Самымъ энергическимъ помощникомъ въ реформахъ новаго прихода, доставшагося м-ру Кумберлэнду, была лэди Дженъ Бленгеймъ, которая сама много лѣтъ уже трудилась въ этомъ приходѣ и стояла во главѣ клуба и убѣжища для рабочихъ женщинъ, расположеннаго почти-что подъ сѣнью старинной церкви св. Лаврентія.
Леди Дженъ видѣла много ректоровъ и викаріевъ, смѣнявшихъ другъ друга. Она видѣла добрыхъ и вѣрныхъ пастырей; видѣла и такихъ, которые совсѣмъ не умѣли взяться за пастырскій посохъ, и сразу узнала достойнаго человѣка въ новомъ пасторѣ. Она съ сочувствіемъ отнеслась ко всѣмъ задуманнымъ имъ улучшеніямъ и протянула дружескую руку его нареченной невѣстѣ, между тѣмъ какъ викарій съ своей стороны съ жаромъ раздѣлялъ всѣ увлеченія лэди Бленгеймъ и охотно примѣнялъ свой музыкальный талантъ на вечерахъ, которые лэди Бленгеймъ устроивала въ клубѣ.
Имѣть во главѣ прихода человѣка умнаго и съ красивымъ баритономъ, и вдобавокъ съ большимъ репертуаромъ арій изъ ораторій и оперъ -- на такое счастіе она никогда и не разсчитывала, а потому новый викарій могъ неограниченно пользоваться ея дружескими совѣтами. Она была привычнымъ посѣтителемъ самыхъ отчаянныхъ трущобъ и подваловъ, и самыхъ жалкихъ чердаковъ въ околодкѣ, и могла многое сообщить ему о нуждающихся жителяхъ его прихода.
Чтобы сдѣлать удовольствіе сестрѣ и ея жениху, Джерардъ выказывалъ участіе къ клубу лэди Дженъ и отказался даже отъ приглашенія въ одинъ изъ самыхъ знатныхъ домовъ Лондона, гдѣ гостепріимство возведено было на степень тонкаго искусства, и гдѣ министръ -- такая же обычная вещь за обѣдомъ, какъ земляника въ іюлѣ,-- чтобы пообѣдать отварной рыбой и жареной бараниной въ столовой Джака Кумберлэнда вчетверомъ съ нимъ, и сестрой и леди Дженъ.
Мать его уѣхала обратно въ Девонширъ, наглядѣвшись до сыта на все, что только стоило видѣть въ Лондонѣ, и обремененная подарками сына милліонера, всѣми дорогими бездѣлушками и новѣйшими изобрѣтеніями для комфорта или украшенія гостиныхъ и будуаровъ, еще невиданными и неслыханными въ магазинахъ Эксетера.
Онъ безъ огорченія отказался отъ обѣда въ герцогскомъ домѣ, хотя списокъ гостей сіялъ именами высочествъ. Еще прежде чѣмъ разбогатѣть, Гиллерсдонъ хорошо былъ знакомъ со всѣмъ, что Лондонъ можетъ дать по части удовольствій и развлеченій.
Теперь онъ стоялъ на высшей ступенькѣ той лѣстницы, которая ведетъ въ трону, но дворецъ былъ все тотъ же дворецъ, освѣщеніе, музыка, цвѣты, красивыя женщины были все тѣ же, на которыхъ онъ глядѣлъ много сезоновъ подъ рядъ, когда былъ еще ничѣмъ.
Ему бы хотѣлось увидѣть новый свѣтъ, хотѣлось бы, чтобы двери раскрылись передъ нимъ въ такую страну, гдѣ бы все для него было незнакомо. Будь онъ способенъ пройти безъ усталости болѣе шести миль, онъ бы отправился въ центральную Африку. Онъ серьезно подумывалъ о путешествіи въ Японію, на островъ Цейлонъ или даже въ Бирманію... но въ то время, какъ душа его вздыхала по невиданнымъ странамъ, тѣло льнуло въ Майферу и цивилизаціи... къ великой столицѣ, гдѣ для человѣка, поющаго претензію на "франтовство", существуетъ только одинъ шляпный фабрикантъ, одинъ сапожникъ, одинъ портной, одинъ экипажный мастеръ, только одинъ сортъ почтовой бумаги, одинъ клубъ и одни духи; такъ какъ, мимоходомъ будь сказано, хотя бы настоящій франтъ былъ членомъ двадцати клубовъ, но въ дѣйствительности существуетъ только одинъ, который онъ считаетъ достойнымъ себя, тотъ самый, гдѣ набросали черныхъ шаровъ большинству его короткихъ пріятелей.
