Былъ конецъ ноябри, деревья въ саду Газльгёрстскаго замка стояли обнаженными. На старомъ домѣ, и подъ скучнымъ, сѣромъ небомъ поздней осени, лежала печать серьёзнаго величія, но прелесть и краса мѣста исчезли; въ тишинѣ, царившей въ домѣ и въ саду, былъ оттѣнокъ меланхоліи. Все было тихо, и на лугу передъ домомъ, надъ которымъ только грачи проносились черной тучей подъ вечеръ, съ крикомъ возвращаясь домой, въ свои гнѣзда, свитыя на высокихъ вязахъ по ту сторону дома.
Въ это печальное время года, Лора Малькольмъ жила въ замкѣ совершенно одна; Селія Клеръ получила приглашеніе провести мѣсяцъ у зажиточной тетушки въ Брайтонѣ, а Брайтонъ, во время зимняго сезона, представлялъ высшую степень земного блаженства, когда-либо извѣданнаго Селіей. Она смутно мечтала о Парижѣ, какъ о городѣ далеко превосходящемъ даже Брайтонъ относительно доставляемаго имъ своимъ жителямъ блаженства; но она не имѣла никакой надежды увидать Парижъ, развѣ когда выйдетъ замужъ, тогда она будетъ настаивать на томъ, чтобы мужъ повезъ ее туда провести медовый мѣсяцъ.
-- Разумѣется, тогда онъ, бѣдненькій, дѣлалъ бы все, что я только пожелаю,-- говорила Селія,-- послѣ дѣло иное. Я полагаю, что черезъ годъ послѣ свадьбы онъ бы сталъ пробовать топтать меня ногами.
-- Я не могу себѣ представить, чтобы кто-нибудь вздумалъ топтать тебя ногами, Селія,-- смѣясь замѣтила Лора.
-- Я думаю, что съумѣла бы сдѣлать это для него довольно труднымъ. Но всѣ мужчины тираны. Посмотри, напримѣръ, на папа; онъ лучшій изъ людей, у него золотое сердце, но стоитъ кухаркѣ сдѣлать ошибку, чтобы онъ весь обѣдъ бранился, какъ язычникъ. О! повѣрь мнѣ, они всѣ, сколько ихъ ни есть, принадлежатъ къ нишей породѣ. Хоть бы твой молодой человѣкъ, Лора, очень красивъ, очень изященъ, но совсѣмъ безхарактерный.
-- Кого ты разумѣешь подъ моимъ молодымъ человѣкомъ?-- спросила Лора.
-- Ты знаешь, а то не краснѣла бы такъ сильно. Конечно, я говорю о Джонѣ Тревертонѣ, твоемъ будущемъ мужѣ. Ахъ, да, кстати, вы должны обвѣнчаться въ теченіи года, послѣ смерти стараго мистера Тревертона. Надѣюсь, что ты начала заказывать свое приданое.
-- Я бы желала, чтобы ты не болтала такихъ пустяковъ, Селія. Тебѣ очень хорошо извѣстно, что я не невѣста мистера Тревертона. Я, можетъ быть, никогда и не буду невѣстой его.
-- О чемъ же вы толковали въ тотъ вечеръ подъ каштанами, когда вы замѣшкались такъ далеко позади насъ?
-- Мы не обручены. Это все, что тебѣ нужно знать.
-- Такъ если вы не обручены, вы должны обручиться. Вотъ все, что я могу сказать. Смѣшно все откладывать до послѣдней минуты, какъ бы вы тамъ ни были увѣрены другъ въ другѣ. Старый мистеръ Тревертонъ умеръ въ началѣ января, а теперь конецъ ноября. Мнѣ право непріятно уѣзжать и оставлять твои дѣла въ такомъ неудовлетворительномъ положеніи.
Селія, это самое легкомысленное существо въ мірѣ, прикидывалась дѣловой и принимала относительно Лоры Малькольмъ водъ старшей сестры, забавный по своей нелѣпости.
-- Тебѣ не къ чему безпокоиться, Селія. Я въ состояніи управиться съ своими дѣлами.
