Тѣнь друга.
Возвращаясь изъ Вильбрюмёза въ Брюссель, Робертъ какъ-то безсознатагьно смотрѣлъ на окружавшую его мѣстность; эти безконечные болота и ряды тополей казались ему какъ-то дики и неестественны. Ему не вѣрилось, что это была дѣйствительность, а не тяжелый, болѣзненный сонъ. Возможно ли, чтобъ онъ возвращался въ домъ своего дяди безъ женщины, которая вотъ уже два года царила въ немъ неограниченно! Ему казалось, будто онъ увезъ миледи и тайно убилъ ее, а теперь долженъ будетъ отдать отчетъ сэру Майклю въ томъ, что онъ сдѣлалъ съ женщиной, столь дорогой ему.
"Что скажу я ему"? думалъ онъ: "скажу ли я правду, ужасную правду? Нѣтъ, это было бы слишкомъ жестоко. Онъ не вынесетъ удара. И, однако, не зная всей глубины ея преступности, онъ можетъ подумать, что я слишкомъ жестоко съ нею поступилъ".
Выглядывая безсознательно изъ окопъ своего дилижанса на унылую окрестность, Робертъ думалъ: "Какая обширная страница была вырвана изъ его жизни теперь, когда участь его друга разъяснилась".
Что ему было теперь дѣлать? Сколько страшныхъ мыслей вошло ему въ голову, когда онъ вспомнилъ роковую повѣсть, услышанную имъ изъ блѣдныхъ устъ Елены Толбойзъ! Его другъ -- его погибшій другъ -- лежалъ подъ развалинами стараго колодца въ Одлей-Кортѣ. Онъ лежалъ тамъ впродолженіе шести долгихъ мѣсяцевъ, непогребенный, никому неизвѣстный, скрытый во мракѣ стараго монастырскаго колодца. Что было теперь дѣлать?
Начать поиски тѣла покойнаго друга значило бы навлечь слѣдствіе. А если такое слѣдствіе разъ началось бы, то было бы невозможно скрыть преступленіе миледи. Доказать, что Джорджъ Толбойзъ погибъ въ Одлей-Кортѣ -- значило бы прямо доказать, что миледи была виновницей этой таинственной смерти, потому что всѣмъ было извѣстно, что въ послѣдній разъ молодаго человѣка видѣли съ нею въ липовой аллеѣ.
-- Боже мой! восклицалъ Гобертъ, когда весь ужасъ его положенія сталъ ему ясенъ: -- неужели кости моего друга не могутъ найдти себѣ покой въ освященной церковью могилѣ, потому что я хочу скрыть преступленіе его убійцы!
Онъ чувствовалъ, что изъ этого затрудненія не было исхода. Порой онъ думалъ, что его погибшему другу все равно, будутъ ли его кости почивать въ гробницѣ, которой дивился бы весь свѣтъ, или въ этомъ темномъ тайникѣ въ кустарникахъ Одлей-Корта. Порой имъ овладѣвалъ ужасъ при мысли, что даже трупъ убитаго не находитъ себѣ покоя, и ему казалось, что экстренный поѣздъ между Брюсселемъ и Парижемъ летитъ недовольно быстро: такъ горѣлъ онъ нетерпѣніемъ загладить хотя долю зла, причиненнаго его покойному другу.
Къ вечеру на второй день послѣ того, какъ онъ выѣхалъ съ миледи изъ Одлей-Корта, онъ былъ уже въ Лондонѣ и отправился прямо въ гостиницу Кларендонъ узнать что нибудь о дядѣ. Онъ не имѣлъ намѣренія видѣть сэра Маикля, потому что еще не рѣшилъ что говорить и чего не говорить дядѣ, но ему хотѣлось узнать, какъ перенесъ старикъ жестокій ударъ.
"Я увижусь съ Алисой", думалъ онъ: "она мнѣ все разскажетъ объ отцѣ. Вѣдь, всего два дня, какъ онъ уѣхалъ изъ Одлей-Корта; нельзя и надѣяться на какую нибудь счастливую перемѣну."
Но мистеру Одлей не суждено было увидѣть въ этотъ вечеръ свою двоюродную сестру; лакей въ гостиницѣ увѣдомилъ его, что сэръ Майклъ съ дочерью выѣхали съ вечернимъ поѣздомъ въ Парижъ на пути въ Вѣну.
Робертъ былъ очень доволенъ этимъ извѣстіемъ; по крайней мѣрѣ оно отсрочивало объясненіе; гораздо лучше было ничего не говорить баронету о преступленіяхъ его жены, прежде чѣмъ онъ возвратится въ Англію, оправившись отъ удара и набравшись силъ.
Мистеръ Одлей отправился въ Темпль. Квартира его, казавшаяся ему угрюмой со дня исчезновенія Джорджа, на этотъ разъ показалась ему еще грустнѣе. То, что было прежде чернымъ предчувствіемъ, теперь уже было ужасною дѣйствительностью. Теперь не было мѣста для самого слабаго луча надежды. Самыя страшныя его подозрѣнія, увы, оказались слишкомъ основательны.
Джорджъ Толбойзъ измѣннически убитъ его женой, которую онъ такъ любилъ и такъ оплакивалъ!
На своей квартирѣ онъ нашелъ три письма. Одно было отъ сэра Майкля, другое -- отъ Алисы. Третье было написано рукою, слишкомъ хорошо знакомою молодому адвокату, хотя онъ видѣлъ ее только разъ въ жизни. Лицо его загорѣлось румянцемъ при видѣ почерка этого письма и онъ схватилъ письмо, какъ-то бережно и нѣжно, какъ будто это было живое существо, способное чувствовать его прикосновеніе. Онъ долго вертѣлъ его въ рукахъ, разсматривая и гербъ на конвертѣ, и почтовую марку, и цвѣтъ бумаги. Наконецъ съ радостной улыбкой спряталъ его за пазуху.