Простой обѣдъ въ Coro, поданный чисто одѣтой служанкой, въ темной пріемной, отдѣланной дубовыми панелями, бесѣда съ лэди Дженъ объ образѣ жизни и трудѣ дѣвушекъ, которыя приготовляли варенье, и тѣхъ, которыя изготовляли прикладъ для портныхъ,-- это почти равнялось посѣщенію неизвѣстной страны. Все здѣсь было ново для человѣка, который съ того самаго момента, какъ покинулъ университетскую скамью, жилъ исключительно среди людей свѣтскихъ или претендовавшихъ на свѣтскость.
Исторіи, услышанныя имъ сегодня вечеромъ про горе и грѣхъ, про зло и добро, про грубыя преступленія, геройскія усилія, нѣжное самопожертвованіе въ мірѣ, гдѣ царила убійственная нищета, тронули и заинтересовали его сильнѣе, чѣмъ онъ могъ этого ожидать.
Для Джерарда, привыкшаго къ міру, гдѣ царитъ обиліе и роскошь, всѣ эти разсказы объ ужасной нищетѣ, о страданіяхъ, которыя могла бы устранить пятифунтовая бумажка, о роковыхъ болѣзняхъ, которыя могли бы быть предотвращены небольшимъ довольствомъ и комфортомъ, казались ужасными вдвойнѣ,-- ужасными какъ упрекъ для каждаго богатаго человѣка въ Лондонѣ.
И однако, пытаться измѣнить всѣ эти вещи, говорилъ онъ себѣ, все равно, что пытаться остановить прибой св. Лаврентія надъ Ніагарскимъ водопадомъ. Еслибы онъ все свое состояніе бросилъ въ эту бездну нищеты, въ результатѣ оказалось бы однимъ милліонеромъ меньше, а на толпѣ неимущихъ его жертва отразилась бы совсѣмъ нечувствительно.
Но онъ рѣшилъ, сидя въ этой мрачной пріемной комнатѣ, гдѣ солнечный закатъ яснаго майскаго вечера сверкалъ на полированномъ дубѣ панелей, точно на глубокихъ водахъ,-- онъ рѣшилъ, что всѣ эти повѣсти про тяжкія, труженическія жизни онъ выслушаетъ не даромъ... онъ совершитъ нѣчто великое -- когда рѣшитъ, что именно всего нужнѣе -- чтобы ослабить мѣру вѣчной нужды. Будетъ ли то пріютъ или госпиталь, клубъ или богадельня, исправительный или сиротскій домъ, но онъ долженъ что-нибудь создать; что-нибудь для успокоенія своей совѣсти и въ угоду материнской набожности.
Обѣдъ кончился къ восьми часамъ и маленькая компанія пѣшкомъ направилась изъ приходскаго дома въ одну залу по сосѣдству, нанятую для митинга хоровъ, образованныхъ различными женскими клубами въ Лондонѣ. Концертъ и конкурсъ уже начался, когда викарій съ своимъ обществомъ вошелъ въ освѣщенный залъ, биткомъ набитый народомъ. Но для м-ра Кумберлэнда и его друзей приготовлены были мѣста по срединѣ зала напротивъ эстрады.
Хоры выстроились полукругомъ, какъ зрители въ греческомъ театрѣ. Было всего восемь хоровъ, насчитывавшихъ въ общей сложности слишкомъ двѣсти дѣвушекъ, и хористки каждаго отличались особаго цвѣта шарфомъ, спускавшимся отъ плеча въ таліи. Эти яркіе шарфы на темныхъ платьяхъ придавали видъ однообразія всему костюму. Глазъ едва различалъ темнобурыя или выгорѣвшія черныя, полинялыя, темно-оливковыя или сѣрыя поношенныя платья изъ дешевой матеріи. Веселыя лица, тщательно причесанные волосы различнаго цвѣта, начиная изсиня-черными и продолжая всѣми оттѣнками русыхъ, золотисто-каштановыхъ, рыжихъ и бѣлокурыхъ какъ ленъ, голубые и желтые, зеленые и розовые и фіолетовые шарфы сообщали группамъ хористокъ оживленіе и живописность.
При такой обстановкѣ и благодаря улыбающимся и веселымъ лицамъ казалось, что Лондонъ кишитъ красавицами, которыя наполняютъ собой женскіе клубы. Общій эффектъ былъ отличный. И когда всѣ эти голоса стройно грянули и соединились въ Менхельсоновскомъ "Привѣтствіи", Джерардъ почувствовалъ внезапный приливъ симпатіи, отъ которой навертываются непрошенныя слезы на глаза.