-- Не думаю. Ты страшно умна и прочла больше книгъ, чѣмъ я видѣла обложекъ и переплетовъ во всю свою жизнь. Но ты ни мало не практична, не дѣловита. Ты, рискуя лишиться этого милаго, стараго дома и принадлежащаго къ нему помѣстья, остаешься совершенно хладнокровной, точно дѣло идетъ о настоящей бездѣлицѣ. Я начинаю опасаться, не питаешь ли ты, втайнѣ отъ самой себя, благосклонности къ моему недостойному брату.
-- Тебѣ нечего этого бояться. Я расположена въ твоему брату ради нашего стариннаго знакомства, и потому, что думаю, что онъ любитъ меня.
-- Настолько, насколько можетъ любить кого-нибудь, принимая во вниманіе небольшой остатокъ любви, имѣющейся у него за вычетомъ его искренней преданности къ самому себѣ,-- презрительно прервала Селія.
-- Я не питаю къ нему болѣе теплаго чувства, чѣмъ самая обыкновенная дружба, и никогда питать его не буду.
-- Бѣдный Тедъ! Я очень объ этомъ сожалѣю за него, но очень рада за тебя.
Сіяющая Селія уѣхала въ Брайтонъ съ тремя сундуками и двумя ящиками для шляпъ, и замокъ тотчасъ погрузился въ молчаніе и мракъ. Маленькія дурачества Селіи часто бывали несносны, но ея веселый характеръ пріятно оживлялъ обширный, пустой домъ. Ея шутки были шутки школьническія, не болѣе, но онѣ были искренни и происходили отъ избытка жизненныхъ силъ и счастливаго характера. Селія трещала бы также весело за чашкой чая и селедкой на чердакѣ, за который бы платила по пяти шиллинговъ въ недѣлю, какъ болтала теперь среди изысканныхъ яствъ въ Газльгёрстскомъ замкѣ. Она была веселое, беззаботное, лѣнивое созданіе, одаренное тою безграничной любовью къ жизни, ради ея самой, которая дѣлаетъ счастливымъ неаполитанскаго нищаго, грѣющагося на солнцѣ, и дѣлаетъ довольнымъ цыгана, подъ низкимъ навѣсомъ его палатки, разбитой на пустопорожнемъ мѣстѣ у дороги, откуда онъ всякую минуту можетъ быть изгнанъ неумолимымъ полицейскимъ.
Селія уѣхала, и у Лоры было довольно времени для серьёзныхъ размышленій. На первыхъ порахъ, она была рада быть одной, чтобы на свободѣ передумать всѣ свои думы, не боясь встрѣтить пронзительный взглядъ проницательныхъ глазъ Селіи; ей пріятно было не видѣть этой птичьей головы, склоненной на одинъ бокъ, съ выраженьемъ невыносимой хитрости на лицѣ. Затѣмъ, нѣсколько времени спустя, глубокая меланхолія, горькое чувство разочарованія овладѣли ея душой, и изгнать ихъ она была не въ силахъ.
