Эдуардъ Клеръ возвратился въ свою родную деревню нѣсколько дней спустя, какъ бы немного помятый своей экскурсіей въ столицу. Онъ убѣдился, что преддверіе литературной извѣстности до такой степени переполнено новобранцами, изъ коихъ многіе также богато одарены природой, какъ онъ самъ, что мысль протолкаться впередъ, перешагнуть порогъ храма, показалась ему почти и даже совершенно неосуществимой, особенно для молодого человѣка, желавшаго успѣть въ жизни, не работая слишкомъ усиленно или, въ крайнемъ случаѣ, готоваго трудиться урывками. Стихами своими, когда ему везло, онъ заработывалъ около пяти фунтовъ въ мѣсяцъ; когда же счастіе ему не благопріятствовало, онъ не заработывалъ ничего. Сотрудникъ одной газеты, съ которымъ онъ познакомился въ тавернѣ, посовѣтовалъ ему изучить стенографію и попытать счастія въ качествѣ репортера; а затѣмъ, все расширяя и расширяя кругъ своей дѣятельности, дойти до издательскаго кресла. То былъ честный, но тяжелый трудъ, пригодный для заурядныхъ работниковъ; огненная душа Эдуарда Клера возмутилась противъ него.
-- Я поэтъ или я ничто,-- сказалъ онъ своему пріятелю: "Aut Caesar aut nullus".
-- Это былъ прекрасный девизъ для Цезаря,-- замѣтилъ журналистъ,-- но мнѣ кажется, что людей среднихъ способностей онъ можетъ только ввести въ заблужденіе. Въ результатѣ такъ часто получается nullus.-- Мистеръ Клеръ только-что собирался-было предложить своему пріятелю выпить второй стаканъ водки съ содовой водой, но при этомъ замѣчаніи онъ сжался, какъ говорятъ американцы. Среднія способности, какъ бы не такъ! Легко-ли было одному изъ самыхъ бойкихъ послѣдователей Суинбёрна слышать, какъ его величали человѣкомъ среднихъ способностей.
Эдуардъ Клеръ не пожелалъ впречь свой благородный умъ въ газетный плугъ, не пожелалъ даже унизиться на столько, чтобы писать въ прозѣ. Одинъ несчастный издатель сказалъ ему, что если онъ пожелаетъ писать дѣтскія книги, то передъ нимъ откроется обширное поле дѣятельности; но Эдуардъ вышелъ изъ кабинета этого издателя задыхаясь отъ оскорбленной гордости.
-- Дѣтскія книжки, вотъ какъ!-- бормоталъ онъ:-- удивляюсь, что онъ не просилъ меня писать баллады по полъ-пенни за штуку.
Итакъ, не проложивши себѣ дороги въ славѣ и не составивъ опредѣленнаго дохода, истративъ всѣ заработанныя деньги на перчатки и на билеты въ театръ, мистеръ Клеръ возымѣлъ сильнѣйшее отвращеніе къ столицѣ, гдѣ съ нимъ такъ скверно обошлись, и обратилъ мысли свои къ дому родительскому, къ лѣсамъ и полямъ, къ ручейкамъ и лугамъ. Онъ порѣшилъ, что поэтическій темпераментъ требуетъ сельскихъ видовъ, голубого неба, чистаго воздуха. Гейне съумѣлъ жить и писать въ Парижѣ, равно какъ и Альфредъ де-Мюссе, но Парижъ не Лондонъ. Эдуардъ рѣшилъ въ умѣ своемъ, что улицы, окружавшія его городское жилище, были враждебны поэзіи. Ни одна птица не могла пѣть въ подобной клѣткѣ. Правда, Мильтонъ сочинилъ "Потерянный Рай" среди душныхъ городскихъ улицъ, но зато Мильтонъ былъ слѣпъ, а Эдуардъ Клеръ походилъ на весьма извѣстную современную романистку, просившую, чтобы ее не сравнивали съ Диккенсомъ. Онъ бы протестовалъ, еслибъ его видумали приравнять къ такому безстрастному барду, какимъ былъ Мильтонъ.
-- Никогда не написать мнѣ въ Лондонѣ крупнаго произведенія,-- говорилъ онъ себѣ:-- мнѣ нужно полное спокойствіе среди лѣсовъ и полей.
Онъ окончательно рѣшилъ, что долженъ написать большую поэму, хотя ни сюжетъ ея, ни форма еще не были ему извѣстны. Онъ ждалъ, чтобы божественное дуновеніе вдохновило его. Поэма должна была быть также популярна, какъ "Королевскія идилліи" Теннисона, но и исполнена страсти. Онъ не намѣренъ былъ писать казеннымъ тономъ, въ угоду кому бы то ни было.
Эдуардъ Клеръ почувствовалъ себя отчасти въ положеніи блуднаго сына, когда возвратился домой въ викаріатъ послѣ своего неудачнаго литературнаго похода. Если онъ не растратилъ всѣхъ своихъ средствъ въ существованію, то единственно потому, что тратитъ-то было нечего. Онъ истратилъ все, что присылалъ ему отецъ, и съ незначительными прибавками къ этой пенсіи изъ скуднаго кошелька матери. Онъ возвратился домой безъ гроша денегъ, въ самомъ уныломъ настроеніи духа, и почувствовалъ себя почти оскорбленнымъ, видя, что въ честь erо не закололи откормленнаго теленка и что родители его приняли со всѣми признаками отчаянія.
-- Право, милый Эдуардъ, надо тебѣ подумать о какой-нибудь опредѣленной карьерѣ,-- началъ отецъ.-- Для профессіи, можетъ быть, уже поздновато, но правительственныя должности...
-- Красныя тесемки и тяжелый трудъ, при такомъ жалованьи, какого хватитъ на сухой хлѣбъ, да на чердакъ,-- презрительно перебилъ его Эдуардъ.-- Нѣтъ, дорогой отецъ, я возвеличусь какъ поэтъ или паду.
-- Мнѣ очень прискорбно это слышать,-- сказалъ со вздохомъ викарій,-- въ настоящее время, что-то похоже на паденіе.
Эдуардъ собственно хотѣлъ сказать, что онъ будетъ жить на средства отца, покуда публика и критики, или критики и публика не будутъ вынуждены признать его однимъ изъ новыхъ свѣтилъ поэтическаго небосклона. Мистеръ Клеръ это понялъ, и, какъ человѣкъ съ ограниченными средствами, почувствовалъ всю тягость подобнаго положенія вещей.
Эдуардъ прибылъ въ Газельгёрстъ только наканунѣ званаго обѣда мистриссъ Тревертонъ.
-- Да, я поѣду,-- сказалъ онъ Селіи, когда она спросила его, принялъ ли онъ приглашеніе Лоры.-- Я хочу видѣть, какъ этотъ Тревертонъ разыгрываетъ роль деревенскаго сквайра.
-- Точно родился въ ней,-- отвѣтила Селія.-- Роль совершенно по немъ. Я не хочу оскорблять твоихъ чувствъ, дорогой Недъ, но мистеръ Тревертонъ и Лора самая счастливая чета, какую я когда-либо видала.
-- Я не намѣренъ завидовать ихъ счастію, милая моя,-- промолвилъ Эдуардъ.-- Какое бы чувство я нѣкогда ни питалъ къ Лорѣ, оно умерло и погребено. Женщина, которая могла продаться, какъ продалась она...
-- Продаться! О Недъ, какъ можешь ты говорить такія ужасныя вещи? Говорю тебѣ, что она сильно привязана въ Джону Тревертону.
-- И онъ, въ награду за ея привязанность, убѣжалъ отъ нея до истеченія ихъ медоваго мѣсяца, а когда снова появился, послѣ промежутка мѣсяцевъ въ шесть или около того, причемъ никому не было извѣстно, что онъ дѣлалъ все это время, она встрѣтила его съ распростертыми объятіями. Оригинальная чета, слова нѣтъ. Но имѣніе, приносящее четырнадцать тысячъ фунтовъ ежегоднаго доходу, можетъ заставить забыть всякую эксцентричность; и я прекрасно понимаю, что мистеръ и мистриссъ Тревертонъ пользуются, среди своихъ сосѣдей, громадной популярностью.
