Роковой вѣстникъ.
На другое утро леди Одлей вышла очень поздно изъ своей уборной. Она была изящно одѣта въ утреннемъ кисейномъ платьѣ, убранномъ дорогими кружевами. Лицо ея было блѣдно и подъ глазами виднѣлись черныя полосы; она объясняла это тѣмъ, что долго читала наканунѣ и очень поздно заснула.
Сэръ Майкль пилъ кофе съ своею молодою женою въ библіотекѣ передъ каминомъ; тутъ же сидѣла, конечно, и Алиса.
Утро было холодное и шелъ дождь, застилавшій какъ бы пеленою всѣ отдаленные предметы. Утренняя почта принесла очень мало писемъ, газеты приходили только къ полудню и потому разговоръ какъ-то не клеился.
-- Сегодня нельзя будетъ поѣздить верхомъ, сказала Алиса, смотря на дождь, хлеставшій въ окошко: -- и нечего ожидать гостей; развѣ этотъ смѣшной Бобъ прибѣжитъ по дождю изъ Моунт-Станнинга.
Случалось ли вамъ когда нибудь слышать, чтобы въ шуточномъ тонѣ упоминали какъ о живомъ, о человѣкѣ, который, вы знаете, давно умеръ? Такое случайное, ничего незначущее упоминаніе имени умершаго заставляетъ васъ какъ-то странно содрогнуться. Богъ знаетъ, по какой тайной причинѣ, но именно подобное непріятное чувство ощутила леди Одлей, когда Алиса произнесла имя Роберта Одлея. Ея и то блѣдное лицо какъ-то болѣзненно побѣлѣло.
-- Да, онъ приплетется сюда но дождю, продолжала молодая дѣвушка:-- мокрая шляпа его будетъ блестѣть, словно намазанная масломъ, а отъ платья паръ будетъ валить столбомъ. Онъ запачкаетъ своими грязными сапогами ваши дорогіе ковры и усядется въ своемъ мокромъ пальто на ваши гобеленовскія кресла. А если вы ему слово скажете, такъ онъ наговоритъ намъ непріятностей и спроситъ, зачѣмъ же люди держатъ такую мебель, на которую нельзя садиться, и...
Сэръ Майкль Одлей со вниманіемъ смотрѣлъ на свою дочь во все время, пока она говорила о своемъ двоюродномъ братѣ. Она часто говорила о немъ, смѣясь надъ нимъ и браня его. Но, быть можетъ, баронету приходила на мысль синьнора Беатрикса, которая очень дурно отзывалась о Бенедиктѣ, а вмѣстѣ съ тѣмъ пламенно его любила.
-- Что ты думаешь, Алиса, сказалъ мнѣ вчера майоръ Мельвиль? перебилъ свою дочь сэръ Майкль.
-- Я не имѣю ни малѣйшаго понятія, отвѣчала Алиса съ нѣкоторымъ презрѣніемъ:-- можетъ быть, онъ сказалъ вамъ, что у насъ скоро будетъ война, ей-богу будетъ, сэръ, или новое министерство, ей-богу, новое министерство, сэръ, теперешнее никуда не годится, сэръ. Или, можетъ быть, онъ вамъ сказалъ: ей-богу, сэръ, что дѣлаютъ съ нашей арміею, такъ на на что не похоже: одно уничтожаютъ, другое измѣняютъ; кончится тѣмъ, что у насъ не будетъ арміи, а какая-то ватага мальчишекъ въ каленкоровыхъ каскахъ. Ей-богу, сэръ, въ Индіи и теперь сражаются въ каленкоровыхъ каскахъ.
-- Вы -- предерзкая дѣвчонка, миссъ, отвѣчалъ баронетъ:-- майоръ Мельвиль мнѣ ничего подобнаго не говорилъ. Онъ мнѣ только сказалъ, что вашъ пламенный обожатель, сэръ Гарри Тауерсъ, покинулъ свой замокъ, лошадей и собакъ и отправился на годъ на континентъ.
Миссъ Одлей покраснѣла, услышавъ имя своего прежняго обожателя, но скоро оправилась.
-- Онъ поѣхалъ за границу, неужели? сказала она равнодушно.-- Онъ мнѣ говорилъ, что намѣревался уѣхать, если... если ему не удастся все то, чего онъ желалъ. Бѣдняжка! онъ -- премилый и предобрый человѣкъ, правда, немножко глуповата, но все-таки вдесятеро лучше скучнаго мистера Роберта Одлея.
