Исповѣдь миледи.
-- Нѣтъ ли здѣсь вблизи комнаты, гдѣ бы я могъ переговорить съ вами наединѣ? сказалъ Робертъ Одлей, входя въ сѣни.
Миледи, вмѣсто отвѣта, кивнула головой и отворила дверь въ библіотеку. Сэра Майкля тамъ не было; онъ ушелъ въ свою комнату приготовиться къ обѣду, послѣ дня, проведеннаго въ совершенномъ бездѣліи, какъ и слѣдуетъ выздоравливающему. Библіотека была пуста и освѣщалась только яркимъ огнемъ, пылавшимъ въ каминѣ, какъ наканунѣ.
Леди Одлей вошла въ эту комнату; Робертъ послѣдовалъ за ней, и притворилъ за собою дверь. Несчастная женщина, дрожа всѣмъ тѣломъ, подошла къ камину и опустилась на колѣни на полъ словно для того, чтобъ огонь могъ согрѣть ее. Молодой человѣкъ сталъ рядомъ съ нею и оперся на каминъ.
-- Леди Одлей, началъ онъ наконецъ, ледянымъ голосомъ, недопускавшимъ никакой надежды на снисходительность и состраданіе.-- Вчера вечеромъ я, кажется, довольно ясно съ вами объяснился, но вы не хотѣли меня слушать. Сегодня я долженъ объсниться еще яснѣе и вы должны меня выслушать.
Миледи, сидѣвшая на полу, закрыла голову руками, испустила какой-то глухой звукъ, похожій на стонъ, но ничего не отвѣтила.
-- Вчера въ Моунт-Станннигѣ былъ пожаръ, леди Одлей, продолжалъ Робертъ тѣмъ же безжалостнымъ голосомъ.-- Гостиница Замка, гдѣ я спалъ, сгорѣла до тла. Знаете ли вы, какимъ образомъ я спасся?
-- Нѣтъ.
-- Благодаря счастливой случайности, я спалъ не въ той комнатѣ, которая была для меня приготовлена. Она мнѣ показалась страшно холодна и сыра, и каминъ началъ дымиться, когда его вздумали затопить. Я уговорилъ слугу сдѣлать мнѣ постель въ маленькой гостиной, въ нижнемъ этажѣ, въ которой я просидѣлъ весь вечеръ.
Онъ остановился на минуту, чтобы посмотрѣть, какое впечатлѣніе произвели его слова на жалкое существо, лежавшее у его ногъ. Вся перемѣна, происшедшая въ миледи, заключалась въ томъ, что голова ея упада на грудь.
-- Сказать вамъ, миледи, чьи руки подожгли гостиницу Замка?
Отвѣта не было.
-- Что же, сказать вамъ?
Миледи упорно хранила молчаніе.
-- Миледи Одлей, внезапно возвысивъ голосъ, сказалъ Робертъ.-- Вы подожгли ее. Ваши преступныя руки виновны въ этомъ злодѣяніи. Вы полагали этимъ преступнымъ, возмутительнымъ дѣйствіемъ отдѣлаться отъ меня, вашего врага и обличителя. Какое вамъ было дѣло, что погибъ бы не я одинъ? Еслибы второй варѳоломеевской ночью вы могли бы отдѣлаться отъ меня, вы и не задумались бы пожертвовать тысячами жизней. Не ожидайте теперь состраданія или пощады. Я пощажу васъ на столько, на сколько будетъ нужно, чтобы пощадить тѣхъ, кто долженъ пострадать отъ вашего позора, но не болѣе. Еслибъ существовало какое нибудь тайное судилище, передъ которымъ всѣ должны были бы отвѣчать за свои злодѣянія, я не задумался бы предстать предъ нимъ вашимъ обвинителемъ; но я долженъ пощадить благороднаго, великодушнаго человѣка, имя котораго будетъ обезчещено вашимъ злодѣйствомъ.
