Медленно, неохотно, уползла зима въ свою берлогу, предоставивъ мѣсто свѣжей, непріятной веснѣ. То была самая длинная, самая пепельная зима, какую только когда-либо переживалъ Джэкъ Шико. Онъ не удивлялся болѣе тому, что, по понятіямъ живущихъ на материкѣ, самоубійство составляетъ естественное послѣдствіе лондонскихъ тумановъ. Никогда не чувствовалъ онъ большей склонности къ самоуничтоженію какъ въ туманные декабрьскіе вечера, въ мрачныя январьскія сумерки, когда онъ шагалъ по скучнымъ, сѣрымъ улицамъ, подъ унылымъ, сѣрымъ небомъ, куря свою сигару и размышляя о томъ, въ какую печальную развалину превратился онъ самъ, а также и вся жизнь его. А десять лѣтъ тому назадъ онъ выступилъ на шумную житейскую арену съ такими яркими надеждами, съ такимъ почтеннымъ честолюбіемъ, съ такой дерзкой увѣренностью въ будущемъ, которое должно было дать ему все, что есть лучшаго въ мірѣ. Чего онъ достигъ? Чѣмъ онъ сталъ? Мужемъ Шико, т.-е. существомъ, которое само по себѣ на столько ничтожно, безполезно, неизвѣстно, что никто никогда не давалъ себѣ труда освѣдомиться о его настоящемъ имени. Имя жены его -- имя, прославленное танцовщицей, богиней студентовъ-медиковъ и различныхъ клерковъ,-- годилось и для него. Самъ по себѣ онъ былъ -- ничто. Онъ былъ только мужъ Шико, женщины, которая пила какъ рыба. Это было тяжелое положеніе для человѣка, въ которомъ чувство стыда не было совершенно убито. Въ пользу Джэка Шико говорило уже то, что въ этотъ періодъ его жизни, когда отчаяніе впустило свои когти въ его наболѣвшее сердце, когда любовь и симпатія уступили мѣсто безмолвной и тайной ненависти, онъ не былъ однако ни жестокъ, ни рѣзокъ съ женою. Никогда не говорилъ онъ ей суроваго, ѣдкаго слова; пока въ немъ жила хотя слабая вѣра въ ея способность къ исправленію, онъ усовѣщивалъ ее, говорилъ съ ней о ея безумныхъ привычкахъ, говорилъ всегда сдержанно, часто очень ласково; а когда увидѣлъ, что на перемѣну нѣтъ надежды, то замолчалъ и ни въ чемъ не укорялъ ее.
Она еще не нанесла ему того оскорбленія, которое честь запрещаетъ мужу прощать. Настолько она была вѣрна ему, и любила его по-своему; кидалась на него какъ фурія, когда была ни трезва, ни пьяна, и называла его своимъ ангеломъ, своей кошечкой въ припадкахъ глупой нѣжности, когда, бывало, всласть напьется. Онъ, который такъ часто ссорился съ ней, прежде чѣмъ возненавидѣлъ ее, могъ теперь выносить ея буйство и оставаться спокойнымъ. Онъ не умѣлъ дать волю своему гнѣву, который могъ увлечь его невѣдомо куда. Онъ чувствовалъ то же, что чувствуетъ человѣкъ, стоящій на краю черной пропасти, съ завязанными глазами, но сознающій, что пропасть тутъ, у ногъ его. Одинъ невѣрный шагъ можетъ быть роковымъ. Что касается до спроса на его маленькіе таланты, то ему болѣе посчастливилось въ этомъ мрачномъ Лондонѣ, чѣмъ въ оплакиваемомъ имъ Парижѣ. Онъ получилъ постоянное мѣсто рисовальщика при одномъ изъ юмористическихъ изданій; каррикатуры, которыя онъ набрасывалъ въ то время, какъ сердце его ныло отъ горя, а голова горѣла, забавляли праздную лондонскую молодежь, напоминая ей Кама и Гаварни. При помощи своего карандаша онъ заработывалъ около двухъ фунтовъ въ недѣлю, что было болѣе чѣмъ достаточно, и удовлетворяло всѣмъ его потребностямъ; Шико могла все свое жалованье тратить на себя, что ей было вполнѣ по душѣ. Каждый вечеръ въ ея уборной бывала бутылка шампанскаго, она допивала ее, прежде чѣмъ выходила на сцену для своего большого па. Пока она воздерживалась отъ водки, это еще равнялось трезвости. Она была женщина съ очень ограниченными понятіями, и подобно тому, какъ въ Санъ-Франциско одно шампанское считается виномъ, напитки болѣе низкаго разбора не удостоиваются этого благороднаго имени,-- такъ и по мнѣнію Шико шампанское было единственное вино, которое стоило пить. Когда она чувствовала, что его возбуждающаго дѣйствія для нея недостаточно, она прибавляла въ него водки, и тогда Шико слѣдовало избѣгать.