"Какой я сталъ дуракъ", думалъ онъ: "я ли не смѣялся всю свою жизнь надъ слабостями людей, а теперь стала, глупѣе глупѣйшаго изъ нихъ. Дивное созданіе! Зачѣмъ встрѣтился я съ нимъ? Зачѣмъ неумолимая Немезида направила мои шаги въ тотъ домикъ въ Дорсетширѣ?"
Онъ распечаталъ первыя два письма, приберегая послѣднее на закуску, въ видѣ чуднаго десерта послѣ болѣе плотныхъ блюдъ.
Алиса писала, что сэръ Майкль переносилъ свое горе съ такимъ удивительнымъ терпѣніемъ, что это спокойствіе наконецъ начинало ее безпокоить гораздо болѣе, чѣмъ еслибы онъ предался самымъ страшнымъ припадкамъ отчаянія. Боясь за отца, она заѣхала тайкомъ къ доктору, обыкновенно пріѣзжавшему въ ихъ домъ въ серьёзныхъ случаяхъ, и просила его, будто случайно, заѣхать навѣстить сэра Майкля. Онъ такъ и сдѣлалъ и, посидѣвъ съ полчаса у сэра Майкля, объявилъ, что эта тихая грусть не грозила никакой опасностью, но что все же слѣдовало постараться расшевелить старика и возбудить его, хоть противъ воли, къ дѣятельности.
Алиса тотчасъ принялась за дѣло, чтобы привести въ исполненіе этотъ совѣтъ и, завладѣвъ попрежнему отцомъ, на правахъ балованнаго ребёнка напомнила ему старинное обѣщаніе повезти ее въ Германію. Съ большимъ трудомъ она уговорила его исполнить свое обѣщаніе и, добившись этого, уладила, что они выѣдутъ изъ Англіи какъ можно скорѣе. Въ заключеніе, она увѣряла Роберта, что не допуститъ отца возвратиться въ Одлей-Кортъ прежде, чѣмъ онъ совершенно забудетъ связанное съ нимъ горе.
Письмо баронета было очень кратко: въ немъ было сложено съ полдюжины открытыхъ векселей на лондонскихъ банкировъ сэра Майкля.
"Тебѣ нужны будутъ деньги, милый Робертъ, писалъ онъ:-- для распоряженій, которыя ты сочтешь нужными сдѣлать для упроченія будущаго спокойствія и комфорта особы, которую я оставилъ на твое попеченіе. Я считаю почти лишнимъ говорить, что ты не можешь быть слишкомъ щедръ. Но, можетъ быть, мнѣ лучше теперь же сказать тебѣ, что мое искреннее желаніе, чтобы мнѣ никогда болѣе не пришлось услышать ея имени. Мнѣ не нужно знать, какъ ты ее устроишь. Я убѣжденъ, что ты будешь милостивъ и поступишь по совѣсти. Я не желаю ничего болѣе знать. Когда тебѣ понадобятся деньги, ты обратишься ко мнѣ, но нѣтъ нужды говорить, для кого и на что нужны эти деньги".
Робертъ Одлей вздохнулъ свободнѣе, отложивъ въ сторону это письмо. Оно избавляло его отъ тяжелой обязанности, которая ему предстояла, и опредѣлило, какъ ему слѣдовало поступить относительно убитаго друга.
Джорджъ Толбойзъ долженъ остаться въ своей безвѣстной могилѣ, а сэръ Майкль не долженъ никогда узнать, что женщина, которую онъ любилъ, обагрила свои руки кровью.
Теперь ему оставалось прочесть третье письмо -- то самое, которое онъ спряталъ на своей груди, пока читалъ остальныя два. Онъ разорвалъ конвертъ, попрежнему обращаясь съ письмомъ осторожно и нѣжно.
Письмо это было такъ же кратко, какъ и письмо сэра Майкля. Вотъ его содержаніе:
"Любезный мистеръ Одлей!
"Здѣшній пасторъ былъ уже два раза у Маркса, котораго вы спасли во время пожара въ гостиницѣ Замка. Онъ лежитъ въ хижинѣ своей матери недалеко отъ Одлей-Корта и находится въ очень опасномъ положеніи, такъ-что сомнѣваются, чтобы онъ прожилъ долѣе нѣсколькихъ дней. Жена ухаживаетъ за нимъ и оба очень желаютъ видѣть васъ.
"Пожалуйста, пріѣзжайте не медля".
"Преданная вамъ
"Клара Толбойзъ".
"Моунт-Станнингъ, 6-го марта".
Робертъ Одлей почтительно сложилъ письмо и спряталъ его за жилетъ, прижавъ къ сердцу. Послѣ этого, онъ помѣстился въ своихъ любимыхъ креслахъ и закурилъ трубку. Онъ такъ просидѣлъ, глядя безсознательно на огонь, пылавшій въ каминѣ, пока не докурилъ ее до конца. Лѣнивый свѣтъ, блестѣвшій въ его прекрасныхъ сѣрыхъ глазахъ, ясно говорилъ, что онъ предался мечтамъ, которыя не могли быть ни мрачны, ни непріятны. Мысли его уносились на облакахъ табачнаго дыма въ свѣтлый міръ, гдѣ не было ни смерти, ни заботъ, ни горя, ни стыда, а только онъ да Клара Толбойзъ, наполнявшіе весь этотъ міръ своей любовью.
Не прежде, чѣмъ былъ истребленъ весь табакъ въ трубкѣ и сѣрая зола вытрясена въ каминъ, эти пріятныя мечты отлетѣли туда, гдѣ прячутся всѣ мечты о томъ, чего никогда не было и чего никогда не будетъ, гдѣ ихъ стережетъ суровый чародей, только отъ времени до времени выпускающій ихъ погулять по бѣлому свѣту на утѣху людей. Но мечты разсѣялись, и тяжелое бремя дѣйствительности стало снова тяготѣть надъ Робертомъ. "Зачѣмъ я понадобился этому Марксу?" думалъ онъ. "Онъ, можетъ быть, боится умереть не покаявшись. Онъ, можетъ быть, хочетъ разсказать мнѣ то, что мнѣ уже извѣстно: повѣсть преступленій миледи. Я зналъ, что онъ былъ замѣшанъ въ дѣло. Я это замѣтилъ съ перваго дня, какъ его увидѣлъ. Онъ зналъ тайну и торговалъ ею".
