Джерардъ Гиллерсдонъ не желалъ занять коттеджъ, въ которомъ пережилъ краткую любовную мечту; онъ ежедневно ѣздилъ въ Лоукомбъ и просиживалъ въ кабинетѣ ректора, выслушивая мнѣніе доктора и доклады сидѣлокъ, и разъ въ день допускался на короткое время въ хорошенькую гостиную, гдѣ Эстеръ безпокойно металась по комнатѣ или же какъ статуя сидѣла у открытаго окна, задумчиво глядя на кладбище или на рѣку.
Докторъ и сидѣлки говорили ему, что состояніе Эстеръ постепенно улучшается. Ночи она проводила спокойнѣе, а днемъ могла принимать немного пищи. Вообще положеніе вовсе не было безнадежнымъ, и даже самая буйность первоначальной стадіи болѣзни предсказывала быстрое выздоровленіе.
-- Еслибы она всегда была такой, какъ вы ее теперь видите,-- говорилъ м-ръ Миворъ, взглядывая на неподвижную фигуру у окна,-- то я бы считалъ дѣло почти безнадежнымъ; но та преувеличенная дѣятельность мозга, которая пугаетъ васъ -- симптомъ благопріятный.
Ректоръ былъ добръ и исполненъ симпатіи, но Джерардъ замѣтилъ, что миссъ Гильстонъ избѣгаетъ его. Его никогда не приглашали въ гостиную, а всегда въ кабинетъ ректора, гдѣ онъ чувствовалъ себя какъ бы отчужденнымъ отъ общества, точно зачумленный. Въ третье свое посѣщеніе онъ сказалъ ректору, что желалъ бы поблагодарить миссъ Гильстонъ за ея доброту въ Эстеръ, но ректоръ съ сомнѣніемъ покачалъ головой.
-- Лучше оставьте это пока,-- сказалъ онъ: -- сестра моя полна предразсудковъ. Она не любитъ, чтобы ее благодарили. Она очень полюбила эту бѣдную дѣвушку и считаетъ, что вы жестоко обошлись съ нею.
-- Всѣ, кажется, сговорились на этотъ счетъ,-- отвѣчалъ Джерардъ;-- за мною не хотятъ даже признать смягчающихъ обстоятельствъ.
-- Всѣ находятъ, что когда милая и невинная дѣвушка принесла такую жертву, какъ эта дѣвушка вамъ, то совѣсть мужчины должна подсказать ему, что онъ долженъ исправить причиненное зло,-- хотя бы разница въ общественномъ положеніи и дѣлала это дѣломъ труднымъ. Но въ настоящемъ случаѣ нѣтъ даже кастовыхъ преградъ. Ваша жертва -- лэди, и ни одинъ мужчина не въ правѣ желать большаго.
-- Есть преграда,-- отвѣчалъ Джерардъ.-- Я связанъ обѣщаніемъ, даннымъ женщинѣ, которая много лѣтъ была мнѣ вѣрна.
-- Но она не принесла себя въ жертву вамъ, какъ эта бѣдная дѣвушка. И вотъ потому, что та -- умная, разсчетливая, свѣтская женщина и съумѣла сохранить свою репутацію незапятнанной, вы скорѣе готовы сдержать слово, данное ей, нежели спасти дѣвушку, которая васъ беззавѣтно полюбила?
Джерардъ молчалъ. Да и что бы онъ сказалъ въ свое оправданіе?
-----
Лондонскій сезонъ уже начался; многіе знакомые Джерарда Гиллерсдона уже находились на-лицо и были бы рады его обществу послѣ такого долгаго исчезновенія его изъ свѣта, гдѣ онъ -- или по крайней мѣрѣ его завтраки и обѣды -- считались желанными. Но Джерардъ избѣгалъ извѣщать кого бы то ни было о своемъ возвращеніи въ Лондонъ. Ворота Гиллерсдонъ-Гауза были на запорѣ, какъ и въ то время, когда его владѣлецъ находился въ Италіи, а единственный посѣтитель м-ра Гиллерсдона входилъ черезъ садовую калитку, выходившую на скромный переулокъ у задняго фасада дома.
Этотъ посѣтитель былъ Юстинъ Джерминъ, повѣренный и собесѣдникъ, общество котораго стадо до нѣкоторой степени необходимымъ для Джерарда, съ тѣхъ поръ, какъ его разстроенные нервы не допускали одиночества. Они каждый вечеръ обѣдали вмѣстѣ, болтали, курили, играли въ пикетъ часъ или два послѣ полуночи. Деньги, которыя онъ выигрывалъ въ карты, были единственными, какія бралъ Джерминъ отъ своего пріятеля-милліонера; но онъ удивительно хорошо игралъ въ пикетъ, а Джерардъ -- плохо и разсѣянно; они играли по большой, и выигрыши Джермина доставляли ему почтенный доходъ.
Джерминъ его дожидался, когда онъ вернулся, опечаленный и обезкураженный, изъ лоукомбскаго ректората, и валялся на софѣ въ зимнемъ саду, высоко задравъ ноги.
-- Къ вамъ есть письмо,-- сказалъ онъ между двумя лѣнивыми затяжками огромной сигары:-- письмо изъ Флоренціи... сюжетъ изъ Овидія, конечно. Дидона пишетъ Энею!
-- Почему же вы не прочитали письма, если такъ любопытны?-- уязвилъ Джерардъ.-- Это было бы не хуже, чѣмъ выслѣдитъ адресъ и почеркъ.
-- Зачѣмъ же мнѣ было его читать? я увѣренъ, что вы сообщите мнѣ его содержаніе сами.
Письмо было отъ м-съ Чампіонъ, и тяжелое письмо, такъ какъ эта леди пренебрегала экономіей на почтовыхъ издержкахъ, какую могла бы сдѣлать, употребляя не-англійскую бумагу.
"Мой дорогой Джерардъ,
"Я думаю, что мое предъидущее письмо до нѣкоторой степени подготовило васъ къ тому письму, какое я вынуждена написать вамъ сегодня. Быть можетъ, я бы колебалась и долѣе, если бы вы все еще были около меня; можетъ быть, я бы поставила на карту свою и вашу судьбу и дала бы вовлечь себя въ замужство, которое -- я теперь въ этомъ увѣрена -- не дало бы счастія ни вамъ, ни мнѣ. Прошли тѣ дни, когда вы и я были всѣмъ другъ для друга. Мы и теперь добрые друзья, и, надѣюсь, останемся ими, пока будемъ живы; но къ чему же друзьямъ сочетаться бракомъ, если они счастливы свободной дружбой?
