Разсказъ умирающаго.
Богъ-знаетъ, куда занесся бы съ своимъ мыслями мистеръ Одлей, еслибы больной, неожиданно присѣвъ на постели и кликнувъ свою мать, не заставилъ его очнуться.
Старуха, спавшая на стулѣ, вскочила и обратила свои сонные глаза на Луку.
-- Что съ тобой, Лука, душа моя? спросила она нѣжно.-- Еще рано принимать микстуру. Мистеръ Доснъ приказалъ дать тебѣ ее черезъ два часа послѣ его ухода, а теперь нѣтъ еще и часу.
-- Кто же говоритъ, что пора? съ нетерпѣніемъ закричалъ мистеръ Марксъ.-- Я хотѣлъ у тебя что-то спросить, матушка. Помнишь ты седьмое сентября прошлаго года?
Робертъ вздрогнулъ и взглянулъ на больнаго. "Зачѣмъ" подумалъ онъ: "припоминаетъ Лука день смерти Джорджа?" Старуха покачала головой; видно было, что она совершенно растерялась.
-- Боже милостивый! какъ можешь ты у меня спрашивать такія вещи. Вотъ ужь восемь или девять лѣтъ, какъ моя память совершенно мнѣ измѣняетъ, а я никогда не была мастерица запоминать дни и числа.
Лука Марксъ нетерпѣливо пожалъ плечами.
-- Такъ-то ты исполняешь, что тебя просятъ! сказалъ онъ обидчиво.-- Не говорилъ я тебѣ развѣ, помни этотъ день? Не говорилъ я тебѣ, что можетъ придти время, когда тебя потребуютъ въ свидѣтели объ этомъ дѣлѣ и заставятъ клясться на библіи? Не говорилъ я тебѣ всего этого?
Старуха безсознательно мотала головой.
-- Коли ты говоришь, такъ вѣрно -- правда, сказала она съ улыбкой: -- только я не могу припомнить, дружочекъ мой. Вотъ уже девять лѣтъ, какъ моя память отказывается мнѣ служить, прибавила она, обращаясь къ Роберту.
Мистеръ Одлей положилъ свою руку на плечо больному.
-- Марксъ, сказалъ онъ:-- повторяю, что вамъ нечего безпокоиться объ этомъ. Я у васъ ничего не спрашиваю и не хочу ничего знать.
-- А если я хочу что-нибудь сказать! воскликнулъ Лука съ жаромъ:-- если я не могу умереть, не передавъ кому-нибудь тайны, и нарочно просилъ васъ придти, чтобъ передать ее вамъ. Все, что я хочу сказать -- истинная правда. Меня вотъ заживо сожгли прежде, чѣмъ я ее высказалъ (онъ произнесъ эти слова сквозь зубы, лицо его было ужасно). Меня прежде заживо сожгли. И заставлялъ же я отплачиваться за ея презрительное обхожденіе со мной. Я заставлялъ ее платить за всѣ ея улыбки и важничанье, и никогда бы не сказалъ ей моей тайны -- никогда въ мірѣ. Я знаю тайну, и мнѣ платили за то; и не было того ничтожнаго оскорбленія или обиды, нанесенной мнѣ или моимъ, которой бы я не отплачивалъ ей въ десять разъ!
-- Марксъ, ради Бога, успокойтесь, убѣдительно просилъ Робертъ: -- о чемъ это вы говорите? Что это могли вы ей сказать?
-- А вотъ сейчасъ узнаете, отвѣчалъ Лука, обтирая пересохшія губы.-- Матушка, дай мнѣ напиться.
Старуха налила чего-то въ кружку и подала сыну.
Онъ выпилъ съ жадностью и второпяхъ, какъ-будто бы догадываясь, что ему оставалось еще немного часовъ жизни.
-- Останься тутъ, сказалъ онъ матери, указывая на стулъ въ его ногахъ.
Старуха повиновалась и сѣла противъ мистера Одлея. Она вынула изъ кармана чахолъ съ очками, обтерла стекла и, надѣвъ очки, какъ-то просіяла, словно надѣясь, что это значительно поможетъ ея памяти.
-- Я задамъ тебѣ другой вопросъ, матушка, сказалъ Лука: -- на который тебѣ смѣшно будетъ не отвѣчать. Помнишь ты, когда я работалъ на аткинсоновской фермѣ, прежде чѣмъ я женился; тогда еще я жилъ у тебя?