Зима, въ этомъ году, была продолжительная. Хотя зеленые скаты всѣхъ сельскихъ дорожекъ и всѣ ложбины среди обнаженнаго лѣса были уже усѣяны бѣлой буквицей и фіалками, зимній вѣтеръ все еще потрясалъ деревья въ лѣсу и рѣзко завывалъ среди лондонскихъ дымовыхъ трубъ.
Наступилъ мартъ, вѣтеръ продолжалъ взвывать какъ левъ до самаго начала апрѣля.
Мартъ былъ сухой, пыльный, холодный, щедрой рукой сѣявшій смерть и кораблекрушенія, отвратительный мартъ, болѣе способный внушать людямъ мысль о самоубійствѣ, чѣмъ даже ноябрьскіе туманы.
Но и этому печальному марту пришелъ конецъ. Лондонскій сезонъ вступилъ уже въ свои права. Шико привлекала теперь не только студентовъ-медиковъ, клерковъ, молодежь изъ военнаго министерства, но и цвѣтъ аристократіи -- верхній слой ягодъ въ общественной корзинкѣ, гвардейцевъ, носившихъ перчатки, No которыхъ былъ 9 1/2, изнѣженныхъ франтовъ, щеголявшихъ въ дамскихъ перчаткахъ на четыре пуговицы No 6 3/4,-- существъ до твой степени изнѣженныхъ, что одно слово, шопотомъ сказанное, черезъ телефонъ, могло унести ихъ на край земли. Представители этихъ двухъ противоположныхъ породъ, атлеты и эстетики, или, другими словами, силачи, наѣздники, гребцы, охотники и кулачные бойцы съ одной стороны и составители коллекцій фарфора, помѣшанные на искусствѣ, вообще люди, по своимъ качествамъ подходившіе къ породѣ ручныхъ кошекъ, съ другой, встрѣчались и смѣшивались въ партерѣ театра принца Фредерика, ни въ чемъ иномъ не походя другъ на друга, какъ только въ оцѣнкѣ таланта Шико.
Въ началѣ апрѣля мистеръ Смолендо поставилъ новый балетъ, смѣшной и нелѣпый по сюжету, какъ большая часть подобныхъ произведеній, но по части декорацій, костюмовъ и сценическихъ эффектовъ, долженствовавшій превзойти всѣ балеты, какіе только когда-либо давались на сценѣ этого театра. Все въ новомъ балетѣ было разсчитано на прославленіе Шико. Она была центральной фигурой въ картинѣ, "Малой Медвѣдицей" сценическаго неба, всѣ головы склонялись передъ ней; главныя танцовщицы были ея прислужницами, сотня фигурантокъ распростиралась передъ ея трономъ, полтораста статистовъ, нарочно приглашенныхъ для этого торжественнаго представленія, преклонялись къ ея ногамъ. Заключительная картина, постановка которой обойдется мистеру Смолендо такъ дорого, что онъ боится и останавливаться на этой мысли, была апоѳеозъ Шико.
Красивая, бойкая, полупьяная крестьянка поднималась на небо при помощи цѣлаго механическаго приспособленія, сдѣланнаго изъ желѣза. Зрѣлище было удивительное. Атлеты называли его "славной штукой". Эстетики замѣчали, что оно "невыразимо-трогательно".
