Глава I.-- Почему не довѣришься ты мнѣ?
Это зимнее воскресенье было печальнымъ днемъ для Джона Тревертона. На пути своемъ къ дому онъ почти не нарушалъ молчанія; Лора удивлялась его задумчивости и не безъ тревоги соображала, какія бы причины могли вызвать эту внезапную перемѣну въ его настроеніи духа. Не привезъ ли ему дурныхъ вѣстей этотъ другъ семейства Клеръ? Но какъ могло это быть? Не вѣрнѣе-ли, что эта встрѣча съ старымъ знакомымъ напомнила ему какой-нибудь тяжелый періодъ его прошлой жизни, о которой она знала такъ мало.
-- Это мое несчастіе,-- думала она.-- Я только на половину жена ему, пока мнѣ неизвѣстны всѣ его старыя горести.
Она не безпокоила мужа никакими вопросами, но спокойно шла рядомъ съ нимъ мимо плантацій изъ различныхъ, преимущественно зимнихъ, кустарниковъ и молодыхъ деревъ, въ которыхъ ягоды дикаго терновника сверкали на полуденномъ солнцѣ, и безстрашные реполовы перепархивали съ боярышника на лавровое дерево.
-- Я не выйду къ завтраку, дорогая,-- сказалъ Джонъ, когда они дошли до дверей залы.-- Я не совсѣмъ хорошо себя чувствую, у меня что-то болитъ голова, и я думаю, что мнѣ было-бы полезно прилечь на часокъ -- другой.
-- Не придти ли мнѣ почитать тебѣ, пока ты не уснешь, Джэкъ?
-- Нѣтъ, дорогая, мнѣ лучше остаться одному.
-- О, Джэкъ, отчего ты со мной не откровененъ?-- жалобно воскликнула его жена.-- Я зваю, что у тебя что-то есть на душѣ. Почему не довѣришься ты мнѣ?
-- Погоди, дорогая; полагаю, что ты очень скоро узнаешь все, что обо мнѣ знать можно. Но намъ нѣтъ надобности упреждать это открытіе. Оно не доставитъ особеннаго удовольствія ни тебѣ, ни мнѣ.
-- Неужели ты думаешь, что измѣнитъ меня чтобы то ни было; что я когда-нибудь могу узнать о тебѣ?-- спросила она, положивъ ему руку на плечо и устремивъ на него взглядъ, полный напряженнаго вниманія.-- Развѣ я не слѣпо любила тебя, не слѣпо довѣрилась тебѣ?
-- Да, голубка, слѣпо. Но какъ могу я знать, что ты почувствуешь, когда глаза твои откроются?
Она въ теченіе нѣсколькихъ минутъ молча смотрѣла на него, пытаясь понять выраженіе его лица; затѣмъ, съ самой трогательной настойчивостью сказала:
-- Джонъ, если есть что-нибудь, что можно привести противъ тебя, если въ твоемъ прошломъ существуетъ поступокъ, о которомъ тебѣ стыдно вспомнить, въ которомъ совѣстно сознаться, поступокъ, извѣстный другимъ, то пусть, во имя состраданія, я услышу о немъ отъ тебя, а не отъ врага! Неужели я такой строгій судья, что ты боишься предстать передо мной? Развѣ я не до слабости любила тебя, не слѣпо тебѣ довѣрилась? Можешь ли ты сомнѣваться въ моемъ желаніи извинить и простить, даже въ томъ случаѣ, въ которомъ весь остальной родъ человѣческій былъ-бы неумолимъ?
-- Нѣтъ,-- быстро отвѣчалъ онъ,-- я не хочу сомнѣваться въ тебѣ. Нѣтъ, голубка, дорогая, я пытался сохранить свою тайну не потому, чтобы боялся довѣриться тебѣ. Я хотѣлъ избавить тебя отъ страданія, такъ какъ зналъ, что тебѣ будетъ тяжело узнать, какъ низко я палъ, прежде чѣмъ твое вліяніе, твоя любовь не подняли меня изъ тины, въ которой и погрязъ. Повидимому, страданіе неизбѣжно. Какъ ты ни добра, какъ ни чиста, есть люди, которые не пожелаютъ избавить тебя отъ этой горькой истины. Да, милая, лучше, чтобы ты узнала правду отъ меня. Какіе бы искаженные варіанты этой исторіи тебѣ впослѣдствіи ни передавали, правду ты узнаешь отъ меня.