-- Пользуются,-- горячо проговорила Селія,-- и по заслугамъ. Еслибъ ты зналъ, какъ они добры къ своимъ фермерамъ, къ прислугѣ, къ бѣднякамъ.
-- Доброта такого рода очень разумное помѣщеніе капитала, мое простодушное дитя. Она можетъ обходиться человѣку процентовъ въ пять съ его дохода и покупаетъ ему всеобщее уваженіе.
-- Не будь раздражителенъ, Эдуардъ.
-- Я свѣтскій человѣкъ, Селія: меня не одурачишь призраками.
-- Такъ никогда не быть тебѣ поэтомъ,-- протестовала сестра его.-- Человѣкъ, который не вѣритъ, чтобы добрыя дѣла исходили изъ сердца человѣческаго; человѣкъ, который каждый великодушный поступокъ объясняетъ недостойнымъ побужденіемъ, такой человѣкъ никогда не будетъ великимъ поэтомъ. Ужасно слышать все, что ты говоришь, Эдуардъ. Этотъ отвратительный Лондонъ развратилъ тебя.
Эдуардъ, на другой день, отправился на обѣдъ, но не со своими. Онъ явился одинъ, довольно поздно, съ тѣмъ, чтобы видѣть, какое впечатлѣніе произведетъ его появленіе на Лору Тревертонъ. Увы, для его оскорбленнаго тщеславія! Она привѣтствовала его откровенной улыбкой и дружескимъ рукопожатіемъ.
-- Я такъ рада, что вы возвратились во-время, чтобы провести съ нами нынѣшній вечеръ,-- сказала она.
-- Я нарочно пріѣхалъ къ нынѣшнему вечеру,-- отвѣтилъ онъ, причемъ и въ этихъ простыхъ словахъ зазвучала такая нѣжность, на какую онъ только былъ способенъ.
-- Я думаю, что вы всѣхъ здѣсь присутствующихъ знаете; мнѣ не придется васъ представлять.
-- Я, разумѣется, знаю мѣстныхъ магнатовъ, но, полагаю, что встрѣчу у васъ и друзей вашего мужа, съ которыми я незнакомъ.
-- Друзей моего мужа нѣтъ,-- отвѣтила Лора:-- мы строго придерживаемся мѣстнаго общества.
-- Въ такомъ случаѣ я боюсь, что вечеръ вамъ покажется скучненекъ.
-- Надѣюсь, что ваша блестящая бесѣда поможетъ мнѣ пережить его,-- небрежно отвѣтила Лора, и Эдуардъ отошелъ отъ нея, чтобы дать дорогу вновь прибывшимъ.
Ему удалось вызвать въ душѣ ея минутную тревогу, такъ какъ слова его заставили ее задать себѣ вопросъ: почему нѣтъ у мужа ея достойныхъ друзей, которыхъ онъ могъ бы собрать вокругъ себя теперь, когда фортуна ему улыбнулась.