При этихъ словахъ, голосъ его смягчился и на мгновеніе онъ даже умолкъ; но потомъ, сдѣлавъ надъ собою усиліе, онъ оправился и продолжалъ:
-- Никто не погибъ во вчерашнемъ пожарѣ. Я дурно спалъ, потому что умъ мой былъ занятъ мыслями о позорѣ и несчастіи, грозившемъ этому дому. Я первый замѣтилъ огонь -- и къ счастію во время, чтобы успѣть спасти дѣвушку, прислуживавшую въ гостиницѣ, и несчастнаго хозяина, который былъ совершенно пьянъ. Онъ все-таки потерпѣлъ страшные обжоги, несмотря на мои усилія спасти его, и теперь лежитъ въ весьма опасномъ положеніи въ хижинѣ своей матери. Отъ него и отъ его жены узналъ я, кто былъ въ гостиницѣ въ глухую ночь. Несчастная женщина совершенно растерялась, когда увидѣла меня, и отъ нея-то узналъ я всѣ подробности о прошлой ночи. Богъ-знаетъ, какія еще тайны знаетъ она о васъ, и какъ легко я могу ихъ выпытать у нея, еслибы захотѣлъ; но онѣ мнѣ ненужны. Путь, лежащій предо мною, ясенъ. Я поклялся, что убійца Джорджа Толбойза не избѣжитъ рукъ правосудія -- и я исполню свою клятву. Я говорю теперь прямо, что вы виновны въ смерти моего друга. Если я порою и сомнѣвался въ здоровомъ состояніи своихъ мыслительныхъ способностей скорѣе, чѣмъ допустить, чтобы молодая и прелестная женщина была способна на такое ужасающее злодѣяніе, то теперь всѣ мои сомнѣнія разсѣялись. Послѣ вчерашняго злодѣянія, никакое преступленіе, вами совершенное, какъ бы ужасно и противоестественно оно ни было, не удивило бы меня. Съ этой минуты я перестаю смотрѣть на васъ, какъ на женщину, преступную женщину, которая, при всей своей порочности, сохранила хоть искру чувства; нѣтъ, съ этой минуты вы становитесь въ моихъ глазахъ олицетвореніемъ какой-то адской силы. Но вы болѣе не будете осквернять этого дома своимъ присутствіемъ. Если вы сами не признаетесь, кто вы, въ присутствіи человѣка, котораго вы такъ долго обманывали, и не положитесь на наше милосердіе, я призову свидѣтелей, которые васъ изобличатъ, и, несмотря на позоръ, который я нанесу тѣмъ, кого люблю, я заставлю васъ дорого искупить ваше преступленіе.
Миледи вскочила на ноги и, выпрямившись во весь ростъ, отбросила назадъ свои волоса, и съ сверкающими глазами воскликнула:
-- Ведите сюда сэра Майкля! Ведите его -- и я признаюсь во всемъ, въ чемъ вамъ будетъ угодно! Что мнѣ теперь осталось? Видитъ Богъ, я долго боролась съ вами, стойко выдерживала ваши нападенія, но вы побѣдили меня, мистеръ Робертъ Одлей. Великое торжество для васъ, неправда ли? Славная побѣда! Вы тратили свой холодный, строгій, свѣтлый умъ на благородное, славное дѣло. Вы побѣдили сумасшедшую.
-- Сумасшедшую! воскликнулъ мистеръ Одлей.
-- Да, сумасшедшую. Вы говорите, что я убила Джорджа Толбонза, и это истинная правда. Но говоря, что я умертвила его гнусно, измѣннически -- вы лжете. Я убила его потому, что я -- сумасшедшая! Потому что мой разсудокъ перешелъ за черту, которая отдѣляетъ здравый умъ отъ больнаго, потому что Джорджъ Толбойзъ началъ терзать меня, какъ вы терзали меня, и сталъ мнѣ упрекать, и сталъ грозить мнѣ; мой разсудокъ совершенно потерялъ свое равновѣсіе, и въ ту минуту я была сумасшедшая! Ведите сэра Майкля! да, ведите скорѣе. Если ужь ему знать что нибудь, такъ пусть его узнаетъ все, пусть узнаетъ тайну моей жизни.
Робертъ Одлей поспѣшилъ за дядей. Съ тяжелымъ сердцемъ пошелъ онъ отыскивать почтеннаго старика; онъ зналъ, что однимъ ударомъ разрушитъ сладкій сонъ, въ который его дядя былъ погруженъ послѣдніе годы, и зналъ также, что намъ неменѣе трудно разстаться съ пріятнымъ сномъ, чѣмъ съ дѣйствительностью. Но, несмотря на свои душевныя страданія при мысли о горести, которую онъ причинивъ сэру Майклю, онъ не могъ не дивиться послѣднимъ словамъ миледи: "Пусть онъ узнаетъ тайну моей жизни". Онъ припомнилъ непонятныя слова, озадачившія его въ письмѣ Елены Толбойзъ, написанномъ наканунѣ бѣгства изъ Вильдернси: "Вы должны простить меня, потому что вы знаете причину. Вы знаете тайну моей жизни."
Робертъ встрѣтилъ сэра Майкля въ сѣняхъ. Онъ и не пытался приготовлять баронета къ страшной исповѣди, которую онъ долженъ былъ вскорѣ услышать. Онъ только ввелъ его въ библіотеку, освѣщенную огнемъ, пылавшимъ въ каминѣ, и тамъ впервые обратился къ нему съ слѣдующими словами:
-- Леди Одлей хочетъ признаться вамъ въ чемъ-то. Исповѣдь эта будетъ для васъ жестокимъ ударомъ, горькимъ разочарованіемъ. Но ваша честь и будущее ваше спокойствіе дѣлаютъ ее необходимою. Я долженъ сказать, что она гнусно обманывала васъ; но вы лучше услышите изъ ея устъ, что она можетъ сказать въ свою защиту.
-- Дай-то Богъ, чтобы ударъ не былъ такъ жестокъ, пробормоталъ молодой человѣкъ, внезапно разразившись рыданіями.-- Не въ моей власти было его смягчить!