Она не забыла долгаго прощанія въ экипажной аллеѣ. Конечно, если что-нибудь могло равняться обрученью, то слова, сказанныя въ этотъ вечеръ, сорванный съ устъ ея поцѣлуй равнялись самому торжественному обрученью. А между тѣмъ съ того вечера прошло шесть мѣсяцевъ, и Джонъ Тревертонъ совсѣмъ пропалъ. За все это время образъ его рѣдко выходилъ у нея изъ головы. День за днемъ, часъ за часомъ она ожидала увидѣть его входящимъ въ садъ, безъ доклада, какъ увидѣла его тогда, изъ-подъ тесовой арки, когда онъ спокойно любовался весенними цвѣтами и точно улыбающимся и блестящимъ на солнцѣ лугомъ, по которому, точно живыя, мелькали тѣни отъ деревъ, надъ которымъ жужжали первыя пчелы, проносились первыя бабочки и летали надъ куртинами, полными красныхъ и желтыхъ тюльпановъ. Она видала его ежедневно въ теченіи его послѣдняго пребыванія въ домѣ Сампсоновъ, и эта недѣля дружескаго общенія чрезвычайно сблизила ихъ. За все это время онъ не сказалъ ни слова о странномъ положеніи, въ которомъ они находились по отношенію другъ къ другу; ее восхищала деликатность, которой она приписывала его сдержанность. Ей казалось, что нечего говорить, прежде чѣмъ не скажется то окончательное слово, которое исполнить желаніе Джаспера Тревертона и соединитъ ихъ двѣ судьбы на-вѣки. И Лора не видѣла причины, почему бы этому слову не быть произнесеннымъ въ урочный часъ. Ей думалось, что она нравится Джону Тревертону. Настроеніе его духа за эту недѣлю, составленную изъ солнечныхъ и дождливыхъ дней, было довольно перемѣнчиво, какъ погода. По временамъ онъ бывалъ чрезвычайно веселъ, встрѣчалъ самую безумно веселую шутку Селіи другой, еще болѣе веселой, а по временамъ становился мрачнымъ, что заставляло Селію увѣрять, что онъ въ ранней молодости совершилъ убійство и что теперь его преслѣдуетъ воспоминаніе о сдѣланномъ преступленіи.
-- Точно Евгеній Арамъ {Романъ Бульвера, которому имя героя служатъ заглавіемъ.},-- сказала она;-- положительно, Лора, онъ похожъ на Евгенія Арама, и я убѣждена, что чьи-нибудь кости лежатъ въ пещерѣ на-готовѣ, чтобы быть сложенными, вонъ какъ складываютъ кусочки дерева въ "китайской головоломкѣ", и послужить къ обличенію его въ указанную судьбою минуту. Не выходи за него замужъ, Лора. Я увѣрена, что на его совѣсти лежитъ страшное бремя.
Они были невыразимо и совершенно безъискусственно счастливы, счастливы неразмышляющей радостью дѣтей, чьи соображенія никогда не идутъ дальше настоящей минуты. Можетъ быть, этому способствовала восхитительная апрѣльская погода, набросившая на землю теплое и блестящее покрывало изъ золотистыхъ солнечныхъ лучей, погружавшая молодые листья въ это море яркаго свѣта, окрасившая небо въ темный, чисто-итальянскій голубой цвѣтъ, побуждавшая птичекъ начинать свое пѣніе за часъ до солнечнаго восхода и продолжать его цѣлый часъ послѣ солнечнаго заката. Этого одного было довольно для счастія. Кромѣ того была молодость, сокровище, которому никто изъ насъ не придаетъ надлежащей цѣны, пока не утратитъ его. Тогда мы оглядываемся назадъ, сожалѣемъ объ утраченномъ, можетъ быть также какъ сожалѣемъ о самыхъ дорогихъ изъ похороненныхъ нами друзей; не молодость ли дѣлала и друзей нашихъ такими дорогими для насъ?
Какова бы ни была причина, но трое, а въ особенности двое молодыхъ людей, были счастливы. И однако, послѣ этой недѣли невинной короткости, послѣ этого прощальнаго поцѣлуя, Джонъ Тревертонъ находился въ отсутствіи болѣе полугода и даже письменно не потрудился увѣрить Лору, что она еще занимаетъ мѣсто въ его сердцѣ и въ его памяти.
Теперь она, думая о немъ, горько упрекала себя. Она сердилась на себя за то, что позволила своему сердцу полюбить его, за то, что заключила безмолвный союзъ съ нимъ, принявъ его прощальный поцѣлуй.