Робертъ Одлей какъ-то съ отвращеніемъ думалъ о поѣздкѣ въ Эссексъ. Какъ встрѣтится онъ теперь съ Кларой Толбойзъ, зная тайну участи ея брата? Сколько долженъ онъ ей налгать или какъ двусмысленно долженъ онъ съ ней говорить, чтобы скрыть отъ нея истину? И однако было бы безчеловѣчно высказать ей страшную истину, которая должна сокрушить всѣ ея тайныя надежды, отравить ея молодость. Онъ зналъ по опыту, какъ возможно надѣяться, когда гдѣ нѣтъ никакой надежды и надѣяться совершенно безсознательно; онъ не могъ переносить мысль сокрушить ея сердце, какъ онъ сокрушилъ свое этой зловѣщей вѣстью. "Пусть ее лучше надѣется до послѣдней возможности", думалъ онъ: "пусть лучше она всю свою жизнь будетъ искать ключа къ разгадкѣ тайны ея исчезнувшаго брата. А я не дамъ ей въ руки этотъ ключъ и не скажу: "Самыя черныя предчувствія наши сбылись. Братъ, котораго вы любите, убитъ въ цвѣтѣ лѣтъ".
Но вѣдь Клара Толбойзъ просила безъ замедленія возвратиться въ Эссексъ. Ей ли онъ откажетъ, какъ бы тяжело ни было исполненіе ея желанія? И кромѣ того, Лука Марксъ умиралъ и умолялъ видѣть его. Не жестоко ли отказать въ такой просьбѣ или медлить хоть одну минуту? Онъ посмотрѣлъ на часы. Было безъ пяти минутъ девять. Послѣдній поѣздъ отходилъ изъ Лондона въ одиннадцать и приходилъ въ Брентвудъ въ первомъ часу. Робертъ рѣшился отправиться съ этимъ поѣздовъ, а отъ Брентвуда до Одлея разстояніе миль въ шесть пройдти пѣшкомъ.
Ему приходилось еще довольно долго ждать до отъѣзда поѣзда и онъ продолжалъ сидѣть передъ каминомъ, раздумывая и дивясь страннымъ случайностямъ, наполнившимъ его жизнь за послѣдній годъ или два и принудившимъ его стряхнуть съ себя природную свою лѣнь.
"Боже милостивый!" думалъ онъ, покуривая вторую трубку: "право, не вѣрится, я ли это, бывало, проводилъ цѣлые дни въ этомъ креслѣ, читая Поль-де-Кока и покуривая турецкій табакъ, а по вечерамъ ходилъ смотрѣть какую нибудь новую комедію и оканчивалъ день за котлеткой и бутылкой пива у Иванса. Мнѣ ли такъ легко жилось на свѣтѣ? Я ли это, какъ балованный ребёнокъ, круглый день качался на лошадкѣ, между тѣмъ какъ вокругъ меня другія дѣти топтались босикомъ въ грязи, работая что было силъ, чтобы потомъ на досугѣ немного покачаться? Видитъ Богъ, я узналъ съ тѣхъ поръ, что такое жизненныя заботы, а теперь еще недостаетъ мнѣ влюбиться и прибавить свои жалобы и воздыханія къ трагическому хору всѣхъ дураковъ на свѣтѣ. Клара Толбойзъ! Клара Толбойзъ! можешь ли ты милостиво улыбнуться? Что отвѣтишь ты мнѣ, если я скажу, что я люблю тебя такъ же искренно, какъ искренно я оплакивалъ участь твоего брата, что новая цѣль и направленіе моей жизни, возникнувшія изъ моей дружбы къ погибшему другу, только еще крѣпнутъ отъ этой любви къ тебѣ и измѣняютъ меня до того, что я самъ себя не узнаю? Что отвѣтила бы она мнѣ? Это одному Богу извѣстно! Если ей нравится цвѣтъ моихъ волосъ или мой голосъ, она, быть можетъ, и выслушаетъ меня. Но станетъ ли она слушать меня, потому что я люблю ее страстно, потому что любилъ бы ее честно, вѣчно? Конечно, нѣтъ! Все это, можетъ быть, расположило бы ее пожалѣть меня, но не болѣе. Еслибы какая бѣлокурая дѣвушка съ веснушками вздумала любить меня, это было мнѣ непріятно; но еслибы Клара Толбойзъ вздумала растоптать меня своими хорошенькими ножками, я бы счелъ это за величайшую милость. Я надѣюсь, бѣдная Алиса подцѣпитъ какого нибудь бѣлокураго саксонца въ своихъ далекихъ путешествіяхъ. Надѣюсь..." Но мысли его стали путаться, сбиваться. Какъ могъ онъ надѣяться на что нибудь, думать о чемъ нибудь, пока непогребенный трупъ его друга преслѣдовалъ его подобно ужасному призраку? Онъ вспомнилъ сказку -- страшную, безобразную и въ то же время увлекательную сказку, которая въ былое время, въ зимніе вечера, заставляла стынуть кровь въ его жилахъ -- сказку о человѣкѣ, быть можетъ, сумасшедшемъ, постоянно преслѣдуемомъ призракомъ его непогребеннаго друга, кости котораго не могли найти покоя въ неосвященной могилѣ. Что, если эта сказка могла осуществиться на дѣлѣ? Что, если его будетъ постоянно преслѣдовать тѣнь убитаго Джорджа Толбойза?
Онъ отбросилъ волоса назадъ обѣими руками и оглянулся вокругъ себя. Въ углахъ гнѣздились черныя тѣни, которыя не совсѣмъ-то ему нравились. Дверь въ темный чуланчикъ была отворена настежъ; онъ всталъ, чтобы притворить ее, и громко щелкнулъ замкомъ.