Сэръ Майкль поднялъ руку, какъ бы желая заставить племянника замолчать; но эта рука, поднятая повелительно, упала безсильная и повисла какъ плеть. Онъ остановился, какъ вкопаный, среди комнаты.
-- Люси! воскликнулъ онъ голосомъ, отчаянью звуки котораго отзывались на нервахъ тѣхъ, кто ихъ слышалъ, подобно раздирающему душу воплю раненнаго животнаго.-- Люси! скажи мнѣ, что этотъ человѣкъ сумасшедшій, скажи мнѣ сію же минуту, или я убью его на мѣстѣ!
При этихъ послѣднихъ словахъ, произнесенныхъ съ внезапною яростью, онъ обернулся къ Роберту и, казалось, поднятая рука его была готова раздавить, уничтожить низкаго клеветника.
Но миледи бросилась на колѣни между баронетомъ и его племянникомъ, который стоялъ облокотившись на спинку кресла и закрывъ лицо рукою.
-- Онъ сказалъ вамъ правду, сказала миледи:-- и онъ не сумасшедшій! Я послала за вами, чтобы признаться вамъ во всемъ. Я бы пожалѣла васъ, еслибы могла, потому что вы были очень добры до меня, такъ добры, какъ я не заслуживала. Но я не могу, я не могу -- я теперь способна чувствовать только свое собственное горе. Я давно сказала, что я эгоистка. Я и теперь эгоистка -- и болѣе чѣмъ когда. Счастливые люди могутъ думать о другихъ. Я смѣюсь надъ чужими страданіями, они мнѣ кажутся такъ малы въ сравненіи съ моими страданіями.
Въ первую минуту, когда миледи упала на колѣни, сэръ Майкль хотѣлъ-было поднять ее, но съ первыхъ же ея слова, онъ опустился въ кресла, и сложивъ руки на груди, казалось, весь превратился въ слухъ, боясь проронить одно ея слово.
-- Я должна разсказать вамъ повѣсть своей жизни, чтобы объяснить, какимъ образомъ я превратилась въ жалкое созданіе, которому предстоитъ одна только надежда -- бѣжать и скрыть свой позоръ въ какомъ нибудь отдаленномъ уголкѣ. Я должна разсказать вамъ повѣсть своей жизни, повторила миледи:-- но вы не бойтесь, я не стану долго о ней распространяться: она не представляетъ для меня ничего пріятнаго, чтобы я могла находить удовольствіе долго на ней останавливаться. Когда я была еще очень маленькимъ ребёнкомъ, я помнится, задавала всѣмъ вопросъ, впрочемъ, очень естественный: я, спрашивала: гдѣ моя мать? Я смутно помнила лицо, походившее на мое; это было въ самой ранней молодости и съ-тѣхъ-поръ я его не видала. Мнѣ сказали, что моя мать уѣхала. Я была несчастна, потому что ходившая за мною нянька была непріятная женщина, а жили мы въ заброшенной деревушкѣ на гампширскомъ берегу въ семи миляхъ отъ Портсмута. Отецъ мой, служившій во флотѣ, только повременамъ пріѣзжалъ навѣстить меня, и я была брошена на рукахъ у этой женщины, которой вдобавокъ еще худо платили и потому она, понятно, вымѣщала свое неудовольствіе на мнѣ. И такъ вы видите, я съ самыхъ раннихъ лѣтъ узнала, что такое бѣдность.
"Быть можетъ, тягость этого существованія скорѣе чѣмъ тайное непонятное чувство побуждало меня такъ часто задавать все тотъ же вопросъ: гдѣ моя мать? Отвѣтъ былъ всегда одинъ и тотъ же -- она уѣхала; когда я спрашивала, куда -- мнѣ отвѣчали: это -- секретъ. Когда я подросла и начала понимать, что такое смерть, я спрашивала не умерла ли она, и получала въ отвѣтъ: нѣтъ, она жива, но больна и уѣхала отсюда. Я спрашивала: давно ли она заболѣла -- мнѣ отвѣчали: да уже нѣсколько лѣтъ, я тогда еще была у кормилицы.
"Наконецъ, тайна обнаружилась. Однажды я съ ножомъ къ горлу пристала съ своимъ обычнымъ вопросомъ къ своей нянькѣ; случилось, въ ту пору отецъ долженъ былъ ей за нѣсколько мѣсяцевъ; она страшно взбѣсилась я высказала мнѣ, что моя мать была сумасшедшая и жила въ сумасшедшемъ домѣ, въ сорока миляхъ отъ нашей деревни.
"Но не успѣла она это сказать, какъ уже раскаялась и стала увѣрять меня, что солгала и что я не должна ей вѣрить, а главное не должна никому говорить, что она мнѣ это сказала. Послѣ я узнала, что отецъ взялъ съ нея клятвенное обѣщаніе не открывать мнѣ роковой тайны.
