моемъ мѣстѣ, видя слабаго старика въ опасности неминуемой смерти. Дѣло было въ Ниццѣ. Вы знаете, какую пустыню представляетъ тамъ собою станція желѣзной дороги, и пассажиру приходится гоняться, такъ сказать, за своимъ поѣздомъ. Дѣло было во время карнавала, въ сумеркахъ, и много пассажировъ, въ томъ числѣ и я, возвращались изъ Канна. Старикъ прибылъ съ другимъ поѣздомъ, ѣхавшимъ въ восточномъ направленіи, и пробирался на платформу, когда большущій паровозъ сталъ надвигаться на него. Хотя не на всѣхъ парахъ, но онъ шелъ настолько скоро, что страхъ парализировалъ старика, и онъ, вмѣсто того, чтобы сойти поскорѣе съ пути, остановился какъ вкопанный. Еще минута -- и желѣзное чудовище проѣхалось бы по немъ и раздавило бы его. Я успѣлъ только стащить его съ рельсъ передъ самой машиной, которая задѣла меня слегка за плечо. Я провелъ его на платформу. Никто почти не видѣлъ нашего приключенія. Со мной былъ пріятель на станціи, съ которымъ я завтракалъ въ отелѣ "Космополитъ", и который непремѣнно захотѣлъ проводить меня. Я коротко разсказалъ ему, что случилось, и поручилъ старика его попеченіямъ, а самъ бросился къ своему поѣэду, который чуть-чуть не уѣхалъ безъ меня.

-- И старый хрычъ даже не поблагодарилъ васъ?

-- Ни единымъ словомъ. Единственное, что онъ сказалъ, это спросилъ, гдѣ его зонтикъ, который выпалъ у него изъ рукъ въ то время, какъ я спасалъ его отъ смерти. Помнится, онъ, кажется, ворчалъ на то, что я не спасъ вмѣстѣ съ нимъ и его зонтика.

-- Онъ былъ англичанинъ, какъ вы думаете?

-- Навѣрное, англичанинъ. Французъ или итальянецъ былъ бы болтливъ, если не благодаренъ.

-- Можетъ быть, отъ потрясенія онъ лишился языка.

-- Однако спросилъ про зонтикъ.

-- Правда. Это очень дурно съ его стороны!-- смѣясь, сказалъ Джерминъ.-- Боюсь, что онъ просто неблагодарный старый песъ. И вы не разузнавали, кто онъ и кого вы спасли отъ смерти?

-- Я нисколько не интересовался его личностью.

-- Такъ! ну, а теперь поговоримъ о васъ и о вашемъ будущемъ. Вы знаете, что меня называютъ оракуломъ. Ну, вотъ я предвижу, что судьба ваша скоро измѣнится къ лучшему... и что, не говоря уже о томъ, какъ глупо искать добровольно смерти, когда ее все равно не минуешь,-- но въ вашемъ случаѣ это вдвое глупѣе, потому что вамъ стоитъ жить.

-- Вы говорите очень неопредѣленно и туманно. Въ какой формѣ ждетъ меня счастіе?

-- Я не выдаю себя за пророка. Я только проницательный человѣкъ. Я могу видѣть то, чего стоитъ человѣкъ, а не то, что съ ними произойдетъ. Но въ большинствѣ случаевъ характеръ обусловливаетъ судьбу человѣка, а потому мнѣ часто удавалось предвидѣть его судьбу.

-- Ну, а что же вы предвидите для меня?

-- Я бы охотнѣе вамъ этого не сказалъ.

-- Значитъ, предсказаніе не вполнѣ благопріятно.

-- Не вполнѣ. Характеръ человѣка, который въ двадцать-восемь лѣтъ отъ роду считаетъ самоубійство наилучшимъ выходомъ изъ затруднительныхъ обстоятельствъ, не обѣщаетъ много хорошаго. Я откровененъ, какъ видите.

-- Очень откровенны.