Послѣ пѣнія соединенными силами всѣхъ хоровъ, они раздѣлились и каждый пропѣлъ особую пѣсню. Одинъ изъ этихъ хоровъ, образовавшійся изъ членовъ клуба въ Чельси, именовавшій себя честолюбивымъ названіемъ хора св. Цециліи, показался Джерарду лучше всѣхъ другихъ. Онъ пропѣлъ пѣсню "Wanderer" Шуберта, съ англійскими словами, и Джерардъ нашелъ, что многіе голоса въ этомъ хорѣ были прекрасны и показались ему задушевнѣе иныхъ прославленныхъ сопрано изъ Италіи, Америки и Австраліи.
Мечтательно глядя на толпу лицъ, возвышавшихся предъ нимъ полукругомъ, Гиллерсдонъ внезапно замѣтилъ одно нѣжное и задумчивое личико, болѣе блѣдное, чѣмъ всѣ остальныя, хотя блѣдность вообще отличительная черта въ лицахъ лондонскихъ работъ дѣвушекъ. Это лицо, разъ приковавъ къ себѣ его вниманіе, выдѣлялось особенно рельефно и неотразимо изъ толпы другихъ. То было лицо, преслѣдовавшее его со времени странной ночи, проведенной имъ на квартирѣ Юстина Джермина, лицо дѣвушки за швейной машиной.
Когда пѣніе окончилось, онъ спросилъ лэди Дженъ, сидѣвшую рядокъ съ никъ:
-- Въ хорѣ Чельси я замѣтилъ дѣвушку съ очень миловиднымъ, но очень печальнымъ личикомъ; вы не знаете, кто она?
-- Я думаю, что знаю, о комъ вы говорите. Можете вы указать мнѣ ее?
Онъ сосчиталъ число рядовъ и головъ и указалъ мѣсто, гдѣ стояла дѣвушка, лицо которой обратило на себя его вниманіе.
-- Разскажите мнѣ о ней все, что вамъ извѣстно,-- просилъ онъ.
-- Мнѣ извѣстно очень немногое. Она не моего прихода и не моего клуба. Кажется, она очень хорошая дѣвушка. Она живетъ съ отцомъ.
-- Который былъ когда-то джентльменомъ и ученымъ, а теперь сталъ пьяницей,-- перебилъ Джерардъ.
-- Вы, значитъ, ее знаете?-- воскликнула лэди Дженъ.
-- Это ея исторія?
-- Кажется, что да. Она разъ была на вечерѣ въ нашемъ клубѣ и я съ ней разговаривала; но она очень сдержанна и я отъ другихъ дѣвушекъ узнала часть ея исторіи. Отецъ ея былъ клерджименомъ, но погубилъ себя позорной привычкой въ нетрезвой жизни. Дѣвушка, разсказывавшая мнѣ это, слышала о томъ отъ него, а не отъ дочери. Эстеръ -- славная дѣвушка: она мужественно переноситъ бремя отцовскихъ прошлыхъ глупостей и работаетъ изо всѣхъ силъ, чтобы доставить ему безбѣдное существованіе. Она очень искусно вышиваетъ по сукну. Вы, можетъ быть, замѣтили вышитыя платья и кофточки, вошедшія въ моду въ послѣдніе годы. Эстеръ Дель приготовляетъ ихъ для фешенебельныхъ портныхъ.
-- Что это ручная или машинная работа?
-- Большая часть дѣлается на машинѣ. Эстеръ очень искусна -- она одинаково хорошо дѣлаетъ ручную и машинную работу -- но жизнь ея тяжкая, какъ бы то ни было. Я бы желала нѣсколько скрасить ей жизнь. Мы могли бы брать ее гулять за городъ, еслибы только она забыла, что она дочь джентльмена, и согласилась стать на равную ногу съ нашими дѣвушками. Она нашла бы во многихъ изъ нихъ природное благородство чувствъ, несмотря на простоту происхожденія и воспитанія. Но она ни въ чемъ не хочетъ участвовать, кромѣ пѣвческихъ классовъ. Музыка -- ея единственное удовольствіе.
-- Но вѣдь Лондонъ -- страшное мѣсто для такой миловидной дѣвушки, живущей въ бѣдности. Тутъ соблазны на каждомъ шагу!
-- О, Эстеръ не такого сорта дѣвушка,-- отвѣчала лэди Дженъ поспѣшно:-- она слишкомъ чиста, чтобы подпасть дурному вліянію.