-- Не даромъ я начитался Александра Дюма и Уильки-Коллинса, пробормоталъ онъ: -- я знаю всѣ штуки призраковъ; я знаю, какъ они высовываются изъ дверей за плечами человѣка, заглядываютъ въ окна, прильнувъ къ стекламъ своими мертвецки-блѣдными лицами, превращаются въ сотни глазъ, глядящихъ на васъ изъ мрака. Странное дѣло, что вашъ лучшій другъ, несдѣлавшій ни одного дурнаго дѣйствія въ своей жизни, становится способенъ на всякія гнусности, какъ только онъ превратится въ призракъ. Я велю зажигать газъ съ завтрашняго дня и приглашу старшаго сына мистриссъ Малоне спать въ передней у дверей. Мальчикъ умѣетъ играть различныя народныя пѣсни на гребешкѣ и будетъ для меня чрезвычайно пріятнымъ компаньономъ.
Мистеръ Одлей принялся тоскливо ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, стараясь убить время. Не стоило выѣзжать раньше десяти часовъ, да и тогда онъ былъ увѣренъ, что пріѣдетъ на станцію за полчаса до отхода поѣзда. Курить ему надоѣло. Успокоивающее, наркотическое дѣйствіе табака, быть можетъ, очень пріятно само по себѣ, но развѣ только очень необщительный человѣкъ, выкуривъ съ полдюжины трубокъ, не почувствуетъ нужды въ собесѣдникѣ, на котораго можно было бы сонно поглядывать сквозь струю дыма и который обмѣнивался бы съ вами такими же лѣниво-дружелюбными взглядами. Не подумайте, чтобы у Роберта не было друзей, потому что онъ часто оставался одинъ дома. Исполненіе торжественнаго долга, заставившее его измѣнить свою прежнюю безпечную жизнь, заставило его оторваться отъ прежнихъ своихъ старыхъ связей, и вотъ почему онъ былъ теперь одинъ. Онъ забылъ своихъ старыхъ знакомыхъ. Какъ могъ онъ бывать на ихъ попойкахъ или веселыхъ обѣдахъ, вспрыскиваемыхъ шамбертеномъ и шампанскимъ? Какъ могъ онъ сидѣть вмѣстѣ съ ними, слушая ихъ безпечную болтовню о политикѣ и оперѣ, литературѣ и скачкахъ, театрахъ и наукѣ, сплетняхъ и богословіи, и въ то же время носить въ умѣ своемъ страшное бремя черныхъ подозрѣній, недававшихъ ему покоя ни днемъ, ни ночью? Это было невозможно. Онъ отстранился отъ нихъ, какъ будто онъ былъ замаранъ грязными преступными дѣлами и не могъ знаться съ честными людьми. Онъ избѣгалъ всякихъ встрѣчъ, заперся въ своей квартирѣ, не имѣя другаго общества, кромѣ своихъ тревожныхъ мыслей, и наконецъ сдѣлался страшно нервенъ! Таково всегда вліяніе одиночества на самыхъ сильныхъ и умныхъ людей, какъ бы они тамъ ни хвалились своимъ умомъ и твердостью.
Башенные часы Темпля, св. Дунстана, св. Климента Датчанина и другихъ церквей пробили наконецъ десять и мистеръ Одлей, уже съ полчаса сидѣвшій въ шляпѣ и пальто, наконецъ вышелъ изъ своей квартиры и заперъ за собою дверь. Онъ повторилъ про себя свое намѣреніе взять къ себѣ Патрика -- такъ звали старшаго сына мистриссъ Малоне. Мальчикъ долженъ былъ вступить въ должность завтра же, и тогда, еслибы тѣнь несчастнаго Джорджа Толбойза вздумала посѣтить эти угрюмыя комнаты, ей пришлось бы перешагнуть черезъ Патрика, прежде чѣмъ проникнуть во внутреннія комнаты, гдѣ спалъ самъ хозяинъ.
Не смѣйтесь надъ Робертомъ за то, что онъ сдѣлался ипохондрикомъ, узнавъ страшную участь своего друга. Нѣтъ ничего тоньше, неуловимѣе тѣхъ вѣсовъ, на которыхъ колеблется разсудокъ человѣка -- сегодня здравый, завтра -- помѣшанный. Кто изъ насъ можетъ похвастаться, что не былъ или не будетъ сумасшедшимъ въ одну изъ мрачныхъ минутъ своей жизни? Кто можетъ поручиться, что вѣсы его разсудка не пошатнутся въ противную сторону?
Флит-Стритъ въ этотъ поздній часъ была пуста и безлюдна, и Робертъ Одлей, будучи въ настроеніи видѣть призраки, ни мало не удивился бы увидѣть Джонстона, прогуливающагося при тускломъ свѣтѣ фонарей, или слѣпаго Мильтона, спускающагося съ лѣстнички церкви Сент-Брайдъ.
На углу Фаррингтон-Стрита, Робертъ сѣлъ въ кэбъ и быстро пронесся мимо пустыннаго смитфильдскаго рынка и черезъ цѣлый лабиринтъ тѣсныхъ закоулковъ выбрался наконецъ на широкій скверъ Финсбюри.
"Никто еще не видывалъ призраковъ въ кэбѣ", думалъ про себя Робертъ: "даже Дюма, кажется, не помышлялъ объ этомъ. Не то, чтобы онъ не въ состояніи былъ выкинуть такую штуку, а такъ просто, вѣрно въ голову не пришло. Un revenant en fiacre. Браво, названіе недурно. Повѣсть состояла бы въ похожденіяхъ какого нибудь господина мрачнаго вида, одѣтаго въ черномъ, который нанялъ экипажъ по часамъ и потомъ таскалъ несчастнаго извозчика по пустырямъ за городомъ и дѣлалъ ему всякаго рода непріятности."
Между тѣмъ экипажъ подкатилъ къ станціи желѣзной дороги и высадилъ Роберта прямо къ дверямъ.