"Съ той минуты мысль о помѣшательствѣ моей матери не покидала меня. Она преслѣдовала меня ночь и день. Я представляла себѣ ее въ тѣсной комнатѣ, окутанную по рукамъ и но ногамъ какою-то чудовищною одеждой. Я не имѣла никакого понятія, что бываютъ различныя степени сумасшествія, и преслѣдовавшій меня образъ казался мнѣ какимъ-то бѣшенымъ существомъ, готовымъ умертвить меня, если я только подойду къ нему. Я такъ сроднилась съ этой мыслью, что частехонько, въ глухую ночь, просыпалась съ крикомъ отчаянія, чувствуя во снѣ ледяные пальцы моей матери, ухватившей меня за горло, и слыша ея дикій вопль.
"Когда мнѣ минуло десять лѣтъ, отецъ заплатилъ свой долгъ моей воспитательницѣ и отдалъ меня въ школу. Онъ оставилъ меня въ Гампширѣ долѣе, чѣмъ предполагалъ, не будучи долго въ состояніи заплатить этотъ долгъ. Здѣсь опять я почувствовала тягость бѣдности: я рисковала взрости невѣждой посреди грубыхъ, деревенскихъ дѣтей -- и все потому, что отецъ мой былъ бѣденъ."
Миледи остановилась, чтобы перевести духъ. Она говорила очень быстро, какъ бы желая поскорѣе покончить съ этой тяжелой для нея частью разсказа. Она все еще стояла на колѣняхъ, но сэръ Майклъ не пытался поднять ее.
Онъ сидѣлъ, молча, неподвиженъ, какъ статуя. Что это была за повѣсть, которую онъ теперь слушалъ? Чья была она, и къ чему клонилась? Это не могла быть повѣсть юныхъ лѣтъ его жены: онъ самъ слышалъ изъ ея устъ совершенно иную; а онъ привыкъ вѣрить ея словамъ какъ евангелію. Она не разъ разсказывала ему, что очень рано осиротѣла и всю свою молодость провела въ обычномъ уединеніи англійской женской школы.
-- Наконецъ, мой отецъ пріѣхалъ, продолжала миледи: -- и я разсказала ему все, что узнала. Онъ былъ очень растроганъ, когда я заговорила о матери. Онъ не былъ добрый человѣкъ, но я могла убѣдиться, что онъ дѣйствительно страстно любилъ свою жену и съ удовольствіемъ посвятилъ бы свою жизнь на ухаживаніе за нею и за ея ребёнкомъ, еслибы не былъ принужденъ службою заработывать хлѣбъ на ихъ пропитаніе. Итакъ я еще разъ имѣла случай убѣдиться, какъ горька бѣдность. Мать моя, за которой долженъ былъ бы ухаживать страстно любившій ее мужъ, была оставлена на рукахъ наемщицъ.
"Прежде чѣмъ отвезти меня въ школу, отецъ мой повезъ меня къ матери. Это посѣщеніе произвело на меня благопріятное впечатлѣніе: оно, по крайней мѣрѣ, разрушило то понятіе о ней, которое я составила себѣ съ дѣтства. Я увидѣла не бѣшенаго, связаннаго по рукамъ и по ногамъ, котораго сторожа стерегли, не спуская съ него глазъ, а напротивъ, прелестное существо, съ золотыми кудрями и голубыми глазами, веселое и беззаботное какъ мотылекъ. Она вылетѣла къ намъ навстрѣчу съ развивающимися волосами, въ которыхъ были вплетены натуральные цвѣты, и привѣтствовала насъ ясной улыбкой и неумолкающимъ веселымъ смѣхомъ. Но она не узнавала насъ. Она точно такъ же встрѣтила бы любимаго посторонняго ей человѣка, который вошелъ бы въ садъ, примыкавшій къ ея убѣжищу. Ея помѣшательство было наслѣдственное и перешло къ ней отъ матери, скончавшейся въ сумасшедшемъ домѣ. Моя мать была или казалась въ здравомъ умѣ до моего рожденія, но съ той минуты ея разсудокъ сталъ помрачаться и вскорѣ она дошла до того положенія, въ которомъ я застала ее. Я вышла изъ сумасшедшаго дома съ утѣшительною мыслью, что единственное наслѣдство, которое я могла ожидать отъ матери, было умопомѣшательство! Я удалилась съ этой мыслей и съ понятіемъ о необходимости сохранить это въ тайнѣ. Я была тогда десятилѣтній ребёнокъ, но я чувствовала всю тяжесть этой обязанности. Я должна была таить, что мать моя сумасшедшая, потому что это могло повредить мнѣ въ будущемъ. Я должна была постоянно помнить это и не упускать изъ виду. И вотъ, можетъ быть, причина, почему я такая бездушная эгоистка. Мнѣ, по крайней мѣрѣ, кажется, что я бездушна. Когда я стала подростать, всѣ начали говорить, что я мила, хороша собою, очаровательна. Сначала я выслушивала все это довольно равнодушно, но потомъ, мало по малу, я стала жадно прислушиваться и стала думать, что, можетъ быть, вопреки моей тайнѣ, я буду имѣть болѣе успѣха въ жизни, чѣмъ мои подруги. Я научилась тому, чему всякая школьница научается, рано или поздно, а именно, что вся моя дальнѣйшая участь зависѣла отъ замужества, и я заключила уже сама собою, что такъ-какъ я красивѣе всѣхъ своихъ сверстницъ, то и должна сдѣлать лучшую партію.