Джерардъ почти не слушалъ остальной части концерта. Онъ былъ погруженъ въ раздумье о чужой жизни, которая въ сущности его не касалась. Что ему Гекуба и что онъ Гекубѣ? Однако, гь своемъ желаніи узнать побольше объ Эстеръ Давенпортъ, онъ поспѣшно простился съ лэди Дженъ и, посадивъ сестру въ экипажъ, просилъ ее ѣхать домой безъ него.
-- Мнѣ хочется побродить при лунномъ свѣтѣ. Не дожидайся меня. Я зайду въ клубъ на полчаса.
Было еще не поздно, всего около десяти часовъ, и молодой майскій мѣсяцъ сверкалъ надъ трубами Сого; ночь была самая соблазнительная для прогулки и Джерардъ любилъ гулять по ночамъ, а потому Лиліана и не удивилась тому, что ее отсылаютъ домой одну.
Джерардъ слѣдилъ за каретой, пока она не исчезла за угломъ, а затѣмъ сталъ сторожить входную дверь въ залу, пока вся публика не разошлась и не растаяла въ громадномъ пространствѣ Лондона. Послѣ того онъ принялся наблюдать за дѣвушками различныхъ хоровъ, расходившимися изъ залы, весело и оживленно болтая. Среди такого значительнаго числа дѣвушекъ, одѣтыхъ одинаково, нелегко было отличить которую-нибудь въ частности, но глаза у него были зоркіе и онъ выслѣдилъ ту, которую искалъ, и пошелъ за ней слѣдомъ, когда она, отдѣлившись отъ остальныхъ, направилась домой.
Она шла рѣшительной походкой женщины, привыкшей находить дорогу въ лабиринтѣ улицъ большого города, не глядя на людей, проходившихъ мимо нея, не замѣчая, глядитъ ли кто на нее, занятая своимъ дѣломъ, сдержанная и самоувѣренная.
Джерардъ Гиллерсдонъ шелъ по другой сторонѣ улицы, выжидая болѣе тихаго мѣстечка, чтобы подойти къ ней. Такимъ образомъ они дошли до Сентъ-Джемсъ-парка и тамъ, подъ покровомъ весенней листвы около террассы Карльтонъ-гауза, онъ подошелъ къ ней.
-- Здравствуйте, миссъ Давенпортъ. Я надѣюсь, что вы не забыли меня?... Я -- Джерардъ Гиллерсдонъ, сынъ ректора Гельмсли.
Онъ стоялъ съ обнаженной головой при слабомъ вечернемъ освѣщеніи и протягивалъ ей руку; но она не взяла протянутой руки и очевидно желала уйти отъ него безъ всякихъ дальнѣйшихъ разговоровъ.
-- Нѣтъ, я не забыла... но я спѣшу домой къ отцу. Прощайте, м-ръ Гиллерсдонъ.
Но онъ не хотѣлъ отпустить ее.
-- Удѣлите мнѣ нѣсколько минутъ... всего лишь нѣсколько минутъ,-- просилъ онъ.-- Я не задержу васъ. Позвольте мнѣ идти рядомъ. Моя сестра, ваша старинная пріятельница Лиліана, живетъ со мной въ Лондонѣ. Она съ радостью пріѣдетъ къ вамъ, если вы только позволите.
-- Она всегда была добра... но это невозможно. Мой отецъ и я вышли изъ того общества, къ какому принадлежитъ ваша сестра. Мы живемъ очень скромно, но не несчастливо... по крайней мѣрѣ у меня только одна забота, и съ нею мнѣ было бы хуже, еслибы мы жили во дворцѣ.
-- Неужели вы думаете, что сестра меньше цѣнитъ или любитъ васъ оттого, что вы работаете, чтобы содержать отца? О, миссъ Давенпортъ, какъ можете вы такъ низко думать о бывшей подругѣ?
-- Нѣтъ, нѣтъ, я увѣрена, что она такъ же добра, какъ и всегда... но мнѣ лучше не видѣться съ нею. Это мнѣ напомнитъ прошлое горе. Я пытаюсь стереть изъ памяти всю прошлую жизнь... и жить только настоящимъ. Я справляюсь съ этимъ... какъ могу,-- прибавила она съ грустной улыбкой.-- Не мѣшайте мнѣ. Прощайте.
Она остановилась и на этотъ разъ сама первая дружески протянула ему руку на прощанье.
