ГЛАВА I.
Лѣтній вечеръ. Черезъ два дня послѣ моего путешествія, кондукторъ высадилъ меня въ мѣстечкѣ Уайткроссъ: дальше онъ не могъ везти меня за полученную плату, а въ карманѣ моемъ не было больше ни одного шиллинга. Дилижансъ теперь впереди, по-крайней-мѣрѣ на одну милю, и я сижу одна у большой дороги. Въ эту минуту приходитъ мнѣ въ голову, что я забыла свой узелокъ въ ящикѣ дилижанса: тамъ онъ лежитъ и тамъ долженъ лежать, сколько пріидется, не думая о своей хозяйкѣ, оставшейся безъ всякихъ средствъ къ существованію.
Уайткроссъ, или по-русски, Бѣлый-Крестъ, не городъ, не деревня и даже не хуторъ: это -- каменный столбъ на высокомъ холмѣ, поставленный тамъ, гдѣ встрѣчаются четыре: дороги, и выпачканный бѣлой краской, для-того, я полагаю, чтобъ ярче въ ночное время бросался въ глаза запоздалому путешественнику. Четыре огромныя руки, протянутыя отъ головы Бѣлаго-Креста и надписи, даютъ знать, кому слѣдуетъ, что ближайшій городъ отстоитъ отсюда на десять миль; самый отдаленный -- на двадцать. Имена этихъ городовъ мнѣ хорошо знакомы, и я догадываюсь, въ какую область занесла меня судьба; это долженъ быть одинъ изъ сѣверныхъ шировъ съ болотистыми равнинами, окаймленными съ одной стороны высокою горой. Такъ точно, я не ошибаюсь: болота окружаютъ меня со всѣхъ сторонъ, и я замѣчаю въ туманной дали волнующіяся вершины горъ. Здѣсь должно быть скудное народонаселеніе: я не вижу ни одного пѣшехода на всѣхъ этихъ дорогахъ, протянутыхъ къ востоку, западу, сѣверу и югу: лежатъ они одиноко въ безлюдномъ краю, прорѣзывая бѣлыми полосами огромныя болота, и дикій верескъ растетъ по всѣмъ ихъ сторонамъ. Очень-хорошо: мнѣ надобно избѣгать встрѣчи съ людьми.
Однако жь и сюда, на мою бѣду, можетъ забрести случайный странникъ; въ недоумѣніи онъ спроситъ, что я тутъ дѣлаю, зачѣмъ и для чего сижу одна у бѣлаго столба, не имѣя, очевидно, опредѣленнаго намѣренія и опредѣленной цѣли. Что мнѣ отвѣчать ему? Всякое мое слово будетъ казаться дикимъ, невѣроятнымъ и легко можетъ возбудитъ на мой счетъ не совсѣмъ благопріятныя заключенія незнакомца. Нѣтъ больше никакихъ связей между мною и людьми; никакія надежды не зовутъ меня въ человѣческое общество, и никто въ эту минуту не можетъ обратиться ко мнѣ съ ласковымъ словомъ или добрыми желаніями. Нѣтъ у меня родныхъ, кромѣ всеобщей матери-природы: ея объятій искать мнѣ должно и отъ нея требовать успокоенія въ этотъ роковой часъ моей жизни.
Я пошла впередъ, въ сторону отъ большой дороги, углубляясь въ густую траву. Въ глубокой лощинѣ, саженяхъ въ двадцати отъ Бѣлаго-Креста, лежалъ, невидимый никѣмъ, огромный гранитъ, заросшій чернымъ мхомъ: здѣсь я сѣла и облокотилась головой о выдавшійся кусокъ дикаго камня. Высокія закраины болота были около меня; гранитъ прикрывалъ мое тѣло; небо возвышалось надъ гранитомъ.
Но и тутъ не вдругъ я успокоилась: нѣсколько времени тревожилъ меня страхъ близкаго сосѣдства съ какимъ-нибудь животнымъ, и опасеніе быть застрѣленной или открытой въ этомъ мѣстѣ какимъ-нибудь браконьеромъ. При малѣйшемъ порывѣ вѣтра я вздрагивала и озиралась вокругъ, опасаясь увидѣть дикаго быка или вооруженнаго охотника. Убѣдившись, наконецъ, въ неосновательности своихъ опасеній и успокоенная глубокимъ молчаніемъ приближающейся ночи, я стала смотрѣть довѣрчивѣе на свое одинокое положеніе въ пустынномъ пріютѣ. До-сихъ-поръ я не мыслила: я только слушала, наблюдала, сторожила, боялась, вздрагивала. Первый разъ теперь, оторванная отъ мрачной дѣйствительности, я вступила въ безконечную область мысли.
Что мнѣ дѣлать? Куда идти?-- Несносные, неотвязные вопросы, на которые былъ только одинъ отвѣтъ холоднаго разсудка: "Нечего тебѣ дѣлать, Дженни Эйръ, и некуда идти. И, однако жь, усталыя твои ноги должны вымѣрять огромное пространство, прежде, чѣмъ ты достигнешь человѣческаго жилища. Станешь ты просить гостепріимства и получишь презрительный отказъ; будешь искать участія между-людьми и встрѣтишь отталкивающую холодность; разскажешь имъ свою повѣсть и никто тебѣ не повѣритъ. И зной, и жажда, и холодъ, и голодъ, ожидаютъ тебя впереди, безпріютная Дженни Эйръ!"