"Вашъ поспѣшный отъѣздъ облегчилъ мнѣ объясненіе съ вами и облегчаетъ наши дальнѣйшія дружескія отношенія. Когда мы снова встрѣтимся, мы встрѣтимся какъ друзья, и забудемъ, что были когда-то другъ для друга болѣе, чѣмъ друзья. День за днемъ и часъ за часомъ, съ тѣхъ поръ, какъ вы пріѣхали во Флоренцію, для меня становилось все яснѣе и яснѣе, что мы оба перемѣнились за послѣдній годъ. Ни вы, ни я, въ этомъ не виноваты, Джерардъ. Очарованіе ушло изъ нашей жизни; мы "тѣ же, по не тѣ". Я увидѣла холодъ и равнодушіе въ васъ тамъ, гдѣ все было когда-то жаръ и надежда; и сознаюсь, что ваша холодность сообщилась и моему сердцу. Еслибы мы сочетались бракомъ, то были бы оба несчастны и, можетъ быть, возненавидѣли бы другъ друга. Если же мы будемъ прямодушны и откровенны, въ настоящую критическую минуту нашей жизни, то можемъ сохранить уваженіе другъ къ другу.
"Я знаю, что я прочитала въ вашемъ сердцѣ такъ же вѣрно, какъ читаю въ своемъ сердцѣ, а потому не прошу у васъ прощенія. Мое освобожденіе будетъ и вашимъ освобожденіемъ. Будьте со мной такъ же откровенны, мой дорогой Джерардъ, какъ я была откровенна съ вами, и пришлите мнѣ нѣсколько дружескихъ строкъ въ удостовѣреніе, что вы по прежнему дружески относитесь къ искренно преданному вамъ другу -- Эдитѣ Чампіонъ".
Смертельный холодъ охватилъ Джерарда, когда онъ прочиталъ это письмо до конца. Освобожденіе было, конечно, желанное, но скрытый смыслъ письма, чувство, продиктовавшее его, больно поразило его.
"Она прочитала смерть на моемъ лицѣ въ первый же день, какъ увидѣла меня во Флоренціи,-- говорилъ онъ самому себѣ.-- Я вѣрно понялъ взглядъ ужаса, удивленія и чуть не отвращенія, какимъ она окинула меня, когда я внезапно предсталъ передъ нею. Она съумѣла справиться съ своими чувствами впослѣдствіи, но въ эту минуту любовь ея пропала. Она увидѣла во мнѣ перемѣну, которая и ее измѣнила безусловно и навсегда. Я не былъ больше тотъ Джерардъ Гиллерсдонъ, котораго она знала и ждала. Человѣкъ, представшій передъ нею, показался чужимъ и обреченнымъ на смерть, жалкимъ созданіемъ, цѣплявшимся за ея юбки, чтобы не упасть въ могилу,-- воплощенное несчастіе... Удивительно ли, что сердце ея измѣнилось къ тому, кого смерть измѣнила!"
Онъ прочиталъ письмо вторично и вдумчиво. Да, онъ могъ читать между строчками. Онъ помчался на югъ, чтобы убѣжать, отъ смерти -- убѣжать подъ болѣе теплыя небеса, какъ ласточки улетаютъ въ Африку.
Онъ думалъ, что, соединивъ свою судьбу съ ея здоровымъ и веселымъ существованіемъ, онъ спасется отъ когтей смерти, вернетъ юношескую любовь, и вмѣстѣ съ юношескими чувствами -- къ нему вернется и сама юность. Онъ льстилъ себя этой надеждой, когда направился во Флоренцію; но женщина, которую онъ любилъ, женщина, воплощавшая собой жизнь и счастіе, отворачивалась отъ него.
Что-жъ, пожалуй такъ лучше. Онъ можетъ теперь связать порванную нить другою и болѣе дорогою, болѣе обаятельной любовью. Но можетъ ли онъ? можно ли связывать порванныя нити? Онъ подумалъ о своемъ ребенкѣ -- о своемъ убитомъ ребенкѣ, убитымъ тѣмъ, что онъ бросилъ его мать. Ничто, никакое позднее вознагражденіе не могло вернуть этой погибшей жизни! Если даже судьба смилуется и здоровье и разсудокъ Эстеръ вернутся, то утрата останется утратой навѣки и до конца будетъ омрачать жизнь матери.
Онъ зналъ, что умираетъ, что для Эстеръ и для него не наступитъ больше второй счастливой весны беззавѣтной любви. Цвѣты луговые снова зацвѣтутъ; рѣка снова покатитъ волны въ берегахъ, поросшихъ травой и кустами; но его нога не будетъ попирать ихъ; его голосъ не будетъ раздаваться въ томъ уголкѣ, гдѣ Эстеръ и онъ провели нѣсколько мѣсяцевъ, забывъ о прошломъ, не думая о будущемъ и всецѣло поглощенные любовью.
Джерминъ зорко слѣдилъ за нимъ, прохаживаясь между грядой живыхъ тюльпановъ и стѣной высокихъ пальмъ.
-- Письмо, кажется, разстроило васъ,-- сказалъ онъ, наконецъ.-- Что, она бранитъ васъ за то, что вы убѣжали передъ свадьбой? Кстати, вѣдь свадьба сегодня должна была произойти.
-- Нѣтъ, она очень добра -- и очень терпѣлива. Она подождетъ, пока я не вернусь.
-- Это будетъ, вѣроятно, на будущей недѣлѣ? Вы все устроили въ Лоукомбѣ? Джерсейская Лил і я будетъ для васъ пригоднѣе, чѣмъ этотъ домъ -- какъ онъ ни великолѣпенъ. А въ Спеціи и въ Сорренто климатъ здоровѣе, нежели въ Лондонѣ въ маѣ мѣсяцѣ.
-- Я не тороплюсь ѣхать назадъ -- и сомнѣваюсь, чтобы климатъ могъ что-либо для меня сдѣлать.
-- Въ этомъ вы ошибаетесь. Воздухъ, которымъ дышетъ человѣкъ -- дѣло первой важности.
-- Я спрошу доктора на этотъ счетъ. А пока намѣренъ прозябать здѣсь.
Онъ пообѣдалъ съ Юстиномъ Джерминомъ. Никто другой не зналъ, что онъ находится въ Лондонѣ. Онъ даже сестрѣ не сообщилъ о своемъ возвращеніи, пугаясь встрѣчи съ этой счастливой матроной, полной жизни и склонной къ щекотливымъ разговорамъ объ исчезновеніи ея пріятельницы Эстеръ. Джерардъ отдѣлывался, какъ могъ, отъ ея разспросовъ и толковъ, но чувствовалъ, что при настоящемъ настроеніи своемъ ему невыносимо будетъ слышатъ имя Эстеръ, и ему придется сброситъ маску, когда при немъ заговорятъ объ его жертвѣ.