Обѣдъ не былъ особенно веселымъ празднествомъ, но, тѣмъ не менѣе, всѣ почувствовали, что, съ общественной точки зрѣнія, онъ былъ очень удаченъ. Лэди Паркеръ, въ красномъ бархатномъ платьѣ и брильянтахъ, и леди Баркеръ въ черномъ атласномъ и рубинахъ, изображали два свѣтила, вокругъ коихъ вращались менѣе крупныя планеты. Разговоръ велся обычный, мѣстный; искренно, горячо одобряли судью, засадившаго девятилѣтняго мальчишку въ тюрьму за кражу трехъ рѣпъ, судью, котораго радикальныя газеты подняли на смѣхъ за эту необходимую поддержку правъ собственности; много разсуждали о надеждахъ на охотничій сезонъ, много толковали о лошадяхъ и собакахъ, слегка коснулись и внѣшняго міра, его надеждъ на миръ иди на войну, на голодъ или на обильную жатву. Общество было слишкомъ многочисленно для общаго разговора, и но временамъ бесѣда, то здѣсь, то тамъ сосредоточивалась словно въ фокусѣ, и молчаніе нисходило на нѣсколькихъ избранныхъ, усердно внимавшихъ одному говоруну. Всего чаще случалось это на той сторонѣ стола, съ которой сидѣлъ Эдуардъ Клеръ, черезъ одного отъ Джона Тревертона. Мистеръ и мистриссъ Тревертонъ возсѣдали другъ противъ друга, по срединѣ длиннаго стола; наиболѣе значительные гости группировались вокругъ нихъ, образуя созвѣздіе, состоявшее изъ блестящихъ представителей мѣстнаго общества, а концы стола были предоставлены молодежи и личностямъ мало-извѣстнымъ. Эдуардъ Клеръ случайно попалъ въ составъ созвѣздія: тучный мировой судья неожиданно заболѣлъ подагрой, и въ самую послѣднюю минуту прислалъ письмо съ извиненіями; тогда Лора отправила Селію съ порученіемъ къ дворецкому, произошло перемѣщеніе карточекъ съ надписанными на нихъ именами гостей, и Эдуардъ Клеръ занялъ, оставшееся свободнымъ, почетное мѣсто.
Она такъ поступила изъ желанія успокоить его взволнованныя чувства, подозрѣвая, что ему, можетъ быть, нѣсколько тяжела эта первая встрѣча съ нею, въ ея новой роли, зная, что въ чувствительности этого молодого человѣка больше, чѣмъ на половину -- тщеславія.
Эдуардъ, въ вознагражденіе, говорилъ прекрасно. Онъ только-что возвратился изъ Лондона и былъ посвященъ во все, что есть самого интереснаго въ кратковременной жизни лондонскаго сезона. Онъ говорилъ о картинахъ, выставленныхъ въ нынѣшнемъ году, пустилъ нѣсколькими острыми стрѣлами сарказма въ новую школу живописи, описалъ первую красавицу сезона и открылъ своимъ слушателямъ тайну ея популярности.
-- Самое замѣчательное,-- сказалъ онъ въ заключеніе,-- это что никто никогда не считалъ ее хорошенькой, пока она, совсѣмъ неожиданно, не появилась въ обществѣ, въ качествѣ единственнаго совершеннаго существа, видѣннаго міромъ со временъ Венеры, открытой на островѣ Милосѣ. Никто больше ея семейства не удивился, когда ее признали царицей красоты, развѣ, можетъ быть, она сама. Мать ея никогда ничего подобнаго не подозрѣвала. Въ школѣ ее скорѣй считали дурнушкой, чѣмъ красивой. Говорятъ, что ее рано выдали замужъ, потому что она въ семействѣ считалась замарашкой, а теперь она не можетъ прокатиться по парку безъ того, чтобы "весь Лондонъ" не вытягивалъ шеи и не напрягалъ зрѣнія, чтобы только увидать ее. Когда она появляется въ обществѣ, женщины влѣзаютъ на стулья, чтобы смотрѣть на нее черезъ плечи сосѣдей. Я думаю, что онѣ хотятъ узнать, какъ это дѣлается. Подобнаго рода популярность можетъ казаться очень пріятной, въ отвлеченномъ смыслѣ, но я полагаю, что барынѣ отъ нея приходится тяжело.
-- Почему тяжело?-- спросилъ Джонъ Тревертонъ.
-- Потому, что съ этимъ положеніемъ не связано никакое жалованье. Первая красавица сезона должна получать что-нибудь, чтобы облегчало ей расходы, сопряженные съ ея годичнымъ срокомъ службы, какъ получаетъ лордъ-мэръ. Посмотрите, чего отъ нея ожидаютъ! Всѣ глаза устремлены на нее. Каждая женщина въ Лондонѣ смотритъ на нее, какъ на образецъ вкуса и элегантности, и усерднѣйшимъ образомъ старается подражать ея туалетамъ. Какъ прикажете ей положить предѣлъ фантазіямъ и счетамъ своей модистки, когда она знаетъ, что всѣ великосвѣтскіе журналы только того и ждутъ, чтобы описать ея послѣднее платье, расхвалить ея новую шляпку, написать эпиграмму на ея зонтикъ, придти въ восторгъ отъ ея ботинокъ. Монетъ она ѣздить въ наемномъ экипажѣ? Нѣтъ. Можетъ она не явиться на скачки? Нѣтъ. Она и умереть-то должна на ногахъ. По-моему, разъ она занимаетъ и забавляетъ публику,-- гораздо больше, чѣмъ лордъ-мэръ: въ скобкахъ будь замѣчено,-- она должна получать значительную субсидію изъ общественной кассы.