Очень мало народа ѣхало съ этимъ ночнымъ поѣздомъ, и Гобертъ принялся прогуливаться взадъ и впередъ по деревянной галлереѣ, прочитывая отъ нечего дѣлать гигантскія объявленія, испещрявшія стѣнки и казавшіяся чѣмъ-то чудовищнымъ при тускломъ свѣтѣ фонарей.
Въ вагонѣ ему пришлось сидѣть одному. Одному, сказалъ я. Но вѣдь онъ былъ теперь постоянно въ обществѣ страшнаго призрака. Тѣнь Джорджа Толбойза преслѣдовала его даже въ этомъ покойномъ вагонѣ перваго класса; она была и въ вагонѣ и за нимъ, когда Робертъ высовывался изъ окна и далеко-далеко впереди въ темной чащѣ, къ которой летѣлъ поѣздъ.
-- Я долженъ предать погребенію тѣло моего погибшаго друга, рѣшилъ Робертъ, когда по обнаженной равнинѣ пронесся ночной вѣтерокъ и на него пахнуло холодомъ, словно дыханіемъ мертвеца.-- Я долженъ это сдѣлать, или я когда нибудь умру отъ паническаго страха, подобнаго тому, который овладѣлъ мною сегодня. Я долженъ это сдѣлать, съ какими бы опасностями оно ни было сопряжено, какъ бы дорого оно ни обошлось. Даже еслибъ для этого мнѣ снова нужно было вытащить эту сумасшедшую женщину изъ ея убѣжища и отправить ее на галеры. Онъ былъ очень радъ, когда поѣздъ остановился въ Брентвудѣ. Оказалось, что во всемъ поѣздѣ былъ только онъ да еще какой-то дюжій фермеръ, возвращавшійся изъ театра, гдѣ онъ видѣлъ какую-то трагедію. Провинціалы обыкновенно ѣздятъ только въ трагедіи -- всѣ пустяшные водевили имъ не по вкусу. Не по нимъ эти изящныя французскія гостиныя, эти довѣрчивые мужья и легкомысленныя жены, эти ловкія горничныя, появляющіяся только затѣмъ, чтобы сметать пыль и докладывать о гостяхъ, не по нимъ эти пустыя произведенія -- нѣтъ, подайте имъ добрую, капитальную, пятиактную трагедію, въ которой отцы ихъ видали Гаррика и г-жу Абинттонъ и они сами еще помнятъ дивную О'Ниль, щочки и шейка которой покрывались неподдѣльнымъ румянцемъ, когда въ роли мистриссъ Беверлей она терпѣла оскорбленія отъ мистера Стуклея. Я полагаю, что современныя О'Ниль далеко не такъ живо чувствуютъ оскорбленія, которыя имъ наносятъ на сценѣ, или быть можетъ, ихъ румянецъ подавляется новѣйшимъ искусствомъ, введеннымъ Рашель, и пропадаютъ для публики подъ вѣяной бѣлизной ихъ штукатурки.
Робертъ безнадежно оглянулся, выйдя изъ хорошенькаго городка и, спускаясь въ долину, отдѣляющую возвышенность, на которой стоитъ Брентвудъ, отъ другой, на которой такъ долго боролась съ вѣтрами, и наконецъ, пала жертвой двухъ соединившихся стихій старая гостиница Замка.
"Невеселая прогулка", подумалъ Робертъ, глядя на лежавшую передъ нимъ дорогу, одинокую и пустынную: "особенно для такого жалкаго существа, какъ я въ эту минуту, и въ такую темную мартовскую ночь. Но я очень радъ, что собрался" подумалъ молодой адвокатъ. "Если этотъ человѣкъ дѣйствительно умираетъ и желаетъ меня видѣть, я былъ бы подлецъ, еслибы замедлилъ. Къ тому же она желала, она желала; могу ли я не повиноваться ей?"
Онъ остановился у деревянной рѣшотки, окружавшей домъ пастора Моунт-Станнинга, и сталъ смотрѣть сквозь живую изгородь въ окна дома, закрытыя рѣшотчатыми ставнями. Ни въ одномъ окнѣ не было видно огня, и мистеръ Одлей долженъ былъ пройти далѣе, удовольствовавшись тщательнымъ осмотромъ дома, укрывавшаго единственную женщину, передъ могуществомъ которой пала несокрушимая твердыня его сердца. Только куча почернѣлыхъ балокъ и пеплу означала мѣсто, гдѣ прежде стояла гостиница Замка. Ночной вѣтеръ, распоряжавшійся теперь на волѣ съ остатками, уцѣлѣвшими отъ огня, обсыпаль Роберта цѣлой тучей пепла и мелкихъ кусочковъ обгорѣлаго дерева.
Было уже половина перваго, когда ночной странникъ вошелъ въ деревню Одлей, и тутъ только онъ догадался, что Клара Толбойзъ не дала ему никакихъ указаній, какъ найти хижину, гдѣ жилъ Луга Марксъ.
-- Вѣдь Досонъ совѣтовалъ перенести несчастнаго къ его матери, вспомнилъ Робертъ: -- и вѣрно онъ же его и лечитъ. Онъ, конечно, съумѣётъ сказать мнѣ, какъ найти ихъ домикъ.
На основаніи этого, мистеръ Одлей остановился передъ домомъ, въ которомъ Елена Толбойзъ жила до своего втораго замужества. Дверь въ маленькую аптеку была отворена и въ комнатѣ виднѣлся свѣтъ. Робертъ пихнулъ дверь ногой и вошелъ въ домъ. Самъ докторъ стоялъ у прилавка краснаго дерева, смѣшивая какое-то лекарство въ стеклянной мензуркѣ. Подлѣ лежала его шляпа. Несмотря на поздній часъ, ясно было, что онъ только что возвратился домой.
-- Извините, что я васъ безпокою, мистеръ Досонъ, сказалъ Гобертъ, когда докторъ поднялъ голову и узналъ его: -- но я пріѣхалъ чтобъ повидаться съ Марксомъ, который, говорятъ, очень плохъ. Скажите мнѣ, какъ пройти къ хижинѣ его матери?