-- Я бы очень желалъ, Алиса, чтобы ты поменьше смѣялась надъ Бобомъ, возразилъ серьёзно сэръ Майкль.-- Бобъ -- отличный малый, я его люблю, какъ роднаго сына, и... и... я очень объ немъ безпокоюсь. Онъ совершенно измѣнился въ эти послѣдніе дни, забралъ себѣ въ голову богъ-знаетъ какія идеи, и миледи меня очень напугала насчетъ его. Она думаетъ...
Леди Одлей перебила мужа, серьёзно покачавъ головой.
-- Лучше объ этомъ меньше говорить покуда, сказала она: -- Алиса знаетъ, что я думаю о Робертѣ Одлеѣ.
-- Да, прибавила миссъ Одлей:-- миледи думаетъ, что Бобъ сошелъ съ-ума; но я это дѣло лучше знаю. Онъ совсѣмъ не тотъ человѣкъ, чтобъ, съ-ума сойти. Можетъ ли такой вялый, глупый человѣкъ довести себя до сумасшествія? Онъ можетъ заснуть на остальные дни своей жизни, можетъ сдѣлаться полуидіотомъ и неясно сознавать, кто онъ, и что онъ дѣлаетъ; но онъ никогда не сойдетъ съ-ума.
Сэръ Майкль ничего на это не отвѣчалъ. Онъ былъ очень озабоченъ наканунѣ своимъ разговоромъ съ миледи, и съ тѣхъ поръ только объ этомъ и думалъ. Его жена, которую онъ любилъ и которой вѣрилъ болѣе всего на свѣтѣ, сказала ему съ яснымъ сожалѣніемъ, что она убѣждена въ сумасшествіи его племянника. Тщетно старался онъ пріидти къ заключенію, котораго бы желалъ всего душею; тщетно старался онъ увѣрить себя, что миледи была обманута своими фантазіями и не имѣла никакого основанія для подкрѣпленія своихъ словъ. Но тутъ его поражала мысль, что если это такъ, то страшное подозрѣніе переходило отъ его племянника на его жену. Она, казалось, была вполнѣ убѣждена въ сумасшествіи Роберта и потому если она была неправа, то значитъ у ней самой было какое нибудь умственное разстройство. Чѣмъ болѣе онъ думалъ объ этомъ, тѣмъ болѣе смущался его умъ, тѣмъ болѣе онъ безпокоился. Конечно, не подлежало сомнѣнію, что молодой человѣкъ всегда былъ эксцентриченъ. Онъ былъ не дуракъ и благоразумный, честный, благородный человѣкъ, но отличался, хотя трудно опредѣлить именно въ чемъ, отъ другихъ людей его лѣтъ и положенія въ свѣтѣ. Одинаково было справедливо, что онъ очень измѣнился со времени исчезновенія Джорджа Толбойза, онъ сталъ какой-то скучный, задумчивый, разсѣянный, избѣгалъ общества и часами сиживалъ одинъ; но иногда находили на него минуты, когда онъ вдругъ оживлялся, говорилъ долго и жарко о предметахъ, ему совершенно постороннихъ. Кромѣ того было еще нѣчто, усиливавшее подозрѣніе миледи. Онъ выросъ вмѣстѣ съ своей хорошенькой двоюродной сестрой, которая, казалось, была для него во всѣхъ отношеніяхъ отличной невѣстой. Даже молодая дѣвушка, по благородной откровенности своей натуры, ясно выказывала свою любовь къ нему. И, несмотря на все это, онъ держался въ сторонѣ и позволялъ другимъ людямъ предлагать ей свою руку и получать отказъ.