-- Да, да, отвѣтила мистриссъ Марксъ, радостно кивая головой:-- помню, помню, мой милый. Это было какъ разъ въ то время, когда собирали яблоки въ саду, а ты досталъ себѣ новый жилетъ съ мушками. Помню, помню, Лука.
Мистеръ Одлей дивился, къ чему это все вело и какъ долго придется ему сидѣть у постели больнаго, слушая пустой разговоръ.
-- Если ты это такъ хорошо помнишь, сказалъ Лука:-- то вѣрно не забыла, что я приводилъ сюда одного человѣка въ то время, когда у Аткинсона кончали жать хлѣбъ?
Робертъ снова вздрогнулъ и, устремивъ глаза на Луку, затаилъ дыхапіе и съ страннымъ, ему непонятнымъ, любопытствомъ сталъ прислушиваться къ словамъ умирающаго.
-- Я помню, что ты приводилъ Фебу, съ жаромъ отвѣтила старуха:-- я помню, ты часто приводилъ Фебу выпить чашку чаю или поужинать съ нами.
-- Убирайся ты съ твоей Фебой! крикнулъ Лука Марксъ.-- Кто тутъ говоритъ о Фебѣ? кому какое дѣло до Фебы? Помнишь ли, какъ въ одну сентябрьскую ночь, я привелъ сюда одного джентльмена, мокраго, покрытаго грязью, съ сломанною рукою и опухшимъ плечомъ? Помнишь, какъ ему пришлось разрѣзать рукавъ, и какъ онъ сидѣлъ безсмысленно, смотря на огонь, не зная кто онъ и гдѣ онъ, словно онъ съ-ума сошелъ? Его надо было какъ ребёнка раздѣть, высушить, умыть и насильно влить ему въ ротъ водки. Тогда онъ только очнулся. Помнишь ты это, матушка?
Старуха кивнула головой и пробормотала, что она очень хорошо все это помнитъ.
Робертъ Одлей дико вскрикнулъ и упалъ на колѣни подлѣ постели умирающаго.
-- Боже мой! произнесъ онъ:-- благодарю тебя за твое неизрѣченное милосердіе! Джорджъ Толбойзъ живъ!
-- Погоди, сказалъ Лука: -- не торопись. Матушка, дайте намъ, вонъ, жестянку, что стоитъ на полкѣ.
Старуха повиновалась и подала старый л;естяной табачный ящикъ.
Робертъ Одлей все еще стоялъ на колѣняхъ, закрывъ лицо руками. Лука открылъ жестянку.
-- Денегъ тутъ нѣтъ, сказалъ онъ:-- да еслибъ они и были, то долго не залежались бы. Но тутъ есть нѣчто для васъ, быть можетъ, дороже денегъ. Я вамъ дамъ это, чтобы вы знали, что и пьяный мужикъ умѣетъ быть благодарнымъ къ тѣмъ, кто добръ до него.
И онъ подалъ Роберту двѣ свернутыя бумажки -- два листка, вырванные изъ бумажника и исписанные карандашомъ. Грубый, неразборчивый почеркъ былъ совершенно незнакомъ Роберту.
-- Я не знаю этого почерка, сказалъ онъ:-- зачѣмъ вы мнѣ дали эти бумадки? Что онѣ имѣютъ общаго съ моимъ другомъ?
-- Прочтите прежде, а потомъ спрашивайте, отвѣчалъ Лука.
Первая развернутая Робертомъ бумажка заключала въ себѣ слѣдующее:
"Любезный другъ!
"Я пишу тебѣ въ такомъ странномъ положеніи, въ какомъ, конечно, никакой человѣкъ до меня не находился. Я не могу тебѣ сказать, что именно со мною случилось, но случилось нѣчто, заставляющее меня бѣжать изъ Англіи и съ растерзаннымъ сердцемъ искать уединеннаго убѣжища, гдѣ бы провести остальные дни мои въ безвѣстности. Я прошу тебя объ одномъ: забудь меня. Еслибъ твоя дружба могла быть мнѣ полезна, я бы обратился къ тебѣ. Еслибъ ты могъ помочь мнѣ совѣтомъ, я бы откровенно разсказалъ тебѣ все. Но мнѣ ничто не можетъ теперь помочь, ни дружба, ни совѣтъ. Да благословитъ тебя Богъ за твою прошедшую любовь ко мнѣ и да научитъ онъ тебя забыть меня".