Покончивъ съ картинами, красавицами и лошадьми, Взявшими призы на скачкахъ, Эдуардъ заговорилъ о преступленіяхъ.
-- Лондонскіе жители обладаютъ способностью до одуренія толковать объ одномъ и томъ же,-- сказалъ онъ.-- Мнѣ казалось, что ни газетамъ, ни публикѣ никогда не надоѣстъ бесѣдовать объ убійствѣ Шико.
-- Убійство Шико? Ахъ, это балетная танцовщица, не правда-ли?-- освѣдомилась леди Баркеръ, которую такъ заинтересовалъ веселый молодой человѣкъ, сидѣвшій по правую ея руку, что она едва-ли обращала должное вниманіе на мистера Тревертона, помѣщавшагося по лѣвую.-- Я помню, что меня сильно заинтересовала эта тайна. Ужасное преступленіе! И какъ глупа полиція -- убійцу розыскать не могла.
-- Или какъ уменъ убійца, сьумѣвшій ускользнуть изъ рукъ полиціи, подъ чужой оболочкой,-- проговорилъ Эдуардъ.
-- О, онъ навѣрное уѣхалъ въ колоніи или куда-нибудь,-- воскликнула леди Баркеръ.-- Изъ Англіи, въ наше время, столько уходитъ кораблей. Неужели вы думаете, что убійца этой несчастной женщины остался въ Англіи?
-- Весьма вѣроятно, что остался, скромно притаившись подъ внѣшней оболочкой величайшей добропорядочности,-- отвѣтилъ Эдуардъ.
-- Вы, значитъ, полагаете, что это сдѣлалъ мужъ?-- вмѣшался въ разговоръ сэръ Джошуа Паркеръ, съ своего мѣста но правую руку Лоры.
-- Не вижу основанія въ томъ сомнѣваться,-- возразилъ Эдуардъ.-- Если мужъ невиновенъ, то почему-же онъ исчезъ, какъ только обнаружилось преступленіе?
-- Онъ могъ имѣть на то свои причины, причины, не имѣющія ничего общаго со смертью жены,-- промолвилъ Джонъ Тревертонъ.
-- Какія достаточно-сильныя причины ногъ онъ имѣть, чтобы подвергнуться риску быть принятымъ за убійцу?-- съ недовѣріемъ спросилъ Эдуардъ.-- Ни одинъ невинный человѣкъ не поставилъ бы себя въ подобное положеніе.
-- Сознательно, нѣтъ,-- сказалъ Джонъ;-- но человѣкъ этотъ могъ дѣйствовать подъ вліяніемъ перваго впечатлѣнія, не обдумавъ послѣдствій своего поступка.
-- Допустить это значило-бы счесть его за дурака,-- возразилъ Эдуардъ,-- а судя по всему, что я о немъ слышалъ, онъ принадлежитъ въ другой половинѣ рода человѣческаго.
-- Вы хотите сказать, что онъ негодяй?
-- Я хочу сказать, что онъ человѣкъ смышленый. Не таковъ онъ, чтобы, найдя жену съ перерѣзанныхъ горломъ, убѣжать, предоставивъ всѣмъ лондонскимъ газетамъ право клеймить его, какъ труса и убійцу,-- рѣшительно проговорилъ Эдуардъ.