Любовь -- такое неопредѣлимое, метафизическое чудо, что ея настоящая сила, которую такъ жестоко чувствуетъ жертва любви, непонятна постороннимъ людямъ, съ удивленіемъ смотрящимъ на ея страданія. Сэръ Майклъ полагалъ, что такъ-какъ Алиса была хорошенькая и умненькая дѣвушка, то удивительно и неестественно, что Робертъ Одлей въ нее не влюбился. Этотъ старикъ, встрѣтившій впервые на седьмомъ десяткѣ женщину, заставившую биться его сердце, удивлялся, отчего Робертъ не полюбилъ первую встрѣтившуюся ему дѣвушку. Онъ забылъ, что бываютъ люди, которые проходятъ мимо самыхъ прелестныхъ, благородныхъ женщинъ, не замѣчая ихъ, и погибаютъ у ногъ какой нибудь бездушной кокетки. Онъ забылъ, что бываютъ люди, которые проводятъ всю свою жизнь, не встрѣтившись съ женщиной, предназначенной имъ судьбою, и умираютъ старыми холостяками въ комнатѣ, за стѣной которой, быть можетъ, ихъ суженая коротаетъ свой вѣкъ старой дѣвой. Онъ забылъ, что любовь -- сумасшествіе, несчастіе, горячка, иллюзія, обманъ, но въ то же время -- тайна, которую понимаетъ только жертва ея.
Увы, милая Алиса, твой двоюродный братъ не любилъ тебя! онъ восхищался твоимъ розовымъ личикомъ и питала къ тебѣ нѣжную привязанность, которая, быть можетъ, современемъ увеличилась бы до того, что онъ женился бы на тебѣ; но, увы, эта привязанность, медленно, очень медленно возраставшая, пресѣклась неожиданно въ тотъ холодный февральскій день, когда онъ разговаривалъ подъ елями Дорсетшира съ Кларою Толбойзъ. Съ того дня молодому человѣку было непріятно вспоминать о бѣдной Алисѣ. Онъ смотрѣлъ на нее, какъ на нѣчто, ограничивавшее его свободу; онъ боялся, не былъ ли онъ связанъ съ нею тайными узами; не имѣла ли она какого права надъ нимъ, непозволявшаго ему думать о другой женщинѣ. Я полагаю, что именно мысль о миссъ Одлей, представлявшейся ему въ этомъ свѣтѣ, возбуждала въ молодомъ адвокатѣ его отчаянныя выходки противъ женщинъ. Онъ былъ до того честенъ и благороденъ, что принесъ бы себя въ жертву истинѣ и Алисѣ скорѣе, чѣмъ сдѣлать ей малѣйшій вредъ, хотя бы этимъ онъ доставлялъ себѣ счастіе.
"Если бѣдная дѣвочка любитъ меня" думалъ онъ: "и если она думаетъ, что я ее люблю и къ этому ее привели мои слова или поступки, то я обязанъ оставить ее при этой мысли, и исполнить всѣ обѣщанія, которыя я ненамѣренно сдѣлалъ. Я думалъ прежде... я намѣревался... сдѣлать ей предложеніе, когда откроется страшная тайна исчезновенія Джорджа Толбойза -- и все успокоится... но теперь..."
Тутъ, обыкновенно, его мысли уносились далеко, и увлекали его туда, куда онъ и не воображалъ. И снова онъ видѣлъ себя подъ старыми елями Дорсетшира лицомъ къ лицу съ сестрой своего погибшаго друга. Много труда стоило ему оторваться отъ этой сцены и снова возвратиться къ Алисѣ.
"Бѣдная дѣвочка" думалъ онъ: "какъ она добра, что меня любитъ; мнѣ бы слѣдовало быть ей очень благодарнымъ. Сколько людей на свѣтѣ почли бы ея любовь за величайшее счастье на землѣ. Вотъ сэръ Гарри Тауерсъ съ-ума сходитъ, что она ему отказала. Онъ мнѣ отдалъ бы половину своего состоянія, все свое состояніе, двойное состояніе, еслибъ оно у него было, только бы находиться на моемъ мѣстѣ. А я еще недоволевъ, и думаю, какъ бы отъ нея избавиться. Отчего я ее не люблю? Отчего, зная ея красоту, умъ и доброту, я не люблю ее? Ея образъ никогда не представляется моимъ глазамъ иначе, какъ въ видѣ упрека. Я никогда не вижу ее во снѣ. Я никогда не просыпаюсь, чувствуя ея дыханіе на моей щекѣ, или нѣжное пожатіе рури, или блескъ ея глазъ, устремленныхъ на меня. Нѣтъ, я ее не люблю. Я не могу ее любить."
Онъ сердился и ропталъ на свою неблагодарность. Онъ старался увѣрить себя, что онъ долженъ страстно любить свою двоюродную сестру -- но все тщетно; чѣмъ больше онъ старался думать объ Алисѣ, тѣмъ больше думалъ о Кларѣ Толбойзъ.