"Дж. Т."
Содержаніе второй бумажки, адресованной другому лицу, было еще кратче.
"Елена!
"Да проститъ тебя Богъ за то, что ты сдѣлала сегодня, такъ какъ я тебѣ прощаю. Будь спокойна. Ты никогда обо мнѣ болѣе не услышишь. Для тебя и для свѣта я умеръ, какъ ты этого желала. Тебѣ нечего бояться меня; я уѣзжаю изъ Англіи навсегда".
"Дж. Т."
Робертъ Одлей смотрѣлъ въ изумленіи на эти строки, написанныя не рукою его друга, но подписанныя его именемъ.
Онъ пристально посмотрѣлъ на Луку, думая, не обманъ ли это какой.
-- Это не написано Джорджемъ Толбойзомъ, сказалъ онъ.
-- Нѣтъ, отвѣчалъ Лука.-- Толбойзъ собственноручно писалъ эти письма, но лѣвой рукой, такъ-какъ правая у него была сломана.
Робертъ Одлей поднялъ голову; всякая тѣнь сомнѣнія исчезла на его лицѣ.
-- Я понимаю, сказалъ онъ: -- я понимаю. Разскажите мнѣ все. Разскажите, какимъ образомъ спасся мой другъ.
Онъ до того былъ озадаченъ всѣмъ слышаннымъ, что не вполнѣ сознавалъ, что все это -- истинная правда, что другъ, котораго онъ считалъ погибшимъ, былъ живъ, и что онъ его прижметъ когда нибудь къ своей груди.
-- Разскажите мнѣ все! воскликнулъ онъ:-- ради-бога, разскажите мнѣ все; я постараюсь понять.
-- Я работалъ въ прошломъ сентябрѣ на фермѣ Аткинсона, началъ Лука Марксъ:-- и ходилъ домой въ хижину матери по ближайшей дорогѣ, черезъ луга, за Кортомъ. Часто Феба, знавшая въ какое время я возвращался, дожидалась меня у калитки въ садовой стѣнѣ. Иногда она не приходила -- и тогда я отправлялся въ людскую Корта, и тамъ меня угощали стаканомъ пива или ужиномъ. Я не знаю, что дѣлала Феба вечеромъ седьмаго сентября; я помню это число, потому что Аткинсонъ заплатилъ мнѣ жалованье и я далъ ему росписку -- но она не пришла меня встрѣтить къ воротамъ за липовой аллеей; я перескочилъ черезъ сухую канаву и отправился къ дому. Мнѣ нужно было ее видѣть въ тотъ вечеръ, такъ-какъ я отправлялся на другой день работать на ферму за Чельмсфордъ. Церковные часы пробили девять, когда я шелъ лугами къ Корту. Въ четверть десятаго я, вѣроятно, вошелъ въ липовую аллею. Ближайшій путь въ людскую лежалъ черезъ кустарники и мимо сухаго колодца. Ночь была темная, но я зналъ дорогу и освѣщенныя окна людской весело блистали во мракѣ. Проходя мимо самаго колодца, я вдругъ услышалъ стонъ. Кровь застыла въ моихъ жилахъ. Это былъ стонъ страждущаго человѣка, вѣроятно, лежащаго гдѣ нибудь въ кустарникахъ. Я не боялся домовыхъ, я ничего не боялся; но было что-то ужасное въ этомъ стонѣ; морозъ меня подралъ по кожѣ и въ первую минуту я не зналъ, что дѣлать. Вскорѣ стонъ повторился и тогда я сталъ осматривать кусты и отыскалъ человѣка, спрятаннаго подъ зеленью. Я подумалъ, что онъ какой нибудь мошенникъ, и уже хотѣлъ тащить его въ Кортъ, но онъ вдругъ схватилъ меня за руку и, пристально посмотрѣвъ, спросилъ, кто я и какія имѣлъ сношенія съ людьми Корта. Что-то въ его голосѣ говорило, что онъ джентльменъ, и я, хотя не видѣлъ его лица, отвѣчалъ ему учтиво. "Я хочу удалиться отсюда, сказалъ онъ: -- но такъ, чтобы никто не видалъ; помни это. Я лежу здѣсь полумертвый съ четырехъ часовъ; но слышишь: мнѣ надо перебраться отсюда, чтобъ никто не видалъ." Я сказалъ ему, что это очень легко, но тутъ мнѣ сново вошла въ голову мысль, не мошенникъ ли онъ какой; зачѣмъ онъ хотѣлъ удалиться никѣмъ невидѣнный? "Можешь ты меня провести куда нибудь, гдѣ бы мнѣ переодѣться, и гдѣ бы меня никто не видѣлъ?" спросилъ онъ. Между тѣмъ, онъ прилегъ и я замѣтилъ, что его правая рука какъ-то странно болтается. Я указалъ ему на это и спросилъ, что съ нимъ. "Сломана, болѣе ничего, сказалъ онъ, какъ бы говоря про себя.