-- Не сердитесь!-- сказалъ со смѣхомъ Джерминъ.-- Я и себя не выдаю за героя, и еслибы мнѣ пришлось тяжко, то прибѣгнулъ бы тоже, пожалуй, въ пистолету или синильной кислотѣ. Но только такого рода идея указываетъ на характеръ слабый и вмѣстѣ съ тѣмъ эгоистичный. Человѣкъ, убивающій себя, уходитъ съ поля сраженія до срока и выказываетъ эгоистическое равнодушіе въ тѣмъ, кого оставляетъ по себѣ въ живыхъ, и для кого воспоминаніе объ его смерти будетъ вѣчнымъ страданіемъ.

-- Моя бѣдная мать!-- вздохнулъ Гиллерсдонъ, соглашаясь съ вѣрностью этихъ словъ.

-- Вы бы убили себя потому, что вамъ тяжело и вы несчастны, потому что вы растратили свои способности и лучшіе годы на безнадежную страсть. Ваши причины недостаточно сильны, и даже еслибы ваше присутствіе здѣсь не доказывало несостоятельность вашей затѣи, я думаю, что въ послѣднюю минуту ваша рука дрогнула бы, и вы... спросили бы себя: такъ ли безвыходно ваше положеніе. Такъ ли оно безвыходно?

-- Совсѣмъ безвыходно,-- откровенно отвѣчалъ Гиллерсдонъ подъ вліяніемъ выпитаго вина;-- я не вижу ни единаго луча надежды! Я прозѣвалъ всѣ случаи въ отличію; я загубилъ тѣ дарованія, какія у меня были, когда я вышелъ изъ университета. Я зависимъ въ денежномъ отношеніи отъ отца, который самъ съ трудомъ перебивается, и для котораго я бы долженъ былъ служить поддержкой, а не бременемъ. Я былъ -- и буду, пока живъ -- рабомъ женщины, которая требуетъ рабства и ничего не даетъ взамѣнъ, сердце и умъ которой, послѣ столькихъ лѣтъ короткаго знакомства, все еще для меня тайна, которая не хочетъ сознаться, что любитъ меня, но и не хочетъ отпустить на свободу.

-- М-съ Чампіонъ замѣчательно умная женщина,-- хладнокровно замѣтилъ Джерминъ,-- но въ тихомъ омутѣ черти водятся. Оставьте ее для другой женщины, и вы увидите, на что она способна. Если эта безнадежная любовь -- единственная ваша бѣда, то я не вижу никакой необходимости въ самоубійствѣ. Каждую минуту вы можете встрѣтить женщину, которая заставитъ васъ забыть Эдиту Чампіонъ.

-- Вы не имѣете права элбупотреблять именемъ м-съ Чампіонъ. Почему вы знаете, что она имѣетъ вліяніе на мою жизнь?

-- Я знаю только то, что знаетъ весь свѣтъ -- свѣтъ Майфера и Бельгревіи, Гайдъ-Парка и Соутъ-Кенсингтона, да еще то, что читаю на лицѣ этой дамы. Она -- опасная для васъ женщина, м-ръ Гиллерсдонъ: доказательство тому -- убитые даромъ годы, на которые вы жалуетесь. Но есть другія женщины, такія же красивыя, и любовь которыхъ не принесетъ съ собой такого унизительнаго рабства. Вы помните видѣніе, какое показываетъ Мефистофель Фаусту?

-- Гретхенъ за прялкой?

-- Гретхенъ за прялкой, кажется, только оперное измышленіе. Видѣніе, которое предстало Фаусту Гёте, было видѣніе отвлеченной красоты. Припомните,-- когда онъ встрѣчаетъ Гретхенъ не улицѣ, то не видитъ уже въ ней той чудесной красавицы, какую онъ видѣлъ въ зеркалѣ. Ему просто понравилась хорошенькая дѣвушка, скромно шедшая изъ церкви домой. Видѣніе могло быть Афродитой или Еленой, почемъ мы знаемъ! Ловкая штука во всякомъ случаѣ... Поглядите-ка вонъ тамъ на одно знакомое вамъ когда-то лицо, Гиллерсдонъ,-- на лицо дѣвушки, впавшей въ нищету, но красивой, какъ мечта художника, при чемъ, однако, красота ей ровно ни къ чему не служитъ. Взгляните на эту граціозную фигуру за швейной машиной, современной замѣстительницей прялки. Взгляните на меня, Гиллерсдонъ,-- повторилъ Джерминъ, устремляя на него холодные, спокойные голубые глаза, взглядъ которыхъ вдругъ какъ бы магически повліялъ на Гидлерсдона и повергъ его въ какое-то мечтательное состояніе:-- а теперь взгляните вонъ туда!