Заключительная картина эта должна была изображать коралловыя пещеры Индійскаго океана. Шико была сирена, привлекавшая пловцовъ, зазывавшая ихъ на погибель подъ волнами. Она жила въ украшенной драгоцѣнными каменьями пещерѣ, въ покоѣ, сверкавшемъ сафирами, изумрудами, лаписъ-лазули, залитомъ радужнымъ свѣтомъ, среди котораго она и ея сестры сирены, въ своихъ золотыхъ, блестящихъ, чешуйчатыхъ костюмахъ, танцовали, ни на минуту не останавливаясь. Въ концѣ, она поднималась среди цѣлаго океана голубаго газа, въ движущейся рамкѣ изъ розовыхъ коралловъ.
Машина, на которой она совершала свой полетъ, отличалась довольно сложнымъ устройствомъ и требовала самой тщательной работы со стороны театральнаго плотника. Покуда машина правильно дѣйствовала, она не представляла никакой опасности, но малѣйшая задержка, самая легкая небрежность въ управленіи ею, могли повлечь за собой опасность и даже имѣть роковыя послѣдствія.
-- Мнѣ эта штука вовсе не нравится,-- сказалъ Джэкъ Шико, когда увидѣлъ жену свою одѣтую въ будничное платье, съ обшитымъ кружевомъ носовымъ платкомъ, завязаннымъ у подбородка, на подобіе кокетливаго ночного чепца, поднимающейся къ потолку среди пыли и мрака, неразлучныхъ съ репетиціей.-- Эта вещь мнѣ кажется опасной. Не можете-ли вы обойтись безъ нея, Смолендо?
-- Невозможно; это лучшій нумеръ во всей сценѣ. Опасности никакой, увѣряю васъ. Робертсъ -- лучшій плотникъ въ Лондонѣ.
Люди, служившіе мистеру Смолендо, были всегда лучшими въ своемъ родѣ. Онъ имѣлъ способность добыть себѣ первокласные таланты всѣхъ родовъ, отъ примадонны до завѣдывающаго газовыми рожками включительно.
-- Онъ, кажется, толковый, но, говорятъ, характерный человѣкъ.
-- Талантливые люди никогда не отличаются хорошими характерами,-- небрежно отвѣтилъ Смолендо.-- Любезность -- добродѣтель дураковъ.
Господинъ Шико не поддался этимъ убѣжденіямъ. Онъ отозвалъ жену въ сторону и умолялъ ее отказаться отъ этого полета въ коралловой бесѣдкѣ.
-- Какъ бы не такъ,-- коротко отвѣтила она.-- Я знаю, что мнѣ въ лицу. Я буду прелестна съ распущенными по плечамъ волосами въ этой коралловой рамкѣ. Тебѣ нечего бояться, другъ мой. Опасности нѣтъ. Да еслибъ я и убилась,-- право, я не думаю, чтобы это разбило твое сердце. Давно уже ты настолько не дорожишь мной.
Она щелкнула пальцами передъ его носомъ, съ однимъ изъ ей одной свойственныхъ смѣлыхъ жестовъ, казавшихся особенно очаровательными постороннимъ. Джэкъ Шико содрогнулся. Да, это ужасная истина. Ея смерть была бы его освобожденіемъ къ неволи. Ея смерть? Узналъ-ли бы онъ себя, повѣрилъ-ли бы въ свое тождество, еслибъ она умерла и если бы онъ снова получилъ возможность ходить по всему свѣту, сталъ господиномъ самого себя, имѣлъ свои надежды, свои честолюбивыя цѣли, носилъ свое имя, не стыдился смотрѣть людямъ въ лицо, не былъ бы болѣе извѣстенъ подъ именемъ мужа Шико?
Онъ серьёзно убѣждалъ ее оставить въ покоѣ машину, возносившую ее до театральнаго неба. Къ чему ей рисковать? Любая корифейка годится на это, увѣрялъ онъ.
-- Да, и корифейка выкажетъ свою красоту и получитъ всѣ рукоплесканія. Я не такая дура, чтобы предоставить ей эту возможность. Не теряй словъ, по-пусту, Джэкъ. Я намѣрена это сдѣлать.
-- Разумѣется,-- съ горечью отвѣтилъ онъ,-- развѣ ты когда-нибудь отказалась отъ каприза, чтобы доставить мнѣ удовольствіе.