-- Я васъ провожу, мистеръ Одлей, отвѣчалъ докторъ: -- я самъ туда сейчасъ иду.
-- Такъ онъ очень плохъ?
-- Да, хуже не бываетъ. Одна только можетъ быть перемѣна въ его положеніи -- смерть.
-- Странно! воскликнулъ Робертъ: -- у него, кажется, не было большихъ обжоговъ.
-- Это правда: еслибъ у него были большіе обжоги, такъ я никогда не посовѣтовалъ бы перенести его изъ Моунт-Станнинга. Но тутъ подѣйствовало страшное потрясеніе во всемъ организмѣ. Его здоровье было совершенно разстроено пьянствомъ, а неожиданный страхъ доканалъ его. Послѣдніе два дня у него была жестокая горячка, сегодня онъ гораздо спокойнѣе, но я боюсь, что онъ не переживетъ завтрашняго дня.
-- Мнѣ сказали, что онъ желалъ меня видѣть, замѣтилъ мистеръ Одіен.
-- Да, отвѣчалъ докторъ разсѣянно.-- Вѣроятно, капризъ больнаго. Вы вытащили его изъ огня и сдѣлали все, что отъ васъ зависѣло, чтобы спасти ему жизнь. Какъ ни грубъ онъ, а вѣроятно много о васъ думаетъ.
Выходя изъ аптеки, мистеръ Досонъ заперъ дверь. Вѣроятно, у него въ ящикѣ было много денегъ, потому что не могъ же онъ бояться, чтобы кто нибудь польстился украсть его пилюли или микстуры. Мистеръ Досонъ повелъ Роберта по пустынной улицѣ, на концѣ которой свѣтился огонекъ, ясно говорившій, что при его тускломъ свѣтѣ лежитъ больной или умирающій. Свѣтъ этотъ выходилъ изъ окошка хижины, гдѣ лежалъ Лука Марксъ, за которымъ няньчились его жена и мать.
Докторъ поднялъ засовъ двери и въ сопровожденіи Роберта Одлея вошелъ въ общую комнату бѣднаго жилища. Она была пуста, только на столѣ стояла сильно нагорѣвшая сальная свѣча. Больной лежалъ въ другой комнатѣ, наверху.
-- Сказать ли ему, что вы здѣсь? спросилъ мистеръ Досонъ.
-- Да да, пожалуйста. Но будьте осторожны, если вы думаете, что это извѣстіе можетъ взволновать его. Я подожду. Вы позовите меня, когда мнѣ можно будетъ придти безъ всякой для него опасности.
Докторъ кивнулъ головой въ знакъ согласія и пошелъ тихонько по лѣстницѣ въ верхнюю комнату. Мистеръ Досонъ былъ добрый человѣкъ. Сельскій лекарь долженъ быть добрымъ, сострадательнымъ человѣкомъ, а то несчастнымъ паціентамъ, у которыхъ нѣтъ денегъ ему заплатить, пришлось бы перенесть много горькихъ непріятностей, которыя трудно доказать, но тѣмъ не менѣе очень больно переносить, особливо посреди страданій.
Робертъ Одлей сѣлъ въ кресла, подлѣ холоднаго очага и окинулъ взглядомъ всю комнату. Какъ мала она ни была, углы ея были совершенно темны при мерцающемъ свѣтѣ нагорѣвшей свѣчки. Прямо противъ Роберта стояли стѣнные часы. Роковые звуки подобныхъ часовъ въ ночной тишинѣ слишкомъ извѣстны чтобы ихъ описывать. Молодой человѣкъ со страхомъ прислушивался къ тяжелому, монотонному бою, который словно высчитывалъ секунды, оставшіяся еще прожить умирающему. Казалось, эти роковые часы съ какимъ-то удовольствіемъ говорили: "Еще минута прошла! еще минута прошла!" Наконецъ эти скучные звуки до того взбѣсили Роберта, что онъ едва не бросилъ въ часы свою шляпу, въ надеждѣ, что они тогда остановятся.
Наконецъ онъ услышалъ голосъ доктора, который сказалъ ему, что Лука Марксъ не спитъ и будетъ очень радъ его видѣть.
Робертъ, тотчасъ воспользовался позволеніемъ и, тихо войдя на лѣстницу, отворилъ дверь въ комнату больнаго и, снявъ шляпу, вошелъ въ нее. Феба Марксъ сидѣла въ ногахъ у больнаго, не сводя съ него глазъ. Въ нихъ отражалась не нѣжность, а безпокойный страхъ; она боялась смерти, а не потери мужа. Старуха, мать Луки, хлопоча у камина, сушила бѣлье и готовила какой-то супъ, котораго, по всей вѣроятности, ея сыну не суждено было ѣсть. Умирающій лежалъ на постелѣ, голова его покоилась на подушкахъ, грубое лицо поражало своею смертною блѣдностью, руки судорожно мяли одѣяло. Феба только что кончила ему читать, на столѣ между стклянки съ лекарствомъ лежало открытое евангеліе. Все въ комнатѣ было въ порядкѣ, опрятно и ясно говорило о заботливости Фебы.
Молодая женщина, увидѣвъ Роберта, встала и поспѣшила къ нему на встрѣчу.
-- Позвольте мнѣ вамъ сказать два слова, сэръ, прежде чѣмъ вы будете говорить съ Лукою, сказала она шопотомъ.
-- Что она тамъ толкуетъ? спросилъ больной, едва слышнымъ, но рѣзкимъ голосомъ. Онъ даже при всей своей слабости оставался тѣмъ же грубымъ мужикомъ. Хотя смерть застилала уже туманомъ его глаза, но они все-таки слѣдили съ неудовольствіемъ за Фебою.-- Что она тамъ дѣлаетъ? Я не хочу, чтобъ противъ меня что нибудь замышляли. Я хочу самъ говорить съ мистеромъ Одлей и отвѣчу за все, что я сдѣлалъ. Если сдѣлалъ что худое, то постараюсь это исправить. Что она тамъ говоритъ?