Я дотронулась до травы: она была суха и еще довольно-тепла послѣ палящихъ лучей лѣтняго солнца. Горизонтъ былъ чистъ и ясенъ: мои взоръ, обращенный къ небу, встрѣтился съ привѣтливою звѣздочкой, только-что показавшейся на безбрежномъ океанѣ. Роса начинала падать на землю, истомленную жаждой; но въ эту минуту не могло быть отъ нея вредныхъ испареній. Природа, казалось, была для меня благосклонна и добра: я, отверженная дѣвушка, готова была броситься въ ея объятія съ дѣтскою нѣжностью, забывъ на этотъ разъ эгоизмъ и холодное равнодушіе людей. На эту ночь, по-крайней-мѣрѣ, я буду гостьей природы: она любитъ меня, какъ нѣжную дочь, и готова дать мнѣ спокойный пріютъ безъ денегъ, и безъ платы. У меня былъ еще небольшой кусокъ хлѣба, оставшійся отъ булки, которую я, проѣздомъ черезъ городъ, купила за свой послѣдній пенни. Невдалекѣ отъ меня, въ густомъ верескѣ, выставлялись, наподобіе гагатовыхъ бисеринъ, ягоды спѣлой черники: я набрала горсть и начала ѣсть ихъ съ остаткомъ своей булки. Мой голодъ не могъ быть вполнѣ утоленъ этой постнической пищей, но все же силы мои подкрѣпились, и я чувствовала необыкновенную бодрость въ душѣ. Произнеся, въ-заключеніе трапезы, вечернюю молитву, я начала устроивать постель.
Трава, подлѣ гранита, была особенно-гусга, и мой ноги совсѣмъ потонули въ ней, когда я легла: высокій верескъ, по обѣимъ сторонамъ импровизированной постели, едва оставлялъ узкое пространство для вторженій ночнаго воздуха. Шаль, сложенная вдвое, послужила для меня одѣяломъ; пушистая трава замѣнила подушку. При такомъ помѣщеніи, мнѣ не было холодно, по-крайней-мѣрѣ при началѣ ночи.
Ночлегъ мой былъ бы вообще довольно-спокоенъ, еслибъ надорванное сердце не возмущало его. Среди безмолвія ночи, оно громко жаловалось на свои зіяющія раны и невыносимую боль; трепетало за мистера Рочестера и его судьбу, обливалось кровью при мысли о его грустномъ одиночествѣ, и стремилось къ нему съ невыразимою тоской, какъ птичка съ переломленными крыльями, готовая выбиться изъ послѣднихъ силъ, чтобъ достигнуть до вожделѣннаго предмета.
Измученная сокрушительною пыткой мысли, я встала на колѣни. Наступила ночь во всемъ своемъ великолѣпіи, прекрасная, тихая ночь, слишкомъ-неспособная пробудить чувство страха даже въ робкихъ душахъ. Мы знаемъ, что Богъ вездѣсущъ; но, безъ всякаго сомнѣнія, мы особенно чувствуемъ Его присутствіе тамъ, гдѣ дѣла Его обнаруживаются въ своемъ торжественномъ величіи: что жь можетъ быть величественнѣе этихъ безчисленныхъ міровъ, которые вращаются надъ нашей головой въ безоблачную ночь? Проникнутая мыслью о всемогуществѣ Творца, я пламенно молилась за мистера Рочестера, и скоро въ душѣ моей распространилось отрадное упованіе, что мистеръ Рочестеръ будетъ спасенъ. Черезъ нѣсколько минутъ я опять легла на свое мягкое ложе, и сладкій сонъ сомкнулъ мои глаза.
Но на другой день нужда явилась ко мнѣ, блѣдная, нагая, страшная. Уже птички давно повыпорхали изъ своихъ маленькихъ гнѣздъ; пчелы спѣшили собрать обычную дань, съ густаго вереска, еще влажнаго и сыраго послѣ утренней росы; длипныя утреннія тѣни сокращались больше-и-больше, и солнце уже давно выплыло на восточный горизонтъ, когда я встала и осмотрѣлась вокругъ себя.
Какой тихій, жаркій, превосходный день! Солнечный лучъ уже блисталъ во всѣхъ мѣстахъ, и обширная равнина представлялась золотою пустыней. Какъ бы мнѣ хотѣлось жить и умереть на этомъ благодатномъ мѣстѣ! Я увидѣла, какъ ящерица взбиралась на гранитъ и какъ пчела суетливо жужжала вокругъ сладкой черники: въ эту минуту я охотно согласилась бы превратиться въ пчелу или ящерицу, чтобъ имѣть право остаться здѣсь навсегда, питаясь чѣмъ Богъ пошлетъ; но я была человѣкъ, и человѣческія нужды сопровождали меня; нельзя человѣку оставаться тамъ, гдѣ ничего нѣтъ для удовлетворенія его нуждъ. Я встала и бросила грустный взглядъ на оставленную постель. Не имѣя никакихъ надеждъ впереди, я желала только одного -- чтобы Творецъ благоволилъ этой ночью взять къ себѣ мою душу, и чтобы тѣло мое освобожденное отъ дальнѣйшей борьбы съ судьбою, могло спокойно отдохнуть въ этой безлюдной пустынѣ. Не исполнилось мое желаніе: жизнь, со всѣми ея потребностями и страданіями, опять была отдана въ мое полное распоряженіе. Я должна нести эту тяжесть: должна страдать, терпѣть, и, прежде всего, заботиться объ удовлетвореніи своихъ нуждъ. Я пошла.