Онъ взялъ бѣдную ручку, маленькую, изящной формы, въ плохенькой перчаткѣ... сѣрой бумажной перчаткѣ, чисто вымытой и аккуратно заштопанной. Онъ взялъ ручку и задержалъ ее мягко въ своихъ, нисколько не думая уходить.
-- Позвольте мнѣ проводить васъ домой!-- просилъ онъ.-- Мнѣ столько надо вамъ сказать.
-- Право, лучше не надо. Я привыкла быть одна.
-- Ну, хоть часть дороги... всего лишь нѣсколько шаговъ? Я хочу сообщить вамъ о всѣхъ тѣхъ перемѣнахъ, какія произошли въ Гельмсли, съ тѣхъ поръ какъ вы его оставили.
-- Онѣ меня не касаются. Повторяю, что я порвала съ этою жизнью. Она меня больше не интересуетъ.
-- Даже судьба моей сестры? А вѣдь она была съ вами дружна.
-- Да, была, и очень мнѣ дорога, но все это было и прошло. Я ничего не хочу знать про нее, кромѣ того, что она здорова и счастлива.
-- Она и здорова, и счастливѣе, чѣмъ когда вы ее знали. Она въ томъ экзальтированномъ состояніи, которое всегда, кажется, овладѣваетъ дѣвушками, когда онѣ невѣсты... довольно курьезное обстоятельство, такъ какъ онѣ могли бы судить о радостяхъ семейной жизни по своимъ родителямъ.
-- Она невѣста?-- спросила Эстеръ, сразу забывая о своемъ намѣреніи ничѣмъ не интересоваться.-- Что, я знаю ея fiancé? онъ изъ Гельмсли?
-- Нѣтъ; онъ пріѣхалъ въ Гельмсли уже послѣ вашего отъѣзда. Онъ замѣнилъ вашего отца въ должности викарія. Но онъ теперь въ Лондонѣ. Онъ викаріемъ въ церкви св. Лаврентія. Вы, можетъ быть, видѣли его въ клубѣ лэди Дженъ?
-- Нѣтъ; я рѣдко бываю въ клубѣ. Я провожу большую чаетъ свободнаго времени съ отцомъ.
-- М-ръ Давенпортъ здоровъ, надѣюсь?-- спросилъ Джерардъ, затрудняясь, какъ бы спросить объ отцѣ, не огорчивъ ее.
-- Да, благодарю васъ. Онъ здоровъ... но только... отъ васъ скрывать это безполезно... онъ все еще не отсталъ отъ прежней привычки. Съ нимъ не часто это бываетъ, но опасаться приходится постоянно.
-- Онъ еще не отсталъ отъ вина? онъ все еще подпадаетъ его власти?
-- По временамъ. Онъ очень добръ. Онъ сильно борется съ страшнымъ соблазномъ; но временами соблазнъ осиливаетъ его. Онъ очень боролся, пока мы были въ Австраліи... старался вернуть себѣ самоуваженіе и внушить уваженіе другимъ людямъ. Ему удалось получить очень выгодное мѣсто клерка. Мы жили хорошо; но бѣда настигла насъ. Его сбили съ толку добрые, но безразсудные пріятели; они смѣялись надъ моими опасеніями, и въ концѣ концовъ... онъ дошелъ до бѣлой горячки. Его уволили отъ должности; занимая ее, онъ былъ джентльменомъ и человѣкомъ съ вѣсомъ, съ хорошимъ жалованьемъ; теперь онъ радъ былъ принять мѣсто гораздо хуже, и все ниже и ниже опускался по общественной лѣстницѣ въ городѣ Мельбурнѣ. Друзья перестали имъ интересоваться. Они объявили его неисправимымъ. Такимъ образомъ мнѣ пришлось взять на себя заботу о пропитаніи. Мнѣ удавалось заработать немного денегъ, давая уроки въ депо швейныхъ машинъ... гдѣ я сама научилась многимъ усовершенствованіямъ по части машиннаго дѣла,-- усовершенствованіямъ, которыя еще мало извѣстны въ Англіи... я накопила достаточно денегъ для обратнаго переѣзда на родину. Я привезла отца въ Лондонъ въ жалкомъ видѣ, разбитаго, безнадежнаго, больного духомъ и тѣломъ, и мы нашли квартиру въ Чельси... очень дешевую и очень скромную, но чистую и здоровую. Дальній родственникъ отца платитъ за квартиру. Мы съ тѣхъ поръ тамъ и живемъ. Сначала я думала, что могу найти уроки музыки или пѣнія и что нѣмецкій языкъ будетъ мнѣ также въ этомъ отношеніи полезенъ; но вскорѣ я убѣдилась, что это немыслимо, въ особенности когда живешь въ такомъ бѣдномъ кварталѣ и ходишь въ поношенныхъ платьяхъ. А потому я была очень счастлива, когда нашла портного въ Найтбриджѣ, которому понадобилась искусная мастерица; мое знакомство съ послѣдними усовершенствованными машинами выручило меня и я получила работу, которою съ тѣхъ поръ и живу.
