Комната, въ которую онъ вошелъ, была, вѣрнѣе сказать, родъ чердака или кладовой, куда снесена вся прежняя мебель и домашняя утварь семейства Мольреди. Эта утварь напоминала о скромномъ происхожденіи новоиспеченнаго милліонера и м-съ Мольреди не желала, чтобы кто-нибудь ее видѣлъ, а потому запрятала подальше на чердакъ. Тутъ находились старыя колыбели Абнера и Меми; тусклое зеркальце, отражавшее ихъ дѣтскія, вымытыя на-чисто мыломъ рожицы и нарядная воскресная шляпа Меми; старая швейная машинка, отслужившая свой вѣкъ; старый аккордіонъ, подъ звуки котораго Меми пѣла гимны; старыя картины, книги и старыя дѣтскія игрушки. Въ числѣ картинъ была одна хромолитографія изъ Illustrated London News, изображавшая семейное сборище на Рождествѣ въ старинномъ, англійскомъ деревенскомъ домѣ. Мольреди остановился, поднялъ картинку, примелькавшуюся ему въ былое время, и посмотрѣлъ на нее съ новымъ и страннымъ интересомъ.
Онъ думалъ: увидитъ ли Меми нѣчто подобное въ Англіи и почему онъ не могъ ничего такого устроить здѣсь, въ своемъ собственномъ великолѣпномъ домѣ и провести Рождество въ кругу семьи и дѣтей? Онъ припомнилъ одно былое Рождество, когда онъ привезъ Меми ту самую куклу, которая валялась теперь безъ головы въ углу кладовой. Тамъ же стояла и сломанная деревянная лошадка, подаренная имъ Абнеру также въ одинъ изъ Рождественскихъ праздниковъ,-- Абнеру, который завтра долженъ скакать на кровномъ скакунѣ въ Спрингсѣ! Какъ все перемѣнилось! Всѣ они разсѣялись по бѣлу свѣту... а вѣдь было бы гораздо пріятнѣе снова собраться всѣмъ вмѣстѣ здѣсь? Но было ли бы это пріятнѣе имъ? Нѣтъ! Однако надобно ему придумать себѣ какое-нибудь дѣло, чтобы не чувствовать себя завтра такимъ одинокимъ. Но что же такое ему еще надо? У него есть дѣло: управлять своимъ громаднымъ состояніемъ. Чего еще человѣку требуется? Съ его стороны довольно низко желать еще чего-нибудь, послѣ того какъ онъ могъ доставить женѣ и дѣтямъ все, чего имъ хочется. Онъ осторожно положилъ картину, обмахнувъ предварительно шелковымъ носовымъ платкомъ пыль съ рамы и стола, и медленно вышелъ изъ комнаты.
Стукъ дождя сопровождалъ его по лѣстницѣ, но онъ старался не замѣчать этого и прогнать изъ головы мысль о непогодѣ вмѣстѣ съ другими мыслями, когда снова отворилъ дверь конторы. Тамъ усѣлся онъ за работу при свѣтѣ потухавшаго дня и работалъ до тѣхъ поръ, пока китаецъ не пришелъ сказать ему, что ужинъ -- трапеза, которою Мольреди благоговѣйно замѣнялъ поздній обѣдъ современной цивилизованности -- поданъ въ столовой. Мольреди машинально пошелъ туда, но когда вошелъ въ столовую, то при видѣ одинокаго прибора на пустынной бѣлой скатерти, дожидавшаго его, остановился.
-- Принесите мнѣ лучше ужинать въ контору, внезапно сообразилъ онъ.
И тамъ онъ поужиналъ съ обычнымъ здоровымъ аппетитомъ, который не нуждался для поощренія въ компаніи. Онъ только-что кончилъ ужинать, какъ вошла его кухарка ирландка -- единственная женская прислуга въ домѣ -- и отпросилась въ гости на сегодняшній вечеръ и на весь слѣдующій день.
-- Ваша милость, разумѣется, не будете кушать дома на Рождество? А меня зовутъ двоюродныя сестры и братья къ себѣ въ Савименто.