"Въ концѣ-концовъ ясно, что ему нужно только состояніе,-- говорила она себѣ;-- послѣ моихъ глупостей въ тотъ вечеръ, онъ такъ увѣренъ во мнѣ, что воображаетъ, что можетъ оставаться въ Лондонѣ и наслаждаться жизнію по-своему, и затѣмъ пріѣхать и въ послѣднюю минуту просить моей руки, какъ разъ во-время, чтобы выполнить условіе духовнаго завѣщанія его двоюроднаго брата. Онъ пользуется послѣднимъ годомъ своей свободы. Онъ не дастъ мнѣ большаго мѣста въ своей жизни, чѣмъ его къ тому обяжетъ законъ. Годъ почти прошелъ, а онъ подарилъ ли меня своимъ обществомъ дольше одной недѣльки? Хладнокровный обожатель, нечего сказать. Кромѣ того лицемѣръ, такъ какъ въ его взглядахъ, въ звукахъ его голоса, казалось, выражалась самая глубокая, самая сильная любовь. Совершенно безцѣльное лицемѣріе,-- продолжала Лора бичевать себя, возбуждая въ себѣ болѣе и болѣе сильное негодованіе,-- такъ какъ я умоляла его быть откровеннымъ со мною. Я предлагала ему честный дружескій союзъ. Но онъ мужчина, а вѣроятно, въ природѣ мужчины быть лукавымъ. Онъ предпочелъ объявить себя моимъ обожателемъ, забывъ, что его поведеніе докажетъ всю лживость его словъ. Я никогда не прощу его. Я никогда не прощу себя за то, что меня такъ легко было обмануть. Помѣстье пойдетъ на устройство больницы. Явись онъ сюда завтра, стой передо мной на колѣняхъ, я откажу ему. Я знаю все вѣроломство его притворной любви. Во второй разъ ему меня не одурачить".
Никогда не тщеславилась она своей красотой. Благодаря уединенной жняни, которую она вела въ домѣ своего пріемнаго отца, она осталась простой во всѣхъ своихъ мысляхъ и привычкахъ, простой, какъ монахиня, не выходившая изъ своего монастыря. Эдуардъ Клеръ много разъ говорилъ ей, что она прекрасна, и восхвалялъ ея красоту въ своихъ стихахъ, со всей изысканностью и съ нѣкоторой долей вольности, свойственными новой школѣ поэтовъ, мало извѣстнымъ членомъ которой онъ состоялъ; но Лора всѣ подобныя похвалы принимала за произведенія поэтической фантазіи, а никакъ не за справедливую дань ея красотѣ. Съ душой полной гнѣва на Джона Тревертона, смотрѣлась она въ зеркало, въ одинъ зимній вечеръ, и спрашивала себя: дѣйствительно-ли она хороша?
Да, если женщина, изображенная на картинѣ Гвидо, въ нижней столовой, хороша; если черты, словно выведенныя рѣзцомъ, темно-каріе глаза, нѣжный цвѣтъ лица, съ легкимъ румянцемъ на щекахъ, вѣки, какъ у статуи, оттѣненныя длинными рѣсницами, полу-печальный, полу-насмѣшливый ротикъ, и ямочки, мгновенно появлявшіяся, какъ только губы складывались въ ироническую, говорившую о презрѣніи къ самой себѣ улыбку,-- если все это, вмѣстѣ взятое, составляло красоту, то Лора Малькольмъ несомнѣнно была красива. Она была артистка въ душѣ, а потому знала, что красота горько улыбалась ей въ темномъ зеркалѣ.
-- Можетъ быть, я не въ его вкусѣ,-- съ короткимъ смѣхомъ проговорила она.-- Я слыхала, какъ Эдуардъ Клеръ говорилъ о дѣвушкахъ, которыхъ я хвалила:-- Да, она ничего, но не въ моемъ вкусѣ;-- точно будто Провидѣніе обязано было имѣть его въ виду всякій разъ, какъ создавало хорошенькую женщину.-- Не въ моемъ вкусѣ, бывало вяло протянетъ Эдуардъ, какъ-бы желая сказать: а потому и никуда не годится.
Каждая мысль о Джонѣ Тревертонѣ, еще остававшаяся въ умѣ Лоры, была горькой мыслью. Она такъ была на него сердита, что не допускала въ немъ ни одного хорошаго чувства, не считала его способнымъ ни на какой порядочный поступокъ. Насколько ея великодушная душа могла ненавидѣть, она готова была впасть въ грѣхъ ненависти.