"Я вышла изъ школы семнадцати лѣтъ и голова моя была полна одной этой мыслью. Я переѣхала жить на другой конецъ Англіи, къ отцу, который вышелъ въ отставку и поселился въ Вильдернси, гдѣ, по его мнѣнію, жизнь была дешева и пріятна. И дѣйствительно, такое мѣстечко нужно было бы поискать, да поискать. Я скоро убѣдилась, что даже первая красавица могла бы здѣсь вѣкъ свой дожидаться богатаго жениха. Я постараюсь пройти поскорѣе этотъ періодъ моей жизни, потому что я, должно быть, была достойна полнаго презрѣнія. Вы съ вашимъ племянникомъ, сэръ Майкль, конечно, можете меня презирать съ высоты своего величія: вѣдь вы родились богачами; но я извѣдала, что такое бѣдность и съ ужасомъ думала о будущемъ. Наконецъ появился богатый женихъ -- странствующій принцъ волшебныхъ сказокъ.
Она остановилась на мгновеніе и судорожно задрожала. Невозможно было уловить всѣ перемѣны на ея лицѣ: оно было постоянно наклонено. Впродолженіе всей своей длинной исповѣди, она ни разу не подняла его, голосъ ея ни разу не заглушался рыданіями. Она высказывала все, что полагала нужнымъ высказать, тѣмъ однообразнымъ, бездушнымъ тономъ, которымъ какой-нибудь преступникъ, угрюмый и нераскаянный до послѣдней минуты, исповѣдуется тюремному священнику.
-- Да, пріѣхалъ странствующій принцъ, повторила она:-- звали его Джорджъ Толбойзъ.
Сэръ Майкль вздрогнулъ -- въ первый разъ впродолженіе этого длиннаго разсказа. Онъ начиналъ все понимать. Сотни мелкихъ незначущихъ обстоятельствъ, пустыхъ словъ, сказанныхъ на вѣтеръ, живо возстали въ его памяти, словно это были самые существенные, выдающіеся факты его прошлой жизни.
-- Мистеръ Джорджъ Толбойзъ былъ драгунскій корнетъ и единственный сынъ богатаго провинціальнаго дворянина. Онъ влюбился въ меня и женился на мнѣ; мнѣ тогда было семнадцать лѣтъ. Я любила его, какъ я только въ состояніи любить кого нибудь, не болѣе чѣмъ я любила васъ, нѣтъ, даже не на столько, потому что, женившись на мнѣ, вы доставили мнѣ положеніе, какого онъ былъ не въ силахъ доставить.
Сонъ былъ разрушенъ. Сэръ Майкль Одлей припомнилъ тотъ лѣтній вечеръ, когда онъ впервые признался гувернанткѣ мистера Досона въ своей любви; онъ вспомнилъ тяжелое, давящее чувство сожалѣнія или обманутой надежды, овладѣвшее имъ послѣ ея отвѣта и давшее ему предвкусить агонію сегодняшняго вечера.
Но я не думаю, чтобы при всемъ своемъ горѣ, сэръ Майкль чувствовалъ то полное и неограниченное изумленіе, то нравственное потрясеніе, которое производитъ на насъ честная, сбившаяся съ прямаго пути, женщина, которую мужъ обязанъ отринуть отъ себя. Я не думаю, чтобы сэръ Майклъ когда либо дѣйствительно былъ ослѣпленъ своей женой. Онъ любилъ ее и восхищался ею; онъ былъ очарованъ ея красотою и любезностью; но чувство обманутой надежды, которое онъ ощутилъ въ тотъ памятный вечеръ, когда онъ сдѣлалъ предложеніе, не покидало его ни на минуту. Я не вѣрю, чтобы честный человѣкъ, какъ бы онъ ни былъ добродушенъ, простъ и довѣрчивъ, могъ совершенно поддаться обману. Подъ этой довѣрчивостью, внушаемою добродушіемъ, кроется невольная подозрительность, которую не могутъ побѣдить никакія усилія воли.