-- Можетъ быть, и никогда. Я существо капризное. По капризу вышла я за тебя замужъ, и ты по капризу женился на мнѣ, а теперь мы оба искренно надоѣли другъ другу. Жалко, не правда-ли?
-- Я стараюсь исполнять мой долгъ передъ тобой, другъ мой,-- серьёзно, со вздохомъ, отвѣтилъ онъ.
Разумѣется, Шико настояла на своемъ, будучи одной изъ тѣхъ женщинъ, которыя, разъ принявъ какое-либо рѣшеніе, уже не могутъ отказаться отъ него, какъ горный потокъ, разлившійся отъ дождей, не можетъ измѣнитъ направленія своего теченія. Новый балетъ имѣлъ успѣхъ, заключительная картина была торжествомъ Шико. Она точно была прелестна, поза ея была безукоризненнѣе всѣхъ позъ, когда-либо приданныхъ мраморнымъ статуямъ; она стояла, съ поднятыми надъ головой, полными, бѣлыми руками и отбрасывала назадъ свѣсившіяся коралловыя вѣтви, причемъ ея длинные, черные волосы окутывали ее всю, на подобіе мантіи. Эти большіе, роскошные волосы были одной изъ ея главныхъ прелестей, ихъ можно было запомнить, несмотря на то, что все въ ней было прекрасно.
Машина работала великолѣпно. Въ первый вечеръ Джэкъ стоилъ за кулисами, встревоженный, бдительный.
Отрывокъ изъ разговора за его спиной, долетѣвшій до него то ту самую минуту, когда коралловая бесѣдка поднималась, не долженъ былъ его успокоить.
-- Ныньче все идетъ прекрасно,-- сказалъ одинъ изъ театральныхъ машинистовъ своему помощнику,-- они оба трезвы, но тогда она пьяна, и онъ пьянъ, тогда да сжалится Господь надъ нею.
Джэкъ отправился разыскивать мистера Смолендо, какъ только опустился занавѣсъ.
-- Что-жъ,-- восклицалъ сіяющій режиссёръ,-- успѣхъ блистательный. Денежки къ намъ въ руки поплывутъ. Триста вечеровъ выдержитъ у меня это представленіе.
-- Мнѣ крайне не нравится этотъ полетъ жены. Я только-что слышалъ, что человѣкъ, управляющій машиной, пьяница.
-- Голубчикъ мой, весь этотъ народъ пьетъ,-- весело отвѣтилъ Смолендо.-- Но Робертсъ сокровище. За дѣломъ -- онъ всегда трезвъ.
Снова Джэкъ попытался уговорить жену; попытка эта оказалась столь же тщетной, какъ и прежняя.
-- Еслибъ ты не былъ глупецъ, ты бы заставилъ Смолендо платить мнѣ пять фунтовъ въ недѣлю лишнихъ, ради опасности, которой я подвергаюсь, вмѣсто того, чтобы приставать съ этимъ ко мнѣ,-- рѣшила она.
-- Я не намѣренъ превращать вопросъ о твоей безопасности въ денежный,-- отвѣтилъ онъ, и послѣ этого между ними уже болѣе не было рѣчи о полетѣ въ коралловой бесѣдкѣ; тѣмъ не менѣе, слова машиниста преслѣдовали Джэка Шико.
"Когда она пьяна". Горько было вспомнить эти слова. Хотя привычки жены уже давно были ему извѣстны, его коробило при мысли, что всѣмъ и каждому,-- самому послѣднему изъ театральныхъ прислужниковъ,-- знакомы ея пороки.
Въ концѣ апрѣля у Шико была серьезная ссора съ женой. Возникла она изъ-за свертка, оставленнаго у дверей, ведшихъ на сцену, для доставленія танцовщицѣ; въ сверткѣ заключался золотой браслетъ, въ кожаномъ футлярѣ, на которомъ было оттиснуто имя одного изъ самыхъ модныхъ и дорогихъ ювелировъ Уэстъ-Энда. Не было никакихъ указаній на то, откуда это приношеніе; но на узенькой полоскѣ бумаги, спрятанной подъ массивнымъ, золотымъ обручемъ, было нацарапано плохимъ, мелкимъ почеркомъ:
"Приносится въ знакъ благоговѣнія предъ геніемъ".