Таково было ея настроеніе однажды, въ началѣ декабря. Въ сущности таково было ея постоянное настроеніе за послѣдніе три мѣсяца, но на свободѣ, въ уединеніи, гнѣвъ ея усилился. Таково было ея настроеніе, когда она ходила по саду, подъ холодными лучами солнца, смотрѣла на блѣдныя головки увядающихъ цвѣтовъ златоцвѣта, на китайскія астры, которыя однѣ выдавались своимъ яркимъ цвѣтомъ, точно скрашивая конецъ умирающаго года; на темныя, позднія розы, кичившіяся своей болѣзненной красотой, точно свѣтскія красавицы, которыя не хотятъ преклонить голову передъ приговоромъ времени. Утро было необыкновенно тихое: заостренный конецъ старо-моднаго флюгера указывалъ на юго-западъ; вѣтеръ едва шевелилъ листья зимнихъ дубовъ; высокія шотландскія ели, со своими красными шероховатыми стволами и возвышавшимися надъ ними шапками темной листвы, рѣзко выдѣлялись на чистомъ, ясномъ небѣ.
Этотъ садъ былъ единственнымъ утѣшеніемъ Лоры въ ея уединеніи.
Богъ наградилъ ее той глубокой, неизмѣнной любовью въ природѣ, которая, быть можетъ, составляетъ одинъ изъ драгоцѣннѣйшихъ даровъ его. Тотъ, кто обладаетъ этой любовью, никогда не можетъ быть вполнѣ безутѣшенъ.
Она болѣе часу ходила по цвѣточному и по фруктовому садамъ. Возвращаясь и проходя подъ старой аркой изъ тисовыхъ деревьевъ, она увидала Джона Тревертона, стоящаго какъ-разъ на томъ самомъ мѣстѣ, на которомъ она увидѣла его болѣе полу-года тому назадъ.
Какая непрочная вещь -- гнѣвъ женщины на человѣка, котоpаro она любитъ! Первымъ чувствомъ Лоры, при видѣ Джона Тревертона, было негодованіе. Она готова была принять его съ подавляющей вѣжливостью, заморозить его своей холодной учтивостью, какъ вдругъ замѣтила, что онъ смотритъ больнымъ, измученнымъ и глядитъ на нее глазами, полными нѣжности. Въ одну минуту позабыла она всѣ свои оскорбленія, подошла къ нему, протянула ему руку и тихо проговорила:
-- Гдѣ вы были, что дѣлали все это время?
-- Скитался по Лондону, принося очень мало пользы себѣ и другимъ,-- откровенно отвѣтилъ онъ.
Затѣмъ онъ, казалось, забылся, восхищенный тѣмъ, что былъ съ нею. Онъ шелъ рядомъ съ ней, не говоря ни слова, а только глядя на нее любящими, восторженными глазами, точно будто она неожиданно явилась ему, какъ откровеніе доселѣ ему невѣдомой красоты и радости.
Наконецъ, онъ заговорилъ, но не сказалъ ничего особенно блестящаго.
-- Рады ли вы, хоть сколько-нибудь, снова видѣть меня?-- спросилъ онъ.-- Помните, вы обѣщали мнѣ ласковый привѣтъ.
-- Вы не торопились требовать исполненія моего обѣщанія. Оно было дано болѣе шести мѣсяцевъ тому назадъ. За это время вы, безъ сомнѣнія, получали другіе привѣты и совершенно позабыли Газльгёрстскій замокъ.
-- Замокъ и обитательница его никогда не выходили изъ моихъ мыслей.
-- Въ самомъ дѣлѣ? но вы такъ долго не возвращались. Это похоже на то, что вы забыли.
-- Нѣтъ, я не забывалъ. Были причины, причины которыхъ я объяснить не могу.
-- Онѣ болѣе не существуютъ?
-- Нѣтъ,-- онъ глубоко вздохнулъ,-- теперь съ ними кончено.
-- Вы, можетъ быть, были больны,-- вслухъ соображала Лора, глядя на него съ заботливостью, которой она скрыть не умѣла.
-- Я былъ далеко не здоровъ. Я работалъ усерднѣе обыкновеннаго. Вы знаете, Лора, я вѣдь долженъ заработывать хлѣбъ свой.