Послѣ завтрака, сэръ Майкль остался въ библіотекѣ читать письма и газеты; Алиса ушла въ свою комнату и принялась за какой-то романъ, а леди Одлей, заперевъ дверь, стала ходить взадъ и впередъ но своимъ комнатамъ. Она заперла дверь для-того, чтобъ никто, войдя неожиданно, не увидѣлъ бы ее неприготовленною для чужаго взгляда. Ея лицо, казалось, становилось все блѣднѣе и блѣднѣе. На туалетномъ столикѣ стояла маленькая шкатулка съ лекарствомъ, стклянки съ лавандеромъ, хлороформомъ и различными спиртами валялись на столѣ. Проходя мимо, миледи вдругъ остановилась, подошла къ шкатулкѣ, какъ-то безсознательно вынула остальныя стклянки, и жадно схватила одну изъ нихъ, съ надписью: "Опіумъ-ядъ". Она долго держала ее въ рукахъ, откупоривала и нюхала роковую жидкость, и потомъ быстро положила ее на столъ.
-- Еслибъ я только могла, пробормотала она: -- еслибъ я только могла! Да зачѣмъ теперь?
И она подошла къ окошку своей уборной, прямо выходившему на вороты, сквозь которыя долженъ былъ пройти всякій пришедшій изъ Моунт-Станннига. Были другія маленькія калитки въ саду, за домомъ, но не было другой дороги изъ Моунт-Станнинга или Брентвуда, какъ черезъ главныя ворота.
Миледи взглянула на часы надъ воротами; уединенная стрѣлка была гдѣ-то между часомъ и двумя.
-- Какъ тихо идетъ времяу сказала миледи:-- какъ тихо. Неужели я буду такъ стариться, что каждая минута мнѣ будетъ казаться часомъ?
Она простояла у окна нѣсколько минутъ, но никто не прошелъ сквозь ворота. Она съ нетерпѣніемъ, отвернулась и снова заходила взадъ и впередъ но пустымъ комнатамъ.
До сихъ поръ до Одлей-Корта не дошло еще никакого извѣстія о пожарѣ, зарево котораго виднѣлось ночью на небѣ. День былъ дождливый и холодный, и никакой сплетникъ не рѣшился бы въ такую погоду выйти изъ дому, хотя бы новости у него были самыя интересныя. Кромѣ того, день былъ нерыночный, и потому неудивительно, что до уединеннаго Одлея не достигла еще вѣсть о недавнемъ пожарѣ.
Когда пришло время завтрака, горничная подошла къ дверямъ и объявила, что миледи дожидаются въ столовой; но миледи не хотѣла завтракать.
-- У меня страшно голова болитъ, сказала она: -- я прилягу до обѣда. Ты можешь прійти въ пять часовъ одѣвать меня.
Леди Одлей сказала это съ твердымъ намѣреніемъ одѣться къ четыремъ часамъ, и такимъ образомъ избѣгнуть услугъ своей горничной. Изъ всѣхъ привилегированныхъ шпіоновъ, самый привилегированный -- горничная. Она имѣетъ тысячи способовъ узнать всѣ тайны своей госпожи; для нея нѣтъ ничего сокровеннаго. Леди Одлей не сдѣлала изъ своей новой горничной себѣ наперстницу, и теперь болѣе, чѣмъ когда, желала быть наединѣ.
Она, дѣйствительно, прилегла, то-есть бросилась на роскошную софу въ своей уборной и, спрятавъ лицо въ подушки, старалась уснуть. Уснуть! Она почти забыла, что такое сонъ -- такъ давно она, казалось, не спала. Съ тѣхъ поръ прошло не болѣе сорока-осьми часовъ, но ей они показались нескончаемымъ временемъ. Усталость прошлой ночи и неестественное напряженіе истощили ея слубую натуру, и она, наконецъ, заснула или, лучше, впала въ забытье, потому что, передъ тѣмъ, чтобъ лечь, она выпила нѣсколько капель опіума.
Часы на каминѣ пробили три четверти четвертаго, когда миледи вдругъ проснулась. На лбу ея выступилъ холодный потъ. Ей снилось, что весь домъ стучался у ея дверей, чтобы передать ей извѣстіе о страшномъ пожарѣ, бывшемъ въ прошлую ночь.
Все было, однако, тихо; только слышался шелестъ листьевъ извнѣ и звукъ часовъ на каминѣ.