Попытка Эстеръ къ самоубійству и погибель ея ребенка не были подхвачены мѣстной прессой и не переданы столичной печати. Фактъ казался слишкомъ мелкимъ, чтобы привлечь вниманіе столичныхъ репортеровъ, а туземныхъ м-ръ Гильстонъ упросилъ не упоминать объ этомъ дѣлѣ. Такимъ образомъ, семейная трагедія Джерарда ускользнула отъ столичной печати.
Послѣ обѣда молодые люди отправились наверхъ въ тѣ комнаты, которыя Джерардъ скопировалъ съ памятныхъ ему покоевъ въ Иннъ-Фильдсѣ. Здѣсь они обыкновенно играли въ пикетъ, обогащавшій Юстина Джермина, не разоряя его менѣе счастливаго партнера.
Но сегодня Джерардъ былъ нерасположенъ играть. Нервы его были напряжены, а мозгъ утомленъ. Игра, вообще производившая на него успокоивающее впечатлѣніе, сегодня его раздражала; онъ бросилъ карты на столъ съ внезапной нетерпѣливостью.
-- Не стоить играть,-- сказалъ онъ.-- Я не понимаю, что дѣлаю. Сегодня я играть не буду.
Онъ нетерпѣливо всталъ и заходилъ по комнатѣ, но вдругъ остановился передъ японской занавѣской и отдернулъ ее.
-- Знаете ли, что это такое?-- спросилъ онъ, указывая на листъ бумаги, исчерченный линіями, проведенными перомъ.
-- Похоже какъ бы на карту. Вы такъ представляете себѣ Италію... или Африку... начерченную на память и не особенно достовѣрно?
-- Это моя peau de chagrin -- талисманъ, показывающій ослабленіе жизненной силы -- силы, обозначающей саму жизнь и такимъ образомъ служащей лѣстницей къ могилѣ. Вы видите наружную линію. Она довольно тверда и пряма, не правда ли? Конечно, проведена рукой не Геркулеса, но все же не показываетъ настоящей слабости. Вы видите внутреннія линіи, слѣдующія одна за другой все слабѣе и нерѣшительнѣе, а послѣдняя -- такая трепетная, точно проведена на одрѣ смерти.
Онъ схватилъ перо со стола около себя, опустилъ его въ чернильницу и хотѣлъ провести смѣлую линію, но рука его была слишкомъ слаба, чтобы выдержать напряженное приподнятое положеніе и перо, скользнувъ по бумагѣ, провело косую линію сверху внизъ.
-- Видите ли вы это?-- закричалъ онъ со взрывомъ истерическаго хохота.-- Линія идетъ книзу -- точно падучая звѣзда -- какъ жизнь къ могилѣ.
-- Полноте, полноте, дорогой другъ, все это женскія бредни!-- проговорилъ Джерминъ своимъ мягкимъ, соннымъ голосомъ, въ которомъ было нѣчто успокоительное, какъ въ падающихъ капляхъ лѣтняго дождя.-- Вы устали. Ложитесь на диванъ и постарайтесь уснуть подъ мою болтовню.
Онъ обнялъ дружескимъ движеніемъ Джерарда за плечи и подвелъ его къ просторной, итальянской софѣ, обитой старинной парчей, но все еще яркихъ, хотя и нѣжныхъ цвѣтовъ, несмотря на солнце и пыль временъ. Утомленный умственно и слабый тѣлесно, Джерардъ опустился на это роскошное ложе, какъ Эндиміонъ на ложе цвѣтовъ, и мягкій, тихій, музыкальный голосъ Джермина, говорившаго объ яхтѣ, о гаваняхъ, въ которыхъ они будутъ бросать якорь въ Средиземномъ морѣ, оказался такимъ же дѣйствительнымъ, какъ сонныя капли. Джерардъ погрузился въ сладкій сонъ -- впервые послѣ того, какъ оставилъ Флоренцію.
Было десять часовъ, когда онъ уснулъ, а въ половинѣ двѣнадцатаго онъ проснулся поглощенный одной властительной мыслью.
-- Мое завѣщаніе!-- сказалъ онъ:-- я еще не составлялъ завѣщанія. Еслибы я вдругъ умеръ скоропостижно,-- а съ слабымъ сердцемъ развѣ можно уберечься отъ скоропостижной смерти,-- то умеръ бы безъ завѣщанія. Это было бы ужасно. Я оставилъ уже кое-что... но недостаточно (это онъ прибавилъ скорѣе про себя, нежели высказалъ Джермину, тихо сидѣвшему около софы, наблюдая за нимъ). Я долженъ написать завѣщаніе.
Такой мысли не было у него въ головѣ, пока онъ не заснулъ; онъ не видѣлъ ни малѣйшей въ томъ необходимости. Еслибы онъ поразмыслилъ хорошенько о своемъ имуществѣ,-- какъ слѣдовало бы это милліонеру,-- то сказалъ бы себѣ, что если онъ умретъ безъ завѣщанія, то отецъ его наслѣдуетъ всему его состоянію; а такъ какъ онъ уже обезпечилъ будущность Эстеръ, то бѣда не велика, если онъ умретъ и безъ завѣщанія. Немногіе случайные друзья не получатъ ожидаемыхъ даровъ -- но это не велика бѣда. У него не было друзей,-- включая даже его alter ego, Юстина Джермина, разочарованіе котораго могло бы для него что-нибудь значить.
Но сегодня вечеромъ его умомъ всецѣло завладѣла мысль о необходимости распорядиться насчетъ своего имущества. Онъ не помнилъ себя отъ нетерпѣнія.
-- Дайте мнѣ еще листъ этой бумаги большого формата!-- сказалъ онъ, указывая на письменный столъ.-- Я сейчасъ напишу завѣщаніе. Вы и слуга можете засвидѣтельствовать его. Собственноручное завѣщаніе такъ же дѣйствительно, какъ и всякое другое, и никто не станетъ оспаривать моего завѣщанія.
-- Я надѣюсь, что вы не потребуете, чтобы я засвидѣтельствовалъ этотъ документъ,-- сказалъ Джерминъ, кладя передъ Херардомъ большой почтовый листъ бумаги Бата и придвигая чернильницу:-- потому что это значило бы, что вы не оставите мнѣ даже траурнаго кольца на память.