Достигнувъ до Бѣлаго-Креста, я отправилась по дорогѣ въ сторону отъ солнца, уже начинавшаго палить своими знойными лучами: другое обстоятельство не могло имѣть вліянія на выборъ моего пути. Я шла скоро и долго, до-тѣхъ-поръ, пока совершенно не выбилась изъ силъ. Рѣшившись, отдохнуть, я сѣла на камень у большой дороги, и черезъ нѣсколько минутъ услышала звонъ колоколовъ, церковный звонъ.
Обратившись по направленію этихъ звуковъ, я замѣтила вдалекѣ, между романтическими холмами, деревню и высокій шпицъ колокольни. Вся долина, по правую руку отъ меня, была наполнена пастбищами, нивами и лѣсомъ; волнистый потокъ свѣта пробѣгалъ зигзагами по разнообразнымъ тѣнямъ золотыхъ колосьевъ, темной рощи и зеленаго луга. Выведенная изъ своей забывчивости громкимъ стукомъ колесъ, я увидѣла на дорогѣ тяжелую фуру, взбиравшуюся на пригорокъ, и недалеко отъ нея двухъ тучныхъ коровъ съ пастухомъ. Символы человѣческой жизни и труда были теперь передо мной: я должна трудиться, среди своихъ ближнихъ, и заработывать свой хлѣбъ.
Часа въ два пополудни я вошла въ деревню. На концѣ одной изъ ея улицъ была мелочная лавка, и на окнѣ ея, въ симметрическомъ порядкѣ, лежали маленькія коврижки хлѣба. Мнѣ хотѣлось теперь получить въ свое владѣніе одну изъ такихъ коврижекъ; этого было бы довольно для возобновленія моихъ силъ, иначе мнѣ слишкомъ-трудно продолжать свой путь. Любовь къ жизни и желаніе дѣятельности возвратились, ко мнѣ немедленно послѣ того, какъ я вновь очутилась между людьми: недостойно человѣка и унизительно въ нравственномъ смыслѣ -- умереть отъ. голода среди деревни. Нельзя ли мнѣ предложить чего-нибудь въ обмѣнъ за одну изъ этихъ булокъ? Этотъ вопросъ всего-прежде и всего-естественнѣе образовался въ моей головѣ. У меня былъ небольшой шелковый платокъ вокругъ шеи; были и перчатки на рукахъ. Какъ обыкновенно поступаютъ мужчины и женщины, доведенныя до крайности, я не могла сообразить и не знала, будутъ ли благосклонно приняты мои вещи. Вѣроятно нѣтъ; однакожь попытаюсь.
За выручкой, въ мелочной лавкѣ, сидѣла женщина, когда я вошла. Увидѣвъ хорошо одѣтую особу, вѣроятно, леди по ея предположенію, она встала, учтиво подошла ко мнѣ и спросила", что мнѣ угодно. Стыдъ сковалъ мой языкъ, и я не могла произнести приготовленной просьбы: мысль предложить полу-изношенныя перчатки и косынку, казалась мнѣ теперь нелѣпою и съумасбродною, Я сказала только, что устала и просила позволенія посидѣть. Обманутая въ ожиданіи, лавочница холодно приняла мою просьбу, и указала на порожній стулъ подлѣ двери. Я сѣла. Слезы въ эту минуту насильно пробивались изъ моихъ глазъ; но я умѣла обуздать свою печаль, понимая инстинктивно, какъ неумѣстно ея обнаруженіе въ этомъ мѣстѣ. Скоро я спросила:
-- Скажите, пожалуйста, моя милая, у васъ въ деревнѣ нѣтъ портнихи или какой-нибудь швеи?
-- Какъ не быть, двѣ или три мастерицы шьютъ у насъ по заказу всякія платья. Вы хотите что-нибудь заказать?
-- Нѣтъ, я такъ...
Совсѣмъ не такъ. Передо мной лицомъ-къ-лицу стояла нужда съ мрачной угрозой на своемъ угрюмомъ челѣ. Безъ денегъ и безъ друзей, я находилась въ безвыходномъ положеніи человѣка, готоваго рѣшиться на всѣ возможныя крайности для спасенія себя отъ голодной смерти. Надобно что-нибудь дѣлать. Что же? Надобно гдѣ-нибудь употребить себя для работы. Гдѣ?
-- Не знаете-ли вы здѣсь какого-нибудь мѣста, гдѣ нужны служанки?
-- Не знаю.
-- Какимъ ремесломъ особенно промышляютъ въ вашей деревнѣ? Чѣмъ преимущественно занимаются здѣшніе жители?