Онъ указалъ рукой на сосѣднюю комнату, гдѣ въ полусвѣтѣ Гиллерсдонъ увидѣлъ фигуру дѣвушки, сначала смутную, неопредѣленную, но затѣмъ совсѣмъ отчетливую. Лицо было обращено къ нему, но глаза на него не глядѣли; они глядѣли въ пространство, полные безнадежной меланхоліи, между тѣмъ какъ руки монотонно двигались взадъ и впередъ по столу швейной машины. Дѣвушка въ сѣренькомъ ситцевомъ платьѣ сидѣла за швейной машиной. Нѣчто въ ея фигурѣ и лицѣ показалось ему знакомымъ. Гдѣ и когда онъ видѣлъ это лицо? онъ не могъ припомнить. Хотя навѣрное не на картинѣ и не у статуи.

Джерминъ захохоталъ и бросилъ окурокъ сигары. Видѣніе немедленно исчезло.

-- Вотъ наша современная Гретхенъ,-- сказалъ онъ:-- бѣдная бѣлошвейка, трудящаяся съ утра до ночи, какъ негръ, изъ-за куска хлѣба, красивая какъ греческая богиня и настолько добродѣтельная, что предпочитаетъ нищету позору. Вотъ истинный типъ Гретхенъ девятнадцатаго столѣтія. Хотѣли бы вы быть ея Фаустомъ?

-- Я бы хотѣлъ обладать властью Фауста не для того, чтобы обмануть Гретхенъ, но чтобы составить свое счастіе!

-- А что вы считаете счастіемъ?-- спросилъ Джерминъ, закуривая новую сигару.

-- Богатство,-- живо отвѣчалъ Гиллерсдонъ:-- для человѣка, который жилъ подъ проклятіемъ бѣдности, который день за днемъ, часъ за часомъ, терзался мыслью, что онъ бѣднѣе другихъ людей -- можетъ быть только одно счастіе въ жизни: деньги и деньги. Начиная со школьной скамейки, я жилъ среди людей! болѣе богатыхъ, чѣмъ я. Въ университетѣ я попалъ въ затруднительное положеніе потому, что жилъ сверхъ средствъ. Отецъ давалъ мнѣ только двѣсти фунтовъ; я тратилъ триста и четыреста; хотя для отца это было расходомъ сверхъ силъ, но я казался нищимъ среди людей, тратившихъ тысячу. Меня отдали въ дорогую коллегію и требовали отъ меня экономіи; я долженъ былъ вращаться въ обществѣ людей высшаго свѣта и богатыхъ, но не долженъ былъ съ ними смѣшиваться. Къ несчастію, я оказался популярнымъ человѣкомъ и не могъ запереться отъ нихъ. Я страдалъ и терзался, но залѣзъ по уши въ долги и составилъ несчастіе своей семьи. Я поѣхалъ въ Лондонъ -- готовиться въ адвокатурѣ, тратился на обѣды, на гонораръ за ученье -- и не получилъ ни одного процесса. Я написалъ книгу; она произвела фуроръ, и временно я сталъ богатъ. Я думалъ, что нашелъ золотоносную руду, купилъ матери брилліантовыя серьги, въ которыхъ она не нуждалась, и послалъ отцу полное собраніе сочиненій Джереми Тэйлора, о которыхъ онъ мечталъ всю жизнь. Я влюбился въ красивую дѣвушку, которая отвѣчала мнѣ взаимностью; но ей не позволили выйти замужъ за человѣка, у котораго все состояніе заключалось въ его чернильницѣ. Она не была неутѣшна, и едва разстроилась наша помолвка -- вышла замужъ за человѣка настолько старше себя, что онъ могъ бы быть ея дѣдушкой, и такого богатаго, что сразу доставилъ ей блестящее положеніе въ обществѣ. Моя вторая книга, написанная въ тоскѣ отъ этой утраты, оказалась никуда негодной. У меня не хватило мужества написать третью. Съ тѣхъ поръ я жилъ, какъ и многіе молодые люди въ Лондонѣ, со дня на день, и пустота и безсодержательность моей жизни стали для меня нестерпимы. Удгвительно ли, что я пришелъ къ заключенію, что настоящая смерть предпочтительнѣе такому прозябанію!..