-- Вѣрно!-- я долженъ вамъ что-нибудь оставить на память. Я завѣщаю вамъ вашъ бюстъ,-- вонъ того фавна,-- отвѣчалъ Джерардъ, глядя на бюстъ, мраморныя губы котораго такъ же широко раздвигались улыбкой, какъ и губы самого Джермина.
-- Вы должны завѣщать мнѣ нѣчто получше этого бюста. Я бѣденъ, какъ Іовъ, и если я переживу васъ, то съ кого я буду выигрывать въ пикетъ? Оставьте мнѣ поскребышки отъ вашихъ золотыхъ мѣшковъ.
Джерардъ раскрылъ эмальированную шкатулку, мастерское произведеніе ювелира пятнадцатаго столѣтія, и вынулъ изъ нея длинный свертокъ бумаги со спискомъ всего, чѣмъ онъ владѣлъ, каталогомъ его акцій и облигацій, составленнымъ его собственною рукою.
"Моему отцу, достопочтенному Эдуарду Гиллерсдону, ректору въ Гельмсли, оставляю ... акцій консолидированнаго займа ... облигацій Юго-Западной дороги ... Большой Западной, Большой Восточной, Большой Сѣверной" и т. д. и т. д., пока не составился одинъ милліонъ, причемъ Юстинъ Джерминъ стоялъ около него и слѣдилъ за тѣмъ, какъ онъ писалъ, положивъ ему руку на плечо.
Джерардъ писалъ уже не тѣмъ красивымъ мелкимъ почеркомъ, которымъ написалъ свой первый романъ, составившій ему имя въ литературѣ. Сегодня вечеромъ, въ волненіи и нетерпѣніи, онъ писалъ крупно и размашисто: первая страница была занята вся вступительными фразами о здравомъ умѣ и трезвой памяти и пр. и пр.-- и именемъ отца. Затѣмъ пошли наименованія бумагъ, занявшія другую страницу; затѣмъ: "сестрѣ моей Лиліанѣ, женѣ Джона Кумберлэнда, викарія церкви св. Лаврентія въ Сого"... и еще рядъ названій бумагъ;-- затѣмъ: "моей матери всю мою мебель, картины, посуду и домъ въ Найтбриджѣ, за исключеніемъ мраморнаго фавна въ моемъ кабинетѣ";-- затѣмъ: "моему милому другу Эстеръ Давенпортъ пятьдесятъ тысячъ фунтовъ въ консоляхъ и мой домъ и садъ въ Лоукомбѣ со всѣмъ, что тамъ находится, и наконецъ, Юстину Джермину, котораго я назначаю всеобщимъ наслѣдникомъ,-- мраморнаго фавна".
Одну страницу за другой, по мѣрѣ того какъ онѣ выходили изъ-подъ пера, Юстинъ Джерминъ бралъ и сушилъ на огнѣ камина. Ночи были свѣжія, хотя уже наступилъ май мѣсяцъ, и софа Джерарда была придвинута въ камину.
Пробила полночь, когда завѣщаніе было готово для подписи.
-- Позвоните, пожалуйста, Джерминъ. Мой камердинеръ, конечно, еще не спитъ, да и другіе слуги тоже вѣроятно: у насъ вѣдь безпорядочный домъ. Я часто слышу, какъ они въ полночь крадутся наверхъ спать, въ то время какъ я спокойно сижу здѣсь. Черная лѣстница расположена въ этомъ концѣ дома.
-- Кстати о лѣстницахъ: вы не оставили Ларозу даже и вазы,-- замѣтилъ Джерминъ, надавливая пуговку электрическаго звонка.
-- Къ чему я буду оставлять ему что-либо? Онъ довольно заработалъ денегъ въ этомъ домѣ. Развѣ, вы думаете, мнѣ пріятно будетъ обрадовать его своей смертью?
-- Я думалъ, вы его любите.
-- Я никого не люблю передъ лицомъ смерти,-- отвѣчалъ Джерардъ запальчиво.-- Неужели, вы думаете, я могу любить людей, которые будутъ жить и радоваться, пожалуй, еще и въ будущемъ столѣтіи,-- а затѣмъ въ "Times" будетъ пропечатано въ отдѣлѣ некрологовъ, послѣ того какъ человѣкъ девяносто лѣтъ пилъ вино жизни: "Съ сожалѣніемъ извѣщаемъ о кончинѣ архидіакона такого-то на девяносто-первомъ году его жизни"!.. Сожалѣть о человѣкѣ, прожившемъ девяносто лѣтъ! И вы думаете, что я, осужденный умереть, не достигнувъ и тридцати лѣтъ, могу сердечно относиться къ моимъ долговѣчнымъ ближнимъ! Съ какой стати одному человѣку отпущено такъ много, а другому такъ мало?
-- Отчего одинъ человѣкъ -- батракъ землепашецъ, получающій пятнадцать шиллинговъ заработной платы въ недѣлю, между тѣмъ какъ у васъ -- два милліона?
-- Деньги! деньги -- ничто! Жизнь -- единственная драгоцѣнная вещь! Смерть -- единственная страшная вещь.
-- Вѣрно; но я сомнѣваюсь, чтобы девяностолѣтній человѣкъ меньше боялся смерти, чѣмъ вы.
-- О! но онъ уже отжилъ! онъ долженъ это знать. Машина отработала и перестаетъ дѣйствовать отъ того, что обветшала. Она не разрушается внезапно отъ того, что въ самомъ матеріалѣ есть изъянъ. Я сознаюсь: ужасна мысль, что жизни долженъ наступить конецъ... когда-либо; что Ego, такое сильное, обособленное, живучее и всепоглощающее, должно исчезнуть въ невѣдомой тьмѣ; но умереть молодымъ, умереть прежде, чѣмъ появились морщины на лицѣ и сѣдые волосы,-- умереть, когда жизнь такъ еще свѣжа и хороша,-- это тяжко! Я почти ненавижу своего отца, когда подумаю, сколькими золотыми годами онъ переживетъ меня, и будетъ наслаждаться богатствомъ, которое принадлежитъ мнѣ. Они, быть можетъ, сдѣлаютъ его епископомъ,-- кто знаетъ? Богатый человѣкъ всегда долженъ быть силой въ церкви. Мой отецъ будетъ великолѣпнымъ епископомъ. Онъ проживетъ такъ же долго, какъ Мартинъ Рутъ, доживетъ до двадцатаго столѣтія, богатый, важный, добродушный, счастливый... тогда какъ я буду прахомъ! О! подумайте, какъ тяжко такое различіе! Подумайте о Шелли, обратившемся въ прахъ подъ плитой римскаго кладбища, и о другѣ Шелли, прожившемъ слишкомъ шестьдесятъ лѣтъ послѣ него и положенномъ на покой уже тогда, когда испилъ чашу жизни до дна и утомился, возлѣ того, кто потухъ, какъ падучая звѣзда.