-- Вы имѣете какую нибудь профессію, съ тѣхъ поръ, какъ оставили военную службу?-- спросила Лора.
-- Я оставилъ военную службу шесть лѣтъ тому назадъ. Съ тѣхъ поръ я ухитрился жить собственнымъ трудомъ. Моя карьера не изъ удачныхъ. Я жилъ частью рисованьемъ, частью литературой, но не составилъ себѣ имени ни тѣмъ, ни другимъ. Отчетъ не блестящій, неправда-ли? Его единственное достоинство -- истина. Я -- ничто. Ваше великодушіе и завѣщаніе моего двоюроднаго брата Джаспера, можетъ быть, и сдѣлаютъ меня кѣмъ-нибудь. Участь моя зависитъ отъ васъ.
Едва-ли то былъ тонъ влюбленнаго. Гордость Лоры возмутилась бы этимъ тономъ, еслибы не сознавала въ душѣ, что Джонъ Тревертонъ любитъ ее. Въ молчаливой любви есть тайная сила, болѣе могучая, чѣмъ все любовное краснорѣчіе. Рука, которая дрожитъ, касаясь другой руки, мимолетный взглядъ любящихъ глазъ, вздохъ, часто скажутъ больше, чѣмъ цѣлая рѣчь. Джонъ Тревертонъ былъ самымъ сдержаннымъ изъ любовниковъ, но его сдержанность не оскорбляла Лору.
Они вмѣстѣ вошли въ старый домъ, сѣли завтракать вдвоемъ, въ присутствіи Тримера, стараго дворецкаго, прожившаго болѣе тридцати лѣтъ въ домѣ Джаспера Тревертона и вынесшаго Лору на рукахъ изъ экипажа, когда господинъ его привезъ ее въ замокъ нѣжнымъ ребенкомъ, задумчиво оглядывавшимъ незнакомые предметы широко-раскрытыми глазами.
-- Они всему свѣту показались бы мужемъ и женой,-- сказалъ Тримеръ, возвратясь къ себѣ въ буфетную,-- и я надѣюсь, что скоро оно такъ и будетъ. Изъ нихъ выйдетъ славная парочка, и я увѣренъ, что они и теперь уже любятъ другъ друга.
-- Миссъ Лора не таковская, чтобы пойти за человѣка, не любя его: ни изъ-за какихъ состояній въ мірѣ она этого не сдѣлаетъ,-- возразила мистрисъ Тримеръ, которая была въ домѣ кухаркой и экономкой почти также долго, какъ мужъ ея былъ дворецкимъ.
-- Будь я молодой барышней, я бы почти за всякаго вышелъ замужъ скорѣй, чѣмъ лишился такого дома, каковъ Газльгёрстскій замокъ,-- отвѣтилъ Тримеръ.-- Я не жаденъ до денегъ, но хорошенькимъ уголкомъ своимъ шутить не слѣдуетъ. А коли они не женятся, и помѣстье пойдетъ на постройку больницы, что-жъ съ нами-то будетъ? Иные люди въ нашихъ условіяхъ такъ бы и рвались открыть трактиръ и нажить состояніе; но я какъ-то больше видѣлъ, что люди теряли, а не пріобрѣтали состояніе этимъ путемъ; я очень хорошо знаю, что мнѣ выгодно. Хорошее жалованье, аккуратно уплачиваемое, на всемъ готовомъ, больше мнѣ ничего не надо.
Послѣ завтрака, Лора и Джонъ пошли пройтись по саду. Общее желаніе привело ихъ на то мѣсто, на которомъ они разстались въ тотъ апрѣльскій вечеръ. Извилистая дорога, обсаженная славшими, старыми деревьями, была пріятнымъ мѣстомъ для прогулки, даже и въ это время года, когда на деревьяхъ не оставалось ни одного зеленаго листа, а истрепанныя вороньи гнѣзда чернѣли между нѣжными изгибами обнаженныхъ верхнихъ вѣтвей. Въ воздухѣ было еще тише, чѣмъ утромъ. Такая погода могла стоять въ полуденное время, въ началѣ октября. Джонъ Тревертонъ остановился передъ шероховатымъ стволомъ стараго каштана, подъ сѣнью котораго они съ Лорой разстались. Молодые листья въ тотъ вечеръ образовывали тѣнистый навѣсъ; теперь большія вѣтви оставались темными, обнаженными; на нихъ пятнами виднѣлся мохъ, замѣчались слѣды непогоды. Трава у подножія дерева была усѣяна зеленой шелухой, сломанными вѣточками, старыми листьями и блестящими, темно-коричневыми каштанами.