-- Тяжкая и трудная ваша жизнь, боюсь,-- сказалъ Джерардъ.
-- О, мы не нуждаемся. Мы даже хорошо живемъ съ отцомъ и онъ такъ меня любитъ и такъ добръ со мной, что я должна быть благодарна и счастлива.
-- И вы не ищете никакихъ развлеченій, никакого разнообразія въ жизни? Вы все время работаете?
-- Я участвую въ хорѣ и этого довольно. Я не люблю оставлять отца подолгу.
-- А онъ ничего не дѣлаетъ?
-- Онъ читаетъ газеты въ даровой читальнѣ, а въ хорошую погоду работаетъ въ саду.
-- Но чтобы помочь вамъ... онъ ничего не предпринимаетъ?
-- Нѣтъ; онъ больше этого не долженъ дѣлать. Еслибы онъ заработывалъ деньги, то было бы хуже; онъ могъ бы впасть опять въ бѣду. А теперь, когда у него, бѣднаго, пусто въ карманахъ, ему не на что купить яду, доводящаго его до умапомраченія. Водка и хлоралъ дороги, къ счастію для него и для меня.
-- Позвольте Лиліанѣ помочь вамъ. Мы теперь богаты, нелѣпо богаты. Мы считаемъ, что богатство довѣрено намъ съ тѣмъ, чтобы помогать всѣмъ нуждающимся. Позвольте сестрѣ чѣмъ-нибудь облегчить вашу жизнь. Она положитъ извѣстную сумму денегъ на ваше имя въ найтбриджскій банкъ и вы будете брать оттуда деньги, когда вамъ будетъ нужно. Она завтра же сдѣлаетъ это. Считайте, что деньги -- все равно, что у васъ въ карманѣ.
-- И думать объ этомъ не смѣйте, м-ръ Гиллерсдонъ!-- съ негодованіемъ отвѣчала она.-- Я не возьму сикспенса изъ этихъ денегъ. Неужели вы воображаете, что я соглашусь принять отъ кого-либо милостыню, пока я молода и здорова и могу работать? Удивляюсь, что вы такого низкаго обо мнѣ мнѣнія.
-- А я удивляюсь, какъ можете вы быть такъ жестоки, чтобы отзываться отъ дружбы... потому что, отбиваясь отъ помощи, вы отказываетесь отъ дружбы. Это -- чистое упрямство съ вашей стороны не хотѣть раздѣлить счастіе Лиліаны. Повторяю вамъ, что мы нелѣпо богаты.
-- Еслибы вы были вдвое богаче богатѣйшаго изъ Ротшильдовъ, то я не пожертвовала бы своей независимостью. Будь я безъ гроша, а отецъ боленъ, тогда другое дѣло. Я бы попросила вашу сестру помочь мнѣ.
-- А я ничѣмъ не могу помочь вашей тяжкой долѣ, облегчить ваше бремя?
-- Моя жизнь вовсе не тяжкая. Это жизнь тысячи дѣвушекъ къ этомъ городѣ... и онѣ довольны своей судьбой, веселы и счастливы. Я счастливѣе многихъ изъ нихъ, потому что мой трудъ лучше оплачивается.
-- Но вы не рождены для такой доли.
-- Можетъ быть, нѣтъ, но что-жъ изъ этого? Я прожила этой жизнью уже такъ долго, что успѣла къ ней привыкнуть.
Тѣмъ временемъ они дошли до Итонъ-сквера, длиннаго и скучнаго, съ его высокой некрасивой, хотя и модной церковью. На полпути отъ церкви и западнаго конца сквера Эстеръ внезапно остановилась.
-- Прошу васъ оставить меня здѣсь,-- сказала она, и ея блѣдное лицо, озаренное свѣтомъ уличнаго фонаря, выражало такую рѣшимость, что онъ долженъ былъ повиноваться.
-- Прощайте, когда такъ!-- уныло сказалъ онъ.-- Но скажите мнѣ, по крайней мѣрѣ, гдѣ вы живете?
-- Нѣтъ, это лишнее. Папа и я желаемъ, чтобы насъ забыли.