Джерминъ положилъ руку ему на плечо мягко, но повелительно проговоривъ:
-- Успокойтесь; вамъ нужно еще подписать эти листы.
Дверь отворилась, и камердинеръ, на обязанности котораго лежало являться на звонокъ барина въ такіе поздніе часы, тихо вошелъ въ комнату.
-- Кто-нибудь изъ слугъ еще не ложился?-- спросилъ Джерминъ.
-- Бартонъ еще не ложился, сэръ.
-- Позовите сюда Бартона и будьте вмѣстѣ съ нимъ свидѣтелемъ подписи вашимъ господиномъ нѣкоторыхъ документовъ. Бартонъ, надѣюсь, настолько трезвъ, чтобы помнить о томъ, что дѣлаетъ?
-- Трезвъ, сэръ?! Да, сэръ; я никогда не видѣлъ Бартона иначе, какъ трезвымъ,-- отвѣчалъ камердинеръ съ достоинствомъ.
-- Ну, такъ поторопитесь. Вашъ господинъ дожидается.
Джерардъ дожидался очень терпѣливо, съ остановившимся, задумчивымъ взглядомъ; рука его вяло лежала на первомъ листѣ завѣщанія, который Джерминъ положилъ передъ нимъ. Джерминъ стоялъ у его локтя, держа другіе листы завѣщанія въ лѣвой рукѣ, между тѣмъ какъ правая слегка опиралась на плело Джерарда.
Камердинеръ вернулся въ сопровожденіи буфетчика, имѣвшаго величественный видъ, но избѣгавшаго раскрывать ротъ.
Онъ весь обратился во вниманіе, и хотя отъ него несло водкой, но онъ подписался подъ подписью господина довольно четко.
Подпись камердинера была также тверда и разборчива. Онъ также много пилъ, но былъ прихотливѣе въ напиткахъ, нежели его товарищи.
-- Вы должны знать характеръ этого документа,-- сказалъ Джерминъ свидѣтелямъ,-- хотя законъ этого и не требуетъ. Это завѣщаніе вашего господина,-- единственное, написанное вами, Гиллерсдонъ?-- обратился онъ въ Джерарду, все еще не снимая руки съ его плеча,-- руки съ ненормально длинными пальцами и смертельно блѣдной.
-- Это единственное, составленное мною завѣщаніе,-- медленно произнесъ Джерардъ.
-- И вы не намѣрены писать другого?
-- И я не намѣренъ писать другого,-- повторилъ Джерардъ.
-- Ступайте,-- сказалъ Джерминъ слугамъ:-- кстати, я останусь здѣсь ночевать.
-- Слушаю, сэръ. Ваша комната готова. Я снесъ туда ваши вещи.
Со времени возвращенія изъ Италіи, Джерминъ проживалъ въ этомъ домѣ, хотя ежедневно толковалъ о томъ, что уѣдетъ къ себѣ на квартиру. У него была квартира гдѣ-то около Пиккадилли, но онъ неохотно сообщалъ свой адресъ, и если принималъ и угощалъ гостей, то не иначе, какъ въ клубѣ. Единственный разъ, когда Джерардъ пользовался его гостепріимствомъ, было въ тотъ достопамятный вечеръ, когда онъ отъужиналъ у него на квартирѣ въ восточной сторонѣ отъ Линкольнъ-Инна.
-- Вы очень устали, мой дорогой другъ,-- сказалъ Джерминъ, когда слуги ушли.-- Вамъ бы лучше лечь.
Джерардъ всталъ со стула, оставивъ листы почтовой бумаги Бата лежащими на столѣ, и даже не взглянулъ на нихъ, между тѣмъ какъ Джерминъ продѣлъ руку вокругъ его таліи и подвелъ его къ софѣ, куда тотъ опустился съ закрытыми глазами и черезъ нѣсколько секундъ погрузился въ глубокій сонъ.
Джерминъ взялъ листы почтовой бумаги, тщательно сложилъ ихъ и положилъ во внутренній карманъ своей обѣденной жакетки и вышелъ вонъ изъ комнаты. Камердинеръ дожидался на площадкѣ.
-- Господинъ вашъ заснулъ на диванѣ,-- сказалъ Джерминъ.-- Онъ, повидимому, очень усталъ, и я думаю лучше оставить его проспать на диванѣ всю ночь, нежели будить его теперь. Покройте его одѣяломъ и оставьте такъ до утра. Онъ не боленъ, а только утомленъ. Я присмотрю за нимъ ночью. Я вѣдь очень чутко сплю.
Камердинеръ медлилъ. Ему очень хотѣлось идти спать, однако онъ колебался.
-- Вы увѣрены, сэръ, что я не понадоблюсь?
-- Ему ничего не нужно, кромѣ какъ выспаться. Онъ очень усталъ. Хорошій сонъ его совсѣмъ оживитъ.
Камердинеръ повиновался приказанію Джермина. М-ръ Джерминъ коротко стригъ волосы, имѣлъ видъ ученаго и безъ сомнѣнія былъ на половину докторъ. Камердинеръ пошелъ взглянуть на спящаго и заботливо укрылъ его мягкой индійской шалью. Безъ сомнѣнія, такой мирный и глубокій сонъ не слѣдовало тревожить. Такой сонъ могъ исцѣлить человѣка.
Было уже десять часовъ утра, а Джерардъ все еще не просыпался. М-ръ Джерминъ нѣсколько разъ входилъ въ кабинетъ ночью, а въ десять часовъ утра вышелъ изъ дома, и лишь тогда только, когда входная дверь за нимъ затворилась, Джерардъ пошевелился во снѣ, наконецъ раскрылъ глаза и съ удивленіемъ увидѣлъ солнечный свѣтъ, проникавшій сквозь венеціанскіе ставни и ложившійся золотыми полосками на темномъ коврѣ.
Онъ поглядѣлъ на часы. Десять часовъ, бѣлый день давно уже на дворѣ. Онъ проспалъ девять часовъ, хотя ему казалось, что онъ задремалъ всего лишь нѣсколько минутъ тому назадъ. Онъ спалъ крѣпко и безъ сновъ, тѣмъ идеальнымъ сномъ, который Сократъ называлъ величайшимъ счастіемъ въ жизни.