-- И вы думаете, что богатство дало бы вамъ новую жизнь, и она не была бы больше безцѣльной?

-- Богатство даетъ могущество. При богатствѣ и молодости ни одинъ человѣкъ не можетъ быть несчастливъ, если только не страдаетъ неизлечимымъ недугомъ. Богатый человѣкъ -- властелинъ вселенной.

-- Да, но пока онъ наслаждается властью, какую даетъ богатство, его жизнь проходить. Каждый день, проведенный въ наслажденіяхъ, каждая пламенная надежда, которая осуществляется, каждое прихотливое желаніе, которое выполнено -- все это гвозди, вколачиваемые въ его гробъ. Люди, которые живутъ долѣе всего -- это люди съ скромными средствами, не страдающіе отъ бѣдности, но и не забиваемые богатствомъ;-- люди, которыхъ темной и безвѣстной долей общество нисколько не интересуется -- ученые, мыслители, изобрѣтатели, о которыхъ общество часто узнаётъ впервые уже тогда, когда они умерли;-- люди, которые и мыслятъ, и мечтають, и разсуждаютъ, но не принимаютъ участія въ лихорадочной борьбѣ страстей. Помните ли вы романъ Бальзака: "Peau de chagrin"?

-- Не очень хорошо. То былъ одинъ изъ первыхъ французскихъ романовъ, прочитанныхъ мною; родъ сказки, сколько помнится.

-- Это скорѣе аллегорія, чѣмъ сказка. Молодой человѣкъ, наскучившій жизнью, какъ вы, близокъ въ самоубійству -- онъ рѣшилъ умереть, какъ это рѣшили вы сегодня,-- но, чтобы убитъ время между полуднемъ и полуночью, онъ входитъ въ лавку bric-à-brac и разглядываетъ всякія старыя и новыя диковинки. Здѣсь, въ числѣ сокровищъ искусства и реликвій угасшихъ цивилизацій, онъ встрѣчаетъ самое крупное чудо въ лицѣ самого торговца, человѣка, достигшаго столѣтняго возраста и довольнаго жизнью, безстрастной жизнью мыслителя. Человѣкъ этотъ показываетъ ему кусокъ пергамента, кожу дикаго осла, висящую въ стѣнѣ. Съ помощью этого талисмана онъ обѣщаетъ сдѣлать его богаче, могущественнѣе и славнѣе французскаго короля. "Читайте!" -- кричитъ онъ,-- и молодой человѣкъ читаетъ санскритскую надпись, золотыя слова которой такъ въѣлись въ самую кожу, что ихъ нельзя стереть никакимъ ножемъ. Переводъ санскритской надписи гласить такъ:

Владѣя мной, ты владѣешь всѣмъ.

Но твоя жизнь станетъ моей. Пожелай,

И всѣ твои желанія исполнятся.

Но соразмѣряй желанія

Съ жизнью. Съ каждымъ желаніемъ

Я сокращусь, какъ и

Твои дни. Хочешь

Имѣть меня,

Бери.

Эта надпись есть аллегорія жизни. Старикъ говоритъ юношѣ, что онъ многимъ предлагалъ этотъ талисманъ, но всѣ хотя и смѣялись надъ возможностью его вліянія на ихъ судьбу, однако отказывались испытать его невѣдомую силу. Но почему же самъ владѣлецъ не пытался провѣрить эту силу?-- Старикъ въ отвѣтъ излагаетъ свой взглядъ на жизнь.

-- А въ чемъ заключается этотъ взглядъ?