Онъ обнялъ ее за талью, и они поднялись по широкой старой лѣстницѣ и вошли въ комнату, служившую Джасперу Тревертону кабинетомъ, въ ту самую комнату, которую Лора украсила для своего мужа. Здѣсь они могли быть увѣрены, что никто ихъ не потревожитъ. Джонъ Тревертонъ придвинулъ любимый стулъ жены къ камину и сѣлъ рядомъ съ нею; точно такъ сидѣли они въ ту ночь, когда Лора разсказала мужу исторію мистера Дерроля.
Нѣсколько минутъ сидѣли они молча; Джонъ Тревертонъ смотрѣлъ въ огонь и размышлялъ о томъ, какъ лучше начать свою исповѣдь.
-- О, Лора, желалъ бы я знать, не возненавидишь-ли ты меня, когда услышишь, что такое была моя прошлая жизнь?-- сталъ онъ наконецъ.-- Я не стану щадить себя; но даже въ эту послѣднюю минуту мнѣ страшно произнести слова, могущія разрушить наше счастіе и разлучить насъ на вѣки. Ты сама рѣшишь нашу участь. Если, выслушавъ все, ты скажешь себѣ: человѣкъ этотъ недостоинъ моей любви, и если ты отвернешься отъ меня съ отвращеніемъ и ненавистью, что весьма возможно, я склоню голову передъ твоимъ приговоромъ и исчезну изъ твоей жизни навсегда.
Жена обратила къ нему блѣдное, какъ смерть, лицо.
-- Какое преступленіе совершилъ ты, что считаешь возможнымъ, чтобы я отняла у тебя мою любовь?-- дрожащими губами проговорила она.
-- Я не совершилъ никакого преступленія, Лора; но я былъ заподозрѣнъ въ совершеніи худшаго изъ нихъ. Помнишь ли ты исторію человѣка, имя котораго безпрестанно попадалось въ газетахъ, около года тому назадъ; человѣка, жена котораго была убита, и котораго нѣкоторыя изъ лондонскихъ газетъ просто-на-просто обзывали убійцей, человѣка, по имени Шико, исчезновеніе котораго было одной изъ тайнъ, обратившихъ на себя общественное вниканіе въ нынѣшнемъ году?
-- Да,-- отвѣчала она, съ недоумѣніемъ глядя на него.-- Что общаго можешь ты имѣть съ этимъ человѣкомъ?
-- Я -- этотъ человѣкъ.
-- Ты? Ты, Джонъ Тревертонъ?
-- Я, Джонъ Тревертонъ, иначе Шико.
-- Мужъ танцовщицы?
-- Да, Лора. Въ моей жизни было двѣ любви. Сначала любовь къ женщинѣ, не имѣвшей ничего кромѣ красоты своей для привлеченія мужскихъ сердецъ. Затѣмъ, любовь моя къ тебѣ, красота которой играетъ наименьшую роль въ твоей способности завоевать и сохранить мою привязанность. Исторія моя можетъ быть разсказана въ короткихъ словахъ. Я началъ свою карьеру въ кавалерійскомъ полку, съ небольшимъ состояніемъ, заключавшимся въ акціяхъ и государственныхъ бумагахъ. Спускать ихъ было такъ легко, что прежде, чѣмъ я прослужилъ въ арміи пять лѣтъ, я ухитрился промотать все до послѣдняго пенса. Я не особенно кутилъ или моталъ, и не тягался съ нашимъ капитаномъ, сыномъ вестъ-эндскаго кандитера, у котораго деньги шли какъ вода, ни съ полковникомъ, аристократомъ, имѣвшимъ тридцать тысячъ фунтовъ долгу; но я держалъ хорошихъ лошадей, вращался въ лучшемъ обществѣ и -- сталъ нищимъ. Ничего больше не оставалось, какъ выйдти изъ полка, и я вышелъ; будучи человѣкомъ счастливаго, безпечнаго характера и наскучивъ уединеніемъ, сопряженнымъ съ деревенскими стоянками, я переплылъ каналъ и бродилъ по живописнѣйшей части Европы съ мѣшкомъ за плечами и альбомомъ въ рукахъ. Вскорѣ я очутился въ Парижѣ, съ продранными локтями, безъ гроша, съ влеченіемъ къ литературнымъ работамъ и бойкимъ карандашомъ. Я жилъ на чердакѣ въ латинскомъ кварталѣ, нашелъ себѣ друзей въ кружкѣ, состоявшемъ изъ истой богемы, и ухитрился заработывать ровно столько, сколько слѣдовало, чтобъ душа съ тѣломъ не разсталась. Я началъ вести эту жизнь съ мыслью, что когда-нибудь да завоюю себѣ почетное положеніе въ мірѣ искусства. У меня было желаніе работать, и добрый запасъ честолюбія. Но молодые люди, среди которыхъ я жилъ, мелкіе журнальные рабочіе, состоявшіе при маленькихъ театрахъ, вскорѣ научили меня иному. Я научился жить, какъ жили они, изо дня въ день. Всѣ высшія стремленія замерли въ душѣ моей. Я сдѣлался обычнымъ гостемъ въ закулисномъ кругѣ, писалъ газетныя статейки, былъ сотрудникомъ писателей, поставлявшихъ фарсы для Пале-Рояльскаго театра, и почиталъ себя счастливымъ, когда въ карманѣ моего жилета лежали деньги на обѣдъ, а на плечахъ красовался приличный сюртукъ. Въ этотъ періодъ моей карьеры, влюбился я въ Заиру Шико, танцовщицу, которая пользовалась большой популярностью на сценѣ театра, наиболѣе посѣщаемаго студентами, юристами и медиками. Она была самая красивая женщина, какую я когда-либо видалъ. Никто не могъ слова сказать противъ ея репутаціи. Она не была хорошо воспитана; я это зналъ, даже когда былъ сильнѣйшимъ образомъ въ нее влюбленъ. Но вульгарность и невѣжество, которыя возмутили бы меня въ англичанкѣ, забавляли меня и даже нравились мнѣ въ этой дочери народа. Она полюбила меня, а я ее. Мы женились, не думая вовсе о будущемъ и очень мало заботясь даже о настоящемъ. Жена моя, знаменитая танцовщица извѣстнаго театра, настолько была болѣе важной особой, чѣмъ я, что со дня моей женитьбы я стадъ извѣстенъ подъ ея именемъ, сначала какъ мужъ Шико, впослѣдствіи просто, какъ Джекъ Шико. Мы были довольно счастливы другъ съ другомъ, пока жена моя не пріобрѣла несчастной привычки къ вину, окончательно омрачившей обѣ наши жизни. Богъ видитъ, что я дѣлалъ все возможное, чтобы излѣчить ее. Я напрягалъ всѣ свои силы, чтобы удержать ее на краю пропасти, въ которую она готова была низвергнуться. Но я былъ безсиленъ. Никакими словами не передать мнѣ тебѣ всего ужаса, всѣхъ униженій, какими была исполнена моя жизнь. Я выносилъ ее. Можетъ быть, я не въ полной мѣрѣ сознавалъ свое несчастіе до того дня, въ который услыхалъ чтеніе духовной моего двоюроднаго брата Джаспера и узналъ, какое благополучіе могло бы достаться мнѣ на долю, еслибъ я былъ свободенъ отъ этого ненавистнаго рабства.
Лора молча сидѣла рядомъ съ нимъ, закрывъ лицо руками, склонивъ голову на спинку стула, подавленная чувствомъ глубокаго стыда, вызваннымъ исповѣдью мужа.