-- Почему вы ихъ не пригласите сюда? спросилъ Мольреди съ новымъ смутнымъ соображеніемъ. Я готовъ ихъ угостить.
-- Боже благослови васъ за это великодушіе! Но имъ и мнѣ хотѣлось бы провести этотъ день у себя дома.
Это было такое естественное желаніе, что Мольреди подавилъ вздохъ, давая требуемое позволеніе.
Онъ могъ самъ приготовить себѣ завтракъ; онъ и раньше дѣлалъ это; и это даже займетъ его. Что касается обѣда, то, быть можетъ, онъ пойдетъ обѣдать въ трактиръ Савименто. Онъ работалъ, пока ночь не наступила. Затѣмъ какое-то смутное безпокойство заставило его отложить въ сторону книги и бумаги. Дождь то лилъ какъ изъ ведра, то мягко стучалъ въ стекла, точно пальчиками ребенка. Это разстраивало его еще сильнѣе, чѣмъ однообразіе тишины, онъ не былъ нервознымъ человѣкомъ. Онъ рѣдко читалъ книги, а мѣстная газета доставляла ему только финансовыя и торговыя извѣстія, касавшіяся его дѣлъ. Онъ зналъ, что не заснетъ, если ляжетъ въ постель. Наконецъ онъ всталъ, открылъ окно и выглянулъ въ него просто отъ нечего дѣлать. Стукъ колесъ по грязной дорогѣ вдали, и обрывки пьяной пѣсни гуляки, спозаранку уже напившагося для праздника. Ночь была непривѣтливая и не соблазняла на прогулку, но Мольреди вдругъ пришло въ голову навѣстить Слинновъ. У нихъ, конечно, гости, и они будутъ рады его видѣть; онъ разскажетъ дѣвушкамъ про Меми и про ея успѣхи.
Онъ вернулся въ контору, захватилъ пакетъ, приготовленный для Слинна, накинулъ плащъ на плечи и вышелъ вонъ изъ дому. Дорога была ему хорошо знакома и онъ съ увѣренностью шагалъ въ потемкахъ. Безъ малѣйшаго страха или сантиментальности припомнилъ онъ, какъ прошлою зимою одинъ изъ вакеросовъ дона Цезара, переходя ночью черезъ этотъ холмъ, упалъ въ колдобину, образовавшуюся отъ дождя и былъ найденъ на слѣдующее утро мертвымъ. Донъ Цезаръ долженъ былъ обезпечить семью покойника. Предположимъ, что такой случай былъ бы съ нимъ? Ну что жъ, онъ уже составилъ завѣщаніе. Жена и дѣти обезпечены, и дѣло его обставлено такъ, что не погибнетъ съ его смертью. Почувствуетъ ли кто его утрату? Будетъ ли оплакивать его жена, или дочь, или сынъ? Нѣтъ. Его вдругъ охватило такое внезапное и подавляющее убѣжденіе въ этомъ, что онъ остановился какъ вкопаный. Нѣтъ! Это истина. Еслибы онъ исчезъ навѣки во мракѣ этой рождественской ночи, никто не пожалѣлъ бы его. Жена позаботилась бы объ Меми, сынъ позаботился бы о самомъ себѣ... и даже былъ бы радъ, что избавился отъ послѣднихъ слѣдовъ отцовской власти, противъ которой и теперь уже возставалъ. Впервые въ жизни Мольреди почувствовалъ нѣчто въ родѣ отвращенія къ своему семейству, чувство, котораго не могли въ немъ до сихъ поръ пробудить даже расточительность и безпутство сына. Онъ сердито пошелъ впередъ.
Дойдя до стараго дома, онъ постучался. Но тщетно прождавъ отвѣта, снова постучался. Второй стукъ тоже остался безъ всякаго дѣйствія. Тогда онъ толкнулъ дверь, и она оказалась незапертой. Онъ вошелъ въ сѣни и прошелъ въ маленькую комнатку, изъ которой свѣтился огонекъ. То былъ свѣтъ одинокой свѣчи на столикѣ и передъ нимъ, устремивъ глаза въ потухающіе угли очага, сидѣлъ старикъ Слиннъ. Другаго огня или другаго живаго существа не было въ домѣ.