-- Какъ чѣмъ? Дѣло извѣстное, всякой занимается чѣмъ хочетъ. Одни обработываютъ землю; другіе ходятъ на булавочную фабрику мистера Оливера и на литейный дворъ.
-- Женщины работаютъ на фабрикѣ мистера Оливера?
-- Нѣтъ.
-- Что же дѣлаютъ женщины?
-- Почему мнѣ знать, что онѣ дѣлаютъ? Я, вотъ, видите, сижу въ мелочной лавкѣ, а другія промышляютъ какъ умѣютъ.
Мои вопросы, очевидно, ей наскучили, и потому необходимо было прекратить этотъ разговоръ. Скоро пришли въ лавку два-три сосѣда, которымъ понадобился мой стулъ. Я поблагодарила лавочницу и ушла.
Проходя улицей, я смотрѣла на окна и ворота, окружавшія меня съ обѣихъ сторонъ; но не находила ни малѣйшаго повода или предлога зайдти въ какой-нибудь домъ. Часа два бродила я вокругъ деревни безъ намѣренія и безъ цѣли, переходя съ одного мѣста на другое. Утомленная до крайняго изнеможенія и чувствуя непреодолимую потребность въ пищѣ, я повернула въ переулокъ и усѣлась подъ заборомъ; но черезъ нѣсколько минутъ принуждена была опять подняться на ноги, въ смутной надеждѣ отъискать какую-нибудь помощь. На концѣ переулка стоялъ небольшой, весьма-красивый и опрятный домикъ, окруженный садомъ: я остановилась передъ нимъ. Какое право имѣла я подойдти къ бѣлымъ дверямъ и прикоснуться къ молотку? Изъ-за какихъ выгодъ жители этого домика могли принять участіе въ неизвѣстной странницѣ или бродягѣ? Однакожъ я подошла и постучалась. Миловидная и опрятно одѣтая молодая женщина отворила дверь. Слабымъ, низкимъ и дрожащимъ голосомъ, какой только могъ выходить изъ надорванной'груди и безнадежнаго сердца, я спросила:
-- Не нужна ли вамъ служанка?
-- Нѣтъ, мы не держимъ служанокъ, отвѣчала молодая женщина.
-- Не можете ли сказать, гдѣ бы тутъ найдти мнѣ какое-нибудь занятіе или должность? Я чужая въ этомъ мѣстѣ и у меня нѣтъ знакомыхъ. Не могу ли я пріискать какой-нибудь работы?
Но къ-чему ей было думать обо мнѣ, или пріискивать для меня какое-нибудь мѣсто? Притомъ, мое положеніе было, безъ всякаго сомнѣнія, слишкомъ-сомнительнымъ въ ея глазахъ. Она покачала головой и ласково произнесла убійственный отвѣтъ:
-- Очень-жалѣю, что не могу помочь вамъ: обратитесь къ кому-нибудь другому.
Бѣлая дверь затворилась, замокъ хлопнулъ, и я осталась одна на крыльцѣ. Промедли она минутой больше, скажи еще два-три слова, и у меня, вѣроятно, достало бы духа попросить хлѣба; но теперь было поздно предложить и эту унизительную просьбу.
Что жъ мнѣ дѣлать? Возвращаться назадъ въ грязную деревню незачѣмъ: никто тамъ не поможетъ безпріютной странницѣ. Хорошо бы удалиться въ рощу подъ тѣнь густыхъ деревъ, гдѣ опять можно бы найдти даровой ночлегъ; но до рощи далеко, а я была слаба, немощна, больна и притомъ инстинктъ природы непреодолимо влекъ меня къ человѣческимъ жилищамъ, гдѣ, авось, не дадутъ мнѣ умереть голодной смертью. Уединеніе въ лѣсу не могло быть пріятнымъ уединеніемъ, когда голодный коршунъ безъ пощады начиналъ терзать мое бѣдное сердце.
Нѣсколько разъ подходила я къ домамъ, передвигаясь какъ тѣнь съ мѣста на мѣсто, и всегда отталкиваемая мыслью, что нѣтъ у меня никакого права ожидать или требовать помощи отъ незнакомыхъ людей. День между-тѣмъ склонялся къ вечеру, когда я продолжала такимъ-образомъ бродить какъ собака, потерявшая своего хозяина. Стыжусь сказать, но положеніе собаки, при подобныхъ обстоятельствахъ, представлялось мнѣ въ ту пору завиднымъ положеніемъ: ей стоило только постоять у любаго окна, повилять хвостомъ и, вѣроятно, всякой мальчишка бросилъ бы ей остатокъ своего обѣда, тогда-какъ тотъ же мальчишка не обратить никакого вниманія на умирающую женщину! Я была въ отчаяніи.
Пройдя небольшое поле за деревней, я увидѣла передъ собой церковный шпицъ, и туда направила свои шаги. Недалеко отъ кладбища, на церковномъ дворѣ, среди сада, стоялъ весьма-красивый домикъ, принадлежавшій, вѣроятно, сельскому священнику. Мнѣ пришло въ голову, что странники, заходя въ незнакомыя мѣста, обращаются иногда къ священнику, требуя отъ него покровительства и помощи. Священникъ прямо обязанъ, по-крайней-мѣрѣ совѣтомъ, помогать людямъ, отъискивающимъ для себя честное занятіе. Мнѣ казалось, что и я имѣю нѣкоторое право требовать совѣта. Итакъ, призвавъ на помощь свое мужество и послѣдній остатокъ физической силы, я пошла впередъ, и черезъ минуту постучалась въ кухонную дверь пасторскаго дома. На мой призывъ, явилась старуха, отворившая дверь.