-- Онъ женился на мнѣ, продолжала миледи: -- и я любила его, любила на столько, что могла чувствовать себя счастливою, пока у него были деньги и мы катались по Европѣ, останавливаясь вездѣ въ лучшихъ отеляхъ. Но когда мы возвратились въ Вильдернси и помѣстились у отца, у насъ не стало хватать денегъ, а Джорджъ сдѣлался угрюмъ, грустенъ и постоянно думалъ о своемъ бѣдственномъ положеніи и словно забылъ о мнѣ. Я была очень несчастлива; мнѣ казалось, все кажущееся счастье, которое сулило мнѣ впереди это замужество, ограничилось однимъ годомъ, провеленнымъ весело и пріятно. Я просила Джорджа обратиться къ своему отцу, но онъ не хотѣлъ. Я уговаривала его пріискать себѣ какое-нибудь занятіе, но онъ никакъ не могъ найти. Наконецъ родился у меня ребёнокъ и для меня наступилъ кризисъ, столь роковой для моей матери. Я избѣжала его, но оправившись отъ болѣзни, сдѣлалась раздражительнѣе обыкновеннаго; я чувствовала въ себѣ менѣе силъ для тяжелой жизненной борьбы, была какъ-то болѣе расположена жаловаться на бѣдность и свою горькую участь. Однажды я принялась громко роптать на свою судьбу. Я стала упрекать Джорджа, зачѣмъ онъ женился на мнѣ и навлекъ на меня все это горе; это страшно взволновало его и онъ убѣжалъ изъ дому. Проснувшись на слѣдующее утро, я нашла у себя въ изголовьи письмо, въ которомъ онъ увѣдомлялъ меня, что ѣдетъ въ Австралію и не возвратится, прежде чѣмъ разбогатѣетъ.
"Я подумала, что онъ бросилъ меня съ ребёнкомъ на рукахъ безпомощнаго пьянаго отца. Я возненавидѣла его. Мнѣ пришлось много работать, и какая работа можетъ сравниться съ утомительными скучными занятіями гувернантки? Я послѣ узнала еще дурной фактъ о Джорджѣ Толбойзѣ. Его отецъ былъ богачъ; его сестра жила въ довольствѣ, а я, его жена и мать его сына, была рабой, вѣчно обреченной на бѣдность и горе. Люди жалѣли меня, а я ненавидѣла ихъ за ихъ жалость. Я не любила своего ребёнка, потому что онъ былъ еще лишнимъ бременемъ у меня на рукахъ. Наслѣдственное расположеніе до тѣхъ поръ еще не обнаруживалось во мнѣ, но теперь на меня стали находить припадки отчаянія и злобы. Тогда-то, я полагаю, мои разсудокъ потерялъ свое равновѣсіе и я впервые переступила невидимую границу, отдѣляющую здравый умъ отъ больнаго. Я видѣла, что отецъ съ ужасомъ слѣдилъ за моийи припадками. Онъ утѣшалъ меня, какъ утѣшаютъ сумасшедшихъ и дѣтей, и это меня только бѣсило. Я даже злилась на него за его снисходительность.
"Наконецъ эти припадки отчаянія привели меня къ страшной рѣшимости -- бѣжать изъ этого дома, который я поддерживала своими трудами. Я рѣшилась бросить отца, который болѣе боялся, чѣмъ любилъ меня. Я рѣшилась отправиться въ Лондонъ и исчезнуть въ этомъ хаосѣ.
"Еще въ Вильдернси я прочла въ Times'ѣ объявленіе, что мистриссъ Винцентъ нуждалась въ гувернанткѣ и прямо, явилась къ ней подъ вымышленнымъ именемъ. Она приняла меня, не разспрашивая ничего о моемъ прошломъ. Далѣе вы сами все знаете. Я пріѣхала сюда и вы сдѣлали мнѣ предчоженіе, которое ставило меня разомъ на то высокое положеніе, къ которому я стремилась съ той самой минуты, когда, еще школьная дѣвчонка, я впервые услышала, что я хорошенькая.
"Прошло три года, я ничего не слыхала о своемъ мужѣ; еслибы онъ былъ живъ и въ Англіи, то уже навѣрно отъискалъ бы меня, гдѣ бы я ни была и подъ какимъ бы именемъ ни скрывалась. Я довольно знала его энергическій характеръ, чтобъ быть убѣжденной въ этомъ.
"Я сказала себѣ: "я имѣю право предполагать, что онъ умеръ или хочетъ, чтобы я думала, что онъ умеръ, и его тѣнь не должна становиться между мною и моимъ счастіемъ!" Я сказала это себѣ, сэръ Майкль, и сдѣлалась вашей женой, съ твердымъ намѣреніемъ быть примѣрной женой, насколько это было въ моей власти. Обыкновенные соблазны, жертвами которыхъ дѣлаются женщины, не страшили меня. Я осталась бы чиста и вѣрна вамъ навѣки, будь тутъ хоть сотни соблазнителей вокругъ меня. Безуміе, которое свѣтъ называетъ любовью, было мнѣ чуждо и такимъ образомъ бездушіе было залогомъ вѣрности.
"Величіе моего новаго положенія дѣлало меня дѣйствительно счастливою, и я питала благодарность къ тому, кому я была всѣмъ обязана. Въ счастьи я впервые въ жизни почувствовала состраданіе въ несчастнымъ. Я сама была бѣдна, а теперь богата и могла жалѣть другихъ и заботиться о ихъ нуждахъ. Я находила удовольствіе въ добрыхъ дѣлахъ. Я узнала адресъ отца и посылала ему большія суммы, отъ имени неизвѣстнаго, потому что я не желала, чтобы онъ узналъ о перемѣнѣ въ моей жизни. Я пользовалась вполнѣ преимуществомъ, которое доставляла мнѣ ваша щедрость. Я распространяла счастіе вокругъ себя. Меня любили и восхищались мною и, я думаю, я осталась бы до конца своей жизни честною, доброю женщиной, еслибы не жестокая судьба.