Шико съ торжествомъ отнесла домой подарокъ и показала его мужу; солидный золотой обручъ, плоскій, широкій, массивный, напоминавшій звено цѣпи, отличавшійся строгой простотой, красовался на ея полной, бѣлой рукѣ. То было украшеніе, достойное древне-греческой танцовщицы.
-- Ты, разумѣется, отошлешь его,-- сказалъ Джекъ, хмуро поглядывая на подарокъ.
-- Но, другъ мой, куда же мнѣ отослать его?
-- Ювелиру. Онъ долженъ знать своего покупателя.
-- Я не такъ проста. Принять анонимный подарокъ ровно ничего не значитъ. Я, разумѣется, оставлю его у себя.
-- Не думалъ я, чтобы ты пала такъ низко.
Шико на его отвѣтила дерзостью, съ обѣихъ сторонъ посыпалась очень крупныя выраженія. Дама оставила у себя браслетъ; джентльменъ на слѣдующій же день отправился къ ювелиру, изъ мастерской котораго происходилъ браслетъ, и старался выпытать у него имя покупателя.
Ювелиръ былъ чрезвычайно вѣжливъ, но памяти не имѣлъ никакой. Джэкъ Шико тщательно описалъ браслетъ, но ювелиръ сталъ увѣрять его, что онъ, въ теченіи недѣли, продалъ такихъ дюжину.
-- Я полагаю, что вы ошибаетесь,-- сказалъ Шико, фасонъ этаго браслета совершенно необыкновенный. Я никогда не видалъ подобнаго,-- и онъ повторилъ свое описаніе.
Ювелиръ съ кроткой улыбкой покачалъ головой.
-- Фасонъ, правда, новый,-- сказалъ онъ,-- но могу васъ увѣритъ, что мы продали ихъ нѣсколько, вполнѣ соотвѣтствующихъ вашему описанію. Мнѣ совершенно невозможно припомнить...
-- Понимаю,-- сказалъ Шико,-- вамъ неугодно выдать выгоднаго покупателя. Я думаю, что и назначеніе браслета вамъ извѣстно. Магазины, подобные вашему, наврядъ ли бы процвѣтали, еслибъ не относились снисходительно къ порокамъ своихъ патроновъ.
Пустивъ въ ювелира этой стрѣлой, Шико вышелъ изъ магазина.
Отъ возвратился въ себѣ на квартиру съ тѣмъ, чтобы уложитъ свои вещи въ небольшой чемоданчикъ и затѣмъ отправиться куда глаза глядятъ. На что его женѣ заботы мужа? Она не желала ни принимать его совѣтовъ, ни подчиняться ему. Она выбрала свой путь въ жизни и пойдетъ по этому пути до рокового конца. Неужели его слабая рука преградитъ ей дорогу? Въ глазахъ этой дочери народа, съ ея притупившейся совѣстью и непреоборимой волей, эта рука значила не болѣе соломенки, валявшейся у нея подъ ногами.
-- Отнынѣ я съ нею покончилъ,-- сказалъ онъ себѣ.-- Законъ не разведетъ васъ такъ, какъ развела она. Если она забудетъ свои обязанности относительно меня, законъ разлучитъ насъ. Я буду безпощаденъ.
Пока онъ укладывалъ свой чемоданчикъ, въ головѣ его блеснула мысль. То была ужасная мысль, онъ поблѣднѣлъ отъ нея въ первую минуту, но тѣмъ не менѣе принялъ ее въ сердцу. Онъ уѣдетъ на неопредѣленное время. Онъ учредитъ надъ женою надзоръ. Ея нахальство, ея дерзость возбудили въ немъ самыя мрачныя подозрѣнія. Женщина, бросающая ему въ лицо такой открытый вызовъ, должна быть способна на все.
-- Кому могу я довѣриться,-- спрашивалъ онъ себя, прерывая свои приготовленія и стоя на колѣняхъ передъ открытымъ чемоданомъ.-- Хозяйкѣ -- миссиссъ Эвитъ? Нѣтъ, она хитрая и, къ тому же, у нея слишкомъ длинный языкъ. Стаканъ грога развяжетъ этотъ языкъ во всякое время, и она выдастъ меня женѣ. Мнѣ нуженъ мужчина. Дероль! Да, какъ разъ годится, у него всѣ качества необходимыя для этого ремесла.