-- "Тайна человѣческой жизни заключена въ орѣховую скорлупу,-- говоритъ столѣтній старецъ.-- Дѣятельность и страсти изсушаютъ источники жизни. Хотѣть, дѣйствовать, страстно желать -- значитъ умирать. Съ каждымъ усиленнымъ противъ нормальнаго біеніемъ пульса, съ каждымъ сильнымъ порывомъ сердца, и лихорадочной дѣятельностью мозга, разгоряченнаго пылкими надежддами и противоположными желаніями, отрывается частица человѣческаго существа. Люди, которые живутъ такъ долго какъ я, это люди, у которыхъ страсти, желанія честолюбія и жажда власти совсѣмъ подавлены, люди спокойнаго и созерцательнаго темперамента, у которыхъ умъ господствуетъ надъ сердцемъ и чувствами, которымъ довольно разсуждать, знать, видѣть и понимать міръ, въ которомъ они живутъ". И старикъ былъ правъ. Долговѣчность не дается торопливымъ. Если хотите жить долго, берите темпомъ жизни largo, а не presto.

-- Кому нужно долголѣтіе!-- вскричалъ Гиллерсдонъ.-- Человѣку хочется жить, а не прозябать въ продолженіе ста лѣтъ на землѣ, не смѣя поднять головы къ небу, чтобы его не поразила молнія. Я бы желалъ пойти въ лавку bric-à-brac и найти тамъ peau de chagrin. Я бы охотно допустилъ сокращаться талисману ежедневно, еслибы сокращеніе это доставляло мнѣ всякій разъ часъ счастія или исполненіе желанія.

-- Что-жъ! вѣроятно, это единственная философія, пригодная для юнаго ума,-- замѣтилъ безпечно Джерминъ.-- Столѣтній старикъ, въ сущности совсѣмъ не жившій, хвастается долговѣчіемъ и утѣшаетъ себя мыслью, что его доля -- наилучшая; но прожить десять веселыхъ, безпечныхъ лѣтъ, вѣроятно, пріятнѣе, чѣмъ прозвать сто лѣтъ.

-- Безконечно пріятнѣе,-- подхватилъ Гиллерсдонъ съ лихорадочнымъ волненіемъ, и принялся ходить по комнатѣ, разглядывая статуэтки и бездѣлушки, бронзовые идолы, эмалевыя вазы и фигуры изъ рѣзной слоновой кости.

-- Можетъ быть, у васъ припрятанъ гдѣ-нибудь талисманъ,-- смѣясь, замѣтилъ онъ,-- позволяющій вамъ шутить надъ жизнью и смѣяться тогда, когда другіе плачутъ.

-- Нѣтъ, у меня нѣтъ талисмана. У меня есть только воля -- довольно сильная, чтобы побѣждать страсти,-- и проницательность, позволяющая разгадывать людей. Вы, человѣкъ съ сильно развитой челюстью, страстнымъ, требовательнымъ ego, созданы, чтобы страдать. Я созданъ, чтобы наслаждаться. Для меня жизнь, какъ сказали, шутка.

-- Тѣмъ же была она и для Гётевскаго чорта,-- отвѣчалъ Гиллерсдонъ.-- Я думаю, что въ вашей натурѣ есть нѣчто демоническое, и что у васъ, какъ и у Мефистофеля, нѣтъ ни сердца, ни совѣсти. Какъ бы то ни было, а я благодаренъ вамъ за то, что вы затащили меня сюда, развлекли, разсѣяли и дали иное направленіе мыслямъ, которыя были, сознаюсь, самаго мрачнаго свойства.

-- Не говорилъ ли я вамъ, что ужинъ и бутылка вина -- наилучшія для васъ совѣтники!-- воскликнулъ Джерминъ, смѣясь.

-- Но мрачныя мысли вернутся черезъ день или два, такъ какъ у васъ нѣтъ талисмана, чтобы наполнить мои карманы золотомъ, и вы не предлагаете даже купить у меня мою тѣнь. Я бы рискнулъ ходить безъ тѣни, какъ и Петръ Шлемаль, еслибы это могло доставить мнѣ груды золота.

-- Ахъ! всѣ эти старыя исторіи -- простыя аллегоріи, увѣряю васъ. Еслибы я сказалъ вамъ, что прочиталъ на вашемъ отуманенномъ лицѣ грядущую фортуну, то вы бы разсмѣялись надо мной. Все, о чемъ я васъ прошу, это вспомнить, что я задержалъ васъ на порогѣ смерти, когда фортуна прольетъ на васъ свои дары.