"Я полагаю, что разсудокъ мой начиналъ приходить въ порядокъ. Я внимательно наблюдала за собою съ самого своего бѣгства изъ Вильдернси и постоянно удерживала себя. Я нерѣдко задавала себѣ вопросъ, сидя въ мирномъ семейномъ кружкѣ Досоновъ: подмѣтилъ ли докторъ хоть частицу моей наслѣдственной слабости? Но, видно, мнѣ суждено вѣчно быть несчастнымъ, жалкимъ существомъ. Мѣсяцъ спустя послѣ свадьбы, я прочла въ одной изъ эссекскихъ газетъ о возвращеніи изъ Австраліи одного счастливаго искателя золота, мистера Толбойза. Корабль, по всѣмъ вѣроятностямъ, уже отплылъ, когда я прочла это извѣстіе. Что было мнѣ дѣлать?
"Я только что сказала, что хорошо знала энергическій характеръ Джорджа. Я понимала, что человѣкъ, который отправился къ антиподамъ, чтобъ пріобрѣсти состояніе для своей жены, не оставитъ ни одного камня неперевернутымъ въ своихъ поискахъ за нею. Итакъ не было никакой надежды скрыться отъ него.
"Единственное средство принудить его бросить поиски было, убѣдить его, что я умерла. Разсудокъ мой былъ помраченъ грозившей мнѣ бѣдой. Опять было нарушено равновѣсіе, перейдена роковая граница -- я была сумасшедшая. Я отправилась въ Соутгэмптонъ и нашла тамъ отца съ моимъ ребёнкомъ. Вы помните, какъ я уѣхала разъ въ спѣху, будто бы къ мистриссъ Винцентъ, и взяла съ собою только Фебу Марксь, которую я оставила въ гостиницѣ, когда сама пошла къ отцу.
"Я все разсказала ему и сообщила о грозившей мнѣ опасности. Онъ, кажется, не былъ очень пораженъ моимъ поступкомъ, потому что бѣдность притупила въ немъ всякое понятіе о чести и нравственности. Онъ не былъ пораженъ, говорю я, но страшно перепугался и обѣщалъ сдѣлать все на свѣтѣ, чтобы помочь мнѣ выпутаться изъ этого страшнаго дѣла.
"Онъ получилъ письмо отъ Джорджа, адресованное на мое имя въ Вильдернси и пересланное оттуда къ моему отцу. Письмо это было написано за нѣсколько дней до отплытія Аргуса и увѣдомляло о вѣроятномъ срокѣ пріѣзда корабля въ Ливерпуль. Это письмо давало намъ данныя, на основаніи которыхъ мы должны были дѣйствовать.
"Мы тотчасъ же согласились касательно перваго нашего шага. Мы рѣшили, что въ самый день прихода Аргуса или нѣсколько дней позже, въ Times'ѣ будетъ помѣщено объявленіе о моей смерти. Но исполненіе этого плана, несмотря на его простоту, было сопряжено съ огромными трудностями. Въ извѣстіи о смерти должно быть упомянуто время и мѣсто. Джорджъ поспѣшитъ въ означенную мѣстность, какъ бы отдаленно оно ни было, и тогда обманъ откроется.
"Я хорошо знала его горячій нравъ, его храбрость и рѣшительность, его способность надѣяться тамъ, гдѣ для другихъ была потеряна всякая надежда, и потому была убѣждена, что онъ не повѣритъ моей смерти прежде, чѣмъ увидитъ мою могилу и мое имя въ спискахъ кладбища.
"Отецъ мой былъ совершенно сраженъ извѣстіемъ, отъ него мнѣ нечего было ожидать помощи: онъ только былъ способенъ проливать слезы отъ ужаса и отчаянія. Я потеряла надежду выпутаться изъ этой трудности и начинала думать, что мнѣ остается только положиться во всемъ на счастливый случай и надѣяться, что, можетъ быть, между другими темными уголками на бѣломъ свѣтѣ и Одлей-Кортъ ускользнетъ отъ вниманія моего мужа.