-- Можно разбить сердце такъ же, какъ и ногу сломать; но сердце-то не такъ легко починить." Я сказалъ, что могу его перетащить въ хижину моей матери и тамъ высушить его бѣлье. "Можетъ ли мать ваша сохранить тайну?" спросилъ онъ. Я ему сказалъ, что у нея такая память, что повѣрь ей сегодня вечеромъ всѣ массонскія тайны, она ихъ къ завтрашнему утру совершенно позабудетъ. Онъ, казалось, былъ очень этимъ доволенъ и сталъ приподыматься, держась за меня. Платье его было мокро и покрыто грязью. "Вы не упали въ колодезь, сэръ?" спросилъ я. Онъ мнѣ ничего не отвѣчалъ; онъ, казалось, не слыхалъ даже моихъ словъ. "Провели меня въ хижину твоей матери, сказалъ онъ: -- и достань мнѣ сухое платье. Я заплачу хорошо за всѣ твои труды." Я зналъ, что ключъ всегда почти оставляли въ деревянной калиткѣ сада и потому повелъ его къ ней. Онъ едва могъ ходить, и то упираясь на мое плечо. Я провелъ его черезъ калитку и оставилъ ее отпертою, надѣясь, что помощникъ садовника не замѣтитъ. Минуя селеніе, мы прошли черезъ луга и, не встрѣтивъ никого, достигли, наконецъ, хижины моей матери, которая дожидалась меня, готовя ужинъ. Я посадилъ незнакомца въ кресло передъ огнемъ и въ первый разъ хорошенько взглянулъ на него. Это былъ высокій, красивый человѣкъ. Но я никого не видывалъ въ такомъ несчастномъ положеніи. Онъ былъ совершенно мокрый, покрытъ грязью; руки его были исцарапаны и изрѣзаны. Я снялъ съ него платье; онъ сидѣлъ какъ кукла, безсознательно устремивъ глаза на огонь, и отъ времени до времени тяжело вздыхалъ. Онъ, казалось, не зналъ, гдѣ онъ, ничего не слышалъ, ничего не видѣлъ. Видя, въ какомъ онъ положеніи, я хотѣлъ идти за мистеромъ Досономъ и сказалъ объ этомъ матери. Онъ вдругъ очнулся и воскликнулъ: "Нѣтъ, нѣтъ, никто не долженъ знать, что я здѣсь, кромѣ васъ двухъ." Я спросилъ, не сбѣгать ли мнѣ за водкой; онъ согласился, и я побѣжалъ въ кабакъ. Хорошее это было дѣло, что я принесъ водки: бѣдный-то дрожалъ всѣмъ тѣломъ, и зубы его такъ крѣпко были стиснуты, что мнѣ пришлось насильно налить ему въ ротъ водки. Наконецъ, онъ задремалъ; я побѣжалъ за простынею и, завернувъ его, положилъ на постель. Уславъ мать спать, я самъ остался подлѣ него и поддерживалъ огонь до утра. Уже разсвѣтало, какъ онъ вдругъ вскочилъ и сказалъ, что ему надо тотчасъ же отправиться. Я просилъ его и не думать объ этомъ, такъ-какъ онъ долго еще не будетъ въ состояніи выйдти, но онъ сказалъ, что ему необходимо ѣхать и всталъ съ постели. Сначала онъ едва стоялъ на ногахъ, но потомъ обошелся. Я его одѣлъ въ его платье, которое я высушилъ и вычистилъ, пока онъ спалъ. Страшно на него было посмотрѣть въ изорванномъ платьѣ, съ блѣднымъ лицомъ и большою раною на лбу, которую я промылъ и обвязалъ платкомъ. Сюртукъ онъ надѣлъ въ накидку, такъ-какъ на сломанную руку нельзя было натянуть рукавъ. Хотя онъ часто стонать отъ боли, но къ восходу солнца былъ совершенно одѣтъ. "Какой ближайшій городъ по дорогѣ въ Лондонъ?" спросилъ онъ. Я отвѣчалъ, что Брентвудъ. "Хорошо, сказалъ онъ: -- если ты проводишь меня въ Брентвудъ и тамъ отыщешь доктора, который вправитъ мнѣ руку, такъ я тебѣ дамъ за всѣ твои труды пять фунтовъ." Я отвѣчалъ, что готовъ все сдѣлать для него и предложилъ взять у одного изъ сосѣдей телегу, такъ-какъ до Брентвуда было хорошихъ шесть миль. Онъ покачалъ головой и сказалъ: "нѣтъ, нѣтъ, я не хочу, чтобъ обо мнѣ здѣсь знали; я лучше пойду пѣшкомъ." И онъ прошелъ эти шесть миль, хотя всякій шагъ стоилъ ему ужасныхъ страданій, но онъ все перенесъ; такого молодца я никогда не видывалъ. Иногда онъ останавливался, чтобъ перевести духъ, но все же дошелъ до Брентвуда. Тамъ я его свелъ къ доктору и тотъ положилъ руку въ лубки. Это заняло много времени. Докторъ непремѣнно хотѣлъ, чтобы онъ остался въ Брентвудѣ пока поправится, но онъ и слышать не хотѣлъ, говоря, что ему нужно ѣхать не теряя минуты въ Лондонъ. Такъ докторъ сдѣлалъ все, что могъ и подвязалъ платкомъ его руку.
Робертъ Одлей вздрогнулъ. Онъ вспомнилъ, что въ Ливерпулѣ ему сказали, что одинъ молодой человѣкъ съ подвязанной рукой взялъ билетъ за часъ до ухода парохода "Victoria Regia".
-- Когда все было кончено, продолжалъ Лука: -- онъ спросилъ карандашъ и бумагу. Докторъ засмѣялся. "Вы не можете писать этой рукой", сказалъ онъ. "Я могу другой", отвѣчалъ спокойно молодой человѣкъ. "Не могу ли я написать за васъ?" спросилъ докторъ. "Нѣтъ, благодарствуйте, я у васъ только попрошу два конверта." Докторъ ушелъ за конвертами, а молодой человѣкъ вырвалъ изъ своего мокраго бумажника два листка и началъ писать лѣвой рукой. Ему было очень неловко и онъ долго копался, но, наконецъ, кончилъ, письма положилъ въ конверты, запечататъ и на одномъ сдѣлать карандашомъ крестъ. Докторъ еще разъ сталъ уговаривать его остаться въ Брентвудѣ, но онъ никакъ не хотѣлъ и сказалъ мнѣ: "Пойдемъ, проводи меня на станцію, и я дамъ тебѣ, что обѣщалъ." Я пошелъ съ нимъ. Мы явились на станцію желѣзной дороги за пять минутъ до отхода поѣзда. Онъ тогда отвелъ меня въ сторону и сказалъ: "Я хочу, чтобы ты отдалъ эти письма по адресу". Я отвѣчать что съ удовольствіемъ. "Хорошо, ты знаешь Одлей Кортъ?" -- "Какъ я:е, моя невѣста горничная у миледи".-- "Чья горничная?" спросилъ онъ: -- "Да, миледи, что была прежде гувернанткой у мистера Досона".-- "Хорошо, говоритъ онъ: -- такъ вотъ это письмо съ крестомъ ты отдашь леди Одлей, но смотри прямо въ руки. Помни, что никто не долженъ видѣть этого письма."-- Я обѣщался исполнить его желаніе и онъ отдалъ мнѣ первое письмо. "Знаешь ты мистера Одлей, племянника сэра Майкля?" спросилъ онъ потомъ. "Какъ же, говорю я: -- я слышалъ, что онъ франтъ, но добрый человѣкъ". "Ну, такъ отдашь другое письмо мистеру Роберту Одіею: онъ теперь остановился въ гостиницѣ Солнца, въ деревнѣ Одлей". Я сказалъ, что знаю гостиницу Солнца съ малыхъ лѣтъ. И онъ далъ мнѣ второе письмо и пятифунтовую бумажку, какъ обѣщалъ. "Прощай, сказалъ онъ:-- спасибо за труды"; сѣлъ въ вагонъ втораго класса и уѣхалъ.