-- Я никогда такъ долго не спалъ подъ-рядъ, во всю свою жизнь,-- говорилъ онъ самому себѣ, почти пугаясь такого ненормальнаго сна.
Онъ оглядѣлся вокругъ, медленно припоминая о томъ, что было вчера.
Поѣздка въ Лоукомбъ, возвращеніе въ городъ, письмо отъ Эдиты Чампіонъ.
Онъ нащупалъ въ карманѣ письмо. Да, оно тутъ. Онъ въ третій разъ поспѣшно прочиталъ его. Онъ хотѣлъ убѣдиться въ томъ, что онъ -- свободный человѣкъ.
-- Свободенъ, какъ воздухъ,-- говорилъ онъ себѣ.-- Свободенъ жениться на женщинѣ, которую люблю, свободенъ исправить причиненное ей зло.
Исправить причиненное ей зло! Могъ ли онъ вернуть въ жизни ребенка? Могъ ли онъ вернуть разсудокъ матери! Такое зло неисправимо. Рубцы такихъ ранъ не залечиваются.
Онъ раздумался надъ письмомъ Эдиты, такимъ холоднымъ при всемъ его здравомысліи, и припомнилъ собственное лицо, какъ онъ увидалъ его, отраженнымъ въ зеркалѣ въ первое утро пріѣзда его на флорентинскую виллу. Одного взгляда на это лицо, на которомъ была написана смерть, было довольно, чтобы спугнуть любовь. Онъ презрительно и злобно думалъ теперь объ этой любви, такой требовательной и ревнивой, пока солнце жизни и молодости высоко стояло и свѣтило въ небѣ, и такъ быстро испарившейся, когда сгустились сумерки.
О завѣщаніи, написанномъ наканунѣ, онъ ни разу не вспомнилъ. Этотъ пунктъ оставался пробѣломъ въ его памяти. Точно также онъ не спросилъ и про Джермина. Онъ одѣлся, позавтракалъ и направился въ Лоукомбъ до полудня.
Перемѣны въ положеніи больной не произошло, но докторъ не терялъ надежды. Улучшеніе можетъ быть медленное, но хорошо уже то, что нѣтъ никакого ухудшенія.
-- Время -- единственный цѣлитель, на котораго мы теперь можемъ разсчитывать,-- говорилъ м-ръ Миворъ.
Въ ректорѣ произошла большая перемѣна послѣ получасового конфиденціальнаго разговора съ Джерардомъ; и миссъ Гильстонъ, до сихъ поръ избѣгавшая м-ра Гиллерсдона, приняла его въ своей гостиной и болѣе часу бесѣдовала съ нимъ, радушно принимая его благодарность за всю ея доброту въ Эстеръ.
-- Будьте увѣрены, что я бы сдѣлала то же самое для бѣднѣйшей дѣвушки въ приходѣ,-- говорила миссъ Гильстонъ:-- но должна сознаться, что красота ея и кротость произвели на меня глубокое впечатлѣніе. Бѣдняжка! даже въ худшія минуты, ея рѣчи были таковы, что обнаружили передъ нами всю кротость и непорочность ея натуры. Я могла бы только повторить то, что братъ Офеліи говоритъ о сестрѣ:
"Тоску и грусть, страданья, самый адъ --
"Все въ красоту она преобразила".
О! м-ръ Ганли, для васъ было бы ужасной мыслью со временемъ, что вы привели въ погибели такую дѣвушку и не исправили зла, причиненнаго ей всѣми средствами, какія были въ вашей власти.
-- Да,-- отвѣчалъ Джерардъ уныло:-- вы совершенно правы. Моимъ единственнымъ желаніемъ теперь -- это прожить настолько, чтобы успѣть обвѣнчаться съ Эстеръ. Въ тотъ день, когда она узнаетъ меня, когда она придетъ въ себя,-- я готовъ жениться на ней. Ректоръ просилъ меня погостить у него пока, чтобы я могъ слѣдить за выздоровленіемъ ежечасно. Не помѣшаю ли я вамъ, миссъ Гильстонъ, если позволю себѣ принять это приглашеніе?
-- Помѣшаете?!-- нѣтъ, нисколько. То, чего желаетъ мой братъ, никогда не можетъ мнѣ помѣшать. Мы еще ни разу въ жизни не расходились во взглядѣ на какой-нибудь предметъ. Мы вѣдь не мужъ съ женой, которые рѣдко въ чемъ сходятся.
-- Значить, я могу остаться.
-- Разумѣется. Ваша комната уже готова, и вы можете, если пожелаете, привезти съ собой слугу.
-- Вы очень добры; но мнѣ не нуженъ слуга. Я не злоупотреблю вашимъ гостепріимствомъ.
Онъ гулялъ съ ректоромъ по кладбищу въ тихій часъ, предшествующій солнечному закату, и сообщилъ м-ру Гильстону свое имя и свою исторію, откровенно и безъ утайки.
-- Не считайте меня низкимъ человѣкомъ, если я созн а юсь, что завидовалъ моимъ богатымъ пріятелямъ и въ университетѣ, и въ свѣтѣ. Алчность и сребролюбіе -- пороки нашего вѣка. Воздухъ напоенъ милліонами. Вся жизнь пропитана безумствами и расточительностью новыхъ богачей. Все продается и все прощается милліонеру. На одного Нерона съ его золотымъ дворцомъ мы насчитываемъ десятки Нероновъ и цѣлыя улицы съ золотыми дворцами. На одного Лукулла у насъ цѣлая армія людей, задающихъ обѣды и за чьимъ столомъ жирѣютъ паразиты. Молодому человѣку нельзя жить въ суетѣ лондонскаго свѣта и не гоняться за золотомъ, какъ за высшимъ благомъ, и не страдать отъ бѣдности. Былъ моментъ, когда я вознамѣрился убить себя, считая, что лучше лежать мертвымъ въ могилѣ, нежели жить въ бѣдности! И въ этотъ-то день какъ разъ фортуна повернула свое колесо, и я оказался милліонеромъ! Но не успѣлъ я насладиться богатствомъ, какъ мнѣ объявили, что я не долговѣченъ, и съ той минуты я живу съ мрачнымъ привидѣніемъ за спиной.
-- Я столько видѣлъ умирающихъ, спокойно разстававшихся съ жизнью,-- отвѣчалъ ректоръ,-- что не могу почти представить себѣ, какъ можно бояться смерти,-- какъ не понялъ бы, что можно бояться сна.