-- Да, ничего, душа моя, отвѣчала старуха, подходя къ постели сына, который, даже въ болѣзни, ничего не имѣлъ общаго съ этимъ нѣжнымъ названіемъ.-- Она только разсказываетъ мистеру Одлей какъ ты былъ боленъ, красавецъ мой.
-- Что я теперь скажу, такъ я скажу только ему одному, помните это, промычалъ Лука.-- И ему бы я никогда не сказалъ, еслибъ онъ не спасъ меня.
-- Конечно, душа моя, отвѣчала нѣжно старуха.
Ея умъ былъ очень ограниченный и она не придавала болѣе значенія теперешнимъ словамъ своего сына, чѣмъ дикимъ завываніямъ его въ бреду. Въ этомъ страшномъ бреду Лука кричалъ, что его тащатъ цѣлыя мили въ огнѣ, что его кидаютъ въ колодцы, вытаскиваютъ оттуда за волосы и такъ держутъ на воздухѣ между небомъ и землею.
Между тѣмъ Феба Марксъ отвела Роберта на узенькую площадку лѣстницы, гдѣ едва могли стоять два человѣка.
-- О, сэръ! какъ я желала съ вами поговорить, шопотомъ произнесла Феба: -- вы помните, что я вамъ сказала, когда нашла васъ невредимымъ послѣ пожара?
-- Да, да.
-- Я вамъ сказала то, что подозрѣвала и въ чемъ увѣрена до сихъ поръ.
-- Я помню очень хорошо.
-- Но я никому не говорила объ этомъ ни слова, сэръ. Мнѣ, кажется, Лука забылъ все, что было на пожарѣ и до него. Онъ былъ вѣдь пьянъ, когда мил... когда она приходила въ гостиницу. Я думаю, онъ такъ испуганъ былъ пожаромъ, что забылъ все на свѣтѣ. Во всякомъ случаѣ, онъ не подозрѣваетъ того, что я подозрѣваю, иначе онъ всѣмъ говорилъ бы объ этомъ. Но онъ страшно сердится на миледи, говоря, что еслибъ она позволила ему открыть гостиницу въ Брентвудѣ или Чельмсфордѣ, то этого никогда не случилось бы. Потому-то я и хотѣла васъ просить не говорить ни слова объ этомъ при немъ.
-- Я понимаю и буду остороженъ.
-- Миледи, я слышала, уѣхала изъ Корта, сэръ?
-- Да.
-- Навсегда?
-- Навсегда.
-- Но ее не отвезли въ такое мѣсто, гдѣ съ нею будутъ жестоко обходиться?
-- Нѣтъ, объ ней будутъ, напротивъ, очень заботиться.
-- Я очень рада этому, сэръ. Извините, что побезпокоила васъ своими разспросами, но миледи была очень добра для меня.
Глухой, слабый голосъ Луки долетѣлъ до лѣстницы. Онъ гнѣвно спрашивалъ, когда же она перестанетъ болтать-то. Феба тотчасъ приложила палецъ къ губамъ и ввела Роберта снова въ комнату больнаго.
-- Мнѣ тебя не нужно, сказалъ мистеръ Марксъ рѣшительно, когда жена его появилась на порогѣ: -- мнѣ тебя не нужно. Тебѣ не для чего слушать то, что я буду говорить. Мнѣ нуженъ только мистеръ Одлей и я хочу говорить съ нимъ наединѣ; я не хочу, чтобъ ты тамъ у дверей подслушивала; такъ ступай внизъ и сиди тамъ, пока позовутъ, слышишь. Да возьми мать съ собою -- нѣтъ, мать оставь; она мнѣ будетъ нужна.
Больной слабой рукой показалъ на дверь и жена его послушно вышла изъ комнаты.
-- Я ничего не желаю слышать, сказала она на порогѣ: -- но я надѣюсь, что ты ничего не скажешь противъ тѣхъ, кто къ намъ былъ такъ добръ и милостивъ.
-- Я скажу, что хочу, гнѣвно произнесъ Лука: -- я тебя слушаться не стану; ты не пасторъ и не законникъ какой.
Несмотря на страшныя свои страданія, Лука ни мало не измѣнился. Быть можетъ, теперь слабый лучъ свѣта старался проникнуть сквозь тьму невѣжества, омрачавшую его душу. Быть можетъ, какое-то чувство раскаянія побуждало его искупить свою грѣшную жизнь; какъ бы то ни было, онъ, устремивъ свои глаза на Роберта Одлея, указалъ ему на стулъ подлѣ кровати.
-- Вы нѣкоторымъ образомъ одурачили, меня, мистеръ Одлей, началъ онъ: -- вы вертѣли меня во всѣ стороны, до тѣхъ поръ, что вывернули меня совершенно наизнанку и вывѣдали отъ меня все, что я зналъ. Значитъ, мнѣ не за что было васъ благодарить до пожара; но теперь я вамъ благодаренъ. Вообще я къ богатымъ не питаю большой благодарности, ибо они мнѣ давали всегда то, что мнѣ не нужно было. Они давали мнѣ супъ, фланель, уголья, духовныя книжки, но поднимали при этомъ такой шумъ о своемъ милосердіи, что я радъ былъ бы возвратить имъ все назадъ, еслибъ это только было возможно. Но когда джентльменъ богатый, знатный рискуетъ своею жизнью, чтобы снасти пьянаго мужика, то какой бы пьяный и грубый мужикъ этотъ ни былъ, а онъ чувствуетъ благодарность къ джентльмену и хочетъ передъ смертью сказать ему: "Спасибо, вамъ сударь, я вамъ очень обязанъ."
Съ этими словами Лука Марксъ протянулъ свою лѣвую руку, такъ-какъ правая, сильно обожженная, была обвернута тряпками.
Робертъ взялъ эту грубую руку и крѣпко пожалъ ее.
-- Не благодарите меня, Лука Марксъ, сказалъ онъ:-- я очень радъ, что былъ вамъ полезенъ.
Лука ничего не отвѣчалъ, а задумчиво смотрѣлъ на Роберта.