-- Не пасторскій ли это домъ? спросила я, покачиваясь какъ угорѣлая отъ крайняго истощенія силъ.
-- Да, отвѣчала старуха довольно-грубымъ тономъ.
-- Священникъ у себя?
-- Нѣтъ.
-- Скоро онъ пріидетъ?
-- Нѣтъ: онъ уѣхалъ.
-- Далеко?
-- Не такъ далеко -- мили за три. Его отецъ, видите ли, умеръ скоропостижно, и онъ отправился хоронить его. Мы ждемъ его домой недѣли черезъ двѣ.
-- Есть въ домѣ какая-нибудь леди?
-- Никого нѣтъ, кромѣ меня.
-- Вы кто?
-- Ключница.
И я не рѣшилась объявить пасторской ключницѣ о своихъ нуждахъ. Не-уже-ли судьба доведетъ меня до неизбѣжной необходимости просить милостыню? О, Боже! спаси меня отъ этого униженія!
Еще разъ поплелась я назадъ отъ пасторскаго дома; еще разъ вспомнила о своей косынкѣ и о сдобныхъ булкахъ, разложенныхъ на окнѣ мелочной лавки. О, хотя бы одинъ только кусокъ хлѣба для утоленія голоднаго коршуна, терзавшаго мою внутренность! Машинально поворотила я въ деревню, отъискала лавку и вошла: здѣсь были другіе люди кромѣ лавочницы, но презирая теперь всякой стыдъ я рѣшалась спросить:
-- Не можете ли дать мнѣ булки за этотъ платокъ?
Лавочница и ея пріятели посмотрѣли на меня съ очевиднымъ подозрѣніемъ.
-- Нѣтъ, сказала она:-- я не имѣю обычая вымѣнивать булки на косынки.
Доведенная до отчаянія, я умоляла дать мнѣ по-крайней-мѣрѣ половину булки. Лавочница опять отказала:
-- Проваливай, матушка, проваливай! сказала она грубымъ тономъ: -- почему я знаю, гдѣ ты взяла эту косынку?
-- Ну вотъ, не можешь ли взять мои перчатки?
-- А что мнѣ дѣлать съ твоими перчатками? Проваливай!
Непріятно, читатель, чрезвычайно-непріятно останавливаться на этихъ минувшихъ подробностяхъ моей жизни. Нѣкоторые находятъ наслажденіе оглядываться назадъ и перечувствовать вновь горькіе опыты протекшихъ лѣтъ; но я, до настоящаго времени, не могу безъ ужаса обращаться къ этимъ минувшимъ временамъ: нравственное униженіе, соединенное съ физическимъ страданіемъ, представляетъ одно изъ самыхъ неутѣшительныхъ воспоминаніи, къ которымъ обращаешься не иначе какъ съ болѣзненнымъ чувствомъ печали и стыда. Я совсѣмъ не думала осуждать отталкивавшихъ меня особъ, и хорошо понимала, что все это было совершенно въ порядкѣ вещей. Весьма-часто подвергаютъ подозрѣніямъ даже обыкновенныхъ нищихъ: что жъ должны были подумать о бродягѣ, одѣтой какъ леди? Конечно, я просила себѣ занятія, искала честнаго мѣста; но кто могъ считать себя обязаннымъ хлопотать для меня о такомъ мѣстѣ? Разумѣется не тѣ особы, которыя тогда видѣли меня первый разъ, и ничего не знали о моемъ характерѣ. Что жь касается до женщины, не хотѣвшей взять шелковой косынки въ обмѣнъ за грошовую булку -- и она, съ своей точки зрѣнія, была совершенно-права, потому-что предложеніе казалось для нея необыкновеннымъ и подозрительнымъ во многихъ отношеніяхъ. Нѣтъ, люди совсѣмъ не такъ злы, какъ представляютъ ихъ себѣ отчаянные мизантропы, и я была къ нимъ снисходительною даже въ критическія минуты своей жизни.
Въ сумерки я проходила мимо одной фермы. Дверь хижины была отворена; фермеръ сидѣлъ за ужиномъ, и передъ нимъ лежали хлѣбъ и сыръ. Я остановилась и сказала:
-- Не можете ли вы дать мнѣ кусокъ хлѣба? Я голодна.
Фермеръ бросилъ на меня изумленный взглядъ; но не сказавъ ни слова, отрѣзалъ довольно-толстый ломоть и подалъ мнѣ. Не думаю, чтобы онъ счелъ меня нищей: вѣроятно я была въ его глазахъ эксцентрической леди, которой пришла фантазія попробовать его чернаго хлѣба. Потерявъ изъ вида скромную ферму, я сѣла и съ жадностью принялась ѣсть свой ломоть.