-- Мнѣ остается досказать немногое. Когда я впервые увидалъ и полюбилъ тебя, я былъ мужемъ Шико -- человѣкомъ, связаннымъ по рукамъ и по ногамъ. Я не имѣлъ никакого права приближаться къ тебѣ, а между тѣмъ, приблизился. Я питалъ смутную, грѣшную надежду, что судьба какъ-нибудь освободитъ меня. Между тѣмъ, я старался честно выполнять свои обязанности относительно этой несчастной женщины. Когда жизнь ея была въ опасности, я помогалъ, ухаживалъ за нею. Послѣ ея выздоровленія, я терпѣливо выносилъ проявленія ея буйнаго характера. Когда годъ былъ почти уже на исходѣ, мнѣ пришло на умъ, что владѣніе помѣстьемъ моего двоюроднаго брата могло бы быть обезпечено тебѣ посредствомъ брака, который выполнялъ бы всѣ условія, поставленныя его завѣщаніемъ, и сдѣлалъ бы меня твоимъ мужемъ лишь по имена. Затѣмъ, еслибъ насталъ счастливый день, въ который я бы освободился отъ своихъ оковъ, мы могли бы снова обвѣнчаться -- и обвѣнчались.
Онъ остановился. Лора ничего не отвѣчала, послышалось только глухое рыданье.
-- Лора, можешь-ли ты пожалѣть и простить меня? Ради Бога скажи, что я въ твоихъ глазахъ не совершенно презрѣнный человѣкъ.
-- Презрѣнный? Нѣтъ!-- сказала она, открывая свое заплаканное, блѣдное, осунувшееся отъ страданія лицо,-- не презрѣнный, Джонъ. Этимъ ты никогда не будешь въ моихъ глазахъ. Но ты виноватъ и глубоко виноватъ. Посмотри, какой стыдъ, какую муку ты навлекъ на насъ обоихъ! Неужели мы не могли жить безъ состоянія Джаспера Тревертона, что ты совершилъ подлогъ, пытаясь получить его для меня?
-- Подлогъ?
-- Да. Развѣ ты не видишь, что такъ-какъ нашъ первый бракъ не былъ дѣйствительнымъ бракомъ, а обманнымъ и мнимымъ, то ни ты, ни я не имѣемъ права владѣть ни единымъ пенсомъ изъ денегъ Джаспера Тревертона, ни единымъ акромъ его земли. Все должно пойти на устройство больницы. Мы не имѣемъ права жить въ этомъ домѣ. У насъ ничего нѣтъ, кромѣ моего дохода. Мы можемъ жить на это, Джонъ, я не боюсь бѣдности съ тобою; но я не хочу прожить лишняго часу подъ гнетомъ этой постыдной тайны. Мистеръ Клеръ и мистеръ Сампсонъ должны узнать всю правду.
Мужъ стоялъ передъ ней на колѣняхъ и смотрѣлъ на нее съ сіяющимъ лицомъ.
-- Моя голубка, моя милая, ты дѣлаешь меня глубоко счастливымъ. Ты не отворачиваешься отъ меня, не покидаешь меня. Бѣдность! нѣтъ, Лора, ея я не боюсь. Я боялся только лишиться твоей любви. Этотъ страхъ вѣчно преслѣдовалъ меня. Одно это ужасное опасеніе налагало печать на уста мои.
-- Любви моей ты никогда не можешь лишиться, милый. Я отдала тебѣ ее и не въ моей власти взять ее назкдъ. Но если ты желаешь заслужить мое уваженіе, ты долженъ дѣйствовать мужественно и честно. Ты долженъ раздѣлить сдѣланное тобою зло.
-- Ныньче вечеромъ, Лора, мы созовемъ совѣтъ. Мы вырвемъ карты изъ рукъ Эдуарда Клера.
-- Какъ? Развѣ Эдуардъ знаетъ?
-- Онъ знаетъ, что я и Шико -- одно и то же лицо.
-- А, теперь я понимаю взглядъ, который онъ бросилъ на тебя въ день вашего перваго званаго обѣда -- взглядъ полный злобы. Онъ только-что говорилъ объ Шико.
Она вздрогнула, произнося имя, напокинавигее такіе невыразимые ужасы. И это имя было именемъ ея мужа; человѣкъ, заклейменный подозрѣніемъ въ страшномъ преступленіи, былъ ея мужемъ.
-- Боюсь, что Эдуардъ -- твой тайный врагъ,-- сказала она, послѣ непродолжительнаго молчанія.
-- Я въ этомъ увѣренъ и думаю, что онъ вскорѣ станетъ моимъ явнымъ врагомъ. Для меня будетъ въ нѣкоторомъ родѣ торжествомъ взятъ на себя иниціативу и отказаться отъ помѣстья.