-- Мнѣ кажется, что мы на этомъ мѣстѣ разстались,-- сказалъ Джонъ.-- Вы помните?
-- Я смутно припоминаю, что это было гдѣ-то здѣсь,-- небрежно отвѣтила Лора.
Она отлично знала это мѣсто, но не хотѣла въ этомъ сознаться.
Онъ взялъ ея руку и тихо положилъ ее въ свою, точно они отправлялись въ какое-нибудь дальнее странствованіе; потомъ наклонилъ голову и поцѣловалъ нѣжную, обнаженную ручку -- прелестную, тонкую ручку, которая могла принадлежать только лэди, ручку, которая одна, сама по себѣ, могла приводить влюбленнаго въ восторгъ.
-- Радость моя, когда мы обвѣнчаемся?-- тихо, почти шопотомъ спросилъ онъ, словно имъ, въ эту критическую минуту, овладѣла неизъяснимая робость.
-- Что за вопросъ,-- воскликнула Лора, съ притворнымъ удивленіемъ.-- Кто-же когда-нибудь говорилъ о свадьбѣ? Вы никогда не просили меня быть вашей женой.
-- Какъ не просилъ? Да я же васъ спрашивалъ, не сердитесь ли вы на вашего пріемнаго отца за его завѣщаніе, и вы сказали: нѣтъ. Это равнялось тому, какъ еслибъ вы сказали, что согласны исполнить желаніе добраго старика. Мы иначе исполнить его не можемъ, какъ сдѣлавшись мужемъ и женою. Дора, я люблю васъ болѣе, чѣмъ когда-либо съумѣю это выразить, и любя тебя, такъ какъ я люблю,-- хотя и сознаю свои многочисленные недостатки, знаю, что во многихъ отношеніяхъ недостоинъ быть твоимъ мужемъ, я, нищій, неудачникъ, безъ имени и извѣстности, ничтожество; но все-таки, радость моя, я здѣсь у ногъ твоихъ, падаю передъ тобой на колѣни, я, который никогда прежде не преклонялъ колѣни передъ женщиной, и слишкомъ рѣдко преклонялъ его предъ Господомъ своимъ, и прошу руки твоей по всей forma pauperis. Можетъ быть, во всей Англіи нѣтъ человѣка, менѣе достойнаго стать твоимъ мужемъ, но за нимъ одно достоинство: онъ любитъ тебя всѣмъ сердцемъ, всей душой.
Онъ стоялъ передъ ней на колѣняхъ, съ обнаженной головой, у подножія стараго каштана, среди шероховатыхъ корней, извивавшихся подъ травою. Лора поклонилась и коснулась губами его лба. То почти былъ поцѣлуй. Нѣжныя губки только на мгновеніе дотронулись до его лба. Прикосновеніе крыла бабочки не могло быть легче.
-- Я беру тебя, дорогой мой,-- тихо сказала она,-- со всѣми твоими недостатками, какъ бы они многочислены ни были. Я чувствую, что могу довѣриться тебѣ, тѣмъ болѣе, можетъ-быть, что ты себя не хвалишь. Мы постараемся исполнить обязанности свои по отношенію другъ къ другу и къ нашему покойному благодѣтелю, и употребимъ его богатство для достиженія благородныхъ цѣлей. Не такъ-ли, Джонъ?
-- Ты употребишь его на благородныя цѣли, радость моя; ты ничего неблагороднаго сдѣлать не можешь,-- серьёзно отвѣтилъ онъ.
Онъ былъ блѣденъ, даже губы его побѣлѣли; въ его взорѣ, полномъ любви, не было вовсе радости.