Не смѣя разсчитывать на квартиру подъ гостепріимной кровлей, я отправилась въ ближнюю рощу, примыкавшую къ этой деревнѣ; но мой ночлегъ не имѣлъ теперь ни малѣйшихъ удобствъ: земля была сыра, воздухъ холоденъ, и притомъ я не разъ должна была переносить свою квартиру съ мѣста на мѣсто, потому-что мимо меня безпрестанно проходили запоздавшіе крестьяне. Къ довершенію злополучія, на разсвѣтѣ пошелъ проливной дождь, испортившій весь этотъ день.
Больно мнѣ останавливаться на всѣхъ этихъ подробностяхъ, не имѣющихъ, впрочемъ, особаго интереса для читателя. Я сокращу свой разсказъ. Въ-сущности, этотъ день былъ повтореніемъ предшествовавшаго дня. Какъ и прежде, я искала работы и, какъ прежде, вездѣ получала отказъ. Пиша опять одинъ разъ прикоснулась къ моимъ губамъ, и это случилось такимъ-образомъ: проходя мимо крестьянской избы, я увидѣла маленькую дѣвочку, собиравшуюся выбросить блюдо холодной размазни въ свиное корыто. Я обратилась къ ней съ вопросомъ:
-- Не можешь ли ты, моя милая, отдать мнѣ эту порцію?
Дѣвочка съ изумленіемъ вытаращила на меня свои глаза.
-- Матушка! воскликнула она: -- вотъ тутъ передъ окномъ стоитъ нищенка, и проситъ у метія эту размазню: отдать или нѣтъ?
-- Это видно нищая, отвѣчалъ голосъ извнутри: -- отдай, пожалуй.
Дѣвочка опрокинула размазню на мою ладонь, и я съ жадностью принялась утолять свой голодъ.
Съ наступленіемъ мокрыхъ сумерекъ, я стояла на уединенной проселочной тропинкѣ, по которой шла около часа. Силы мои почти совершено истощились. Не зная что дѣлать, я стала разсуждать, говоря вслухъ:
-- Идти впередъ мнѣ нельзя, это ясно: не-уже-ли и эту ночь мнѣ прійдется быть выкидышемъ изъ общества людей? Положить ли мнѣ опять свою голову на эту сырую и холодную землю, тогда-какъ дождь повидимому усиливается съ каждой минутой? Иначе кажется нечего дѣлать, потому-что кто захочетъ меня принять въ свой домъ? Но это было бы ужасно: обезсиленная голодомъ, усталостью, холодомъ, я должна буду въ такомъ случаѣ отступиться отъ всякой надежды, и ужъ вѣроятно не доживу до слѣдующаго утра. Что жь такое? Почему я никакъ не могу помириться съ перспективой близкой смерти? зачѣмъ непремѣнно хочется мнѣ жить, несмотря на то, что жизнь не имѣетъ, повидимому никакой цѣны въ моихъ глазахъ? Затѣмъ вѣроятно, что мистеръ Рочестеръ еще живъ -- это говоритъ мнѣ внутреннее чувство; умереть въ такомъ случаѣ отъ голода и холода, значитъ -- обнаружить малодушіе, недостойное возлюбленной мистера Рочестера. Нѣтъ, надобно жить во что бы ни стало. О, Боже! поддержи меня ещё, по-крайней-мѣрѣ на нѣсколько часовъ!
Мой взоръ началъ блуждать по тусклому и туманному ландшафту. Съ ужасомъ увидѣла я, что зашла далеко отъ деревни, уже совсѣмъ исчезавшей изъ моихъ глазъ: самыя нивы, окружавшія ее, были далеко. Пробираясь по извилистымъ и глухимъ тропинкамъ, я опять подошла къ болотистому грунту, и теперь, между мной и туманнымъ холмомъ, лежало безплодное поле, заросшее дикимъ верескомъ.
-- Дѣлать нечего: умирать такъ умирать! сказала я самой-себѣ:-- Все же; лучше умереть здѣсь, чѣмъ среди улицы, или на большой дорогѣ.
Итакъ, я поворотила къ холму и достигла его черезъ нѣсколько минутъ. Оставалось теперь отъискать лощину или впадину, гдѣ бы можно было лежать незамѣтно для глазъ случайнаго пѣшехода; но вся поверхность была ровная, безъ малѣйшихъ углубленій. Однообразіе холма видоизмѣнялось только цвѣтомъ; онъ былъ зеленъ тамъ, гдѣ болото заростало мхомъ и камышомъ, и чоренъ, гдѣ только верескъ покрывалъ сухую почву. Несмотря на приближеніе сумерекъ, я могла еще различать эти перемѣны, представлявшіяся въ видѣ переливовъ свѣта и тѣни, потому-что дневной свѣтъ исчезалъ постепенно.