-- А вы очень любили, джентльмена-то, что пропалъ въ Кортѣ, неправда ли, сэръ? спросилъ онъ наконецъ.
Робертъ вздрогнулъ.
-- Я слышалъ, что вы были большіе друзья съ мистеромъ Толбойзомъ, повторилъ Лука.
-- Да, да, отвѣчалъ Робертъ съ видимымъ нетерпѣніемъ: -- я его очень любилъ.
-- Я слышалъ отъ людей въ Кортѣ, какъ вы отчаявались, не найдя его. Хозяинъ гостиницы "Солнца" также мнѣ говорилъ, что еслибъ мистеръ Толбойзъ былъ вамъ родной братъ, то вы не могли бы быть болѣе поражены его потерею.
-- Да, да, я знаю, сказалъ Робертъ:-- но, пожалуйста, не говорите болѣе объ этомъ; вы не повѣрите, какъ это меня разстроиваетъ.
Неужели тѣнь его умершаго, но непогребеннаго друга будетъ вездѣ его преслѣдовать? Онъ пріѣхалъ сюда, чтобы успокоить умирающаго, и даже здѣсь его преслѣдовала эта страшная тѣнь, даже здѣсь ему напоминали о таинственномъ преступленіи, омрачившемъ всю его жизнь.
-- Выслушайте меня, Лука, сказалъ онъ съ жаромъ: -- повѣрьте, я цѣню вашу благодарность и очень радъ, что могъ вамъ оказать услугу. Но прежде чѣмъ продолжать разговоръ, позвольте обратиться къ вамъ съ торжественной просьбою. Если вы послали за мною, чтобы открыть мнѣ тайну судьбы моего погибшаго друга, то умоляю васъ, пощадите себя и меня, не разсказывайте страшной исторіи. Вы ничего не можете мнѣ сказать новаго; я все знаю. Женщина, бывшая однажды въ вашей власти, сама мнѣ все разсказала. Прошу васъ, не говорите болѣе объ этомъ; повторяю, вы ничего не можете мнѣ сказать, чего бы я не зналъ.
Лука Марксъ пристально посмотрѣлъ на него и что-то въ родѣ улыбки мелькнуло на его страдальческомъ лицѣ.
-- Я ничего не могу вамъ сказать, чего бы вы не знали? спросилъ онъ.
-- Ничего.
-- Такъ значитъ, мнѣ и говорить нечего, сказалъ задумчиво умирающій.-- Она вамъ сказала? спросилъ онъ послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія.
-- Прошу васъ, Марксъ, перемѣнить разговоръ, отвѣчалъ Роберта нѣсколько рѣзко.-- Я уже вамъ сказалъ, что не желаю болѣе ничего слышать. Вамъ вѣдь вѣрно заплатили за сохраненіе тайны, и потому вамъ лучше молчать до конца.
-- Будто? воскликнулъ Лука съ одушевленіемъ.-- Будто лучше мнѣ молчать до конца?
-- Я такъ думаю. Вы продали свою тайну и вамъ заплатили, чтобы вы молчали. Потому честность требуетъ, чтобы вы исполнили свое обѣщаніе.
-- Будто? повторила. Марксъ съ улыбкой: -- но если у миледи одна тайна, а у меня другая -- тогда что?
-- Что вы хотите сказать?
-- Положимъ, что я могъ бы все это время что нибудь сказать и сказалъ бы, еслибъ со мною обходились получше, еслибъ то, что мнѣ давали, не бросали бы какъ собакѣ. Положимъ, что я имѣю что нибудь сказать важное -- тогда что?
Невозможно описать странную улыбку торжества, освѣтившую исхудалое лицо умирающаго.
"Онъ бредитъ", подумалъ Робертъ. "Надо быть съ нимъ терпѣливымъ. Глупо сердиться на умирающаго."
Лука Марксъ нѣсколько минутъ лежалъ молча, устремивъ свой взглядъ на Роберта. Странная улыбка не сходила съ его лица. Старуха, уставшая отъ постояннаго ухода за сыномъ, заснула, сидя передъ огнемъ.
Робертъ терпѣливо ждалъ, пока больной снова заговоритъ. Малѣйшій шумъ непріятно раздавался въ жтотъ глухой часъ ночи. Трескъ дровъ, звукъ часовъ въ нижней комнатѣ, ревъ вѣтра, тяжелое дыханіе умирающаго -- все это принимало какой-то страшный оттѣнокъ въ ночной тишинѣ. Робертъ сидѣлъ, закрывъ лицо руками, и думалъ, что будетъ теперь съ нимъ, когда тайна смерти Джорджа Толбойза открыта и его преступная жена похоронена навѣки въ сумасшедшемъ домѣ. Рѣшившись не открывать страшной тайны Кіарѣ Толбойзъ, онъ терялъ всякое право на ея вниманіе. Какъ посмѣетъ онъ встрѣтиться съ нею и не сказать ей истины? Онъ чувствовалъ, что ея взглядъ заставитъ его все высказать. Если онъ рѣшился сохранить отъ нея тайну, то ему слѣдовало никогда съ нею болѣе не видѣться. Открыть же тайну значило отравить всю ея жизнь. Могъ ли онъ изъ личныхъ видовъ разсказать ей эту ужасную исторію? Могъ ли онъ думать, что она, узнавъ всю правду, оставитъ своего убитаго брата неотомщеннымъ, оставитъ его кости лежать въ неосвященной землѣ?
Видя со всѣхъ сторонъ только непобѣдимыя затрудненія, Робертъ съ отчаяніемъ смотрѣлъ на будущее и сожалѣлъ, что не погибъ подъ горящими обломками гостиницы Замка.
"Кто бы пожалѣлъ меня?" думалъ онъ: "никто, кромѣ бѣдной Алисы. И она скоро утѣшилась бы. Но сожалѣла ли бы обо мнѣ Клара Толбойзъ? Нѣтъ, она только сожалѣла бы, что некому было бы хлопотать объ открытіи тайны смерти ея брата. Она только...."