-- Ахъ! но вѣдь это сонъ вѣчный, ненарушимый. Не та дрёма, о которой говоритъ Гамлетъ,-- но мракъ безъ просвѣта. И каково же отъ всего на свѣтѣ отказаться!
-- Тяжело, конечно, если не вѣрить въ лучшій міръ.
-- Вѣра!-- скажите лучше: миражъ, м-ръ Гильстонъ. Я вполнѣ понимаю, что вы по обязанности, какъ служитель алтаря, ослѣпляете этимъ миражемъ глаза вашихъ умирающихъ прихожанъ. Но неужели же вы рѣшитесь сказать мнѣ, послѣ долгой жизни знанія и мышленія, что это фантастическое видѣніе будущей жизни васъ утѣшаетъ? Гдѣ звено, соединяющее прахъ подъ могильными плитами съ другими планетами или грядущими временами? Весьма возможно, что существуютъ лучшіе міры, чѣмъ нашъ, съ существами болѣе благородными, чѣмъ мы; но что въ томъ для васъ, для меня, когда мы-то обратимся въ прахъ?! Мы такъ же непричастны къ этимъ лучшимъ мірамъ, какъ однолѣтнія бабочки. Мы тоже живемъ одинъ день.
-- Любезный другъ, я не допускаю, что на сторонѣ науки всѣ сильнѣйшіе аргументы, и что вѣрѣ остается только сидѣть сложа руки и ждать....
"The shadow, cloak'd from head to foot,
"Who keeps the keys of all the creeds" *)
*) "Тѣнь, закутанную съ головы до ногъ,
Которая хранитъ ключи отъ всѣхъ вѣрованій".
Но я не діалектикъ, и не стану пытаться аргументировать противъ новой вѣры, которой новѣйшіе метафизики предаются съ такимъ же наслажденіемъ, какъ еслибы дарили намъ новую надежду, вмѣсто того, чтобы пытаться убить старую. Я только скажу, какъ говорилъ св. Павелъ: "Еслибы мы только въ здѣшней жизни вѣрили въ Христа, то были бы несчастнѣйшими изъ людей!".
-- Св. Павелъ былъ мечтатель и энтузіастъ,-- возразилъ Джерардъ:-- какъ разъ такой человѣкъ, который можетъ создать новую религію,-- умственная сила, настолько крупная, чтобы измѣнить лицо Европы на тысячу-девятьсотъ лѣтъ. Но я боюсь, что сѣкира уже приложена къ корню дерева, и что еще до наступленія двадцатаго вѣка христіанство превратится въ государственную религію -- систему церемоній и расшитыхъ облаченій, какъ было въ языческомъ Римѣ, и какъ мы это видимъ теперь въ папскомъ Римѣ...
-----
Мирная монотонная жизнь въ лоукомбскомъ ректоратѣ была пріятна Джерарду. Его здоровье было слишкомъ слабо для лондонскихъ удовольствій. Ему пріятнѣе было проводить дни въ мечтательной праздности, Сберегая остатки силъ, которымъ скоро суждено было изсякнуть. Онъ зналъ, что ему не долго остается жить. Онъ видѣлся съ д-ромъ Соутомъ по возвращеніи въ Англію, и услышавъ отъ него приговоръ, рѣшилъ, что онъ будетъ послѣднимъ. Больше онъ не хотѣлъ совѣщаться съ наукой, такъ какъ она ничего не могла для него сдѣлать. Онъ могъ прожить нѣсколько недѣль, могъ протянуть и долѣе, если судьба и климатъ будутъ къ нему милостивы.
Все это время онъ не сносился съ своими родными. Отецъ, мать, Лиліана и ея мужъ -- не знали объ его возвращеніи въ Англію. Онъ намѣревался повидаться съ сестрой, но не прежде, чѣмъ женится на Эстеръ, когда ему можно будетъ представить сестрѣ свою жену. Онъ хотѣлъ, чтобы у Эстеръ былъ хоть одинъ вѣрный другъ на случай его смерти.
Наконецъ, послѣ долгаго мѣсяца ожиданій и надеждъ, наступилъ счастливый переворотъ. Измученный мозгъ Эстеръ медленно пробуждался отъ оцѣпенѣнія и сознанія, и память знакомыхъ лицъ проснулась въ ней въ одно прекрасное іюньское утро, вмѣстѣ съ распускающимися розами подъ ея окномъ.
-- Джерардъ!-- вскричала она, съ любовью взглядывая на него въ то время какъ онъ по обыкновенію стоялъ у ея стула, сторожѣ малѣйшій, хотя бы слабый проблескъ сознанія.-- Ты вернулся, наконецъ, изъ Италіи? Какъ долго ты пробылъ въ отсутствіи, какъ страшно долго!
Онъ просидѣлъ съ ней часъ, разговаривая о постороннихъ вещахъ. Память возвращалась постепенно. Только на слѣдующій день она вспомнила про смерть отца, и докторъ надѣялся, что та ночь, какъ она блуждала по берегу рѣки, и погибель бебэ будетъ вычеркнута изъ ея памяти. Но это было не такъ. По мѣрѣ того какъ въ ея умѣ возстановлялось равновѣсіе, воспоминаніе обо всемъ, что она выстрадала, и что совершила въ припадкѣ безумія, вернулось съ мучительной ясностью. Она припомнила и зоркій надзоръ сидѣлокъ, который ей казался жестокой тиранніей. Она припомнила, какъ выскользнула изъ дому и пробралась сквозь темноту и сырость сада къ рѣкѣ, на свое любимое мѣсто, гдѣ проводила съ Джерардомъ столько счастливыхъ часовъ. Она припомнила, какъ ей показалось, что смерть -- наилучшій исходъ для нея и для ея ребенка изъ міра, въ которомъ никто ихъ не любитъ, и никому они не нужны: она -- брошенная любовница, онъ -- незаконный ребенокъ, безъ роду и имени. Она припомнила, какъ бросилась въ воду, какъ вода сомкнулась вокругъ нея... Дальше ничего не было; одно лишь однообразіе мирныхъ дней и добрыхъ лицъ, освѣщенныхъ солнцемъ комнатъ и благоухающихъ цвѣтовъ ректорскаго дома,-- время, когда она считала себя счастливымъ ребенкомъ, съ дѣтскими, счастливыми мыслями...
-----
Они обвѣнчались въ тѣнистой старинной церкви въ половинѣ девятаго, въ одно прекрасное іюньское утро. Эстеръ была блѣдна и худа, но, несмотря на истощеніе отъ болѣзни, красота ей не измѣнила. Она была одѣта въ сѣромъ дорожномъ платьѣ и небольшой хорошенькой шляпкѣ. Джерардъ, съ красными пятнами на щекахъ и тревожнымъ взглядомъ, съ провалившимися глазами и щеками, казался гораздо взволнованнѣе жены.