Шико заперъ чемоданъ свой на ключъ, затянулъ ремни, и вынесъ его на площадку лѣстницы. Затѣмъ онъ бѣгомъ поднялся во второй этажъ, и постучалъ въ дверь первой комнаты.
-- Войдите,-- сказалъ слабый голосъ, и Джэкъ Шико вошелъ.
Въ комнатѣ пахло водкой и старыми сигарами; сама же она была еще болѣе жалкая, чѣмъ гостиная перваго этажа, плачевная копія съ этого плачевнаго оригинала. Замѣтно было то же покушеніе на убранство, потускнѣвшее дерево, пестрыя ситцевыя занавѣски и таковые же чахлы на стульяхъ, съ розами и лиліями, почти исчезнувшими подъ слоемъ грязи. Дешевый коверъ былъ совершено изношенъ и представлялъ цѣлую пустыню канвы, съ мелькающимъ тамъ и сямъ оазисомъ въ видѣ отцвѣтшей вышивки, намекавшимъ на прежнее богатство почвы. Окна потускнѣли отъ лондонской грязи и лондонскаго дыма, и придавали еще болѣе мрачный видъ холодному небу и темной улицѣ, которыми можно было любоваться черезъ ихъ стекла. Потрескавшійся и нависшій потолокъ побурѣлъ отъ многолѣтняго дыма. Грязь была преобладающимъ впечатлѣніемъ, которое комната эта оставляла въ умѣ посѣтителя.
На старомъ диванѣ лежалъ настоящій хозяинъ квартиры и блаженно дремалъ; нумеръ "Daily Telegraph" выскользнулъ изъ его ослабѣвшей руки. Остатки холостого завтрака, на половину опорожненная яичная скорлупа, обломки жаренаго хлѣба, треснувшая кофейная чашка, свидѣтельствовали, что онъ еще недавно утолялъ свой голодъ.
Онъ лѣниво приподнялся со смятой подушки и, уставившись на гостя, продолжительно и громко зѣвнулъ.
-- Милый мой!-- воскликнулъ онъ:-- такъ рано! случилось, что вы поднялись этакую рань?
Наружность его была недюжинная. Онъ былъ высокъ, широкоплечъ, съ худыми, мускулистыми руками, прямымъ носомъ, большими, нѣсколько выдающимися потускнѣвшими глазами, бѣлки которыхъ были налиты кровью отъ многолѣтняго прожиганія жизни, жидкими сѣдыми волосами, которые онъ носилъ очень длинными, съ цѣлью сдѣлать ихъ скудость менѣе замѣтное, съ цвѣтомъ лица, имѣющимъ какой-то свинцовый оттѣнокъ съ прибавкой къ этому желчныхъ пятенъ,-- то былъ цвѣтъ лица человѣка, для котораго свѣжій воздухъ есть рѣдкая роскошь,-- съ тонкими губами и высокимъ, узкимъ лбомъ. На немъ былъ надѣть потертый сюртукъ, застегнутый на всѣ пуговицы, истрепанный, черный атласный галстухъ, сѣрыя панталоны, туго-натянутыя поверхъ старыхъ сапогъ,-- сапогъ, начавшихъ свою карьеру въ качествѣ бальныхъ.
Несмотря на жалкую одежду свою, человѣкъ этотъ такъ и смотрѣлъ джентльменомъ. Въ томъ, что этотъ джентльменъ палъ такъ низко, какъ только можетъ пасть человѣкъ благовоспитанный, внѣ стѣнъ долговой тюрьмы, не было никакого сомнѣнія. Порокъ наложилъ на него свою печать, наложилъ такъ глубоко, что самое клеймо преступника не больше этой печати отлучило бы его отъ всего добропорядочнаго. Надо было быть очень молодымъ и совершенно лишеннымъ житейскаго опыта, чтобы довѣрить господину Деролю какое-либо хорошее дѣло. Но Джэкъ Шико выказалъ большую проницательность, избравъ Дероля, въ качествѣ подходящаго орудія, для исполненія грязной работы. Онъ былъ изъ того же матеріала, изъ котораго сдѣланъ французскій "мушаръ".