-- Бѣдный Джорджъ, Бѣдный Джорджъ! воскликнулъ Робертъ.
-- Я пошелъ прямо въ гостиницу Солнца, продолжалъ Лука: -- и спросилъ, тамъ ли вы, такъ-какъ ей Богу, я хотѣлъ тотчасъ же отдать оба письма кому слѣдуетъ. Но хозяинъ мнѣ сказалъ, что вы уѣхали утромъ въ Лондонъ и онъ не знаетъ, когда вы пріѣдете назадъ. Онъ также не зналъ, гдѣ вы живете въ Лондонѣ, хотя и увѣрялъ, что гдѣ-то въ судахъ, въ Вестминстерѣ или тамъ но близости. Что жь мнѣ было дѣлать? Нельзя было послать письмо по почтѣ, не зная куда адресовать, и попросить вамъ переслать также нельзя было: меня просили, чтобъ никто не зналъ объ этомъ письмѣ. Я и рѣшился подождать, когда вы пріѣдете другой разъ. Вечеромъ я хотѣлъ пойти въ Кортъ повидаться съ Фебою и узнать отъ нея, гдѣ можно встрѣтить миледи. Я не пошелъ на работу въ тотъ день и проболтался до сумерекъ, а тамъ отправился къ Корту; у деревянной калитки ждала меня Феба. Мы пошли съ ней въ кустарники; я только что хотѣлъ поворотить къ колодцу, гдѣ мы часто сиживали, какъ вдругъ Феба поблѣднѣла и вскрикнула "не туда! не туда!" Я спросилъ, отчего она не хочетъ идти къ колодцу; она отвѣчала, что сама не знаетъ, но она слыхала, что тамъ ходятъ домовые. Я сталъ увѣрять, что все это вздоръ, но она рѣшительно не хотѣла идти къ колодцу и мы воротились къ калиткѣ. Я видѣлъ, что дѣло неладно и прямо такъ ей и сказалъ. "Да, я что-то сегодня сама не своя, отвѣчала она: -- послѣ вчерашняго еще не оправилась". "Послѣ вчерашняго? спросилъ я: -- у васъ вѣрно была исторія съ барыней?" Она не-сейчасъ отвѣчала, но лукаво улыбнулась. "Нѣтъ, Лука, сказала она наконецъ: -- совсѣмъ не то. Миледи со мною напротивъ такъ любезна, что я думаю она мнѣ ничего не откажетъ, даже если я попрошу денегъ на обзаведеніе фермы или на наемъ гостиницы". Я ничего не могъ понять изъ ея словъ: она же вѣдь нѣсколько дней передъ тѣмъ говорила, что ея госпожа только думаетъ о себѣ, и намъ будетъ очень трудно чего нибудь отъ нея добиться. Я и говорю ей: "это что-то неожиданно". "Да, неожиданно", отвѣчаетъ она и опять улыбается. Я не выдержалъ и говорю ей: "ты, любезная, что-то отъ меня скрываешь. Тебѣ что нибудь сказали, или ты что нибудь слышала или открыла, но напрасно стараешься, меня не проведешь." Она засмѣялась и спросила: "Откуда ты это взялъ, Лука?" А я ей отвѣчалъ, что не потерплю этого, и если она хочетъ имѣть тайны отъ будущаго своего мужа, такъ пускай выходитъ за другаго. Она начала-было хныкать, да я не обратилъ вниманія и сталъ разспрашивать о миледи, чтобы узнать, какъ мнѣ передать ей письмо. "И другіе люди умѣютъ не хуже тебя держать тайну, сказалъ я: -- и заслуживать любезности господъ. Вчера пріѣзжалъ къ твоей барынѣ молодой джентльменъ въ рыжей бородѣ, неправда ли?" Вмѣсто отвѣта, Феба разревѣлась и начала ломать себѣ руки. Я не зналъ, что и думать, въ первую минуту, но помаленьку я изъ нее все выпыталъ. Она мнѣ разсказала, какъ она изъ окошка видѣла, что миледи гуляла но липовой аллеи съ какимъ-то незнакомымъ ей джентльменомъ и..."