"Я сидѣла за чашкой чая въ несчастной лачужкѣ моего отца, ребёнка забавляло мое платье и драгоцѣнности, но онъ, повидимому, и не подозрѣвалъ, что я была ему не чужая. Онъ сидѣлъ у меня на колѣняхъ, когда вошла въ комнату женщина, ухаживавшая за нимъ. Мнѣ любопытно было знать, какъ она обращалась съ ребёнкомъ, и потому я разговорилась съ нею, пока отецъ задремалъ надъ своей чашкой. Это была женщина съ блѣднымъ лицомъ и волосами песочнаго цвѣта. Съ виду ей казалось лѣтъ сорокъ-пять. Она была очень довольна со мною разговориться и вскорѣ перешла отъ мальчика къ своимъ собственнымъ дѣламъ. Она сказала мнѣ, что была въ большомъ горѣ. Старшая дочь ея должна была по болѣзни отказаться отъ своего мѣста и докторъ говоритъ, что дѣвушка чахнетъ. Тяжело было ей, бѣдной вдовѣ, видавшей лучшіе дни, поддерживать теперь больную дочь и еще цѣлую ватагу маленькихъ дѣтей. Я дала женщинѣ вдоволь наговориться о болѣзни дочери, о ея лѣтахъ, о лекарствахъ, которыя ей давали, о набожности ея, объ ужасныхъ ея страданіяхъ и о многомъ другомъ. Но, я не слушала ее. Голосъ ея такъ же смутно отзывался въ моихъ ушахъ, какъ крикъ торговцевъ на улицѣ и плескъ воды о берегъ. Что мнѣ были всѣ страданія и заботы этой женщины? У меня было свое горе и такое, какого ея грубая натура не въ силахъ была бы перенести. Вѣдь, эти люди всегда имѣли больныхъ мужей или больныхъ дѣтей и привыкли ожидать себѣ помощи отъ богатыхъ. Въ этомъ не было ничего необыкновеннаго. Такъ думала я, собираясь отправить женщину, давъ ей денегъ для ея бѣдной дочери, какъ вдругъ въ моей головѣ блеснула мысль, заставившая кровь броситься мнѣ въ голову и сердце забиться такъ, какъ оно только бьется, когда на меня находитъ помѣшательство. Я спросила женщину, какъ ее зовутъ. Она отвѣтила, что звали ее мистриссъ Плаусонъ, что она держала мелочную лавочку невдалекѣ, и только отъ времени до времени забѣгала присмотрѣть за маленькой нянькой, которая ходила за Джорджемъ. Дочь ея звали Матильдой. Я стала разспрашивать ее объ этой Матильдѣ и узнала, что ей было двадцать-четыре года, что она уже давно въ чахоткѣ и теперь, по словамъ доктора, ей оставалось жить неболѣе двухъ недѣль. Пароходъ, на которомъ ѣхалъ Джорджъ Толбойзъ, долженъ былъ бросить якорь въ Мерсей не ранѣе трехъ недѣль.
"Мнѣ нечего распространяться объ этомъ дѣлѣ. Я посѣтила больную. Она была блондинка и нѣжнаго сложенія. Небрежное описаніе ея наружности могло легко быть принято за мой портретъ, хотя, кромѣ двухъ сказанныхъ пунктовъ, между нами не было ни тѣни сходства. Молодая дѣвушка встрѣтила меня, какъ богатую даму, которая хочетъ ей помочь. Я подкупила мать, бѣдную и жадную до денегъ женщину; за извѣстную сумму, какой она вѣроятно прежде и не видала, она согласилась на все. На второй день послѣ моего знакомства съ мистриссъ Плаусонъ, отецъ мой отправился въ Уентноръ и нанялъ квартиру для своей больной дочери и ея ребёнка. Рано, на слѣдующее утро, онъ перевезъ туда умиравшую дѣвушку и Джорджа, котораго подкупили называть ее "мамой". Она пріѣхала въ Уентноръ, какъ мистриссъ Толбойзъ; мѣстный докторъ ухаживалъ за ней, какъ за мистриссъ Толбойзъ; она умерла и была похоронена подъ этимъ же именемъ. Увѣдомленіе о ея смерти было напечатано въ Times'ѣ, и на слѣдующій день послѣ его появленія, Джорджъ Толбойзъ пріѣхалъ въ Уентнортъ и заказалъ надгробную плиту, понынѣ гласящую о смерти жены его, Елены Толбойзъ."
Сэръ Майкль медленно поднялся съ мѣста, колѣнки его словно не гнулись; казалось, ужасное горе парализировало всѣ его силы.
-- Я не могу слышать далѣе, сказалъ онъ хриплымъ шопотомъ:-- если даже и есть что нибудь, я не въ состояніи болѣе слышать. Робертъ, какъ я понимаю, ты все это открылъ. Мнѣ болѣе ничего не нужно знать. Возьми на себя обязанность похлопотать о безопасности и спокойствіи этой женщины, которую я считалъ своей женой. Мнѣ нечего напоминать тебѣ, что я все же любилъ ее пламенно и искренно. Я не могу съ ней проститься. Я не прощусь съ ней прежде, чѣмъ не пройдетъ горечь этой минуты -- прежде, чѣмъ я буду въ состояніи жалѣть ее; теперь я могу только молить Бога, чтобы онъ пощадилъ ее.
Сэръ Майкль медленно вышелъ изъ комнаты. Онъ не надѣялся на самаго себя и потому вышелъ, не взглянувъ на жалкое созданіе, ползавшее на полу. Онъ не хотѣлъ видѣть болѣе женщину, когда-то дорогую его сердцу. Онъ направился прямо въ свою комнату, позвонилъ и приказалъ лакею приготовить чемоданъ и сдѣлать всѣ необходимыя приготовленія, чтобы ѣхать съ нимъ по послѣднему поѣзду въ Лондонъ.