Она торопливо ушла отъ него, а онъ остался посреди сквера, раздумывая о томъ, какая странная вещь жизнь.
Пойти ли за ней и узнать, гдѣ она живетъ? Нѣтъ, это будетъ низкимъ поступкомъ и къ тому же онъ можетъ узнать ея адресъ, не унижая себя и не рискуя потерять ея уваженіе. Онъ могъ узнать, гдѣ она живетъ, въ клубѣ, гдѣ она была хористкой. Она воображала, что скрыла себя, принявъ чужое имя, но онъ узналъ послѣднее отъ лэди Дженъ, и открыть, гдѣ живетъ Эстеръ Дель, было очень нетрудно.
Онъ вернулся домой меланхоличный, но возбужденный. Онъ радъ былъ, что нашелъ ее. Ему казалось, что въ эту ночь для него началась новая жизнь.
Онъ не пошелъ ни въ одинъ изъ тѣхъ вертеповъ, куда забирается молодежь послѣ полуночи. Танцы его не соблазняли, музыка и карточная игра -- тоже. Онъ не былъ въ томъ настроеніи, какого требуютъ эти пошлыя развлеченія. Онъ чувствовалъ себя какъ Эндиміонъ послѣ таинственнаго посѣщенія пещеры; онъ точно побывалъ въ другомъ мірѣ и, вернувшись въ старый міръ, находилъ его скучнымъ.
Все было тихо въ домѣ, когда онъ вернулся къ себѣ. Его любимая лампа стояла зажженная на письменномъ столѣ въ кабинетѣ, существованіе котораго обусловливалось скорѣе вкусомъ Юстина Джермина, нежели его собственнымъ; и однако вся обстановка вполнѣ соотвѣтствовала его вкусу.
Лакей, дожидавшійся его, выслушалъ приказанія и удалился; и въ то время, какъ шаги его медленно замирали въ корридорѣ, Джерардъ Гиллерсдонъ почувствовалъ, что его нестерпимо давитъ одиночество.
На столѣ лежала куча писемъ; пригласительныя, рекомендательныя, просительныя, рекламы и пр. Онъ только взглянулъ на нихъ и бросилъ въ корзину, которую каждое утро разбиралъ его секретарь. Секретарь отвѣчалъ на приглашенія; у него имѣлся цѣлый запасъ гравированныхъ карточекъ на всевозможные случаи: въ однѣхъ изъявлялось благодарное согласіе, другія высказывали съ подобающимъ сожалѣніемъ отказъ, и все въ этомъ родѣ. Главная вещь, какую доставили деньги Джерарду Гиллерсдону -- это свобода отъ всякаго труда, который всецѣло ложился на чужія плечи.
Богатство можетъ это доставить. Если имъ не всегда купишь счастіе, зато вообще можно купить досугъ. Милліонеръ очень бываетъ недоволенъ тѣмъ, что долженъ самъ терпѣть свою подагру и не можетъ нанять человѣка, который бы рано вставалъ поутру за него.
Въ числѣ писемъ, дожидавшихся его, было одно интересное: отъ Эдиты Чампіонъ. Она питала чисто женскую страсть писать пространныя письма любимому человѣку, хотя послѣдній взялъ привычку отвѣчать очень кратко, точно телеграммами.
-- Я больше люблю говорить, нежели писать,-- оправдывался онъ, когда она дружески упрекала его:-- и намъ ничто не мѣшаетъ видѣться.
-- Нѣтъ, мѣшаетъ. Я по цѣлымъ днямъ не вижу васъ, когда ѣзжу въ Финчли.
-- Правда. Но зато мы радостнѣе встрѣчаемся на другой день. Къ чему ослаблять впечатлѣніе встрѣчи письмами? Я тѣмъ не менѣе люблю получать ваши письма,-- ласково прибавилъ онъ.-- Ваше перо такое краснорѣчивое.
-- Я гораздо больше смѣю высказать перомъ, нежели словами,-- отвѣчала она.
Сегодняшнее письмо ея было въ болѣе серьезномъ тонѣ.