-- Я очень встревоженъ, Дероль,-- отвѣтилъ Джэкъ, падая за стулъ.
-- Дорогой мой, тревога -- наше нормальное состояніе въ злой жизни,-- лѣниво отвѣтилъ Дероль:-- мудрѣйшій изъ евреевъ хорошо это зналъ. Человѣкъ рожденъ для горя, подобно тому какъ искра летитъ кверху. Самое большое, что можетъ посовѣтовать философія, это -- относиться къ горю какъ можно легче, такъ отношусь я. Всѣ житейскія бѣды прошли по моему многогрѣшному тѣлу, но я не раздавленъ.
Тонъ говорившаго былъ дружескій и въ то же время фамильярный. Джэкъ Шико и жилецъ второго этажа познакомились вскорѣ по переселеніи четы Шико въ улицу Сибберъ.
Они встрѣчались на лѣстницѣ, сначала улыбались, потомъ начали кланяться, потомъ останавливались поболтать, по большей части побранить погоду, затѣмъ пошли нѣсколько дальше, начали толковать о событіяхъ дня, о страшномъ убійствѣ, описанномъ въ утреннихъ газетахъ, о пожарѣ, разразившемся на дорогѣ въ Милуэль, о надеждахъ на войну, о колебаніяхъ въ политической атмосферѣ. Нѣсколько времени спустя Джэкъ Шико пригласилъ Дероля къ себѣ въ комнату, и они начали играть въ экарт е, будучи оба первоклясными игроками, по три пенни за point. Вскорѣ экарт е окончательно вошелъ въ обычай, они стали играть раза два или три въ недѣлю, пока m-me Шико стояла на носкахъ и приводила въ восторгъ золотую молодежь столицы. Джэкъ нашелъ, что его новый знакомый -- человѣкъ на выдумки тароватый, обладающій обширной опытностью. Въ началѣ своей жизни онъ занималъ хорошее общественное положеніе, отличался -- судя по его словамъ,-- въ военной службѣ, подъ начальствомъ такихъ людей, какъ Гау и Гардингъ, а затѣмъ, медленно спускаясь, со ступеньки на ступеньку, дошелъ до своего; настоящаго положенія. Это постепенное нисхожденіе заставило его пройти черезъ такія странныя и разнообразныя условія, что изъ его наблюденій надъ всѣмъ, что есть въ жизни самаго оригинальнаго и самаго худшаго, можно было бы составить такую же объёмистую книгу, какъ: "Les Misérables". Человѣкъ этотъ умѣлъ говорить. Онъ никогда не повторялъ одинъ и тотъ же разсказъ. Джэку порой казалось, что происходитъ это оттого, что онъ тутъ же выдумываетъ свои исторіи, и тотчасъ забываетъ ихъ. Дероль не обнаруживалъ никакихъ претензій на добродѣтели, которыми не обладалъ; напротивъ, онъ скорѣй выставлялъ на видъ свои пороки. Единственныя качества, какія онъ выказывалъ, были: небрежность въ денежныхъ дѣлахъ, которую онъ почиталъ щедростью, и грубое понятіе о чести, такое же, какое, говорятъ, существуетъ у воровъ. Джэкъ выносилъ его, презиралъ, но позволялъ ему забавлять себя. Будь онъ королемъ, онъ бы охотно держалъ этого человѣка, одѣтаго въ пеструю одежду, у ступеней своего трона и прислушивался къ остротамъ, во вкусѣ Рабле, какія онъ бросалъ бы въ улыбающіяся лица придворныхъ.
-- Что же сегодня за особенное горе, Джэкъ?-- спросилъ Дероль, выбирая, изъ многочисленныхъ предметовъ, валявшихся на каминной доскѣ, трубочку, и лѣниво наполняя табакомъ почернѣвшую головку ея.-- Финансовое, полагаю я?
-- Нѣтъ, меня жена тревожитъ.
-- Естественная кара за то, что женились на самой красивой женщинѣ во всемъ Парижѣ. Чего же собственно боитесь вы!