Еще я продолжала смотрѣть на дикія сцены, окружавшія меня со всѣхъ сторонъ, какъ-вдругъ, на одномъ тускломъ пунктѣ между болотами, я увидѣла яркій свѣтъ.-- "Это должно-быть блуждающій огонь", подумала я, ожидая исчезновенія свѣта. Однакожь огонь продолжалъ горѣть на той же самой точкѣ, не подвигаясь ни впередъ, ни назадъ.-- "Ну, такъ вѣроятно это разжигаютъ костеръ", подумала я опять, ожидая теперь увидѣть постепенное распространеніе свѣта. Но прошло минуты двѣ, а свѣтъ не распространялся и не уменьшался.-- "Значитъ, это горитъ свѣча въ какомъ-нибудь домѣ", заключила я, наконецъ:,-- но для меня это почти все-равно. Домъ отсюда далеко, и у меня не станетъ силъ добраться до него. Да и что толку, если бы онъ даже отстоялъ отъ меня на десять шаговъ. Стоитъ только постучаться въ дверь, и меня прогонятъ какъ бродягу."
Не дѣлая впередъ ни одкаго шага, я припала лицомъ къ землѣ и закрыла глаза: ночной вѣтеръ жужжалъ надъ моей головой, и пробѣгая черезъ холмъ, со стономъ замиралъ въ отдаленномъ пространствѣ; дождь падалъ крупными каплями, промачивая меня до костей. Теперь, какой-нибудь часъ, много, два -- и я окоченѣю постепенно и незамѣтно перейду на тотъ свѣтъ, не чувствуя мучительной агоніи приближающейся смерти. Но при этой отчаянной мысли, чувство самосохраненія еще разъ громко заговорило въ моемъ сердцѣ, и я поспѣшила оставить свое мѣсто.
Огонёкъ между-тѣмъ продолжалъ горѣть, сверкая черезъ дождь, довольно тусклымъ, но постояннымъ свѣтомъ. Я попыталась идти впередъ, съ величайшимъ трудомъ передвигая свои окоченѣлые члены. Путеводный огонь завелъ меня черезъ холмъ въ огромную лужу, вѣроятно совсѣмъ непроходимую въ осеннее время, и которая даже теперь, среди лѣта, казалась едва застывшей трясиной. Здѣсь я падала два раза, по всякій разъ вставала и продолжала плестись впередъ свѣтъ, мелькавшій въ туманной дали, былъ для мени символомъ послѣдней надежды.
Пройда трясину, я увидѣла бѣлый слѣдъ на поверхности болотистаго грунта: то была тропинка, прямо проведенная къ огню, который теперь мелькалъ изъ-за группы деревъ, вѣроятно елокъ, какъ можно было судить въ темнотѣ по ихъ листьямъ и фигурамъ. Звѣзда моя померкла, когда подвинулась я ближе: между мной и ею остановился вѣроятно какой-нибудь предметъ. Я протянула руку, и ощупала грубые камни низкой стѣны, надъ которою возвышалось что-то въ родѣ палисадовъ. Я пошла ощупью впередъ, придерживаясь рукою за этотъ колючій заборъ. Бѣловатый предметъ опять появился передъ моими глазами: то была калитка, повернувшаяся на своихъ крючьяхъ, когда я дотронулась до нея. По обѣимъ ея сторонамъ стояли черные кусты, вѣроятно остролистника или тиса.
Когда прошла я ворота и миновала кустарникъ, передъ зрѣніемъ моимъ обрисовался силуэтъ дома, чернаго, низенькаго и довольно-длиннаго; но путеводный свѣтъ уже совсѣмъ исчезъ, и все покрылось едва проницаемымъ мракомъ. Не-уже-ли жильцы, на мою бѣду, легли спать? Должно-быть такъ. Отьискивая дверь, я обогнула уголъ дома, и съ радостью увидѣла опять привѣтный огонёкъ, выходившій теперь изъ маленькаго венеціанскаго окна, отстоявшаго отъ земли не болѣе какъ на одинъ футъ: оно казалось еще меньше отъ плюща или другаго какого-то растенія, листья котораго плотно примыкали къ этой части стѣны низенькаго домика. Отверстіе почти совсѣмъ закрывалось листьями и дотого представлялось узкимъ, что ставень или занавѣсъ были почти вовсе ненужны. Когда я нагнулась и немного пріотодвинула листья, закрывавшіе окна, передъ моими глазами явственно обозначились всѣ предметы во внутренности дома. Я увидѣла комнату съ песчанымъ, чисто выметеннымъ поломъ, посудный шкафъ орѣховаго дерева и въ немъ -- блестящія оловяннныя блюда и тарелки, расположенныя стройными рядами. Надъ каминомъ, гдѣ перегорали уголья торфа, висѣли стѣнные часы, и подлѣ стѣнъ стояло нѣсколько стульевъ. Свѣча, служившая для меня маякомъ, горѣла на столѣ, освѣщая пожилую женщину, вязавшую чулокъ: она была одѣта очень-опрятно, и костюмъ въ совершенствѣ гармонировалъ съ окружающими предметами.
Во всемъ этомъ не было однакожъ ничего особенно-замѣчательнаго, и я ограничилась только бѣглымъ взглядомъ. Болѣе интересная группа, сосредоточенная передъ каминомъ, обратила на себя мое исключительное вниманіе: то были двѣ граціозныя женщины, благородныя леди во всѣхъ возможныхъ отношеніяхъ. Одна изъ нимъ сидѣла на низенькихъ креслахъ, другая на скамейкѣ: обѣ были въ глубокомъ траурѣ изъ бомбазина и крепа, и этотъ черный костюмъ составлялъ превосходнѣйшій контрастъ съ ихъ лебедиными шеями и прекрасными лицами: у ногъ одной дѣвушки лежала старая охотничья собака; у другой, на колѣняхъ, пріютился черный котъ, мурлыкавшій свою вечернюю пѣсню.