Джонъ Тревертонь разговора этого не сталъ продолжать. Лэди Паркеръ, сидѣвшая по лѣвую его руку, только-что начала разспрашивать его о ввезенныхъ, лишь нѣсколько времени тому назадъ, въ предѣлы Англіи джерсейскихъ коровахъ, сильно ее занимавшихъ, и ему пришлось подробно описать ей ихъ красоты и достоинства. Лора случайно взглянула на Эдуарда Клера, когда онъ пересталъ говорить, и выраженіе его лица поразило и испугало ее. Никогдане видывала она подобнаго злобнаго взгляда на лицѣ человѣческомъ. Только на лицѣ Іуды, на картинѣ одного изъ старыхъ итальянскихъ мастеровъ, видѣла она такое хитрое и ядовитое выраженіе. И этотъ злобный взглядъ -- мимолетный какъ молнія -- былъ устремленъ на ея ничего не подозрѣвавшаго мужа, лицо котораго сохраняло серьёзно-вѣжливое выраженіе въ то время, какъ онъ, нѣсколько наклонивъ свою красивую голову, повѣствовалъ лэди Паркеръ о джерсейскихъ коровахъ.
-- Господи!-- со страхомъ въ душѣ думала Лора.-- Неужели этотъ молодой человѣкъ такъ ненавидитъ моего мужа за то, что я его ему предпочла? Что-же это была за любовь, если могла породить подобную злобу!
Позже вечеромъ, когда Эдуардъ подошелъ и склонился надъ оттоманкой, на которой сидѣла Лора, она невольнымъ движеніемъ, выражавшимъ отвращеніе, отвернулась отъ него.
-- Я оскорбилъ васъ?-- тихимъ голосомъ спросилъ онъ.
-- Да. Я за обѣдомъ уловила на лицѣ вашемъ взглядъ, сказавшій мнѣ, что вы не любите моего мужа.
-- Неужели вы думаете, что я могу полюбить его очень нѣжно сразу? Вы должны, по крайней мѣрѣ, дать мнѣ время свыкнуться съ мыслью, что онъ вашъ мужъ. Время заживляетъ большую часть ранъ. Дайте срокъ, Лора, и не судите обо мнѣ слишкомъ строго. На мнѣ лежитъ проклятіе, тяготѣющее надъ мною: я одаренъ душой болѣе впечатлительной, чѣмъ души обыкновенныхъ людей, и люблю, и ненавижу, и презираю, но не такъ какъ онъ.
-- Надѣюсь, что вы будете оставлять эти драгоцѣнные дары природы за дверью, когда вздумаете переступить этотъ порогъ,-- сказала Лора съ улыбкой скорѣй презрительной, чѣмъ смягченной.-- Я не могу быть дружна съ тѣмъ, кто не любитъ моего мужа.
-- Въ такомъ случаѣ, я буду бороться съ собою и постараюсь полюбить Джона Тревертона. Повѣрьте мнѣ, Лора, я хочу быть вашимъ другомъ, предлагаю вамъ честную и не двусмысленную дружбу.
-- Такого рода дружбы я и ожидаю отъ сына вашего отца,-- проговорила Лора болѣе мягкимъ тономъ.
Она была слишкомъ счастлива, слишкомъ увѣрена въ своемъ счастіи, чтобы не умѣть прощать. Она пыталась переубѣдить себя, разсуждая, вопреки своему инстинкту и внутреннему убѣжденію, и говоря себѣ, что недоброжелательный взглядъ Эдуарда Клера въ сущности не имѣлъ того значенія, какое ей померещилось.
Эдуардъ наблюдалъ, и видѣлъ, что Джонъ Тревертонъ играетъ свою роль хозяина и господина такъ, что даже онъ вынужденъ признать его манеру держать себя безукоризненной. Новый сквайръ не выказывалъ никакого самодовольства, не кичился своей обстановкой, чего можно было ожидать отъ человѣка, нежданно-негаданно получившаго большое состояніе. Онъ не хвасталъ своими винами, своими лошадьми, своими картинами или своей фермой. Онъ относился къ своему новому положенію такъ спокойно, игралъ свою роль такъ естественно, точно родился наслѣдникомъ значительнаго помѣстья.