-- Она получила подарокъ отъ неизвѣстнаго обожателя, потому, что подарокъ анонимный, воображаетъ, что имѣетъ полное право принять его.
-- Въ чемъ же тутъ бѣда?
-- Вы должны это понимать. Анонимный подарокъ -- пробный камень. Обожатель увидитъ жену мою танцующей съ его браслетомъ на рукѣ, и сочтетъ ее такой же продажной, какъ та дѣвушка, которая продала Римъ изъ-за такой же пустой бездѣлушки. За его первымъ приношеніемъ послѣдуетъ второе, затѣмъ войдутъ письма, сначала, быть можетъ, анонимныя, но когда, посредствомъ ловкой лести, онъ сравняетъ дорогу, ведущую къ позору, то онъ выскажется, и тогда...
-- Если ваша жена не лучшая женщина, чѣмъ вы ее считаете, предвидится опасность. Вы это хотѣли сказать?-- спокойно спросилъ Дероль, медленно попыхивая изъ своей трубочки.
-- Нѣтъ,-- покраснѣвъ отъ негодованія, отвѣтилъ Шико. Онъ еще не палъ такъ низко, чтобы слушать, какъ жену его поносятъ, хотя и ненавидѣлъ ее.-- Нѣтъ, еслибъ жена моя была женщина, способная увлечься подобнаго рода соблазномъ, мы бы съ ней давнымъ-давно разстались. Но я не хочу оставить ее на жертву преслѣдованіямъ этого мерзавца. Мы съ ней поссорились изъ-за его дрянного браслета, и я намѣренъ ее оставить на нѣсколько дней, пока мы оба не придемъ въ лучшее расположеніе духа. Я не хочу оставить ее безъ всякаго покровительства, теперь, когда этотъ ловкій негодяй пожалуй сторожитъ ее на пути отъ ея квартиры до театра. Я бы желалъ, чтобы кто-нибудь, человѣкъ, которому бы я довѣрялъ...
-- Наблюдалъ за ней во время вашего отсутствія?-- сказалъ Дероль.-- Считайте это дѣло сдѣланнымъ, голубчикъ мой. Мы съ m-me Шико отличнѣйшіе друзья. Я изъ ея поклонниковъ и она, мнѣ кажется, симпатично ко мнѣ относится. Я буду ея рабомъ и охранителемъ на все время вашего отсутствія, ея отцомъ,-- только моя преданность превзойдетъ отцовскую.
-- Она ничего не должна знать,-- воскликнулъ Джэкъ.
-- Разумѣется, нѣтъ. Женщины -- дѣти, только немного больше ростомъ, съ ними и обращаться надо какъ съ дѣтьми. Пилюли, которыя мы имъ даемъ, должны быть обсыпаны сахаромъ, порошки разведены въ малиновомъ сиропѣ. Я такъ буду ухаживать за m-me Шико, что она съ радостью позволитъ мнѣ сопровождать ее въ театръ и обратно; но я буду держать ея неизвѣстнаго обожателя за почтительномъ разстояніи, съ такимъ же успѣхомъ, съ какимъ злѣйшій изъ драконовъ когда-либо сторожилъ красоту.
-- Тысячу разъ благодарю васъ, Дероль. Я не останусь въ долгу. Прощайте.
-- Вы намѣрены переплыть каналъ?
Шико не сказалъ, куда онъ ѣдетъ, а Дероль былъ слишкомъ скроменъ, чтобы повторить свой вопросъ. Онъ порою хвасталъ, одурѣвъ отъ вина, что куда бы ни дѣвалась его нравственность, умѣнья держать себя онъ не потерялъ.
Джэкъ Шико оставилъ женѣ коротенькую записку, набросанную карандашомъ.
"Дорогая Заира", писалъ онъ, "такъ какъ мы плохо ладимъ другъ съ другомъ, намъ обоимъ будетъ полезно разстаться на нѣсколько дней, Я ѣду въ деревню подышать свѣжимъ воздухомъ, меня здѣсь тошнитъ отъ запаха газа и водки. Береги себя, ради самой себя, если не ради меня.-- Твой Д. Ш.".