На секунду Мольреди позабылъ собственныя чувства при видѣ безмолвной картины совершенной заброшенности безпомощнаго старика и безъ словъ остановился на порогѣ. Затѣмъ опомнившись, подошелъ къ нему и положилъ руку на его согбенную спину.
-- Ободритесь, старина! Нечего вѣшать носъ! Поглядите, я пришелъ къ вамъ по дождю, чтобы скоротать часокъ, другой.
-- Я зналъ это, отвѣчалъ старикъ, не поднимая головы. Я зналъ, что вы придете.
-- Вы знали, что я приду? переспросилъ Мольредн.
И въ немъ съ новой силой пробудилось чувство благоговѣйнаго страха, которое ему всегда внушалъ недугъ Слинна.
-- Да; вы одиноки... какъ и я... совсѣмъ одиноки.
-- Ну а гдѣ же ваши дочери?
-- Уѣхали въ гости въ Савименто.
-- А сынъ?
-- Онъ никогда сюда не приходитъ, когда можетъ повеселиться въ другомъ мѣстѣ.
-- Ваши дѣти могли бы посидѣть дома въ Сочельникъ.
-- Да и ваши тоже.
Онъ сказалъ это безъ нетерпѣнія, но съ нѣкоторымъ разсѣяннымъ убѣжденіемъ, котораго нельзя было принять за колкость.
Мольреди пропустилъ замѣчаніе.
-- Ну что жъ, я не вижу причины, почему бы намъ, старикамъ, не веселиться промежъ себя, сказалъ онъ съ напускной веселостью. Мы сейчасъ устроимъ пиръ. Постоите, найдется кто-нибудь у васъ, кого бы послать ко мнѣ въ домъ?
-- Они взяли и слугу съ собой, отвѣчалъ Слиннъ коротко. Здѣсь никого нѣтъ.
-- Ладно. Я самъ схожу, не унывалъ милліонеръ. Какъ вы думаете, можете вы достать побольше свѣта и растопить плиту въ кухнѣ, пока я схожу къ себѣ?
Онъ помогъ старику встать съ кресла и какъ-будто вдохнулъ въ него частицу своей энергіи.
И прибавивъ:-- смотрите, не садитесь въ кресло, пока я не вернусь, снова пустился шлепать по грязи, въ темнотѣ.
Черезъ четверть часа онъ вернулся съ большимъ мѣшкомъ на плечахъ, котораго не стащилъ бы безъ натуги любой изъ его слугъ, и свалилъ его у ярко растопленной печи въ кухнѣ.
-- Тутъ припасы, которые старуха запасла для гостей, а они не пріѣхали. Этотъ дьяволъ китаецъ не захотѣлъ идти со мной, прибавилъ онъ со смѣхомъ, потому что, говоритъ онъ, теперь праздникъ и онъ забастовалъ отъ работы. Представьте, Слиннъ, я плачу одного жалованья своимъ наемнымъ людямъ сто пятьдесятъ долларовъ въ день и однако не могъ найдти никого, кто бы помогъ мнѣ принести сюда этотъ мѣшокъ.
-- Само собой разумѣется, мрачно отвѣтилъ Слиннъ.
-- Разумѣется, подтвердилъ и Мольреди. Ну что жъ вѣдь это единственный у нихъ свободный денекъ изъ всѣхъ 365 въ году; и довольно съ меня 364-хъ дней, когда я могу заставить ихъ работать на себя. Я не сержусь, когда человѣкъ проявляетъ независимость, продолжалъ онъ, снимая сюртукъ и принимаясь развязывать мѣшокъ -- простой, посконный мѣшокъ изъ подъ картофеля. Мы сами вѣдь независимые люди, Слиннъ, не такъ ли?