-- Честное слово, они прелестная парочка,-- проговорилъ сэръ Джошуа Паркеръ, своимъ самодовольнымъ тономъ,-- и настоящее пріобрѣтеніе для общества нашего графства.-- Сэръ Джошуа очень любилъ толковать объ обществѣ нашего графства, хотя самъ лишь въ недавнее время занялъ мѣсто въ рядахъ его, благодаря тому обстоятельству, что отецъ и дѣдъ его составили себѣ состояніе мыловареніемъ.
Послѣ выше описаннаго маленькаго проблеска гнѣва въ день званаго обѣда, Эдуардъ Клеръ казался олицетвореннымъ дружелюбіемъ. Селія проводила большую часть своего времени въ замкѣ, гдѣ ей всегда бывали рады; вполнѣ естественнымъ казалось, что братъ ея Эдуардъ частенько заглядывалъ туда, почти также часто, какъ въ оные дни, при жизни Джаспера Тревертона. Появленіе его объяснялось столькими причинами. Библіотека замка была гораздо обширнѣе и лучше скромной коллекціи старыхъ книгъ, принадлежавшей викарію. Сады замка были источникомъ истинныхъ наслажденій для поэтической души молодого человѣка. Джонъ Тревертонъ не обнаруживалъ къ нему антипатіи. Онъ, повидимому, смотрѣлъ на поэта какъ на жалкое существо, появленіе или исчезновеніе котораго ни для кого разницы составитъ не могло.
-- Признаться, я съ презрѣніемъ отношусь въ подобнаго рода людямъ,-- откровенно сказалъ онъ женѣ.-- Изнѣженное существо, бѣлоручка, человѣкъ, открывшій лавочку въ качествѣ острослова и поэта, съ самымъ ограниченнымъ запасомъ товаровъ, причемъ все лучшее выставлено на окнахъ, а въ самой лавкѣ нѣтъ ничего, кромѣ пустыхъ полокъ. Но, разумѣется, пока онъ симпатиченъ тебѣ, Лора, онъ будетъ здѣсь желаннымъ гостемъ.
-- Онъ мнѣ симпатиченъ ради его отца и матери, моихъ самыхъ старыхъ и лучшихъ друзей,-- отвѣчала Лора.
-- Что, въ переводѣ на простой языкъ, значить, что ты только выносишь его?-- небрежно замѣтилъ Джонъ.
-- Чтожъ, онъ безвреденъ, и подчасъ забавенъ. Пусть его ходитъ.
Эдуардъ приходилъ и, казалось, чувствовалъ себя какъ дома и былъ совершенно счастливъ въ небольшомъ семейномъ кружкѣ. Онъ помѣщался у камина въ уютной книжной комнатѣ, принималъ участіе въ непринужденномъ семейномъ разговорѣ, когда осеннія сумерки начинали сгущаться и Лора разливала чай за своимъ хорошенькимъ столикомъ, мужъ сидѣлъ подлѣ нея, тогда какъ Селія, великая охотница до эксцентрическихъ позъ, возсѣдала на коврѣ, разостланномъ передъ каминомъ.
Въ одинъ ноябрьскій вечеръ, съ мѣсяцъ послѣ званаго обѣда, разговоръ случайно коснулся мѣстныхъ магнатовъ, украсившихъ банкетъ этотъ своимъ присутствіемъ.
-- Видалъ-ли кто-нибудь когда-нибудь такую смѣшную фигурку, какъ леди Баркеръ, въ своемъ парикѣ?-- воскликнула Селія.-- Я право думаю, что ея портниха должна быть очень искусной, чтобы сшить платье, которое бы не расползлось на ней. Я не на толщину ея жалуюсь. Женщина можетъ быть полновѣсной и смотрѣть героиней. Но фигура лэди Баркеръ такая неуклюжая. Когда она опустится на диванъ, такъ и ждешь, что она развалится, словно форма желе, не успѣвшая хорошенько застыть. О, Эдуардъ, ты долженъ видѣть ея портретъ, сдѣланный мистеромъ Тревертономъ, что за прелестная каррикатура!
-- Каррикатура! повторялъ Эдуардъ.-- Еще новый талантъ: только на прошлой недѣлѣ узналъ я, что Тревертонъ пишетъ масляными красками, а теперь ты говоришь, что онъ и каррикатурисгь. Дальше что будетъ?