"Я провела весь день въ Финчли -- очень томительный день. Я думаю, что конецъ близокъ... по крайней мѣрѣ, доктора сказали мнѣ, что ему не долго жить. Я не могу сказать, чтобы боялась его смерти, такъ какъ съ нею начнется для меня новая жизнь и исполнятся завѣтныя мечты моего дѣвичества, и однако умъ мой полонъ тревоги, когда я думаю о немъ и о васъ, и о томъ, какова была моя жизнь въ послѣдніе три года. Я не думаю, чтобы не исполнила какой-либо обязанности относительно его. Я знаю, что никогда не досаждала ему, повиновалась его желаніямъ въ нашемъ образѣ жизни я никогда не жаловалась на общество скучныхъ людей, которыхъ онъ приглашалъ къ намъ въ гости. Еслибы онъ потребовалъ, чтобы я прекратила съ вами знакомство, я бы исполнила его желаніе. Я всегда его слушалась. Но онъ любилъ ваше общество и не чувствовалъ къ вамъ ни капли ревности, хотя зналъ, что вы для меня дороже простого знакомаго. Я исполнила свой долгъ, Джерардъ, и однако чувствую себя униженной этими тремя годами замужней жизни. Я была продана, точно невольница на рынкѣ, и хотя теперь такія сдѣлки -- обычное дѣло и всѣ ихъ одобряютъ, но женщина, согласившаяся на такую сдѣлку, не можетъ гордиться собой. Это испытаніе близится къ концу и вы должны, Джерардъ, помочь мнѣ забыть его. Вы должны вернуть мнѣ дѣвичество. Вы это можете и только вы... Никто другой этого не можетъ, никто... никто"...
Онъ сидѣлъ задумавшись надъ раскрытымъ письмомъ. Да, онъ былъ связанъ, какъ только могъ быть связанъ честный человѣкъ. Совѣсть, чувство, долгъ -- все обязывало его. Этой женщинѣ онъ отдалъ свое сердце четыре года тому назадъ, въ свѣтлое утро молодой жизни.... въ ту чудную пору, когда всѣ радости и надежды и мечты свѣжи и живы, и когда рѣзвыя ноги носятъ человѣка такъ, какъ еслибы онѣ были крылатыя, какъ у Меркурія! Что за счастливый годъ прожилъ онъ тогда! Какая это была ясная и веселая любовь! Хотя теперь, оглядываясь назадъ, онъ и считалъ свою любовь обыденной и условной, но онъ помнилъ, какъ свѣтелъ былъ тогда міръ, какъ беззаботно его сердце и какъ легко жилось на свѣтѣ, пока онъ не научился размышлять. Да! то были счастливые, безпечные дни, когда онъ жилъ настоящимъ. Надо и теперь попытаться такъ жить... безъ мысли, безъ заботы... какъ бабочка, не загадывая о будущемъ, не оглядываясь на прошлое.
Онъ не забылъ начальной главы "Шагреневой Кожи", лавку bric-à-brac столѣтняго торговца, человѣка съ лицомъ какъ адамова голова, скучнаго стоика, просуществовавшаго сто лѣтъ, но не жившаго. Передъ нимъ на столѣ лежало это сочиненіе, édition de luxe, богато иллюстрированное.
Исторія эта имѣла для него непостижимое обаяніе и онъ не могъ отдѣлаться отъ мысли, что чахоточный Валентинъ -- его прототипъ. Подъ вліяніемъ этой мрачной и неотвязной мысли онъ прибилъ большой листъ рисовальной бумаги къ стѣнѣ, напротивъ письменнаго стола. У него не было волшебной кожи, которая бы показывала сокращеніе его жизни; но онъ самъ придумалъ средство для испытанія своихъ жизненныхъ силъ и энергіи. На громадномъ листѣ бумаги онъ провелъ смѣлымъ и быстрымъ перомъ неправильныя очертанія воображаемой шагреневой кожи и отъ времени до времени проводилъ другія черты внутри, непремѣнно держась формы первоначальной линіи. Въ твердости и вѣрности руки онъ видѣлъ доказательство крѣпости нервовъ, силы мускуловъ и здоровья. Изъ пяти линій, проведенныхъ на бумагѣ, послѣдняя была слабѣе и неровнѣе остальныхъ, замѣчалось постепенное ослабленіе между первой и послѣдней чертой.
Сегодня вечеромъ, послѣ долгаго и грустнаго раздумья, онъ внезапно всталъ, опустилъ широкое перо въ обширную чернильницу и медленной, невѣрной рукой провелъ шестую линію... провелъ ее такою дрожащей рукой, что эта шестая линія значительно отличалась отъ пятой, гораздо значительнѣе, чѣмъ эта послѣдняя отъ первой.
И однако между первой и пятой линіей промежутокъ былъ слишкомъ шестимѣсячный, а между пятой и шестой протекло всего лишь три дня.
Но элементъ страсти, съ ея лихорадкой надежды и ожиданія, вступилъ въ его жизнь.