Хорошее расположеніе духа у него изъ напускнаго опять превратилось въ естественное. Слиннъ, глядя на его блестящіе глаза и разгорѣвшіяся щеки, не могъ не подумать, что онъ больше похожъ на самого себя въ настоящую минуту, нежели въ своей великолѣпной конторѣ, несмотря на всю свою простоту въ роли милліонера. Менѣе разсѣянный и болѣе внимательный критикъ, чѣмъ Слиннъ, призналъ бы въ этой способности къ черному труду и практической сообразительности прежняго трудолюбиваго садовника въ свѣжеиспеченномъ милліонерѣ.
-- Господи, оборони насъ быть въ зависимости отъ дѣтей! мрачно произнесъ Слиннъ.
-- Оставимъ молодежь; они сами по себѣ, а мы сами по себѣ, отвѣтилъ Мольреди, снова заглушая проснувшуюся было отъ этихъ словъ тоску, охватившую его сегодня ночью. Давайте лучше пировать.
-- Я не голоденъ, оказалъ калѣка, снова усѣвшійся въ кресло предъ огнемъ.
-- И я тоже, да такъ ужь полагается по времени. Люди никакъ не могутъ веселиться, не жуя чего-нибудь, а мои директора въ Фриско не могутъ и за дѣло приняться, не пообѣдавъ. Выпьемъ прежде всего шампанскаго. Я напишу старухѣ и Меми, какъ мы вдвоемъ кутили подъ Рождество.
-- Одни одинехоньки, замѣтилъ мрачно Слиннъ.
М-ръ Мольреди откашлялся.
-- Ну, конечно, одни одинехоньки. Но пили за то ея шампанское, знаете, прибавилъ онъ со смѣхомъ.
-- Приготовленное не для васъ, а для кого-то другаго, медленно проговорили. Слиннъ, глядя въ огонь.
-- Эка важность! живо подтвердилъ Мольреди, рѣшивъ, очевидно, не поддаваться меланхолическимъ размышленіямъ.-- Слушайте лучше, какой я придумалъ для васъ рождественскій подарокъ.
Онъ вынулъ пакетъ изъ кармана.
-- Человѣкъ, какъ вы, сэръ, не нуждается въ акціяхъ или брилліантахъ; вамъ нужно, сэръ, землю, которая бы могла пропитать васъ, и еслибы я не далъ клятву не разставаться съ этимъ домомъ и огородомъ, я бы отдалъ ихъ вамъ. Но вмѣсто нихъ, я дарю вамъ четыре акра земли на этомъ холмѣ и выстрою вамъ на нихъ домъ, такой же большой, какъ этотъ, чтобы вы имѣли пріютъ на старости лѣтъ, а по смерти онъ достанется вашимъ дѣтямъ...
-- Нѣтъ, только не имъ, страстно перебилъ старикъ, ни за что, ни за что!
-- Потише, старина, потише, какъ же вы говорили, что все забыли и простили?
-- Я ничего не забылъ, сказалъ Слиннъ дрожащимъ голосомъ, вставая съ мѣста. Дай Богъ, чтобы я позабылъ, я желалъ бы все позабыть.
Онъ стоялъ теперь, опираясь на столъ. Вино, выпитое имъ, очевидно, лишило его самообладанія, и онъ порвалъ путы, которыми добровольно сдерживалъ себя въ послѣдніе полгода; шампанское сообщило удивительную живость его крови и нервамъ; лицо его раскраснѣлось, но не исказилось; глаза блестѣли, но не изступленно; онъ глядѣлъ такъ, какъ могъ глядѣть на Мастерса, будучи въ полной силѣ, три года тому назадъ, на этомъ самомъ холмѣ.