Дождь пересталъ и холодные лучи весенняго солнца блестѣли на окошкахъ. Леди Одлей одѣлась поспѣшно, но тщательно. Не то, чтобы она, въ минуты отчаянія, не забывала о своей красотѣ -- нѣтъ; но она теперь смотрѣла на свою красоту, какъ на орудіе, и чувствовала, что ей необходимо быть хорошо вооруженной. Она надѣла роскошное шелковое платье, серебристо-синяго цвѣта, причесала свои волосы, которые золотистымъ дождемъ ниспадали на плеча, накинула бѣлый кашемировый бурнусъ, и сошла внизъ.
Она отворила дверь въ библіотеку. Сэръ Майкль спалъ въ своемъ креслѣ. Миледи затворила тихонько двери и наткнулась на Алису, сходившую по лѣстницѣ изъ своей комнаты. Дверь на лужокъ была открыта; солнце блестѣло на мокрой травѣ, а дорожки были почти сухи, такъ-какъ дождь пересталъ уже часа два.
-- Не пойдете ли вы со мной погулять? спросила леди Одлей, когда Алиса подошла къ ней.
Вооруженный нейтралитетъ между обѣими женщинами допускалъ подобныя случайныя любезности.
-- Если позволите, миледи, отвѣчала Алиса разсѣянно: -- я прозѣвала цѣлое утро надъ глупымъ романомъ, и буду очень рада подышать чистымъ воздухомъ.
Едва ли миссъ Одлей могла знать, глупъ ли былъ романъ, который она читала, или нѣтъ, потому что она перевертывала страницу за страницею, не зная, что она прочла, и кидала книгу разъ двадцать, чтобъ посмотрѣть въ окно, не идетъ ли тотъ, кого она ждала съ такой увѣренностью.
Леди Одлей вышла изъ дверей на дорогу, по которой подъѣзжали къ дому экипажи. Она была все еще блѣдна; но ея блестящее платье и великолѣпныя золотистыя кудри отвлекали вниманіе наблюдателя и заставляли забывать блѣдность ея лица. Зачѣмъ гуляла она въ этотъ холодный мартовскій день по скучной дорогѣ? Зачѣмъ взяла она съ собой свою падчерицу, которую она ненавидѣла? Она сдѣлала это потому, что не могла сидѣть на мѣстѣ и ждать страшныхъ вѣстей, которыя должны были, наконецъ, достигнуть Одлей-Корта. Сначала она желала, чтобъ эти вѣсти не приходили, чтобы молнія, поразила роковаго вѣстника или земля поглотила его. Она желала, чтобы земля остановилась, чтобы время прекратило свое теченіе, чтобы насталъ страшный судъ, и она прямо предстала бы неземному судьѣ, избѣгнувъ стыда и позора на землѣ. Всѣ эти дикія мысли приснились ей во снѣ, наряду съ тысячами другими. Ей снилось, что черезъ дорогу изъ Моунт-Станннига въ Одлей протекалъ ручей и этотъ ручей превратился мало по малу въ рѣку, потомъ -- въ открытый океанъ, воды котораго покрыли всѣ окрестности. Ей снилось, что она видитъ роковаго вѣстника -- то одного, то другаго, и все что нибудь мѣшаетъ ему достигнуть Корта: то что нибудь страшное, то что нибудь смѣшное, но всегда необыкновенное, неестественное. Теперь въ ней произошла совершенная перемѣна. Она болѣе не жаждала отдалить роковую вѣсть. Она желала, чтобы скорѣе страшная агонія прошла, и она бы могла отдохнуть послѣ этихъ нестерпимыхъ мукъ. Ей казалось, что этотъ ужасный день никогда не кончится, словно въ самомъ дѣлѣ ея прежнее безумное желаніе исполнилось, и время остановилось въ своемъ теченіи.
-- Какой длинный день сегодня, воскликнула Алиса, какъ бы угадывая мысли миледи.-- Холодъ и дождь -- больше ничего. А теперь, вотъ -- отличная погода, когда уже поздно и никто не пріѣдетъ.
Леди Одлей ничего не отвѣчала. Она смотрѣла на глупые часы и ждала вѣстей, которыя все не приходили.
"Боятся сказать" думала она: "боятся испугать сэра Майкля. Кто ему, однако, принесетъ эту вѣсть? Вѣроятно, пасторъ или докторъ; конечно, какое нибудь значительное лицо".
Еслибъ она могла пойдти въ обнаженныя аллеи, или на большую дорогу, или на гору, гдѣ еще такъ недавно разсталась съ Фебою -- она сдѣлала бы это съ радостью. Она скорѣе перенесла бы всевозможныя муки, чѣмъ это сомнѣніе, это жестокое, ужасное сомнѣніе. Она старалась говорить съ неимовѣрнымъ усиліемъ произносила отъ времени до времени пустую,-- ничего незначущую фразу. Во всякое другое время Алиса замѣтила бы смущеніе своей мачихи; но теперь она была совершенно занята своими мыслями, и предпочитала молчать. Монотонная прогулка по дорогѣ совершенно подходила къ настроенію ея духа. Она даже, я полагаю, съ удовольствіемъ думала, что простудится отъ холоднаго вѣтра и въ этомъ виноватъ будетъ ея двоюродный братецъ.
"Какъ бы хорошо было, еслибъ у меня сдѣлалось воспаленіе въ легкихъ" думала она: "тогда, можетъ быть, Робертъ сталъ бы обо мнѣ заботиться; онъ не оскорблялъ бы меня тогда, не смѣялся бы надо мною".
Она уже представляла себя умирающей отъ чахотки. Вотъ она сидитъ въ покойномъ креслѣ, обложенная вся подушками, и смотритъ въ окошко; подлѣ нея, на столѣ, полномъ стклянокъ съ лекарствомъ, лежитъ библія; передъ нею стоитъ Робертъ и смотритъ на нее съ сожалѣніемъ и угрызеніемъ совѣсти. Она прощается съ нимъ и благословляетъ его. Занятая этими сентиментальными мечтами, Алиса не обращала вниманія на свою мачиху.
-- Боже, милостивый! вдругъ воскликнула она, смотря на часы.-- Шесть часовъ, а я еще не одѣта. Мнѣ надо идти домой. Вы пойдете?
-- Да, немного погодя, отвѣчала миледи:-- вы видите, я одѣта.
Алиса убѣжала въ домъ, а жена сэра Майкля продолжала ходить по дорогѣ, все поджидая вѣстей, которыя, казалось, никогда не придутъ.
Уже почти стемнѣло и вечерній туманъ застилалъ всю окрестность, такъ что Одлей-Кортъ словно возвышался на берегу моря. Сквозь мрачныя, темныя ворота виднѣлась только полоса синяго зимняго неба, на которомъ уединенно блестѣла одинокая звѣздочка. Никого не было видно на дворѣ; все было тихо; только одна миледи, незнавшая покоя, ходила взадъ и впередъ по прямымъ дорожкамъ, прислушиваясь, не идетъ ли роковой вѣстникъ. Наконецъ, она услышала шаги въ аллеѣ, по ту сторону воротъ. Но были ли это шаги человѣка, котораго она ждала съ такимъ замираніемъ сердца? Ея напряженный слухъ тотчасъ различилъ, что это были мужскіе шаги -- и шаги не поселянина въ тяжелыхъ сапогахъ, а порядочнаго человѣка. Каждый шагъ этого незнакомца обдавалъ холодомъ сердце миледи. Она не могла болѣе ждать, она не могла болѣе владѣть собою и бросилась къ воротамъ. Она остановилась подъ мрачною ихъ тѣнью; незнакомецъ былъ теперь совсѣмъ близко отъ нея. Она посмотрѣла на него -- она узнала его. Въ глазахъ у ней помутилось, сердце замерло. Она не вскрикнула отъ удивленія и ужаса, но отшатнулась назадъ и, прислонившись къ стѣнѣ, безсознательно смотрѣла на стоявшаго передъ нею человѣка.
Онъ подошелъ къ ней поближе; у ней подкосились колѣнки, и она опустилась на землю; она не упала въ обморокъ, но опустилась на землю, словно желая провалиться сквозь нее.
-- Миледи! воскликнулъ подошедшій.
Это былъ Робертъ Одлей -- тотъ самый Робертъ Одлей, котораго миледи заперла въ его комнатѣ, въ гостиницѣ Замка, семнадцать часовъ тому назадъ.
-- Что съ вами? сказалъ онъ страннымъ принужденнымъ тономъ.-- Встаньте, пойдемьте въ комнаты.
Онъ помогъ ей встать; она повиновалась. Онъ взялъ ее за руку и повелъ къ дому. Она страшно дрожала, но ни мало не сопротивлялась его воли.