-- Будетъ, воскликнулъ Робертъ Одлей:-- я знаю остальное.
-- Но Феба разсказала мнѣ все, что она видѣла и какъ она тотчасъ послѣ этого встрѣтила миледи и дала ей понять, что знала нѣчто, которое предавало миледи навсегда въ ея руки. "Она въ моей власти, Лука, говоритъ Феба: -- она сдѣлаетъ все на свѣтѣ для если мы сохранимъ ея тайну." Выходило, что минасъ, леди и Феба полагали джентльмена умершимъ на днѣ колодца, а онъ уѣхалъ въ Лондонъ. Еслибъ я отдалъ письмо, то это могло обнаружиться, и мы потеряли бы съ Фебою случай устроиться на всю жизнь. Я оставилъ у себя письмо и сохранялъ свою тайну, а миледи свою. Но я думалъ, если она мнѣ дастъ благородно столько денегъ, сколько я попрошу, такъ я ей отдамъ письмо и успокою ея совѣсть. Но она кидала мнѣ деньги словно собакѣ, говорила со мною словно съ собакою, на которую ей противно смотрѣть. И она называла меня всякими презрительными словами и гордо отвертывалась отъ меня. Меня злость взяла и я рѣшился сохранить свою тайну. Я распечаталъ письма и прочелъ ихъ, но ничего не понялъ. Потомъ я ихъ спряталъ и до сей минуты ихъ никто не видалъ.
Лука Марксъ кончилъ свой разсказъ и устремилъ глаза на Роберта, ожидая отъ него упрековъ, такъ-какъ онъ сознавалъ, что нехорошо поступилъ.
Но Робертъ ничего ему не сказалъ; онъ не чувствовалъ себя способнымъ читать теперь проповѣди.
"Священникъ поговоритъ съ нимъ завтра утромъ", думалъ онъ: "и если несчастный нуждается въ увѣщаніяхъ, то это его дѣло; что я могу ему сказать? Его грѣхи обрушились на его же голову; отдай онъ миледи письмо и гостиница Замка не сгорѣла бы. Кто послѣ этого посмѣетъ устраивать по своему себѣ жизнь? Кто не признаетъ руки всемогущаго въ этой страшной исторіи? Какъ мелки казались ему теперь всѣ его соображенія, но которымъ онъ дѣйствовалъ. Онъ вспомнилъ, какъ неограниченно полагался онъ на жалкій свой умъ, но его утѣшало то, что онъ старался честно исполнить свой долгъ къ мертвымъ и живымъ.
Робертъ Одлей просидѣлъ до разсвѣта у постели умирающаго, который вскорѣ послѣ того, какъ кончилъ свой разсказъ, уснулъ или вѣрнѣе впалъ въ забытье. Старуха мать его спала въ креслахъ, Феба внизу на постели, такъ что Робертъ оставался одинъ при умирающемъ.
Онъ спать не могъ, онъ могъ только думать о слышанномъ разсказѣ.. Онъ могъ только благодарить Бога за спасеніе своего друга и молить его, чтобы онъ дозволилъ ему пойти къ Кларѣ Толбойзъ и сказать ей: "вашъ братъ живъ".
Въ восемь часовъ утра, Феба смѣнила Роберта. Онъ ушелъ спать въ гостиницу "Солнца" и такъ былъ истощенъ отъ тревогъ и усталости послѣднихъ трехъ дней, что крѣпко заснулъ и проснулся только въ сумерки. Одѣвшись, онъ вышелъ обѣдать въ комнату, гдѣ онъ сидѣлъ съ Джорджемъ нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ.
Самъ хозяинъ прислуживалъ ему за столомъ и объявилъ, что Лука Марксъ умеръ неожиданно, но очень спокойно въ пять часовъ пополудни.
Въ этотъ же вечеръ Роберта написалъ длинное письмо г-жѣ Тэлоръ, въ Вильбрюмёзъ, въ которомъ онъ передалъ несчастной женщинѣ разсказъ, слышанный имъ изъ устъ умирающаго.
"Ее, можетъ быть, утѣшитъ немного, что мужъ ея не погибъ отъ преступной руки", думалъ Робертъ. "То-есть, оно утѣшитъ ее, если она можетъ сожалѣть какъ нибудь кромѣ себя."