Они поѣхали изъ церкви на станцію желѣзной дороги, которая должна была отвезти ихъ въ Лондонъ,-- напутствуемые благословеніями ректора и его сестры, который одинъ, вмѣстѣ съ приходскимъ клэркомъ, былъ свидѣтелемъ брака.
-- Она теперь ваша жена,-- объявилъ ректоръ,-- и самая торжественная служба въ Вестминстерскомъ аббатствѣ не могла бы крѣпче связать вашихъ узъ.
Джерардъ телеграфировалъ сестрѣ, прося ее пріѣхать завтракать въ Гиллерсдонъ-Гаузъ, куда онъ прибудетъ съ Эстеръ между двѣнадцатью и часомъ.
Онъ провелъ часъ до пріѣзда Лиліаны въ томъ, что показывалъ Эстеръ свой домъ.
-- Онъ теперь твой,-- сказалъ онъ,-- также какъ и Розовый Павильонъ, который я купилъ тебѣ какъ игрушку. Надѣюсь, что ты много лѣтъ проживешь въ немъ, когда я буду уже покоиться въ могилѣ.
Она бросила на него раздирающій сердце взглядъ. Неужели онъ думалъ, что это великолѣпіе можетъ утѣшить ее, когда его не будетъ въ живыхъ... что она когда-нибудь забудетъ его или ребенка... котораго она въ припадкѣ безумія погубила?! Но она не хотѣла огорчить его ни однимъ печальнымъ словомъ, въ особенности сегодня, когда онъ все сдѣлалъ, что могъ, чтобы вернуть ей доброе имя. Она ходила съ нимъ изъ комнаты въ комнату, хвалила его вкусъ, восхищалась то той, то другой вещью, пока, наконецъ, не пришла въ его святилище верхняго этажа.
Не успѣла она переступить черезъ порогъ, какъ увидѣла фавна и слегка вскрикнула, съ отвращеніемъ въ голосѣ, произнеся:
-- М-ръ Джерминъ!
-- Только случайное сходство... но очень большое, не правда ли?
-- Зачѣмъ ты хранишь его бюстъ въ своей комнатѣ? У него отвратительное лицо, и онъ -- дурной человѣкъ. Не могу понять, какъ могъ ты выбрать его себѣ въ друзья!
-- Онъ никогда не былъ моимъ другомъ, Эстеръ. У меня нѣтъ другого друга, кромѣ м-ра Гильстона. Этотъ старикъ -- первый человѣкъ, въ которомъ я встрѣтилъ искреннее къ себѣ дружелюбіе съ тѣхъ поръ, какъ сталъ милліонеромъ. Джерминъ былъ моимъ собесѣдникомъ, и очень забавнымъ; къ тому же я ничего худого въ немъ не видѣлъ.
Эстеръ все осматривала съ живѣйшимъ интересомъ. Здѣсь онъ жилъ, прежде чѣмъ узналъ ее. Это роскошное жилище онъ покинулъ, чтобы поселиться съ нею на берегу рѣки. Она разсматривала книги, рѣдкости изъ бронзы, слоновой кости и яшмы; и, наконецъ, остановилась передъ японской вышитой занавѣской, висѣвшей на стѣнѣ.
-- Что тамъ скрывается за этой занавѣской, картина?-- спросила она:-- вѣрно, картина, которую нельзя видѣть безъ позволенія?
-- Нѣтъ, не картина. Погляди, если хочешь, Эстеръ. У меня нѣтъ секретовъ отъ другой половинки моей души.
Эстеръ раздвинула занавѣску и увидѣла большой листъ бумаги, испещренный черными линіями?
-- Что за курьезная вещь!-- вскричала она: -- что это такое?
-- Это хартія моей жизни, Эстеръ. Линія, которая ведетъ внизу, означаетъ конецъ.
Онъ сорвалъ листъ со стѣны, разорвалъ, его въ мелкіе клочки и бросилъ въ корзинку со рваной бумагой.
-- Я примирился съ концомъ, Эстеръ,-- сказалъ онъ мягко, въ то время какъ она, удерживая слезы, прильнула въ его плечу: -- теперь, когда мы съ тобой вмѣстѣ и останемся вмѣстѣ до конца...
Онъ услышалъ шаги Лиліаны на лѣстницѣ; черезъ минуту она уже была въ комнатѣ и съ радостнымъ удивленіемъ увидѣла Эстеръ.
-- Эстеръ! такъ онъ нашелъ васъ и все обстоитъ благополучно!-- вскричала Лиліана.-- Но ахъ! моя бѣдняжка! какъ же вы блѣдны и худы! Вы, должно быть, были больны съ тѣхъ поръ, какъ мы не видѣлись?
-- Не разспрашивай ее ни о чемъ, Лиліана, но обними какъ свою сестру и мою жену.
-- Твою жену?.. съ какихъ же поръ, Джерардъ?
-- Это праздный вопросъ. Она моя жена -- моя любимая и дорогая жена.
Лиліана съ удивленіемъ глядѣла на него съ секунду. Да, онъ, очевидно, говорилъ серьезно, и этотъ бракъ, который ей никогда и не снился, былъ дѣйствительностью. Она, ни слова не говоря, повернулась въ Эстеръ и поцѣловала ее.
-- Ты будешь мнѣ сестрой,-- мягко произнесла она,-- и я не стану разспрашивать, какое горе такъ извело тебя или почему братъ скрывалъ свой бракъ отъ меня до сегодня.
Послѣ того они сошли внизъ завтракать, и хотя всѣ ѣли мало, но для Джерарда то былъ пріятнѣйшій завтракъ изъ всѣхъ, какіе выпадали на его долю за послѣднее время.
Тѣнь, омрачавшая прошлую жизнь Эстеръ, мало смущала его. Для него будущее было такъ коротко, что прошлое значило мало. Онъ не могъ особенно горевать о ребенкѣ, котораго совсѣмъ не видѣлъ. Да еслибы этотъ ребенокъ остался въ живыхъ, то онъ не долго пользовался бы отцовскими попеченіями.
Они уѣхали въ Туринъ съ вечернимъ поѣздомъ, и только Лиліана провожала ихъ на станцію, гдѣ два блѣдныхъ лица, глядѣвшихъ на нее изъ вагона, медленно скрылись отъ ея глазъ. Одно изъ этихъ лицъ она почти не надѣялась снова увидѣть въ здѣшней жизни.