-- Выслушайте меня, Эльвинъ Мольреди, сказалъ онъ, устремляя на него жгучій взглядъ,-- Выслушайте, пока у меня есть силы высказаться, и узнайте, почему я научился не довѣрять, бояться и ненавидѣть ихъ! Вы думаете, что знаете мою исторію? Ну такъ выслушайте отъ меня правду, Эльвинъ Мольреди, и не удивляйтесь, что я такой, какъ вы видите:
-- Три года тому назадъ я былъ рудокопъ, но не такой какъ вы! У меня былъ опытъ, у меня были научныя знанія, у меня была теорія и желѣзное терпѣніе и энергія привести ее въ исполненіе. Я выбралъ мѣсто, по моимъ соображеніямъ. оно должно было содержать золото, я провелъ туннель и безъ всякихъ указаній, совѣтовъ и помощи, работалъ цѣлыхъ полгода, безъ отдыха, безъ срока, едва давая себѣ время питаться. Ну, я открылъ золото; не такъ, какъ вы, Мольреди, не случайно, зря или невзначай -- я говорю это не въ упрекъ вамъ -- но какъ осуществленіе моей теоріи, какъ награду за мой трудъ. То былъ не отдѣльный самородокъ, то была настоящая золотоносная жила... цѣлое состояніе. Я не зналъ до того утра, какъ я тяжко трудился; я не зналъ, какія я перенесъ лишенія, пока не замѣтилъ, что не въ состояніи ни думать, ни двигаться. Я съ трудомъ вылѣзъ на открытый воздухъ. Единственное живое существо около меня былъ Мастерсъ, разочаровавшійся аферистъ, у котораго былъ туннель неподалеку отъ моего. Я скрылъ отъ него свою удачу, не довѣрялъ ему.... онъ въ тотъ же день уѣхалъ, мнѣ легко было сохранить свою тайну. Я былъ очень слабъ и разстроенъ, но помню, что написалъ письмо женѣ, сообщая о своей удачѣ и просилъ ее пріѣхать ко мнѣ; и я помню также, какъ уѣхалъ Мастерсъ. Дальше я ничего не помню, меня подняли на дорогѣ около скамьи подъ деревомъ....
-- Знаю, отвѣтилъ Мольреди, припоминая разсказъ кучера.
-- Говорятъ, продолжалъ Слиннъ, дрожа, что я совсѣмъ не приходилъ въ себя съ того дня и ничего не понималъ. Это говорятъ, но знаете, Эльвинъ Мольреди, это ложь! Я все помнилъ и понималъ вплоть до той минуты, какъ увидѣлъ у своей постели Гарри съ его холоднымъ лицемѣрнымъ лицомъ. Понимаете ли вы это! Я, владѣлецъ милліоновъ, лежалъ въ больницѣ нищимъ! Брошенный женой и дѣтьми, любопытный сюжетъ для докторовъ и я зналъ это! Я слышалъ какъ они толковали о моемъ идіотизмѣ, объясняя его виномъ и распутствомъ! Боже мой! а я-то не зналъ ни отдыха, ни покою. Я слышалъ, какъ одинъ проповѣдникъ указывалъ на меня, какъ на человѣка, на которомъ виденъ перстъ Господень! Будь онъ проклятъ!
-- Потише, старина, потише, сказалъ Мольреди кротко.
-- Я слышалъ, какъ они говорили обо мнѣ какъ о бродягѣ, безъ роду и племени, о преступникѣ, до котораго никому нѣтъ дѣла. И они были правы; никто не навѣщалъ меня; къ другимъ приходили знакомые; къ инымъ пріѣзжали родные и увозили ихъ; нѣкоторые выздоравливали; не многіе счастливцы умирали! Я жилъ, одинокій, заброшенный, всѣми позабытый. Въ первый годъ я молился, чтобы семейные мои розыскали меня. Я ежедневно ждалъ ихъ. Я никогда не терялъ надежды. Я говорилъ себѣ: она не получила моего письма; но наконецъ мое молчаніе испугаетъ ее и тогда она пошлетъ кого-нибудь на розыски. Одинъ молодой студентъ заинтересовался мною и, изучая мой взглядъ, пришелъ къ заключенію, что я не идіотъ и кое-что понимаю. Съ помощью азбуки онъ заставилъ меня сообщить свое имя и родной городъ въ Иллинойсѣ и знаками обѣщалъ написать обо мнѣ моей семьѣ.
Но не въ добрый часъ я разсказалъ ему про мое богатство и съ этого момента увидѣлъ, что онъ считаетъ меня сумасшедшимъ и идіотомъ, Онъ ушелъ и я его больше не видѣлъ! И однако все-таки надѣялся.