-- Полагаю, что вы дошли до конца моего небольшого запаса талантовъ,-- смѣясь замѣтилъ Джонъ Тревереонъ.-- Я нѣкогда забавлялся, пытаясь набрасывать карандашомъ иллюстраціи къ нелѣпымъ свойствамъ людскимъ. Это нравилось моимъ товарищамъ-офицерамъ, и помогало намъ иногда не умереть съ тоски на скучныхъ деревенскихъ стоянкахъ.
-- Кстати о каррикатурахъ,-- лѣниво проговорилъ Эдуардъ, медленно размѣшивая ложечкой свой чай:-- видали-ли вы когда "Шутку-летунью?"
-- Юмористическую газетку? Да, часто.
-- Въ такомъ случаѣ, вы непремѣнно замѣтили произведенія Шико -- того самаго, что убилъ свою жену. Онѣ были необыкновенно остроумны, положительно лучшія каррикатуры, какія я когда-либо видалъ со временъ Гаварни; можетъ быть, слишкомъ во французскомъ вкусѣ, но замѣчательно хороши.
-- Очень естественно, что онѣ были во французскомъ вкусѣ, если художникъ французъ.
-- Извините,-- сказалъ Эдуардъ,-- онъ такой-же англичанинъ, какъ мы съ вами. -- Селія поднялась съ поду и зажгла двѣ свѣчки на бюро Лоры, возлѣ котораго сидѣлъ Эдуардъ. Она выбрала листокъ бумаги изъ груды лежавшихъ на немъ летучихъ листковъ и покивала его брату, держа, свѣчу въ рукѣ.
-- Не прелесть-ли? спросила она.
Эдуардъ разсматривалъ набросокъ съ миной компетентнаго критика.
-- Я не хочу, чтобы вы думали, что я стараюсь вамъ льстить,-- проговорилъ онъ наконецъ,-- но, честное слово, этотъ набросокъ также хорошъ, какъ любая изъ вещей Шико, и совершенно въ его родѣ.
-- Это единственный талантъ моего мужа, котораго я хвалить не могу,-- съ кроткимъ упрекомъ замѣтила Лора: -- его нельзя упражнять безъ недоброжелательства къ тому, чью каррикатуру рисуешь.
-- "Если тотъ, кого обокрали, не нуждался въ украденномъ, пусть его не знаетъ о кражѣ и онъ все равно, что не обокраденъ", цитировала Селія, снова занявшая свое смиренное мѣстечко у ногъ Лоры.-- Безграничной мудрости Шекспира обязаны мы этимъ открытіемъ; почему не приложить того-же правила и къ каррикатурамъ? Если лэди Баркеръ никогда не узнаетъ, какой живой портретъ ея вы нарисовали, нацарапавъ нѣсколько черточекъ перомъ, то вѣрность изображенія не можетъ повредить ей.
-- Но развѣ не въ обычаѣ показывать такого рода вещи всѣмъ близкимъ друзьямъ данной особы, до тѣхъ поръ, покуда она сама не узнаетъ объ этомъ?-- спросилъ Эдуардъ, съ своей лѣнивой усмѣшкой.
-- Я бы охотнѣе отрубила себѣ правую руку, чѣмъ огорчить безвредную, добродушную старушку, горячо проговорила Лора.
-- Отверните манжету, мистеръ Тревертонъ, подставьте руку подъ топоръ,-- воскликнула Селія.-- Ну право-же, если фигура лэди Баркеръ напоминаетъ развалившуюся форму желе, она должна это знать. Развѣ одинъ изъ этихъ несносныхъ семи греческихъ старикашекъ, именъ которыхъ никто никогда запомнить не могъ, не выразилъ всей житейской мудрости въ одномъ правилѣ гласящемъ: "Познай самого себя?"
Селія продолжала трещать, Лора и Эдуардъ болтали съ нею, но Джонъ Тревертонъ сидѣлъ серьезный и безмолвный, задумчиво глядя въ огонь.