Но должно быть на второй годъ со мной произошла какая-то перемѣна, потому что я сталъ бояться, что вотъ они пріѣдутъ и найдутъ меня такимъ жалкимъ калѣкой. Страшная мысль, что и они также, какъ и студентъ, сочтутъ меня сумасшедшимъ, когда я заговорю съ ними о моемъ богатствѣ, заставила меня молить Бога, чтобы они розыскали меня не прежде, чѣмъ я поправлюсь... Въ одинъ злосчастный день я узналъ, что мой пріискъ открытъ! Вы понимаете? мое сокровище... мой кладъ, стоившій мнѣ столькихъ лѣтъ труда и здоровья найденъ другимъ, а я... я нищій и забытый калѣка. Говорятъ, что они нашли меня безчувственнымъ на полу, куда я упалъ, когда услышалъ роковую вѣсть -- я не помню. Я ничего не помню до того момента, какъ меня нашелъ въ больницѣ сынъ, газетный репортеръ, случайно забредшій въ больницу. Онъ счелъ меня помѣшаннымъ и идіотомъ. Я не разубѣждалъ его. Я не разсказывалъ ему о моемъ пріискѣ, чтобы не возбуждать его сомнѣній и насмѣшекъ или, хуже того, чтобы онъ не попалъ въ его неблагодарныя руки. Нѣтъ, я ничего не говорилъ. Я дозволилъ привезти себя сюда; этого онъ не могъ не сдѣлать изъ простаго приличія.
-- И какое доказательство есть у васъ, что пріискъ точно вашъ? внушительно спросилъ Мольреди.
-- Еслибы у меня было мое письмо... еслибы я могъ найти Мастерса, отвѣчалъ неопредѣленно Слиннъ.
-- А вы знаете, гдѣ письмо? И гдѣ найти Мастерса?
-- Нѣтъ... не знаю... помню только, что гдѣ-то видѣлъ письмо...
Онъ провелъ, рукою по лбу и вдругъ хлопнулъ парализованной рукой по столу.
-- Я вспомню, гдѣ я его видѣлъ... непремѣнно вспомню.
-- Потише, старина, потише.
-- Вы спрашивали меня про мои грёзы. Ну вотъ это одна изъ нихъ. Я помню человѣка, показывающаго мнѣ это письмо. Я взялъ его у него изъ рукъ и узналъ, что оно мое по образчикамъ золота, завернутымъ въ немъ. Но гдѣ это было... и когда... я что сталось съ письмомъ -- этого я не могу сказать. Но я припомню, навѣрное припомню!
Онъ взглянулъ на Мольреди и увидѣлъ, что тотъ смотритъ на него очень внимательно и серьезно, и съ горечью сказалъ:
-- Вы считаете меня сумасшедшимъ? я это знаю. Этого только недоставало.
-- Гдѣ вашъ, пріискъ? спросилъ Мольреди, не отвѣчая на вопросъ.
Старикъ быстро опустилъ глаза въ полъ.
-- Это, значитъ, секретъ?
-- Нѣтъ.
-- Вы кому-нибудь о немъ говорили?
-- Нѣтъ.
-- Не говорили тому, кто владѣетъ имъ теперь?
-- Нѣтъ.
-- Почему?
-- Потому что я не хочу отнять у него пріискъ.
-- Почему же?
-- Потому что вы тотъ человѣкъ.
Такая тишина наступила послѣ этихъ словъ, что слышалось тиканье часовъ. И дождь пересталъ стучать о крыши.
-- Значитъ, это въ моей шахтѣ и моей землѣ былъ вашъ туннель три года тому назадъ? Это ваша мысль?
-- Да.
-- Тогда я не понимаю, почему вы не хотите искать своего права?
-- Я сказалъ вамъ, почему я не хочу, чтобы оно доставалось моимъ дѣтямъ. Скажу болѣе, Эльвинъ Мольреди, я радъ былъ, что ваши дѣти такіе моты; пусть они промотаютъ это ужасное богатство. Оно было проклятіемъ для меня; пусть будетъ проклятіемъ и для нихъ. Вы сочтете меня озлобленнымъ и жестокимъ, но то, что я увидѣлъ сегодня вечеромъ, раскрыло мнѣ глаза. Вы, владѣлецъ моего богатства, моего клада, не могли купить на свои милліоны любви вашихъ дѣтей, ихъ заботъ и нѣжности, также какъ и я -- бѣднякъ -- не пріобрѣлъ любви своихъ дѣтей. Вы также заброшены и одиноки, какъ и я. Мы сравнялись впервые въ жизни. Еслибы это проклятое золото провалилось сквозь землю, мы могли бы протянуть руки другъ другу, какъ братья.
Мольреди всталъ съ мѣста и послѣ минутной задумчивости взглянулъ на Слинна.
-- Выслушайте меня, старина. Вы ничѣмъ не можете доказать истины своихъ словъ. Письмо затерялось, неизвѣстно куда; Мастерса здѣсь нѣтъ, да еслибы онъ и былъ, вы же сами говорите, что онъ ничего не зналъ про вашу находку. У васъ нѣтъ никакихъ доказательствъ, что пріискъ вашъ, а не мой. Ни одинъ дѣловой человѣкъ, ни одинъ, даже дружески расположенный къ вамъ, человѣкъ, не повѣритъ вашей исторіи и сочтетъ васъ за помѣшаннаго. Слиннъ! я -- дѣловой человѣкъ... и я вашъ другъ... и вашъ соперникъ... но я не думаю, что вы помѣшаны и вѣрю, что въ вашемъ разсказѣ есть правда...
-- Но если вы думаете, прибавилъ онъ, помолчавъ съ минуту, что я на основаніи этого уступлю вамъ свой пріискъ, то вы ошибаетесь. Я не могу этого сдѣлать ради жены и дѣтей прежде, нежели вы докажете, что пріискъ вашъ. Я болѣе чѣмъ удвоилъ доходы, которые вы бы имѣли съ него три года тому назадъ. Когда вы докажете мнѣ такъ или иначе справедливость своихъ словъ, я вознагражу васъ въ томъ размѣрѣ, какой вы признаете нужнымъ.
-- И вы думаете, что я теперь приму отъ васъ деньги? сказалъ старикъ страстно. Вы думаете, что ваша милостыня вернетъ мнѣ покойную жену, три года потерянной жизни, любовь и уваженіе моихъ дѣтей? или же вы думаете, что ваша собственная жена и ваши дѣти, которыя бросили васъ въ богатствѣ, вернутся къ вамъ въ бѣдности? Нѣтъ! пусть проклятіе остается тамъ, гдѣ опредѣлила судьба. Мнѣ ничего не надо!
-- Потише, старина, потише, отвѣчалъ Мольреди спокойно, надѣвая сюртукъ. Вы возьмете пріискъ, если онъ вашъ, и я оставлю его себѣ, если онъ мой. Если онъ вашъ, вы дадите случай вашимъ дѣтямъ показать, что они могутъ сдѣлать для васъ, когда разбогатѣютъ, а я дамъ своимъ случай показать, какъ они поведутъ себя при разореніи и разочарованіи!
Онъ повернулся и отворилъ дверь. Съ быстрой перемѣной настроенія Слиннъ схватилъ руку Мольреди и поднесъ ее къ губамъ.
Мольреди улыбнулся, мягко высвободилъ руку и проговорилъ:
-- Потише, старина, потише! и затворилъ за собою дверь.
На небѣ сверкали звѣзды. Онъ чувствовалъ, что у него словно бремя свалилось съ плечъ, когда онъ вышелъ на свѣжій воздухъ. Онъ скоро и думать позабылъ объ одинокомъ старикѣ, котораго только-что оставилъ. Онъ думалъ только о женѣ и дочери. Въ эту самую минуту и онѣ думали о о немъ въ своей пышной виллѣ на берегу Средиземнаго моря въ Каннѣ, обсуждая возможность для Меми выйдти замужъ за князя Россо-Ингра, если только м-ръ Мольреди заплатитъ двѣсти пятьдесятъ тысячъ долларовъ карточнаго долга за этого злополучнаго джентльмена.