Для такихъ жилицъ скромная деревенская кухня представлялась чрезвычайно-страннымъ мѣстомъ. Кто онѣ были? конечно, не дочери пожилой женщины, сидѣвшей за столомъ съ своимъ чулкомъ: та была похожа на простую крестьянку, грубую и необразованную, между-тѣмъ-какъ обѣ дѣвушки были чрезвычайно-нѣжны и, безъ всякаго сомнѣнія, знакомы съ обращеніемъ лучшихъ обществъ. Такихъ лицъ нигдѣ я не видала прежде, и, однакожъ, смотря теперь на нихъ, я припомнила что-то знакомое въ чертахъ ихъ физіономій. Прекрасными ихъ нельзя назвать: онѣ были для этого слишкомъ-блѣдны и черезъ-чуръ серьезны, особенно когда склонялись головами надъ книгой передъ ихъ глазами. Маленькій столикъ между ними поддерживалъ другую свѣчу и два большіе тома, къ которымъ онѣ часто обращались, сравнивая ихъ съ другою маленькою книжкой: я поняла, что онѣ пріискивали слова въ лексиконѣ для перевода. Вся эта сцена была безмолвна и тиха, какъ-будто фигуры представлялись тѣнями, а освѣщенная комната служила для нихъ картиной: я слышала хрустеніе пепла за рѣшоткой, бой стѣнныхъ часовъ и даже дробный стукъ вязальныхъ спичекъ въ рукахъ пожилой женщины. Звучный и пріятный голосокъ прервалъ наконецъ это странное молчаніе, и до ушей моихъ долетѣли слова:
-- Слушай, Діана:-- "Францъ и старикъ Даніель странствуютъ вмѣстѣ въ ночное время, и Францъ разсказываетъ сонъ, отъ котораго онъ пробудился въ ужасномъ страхѣ." -- Слушай, Діана.
Затѣмъ она прочитала тихимъ голосомъ изъ своей книжки нѣсколько фразъ, для меня совершенно непонятныхъ: то былъ незнакомый для меня языкъ -- не французскій и не латинскій. Былоли то по-гречески или по-нѣмецки, я не могла сказать.
-- Удивительно сильный языкъ, сказала дѣвушка, окончивъ чтеніе: -- я начинаю любить его больше-и-больше съ каждымъ днемъ.
Другая дѣвушка, слушавшая до-сихъ-поръ свою сестру, взяла книгу изъ ея рукъ и повторила прочитанную фразу. Впослѣдствіи я сама узнала и языкъ, и книгу; слѣдовательно, могу теперь привести здѣсь слова, казавшіяся для меня въ ту нору непостижимыми звуками безъ всякаго значенія и смысла:
-- "Da trat hervor Einer aazusehen wie die Sterneimocht." -- Хорошо, очень-хорошо! А вотъ дальше кажется выступаетъ могучій архангелъ, и эта фраза, по моему мнѣнію, стоитъ цѣлой сотни страницъ: -- "Ich wäge die Gedanken in der Schale meines Zornes und die Werke mit dem Gewichte meines Grimms." -- Прекрасно!
Опять наступило молчаніе.
-- Не-ужь-то есть въ мірѣ сторона, гдѣ болтаютъ этакимъ манеромъ? спросила старуха, отрывая глаза отъ своей работы.
-- Есть, Анна, есть, и эта сторона гораздо-больше Англіи: другаго языка тамъ не знаютъ.
-- Это удивительно: какъ же тамъ понимаютъ другъ друга? Мнѣ кажется, я въ тысячу лѣтъ не разобрала бы тутъ ни одного слова. А вы, я думаю, понимали бы все?
-- Нѣтъ, Анна, кое-что вѣроятно мы могли бы понять изъ разговора на этомъ языкѣ; но мы еще далеко не такъ учены, какъ ты думаешь: мы не говоримъ по-нѣмецки, и даже не можемъ читать безъ помощи словаря.
-- Какая же вамъ польза отъ этого?
-- Мы надѣемся современемъ преподавать этотъ языкъ, чтобы больше заработывагь денегъ.
-- Вотъ оно какъ? это не дурно. Только ужъ не-пора-ли вамъ спать, мои милыя барышни: сегодня вы занимались очень-много.
-- Пожалуй что и такъ: я по-крайней-мѣрѣ очень устала. А ты, Мери?
-- Смертельно! Сказать правду, нелегкое дѣло возиться съ незнакомымъ языкомъ, когда нѣтъ другаго учителя кромѣ словаря.
-- И особенно съ такимъ языкомъ, какъ этотъ неуклюжій Deutsch.-- Странно, куда это до-сихъ-поръ запропастился Джонъ?
-- Вѣроятно онъ скоро воротится: уже десять часовъ.-- При этомъ она взглянула на маленькіе золотые часы, висѣвшіе у нея на груди:-- кажется опять пошелъ сильный дождь. Анна, потрудись, пожалуйста, взглянуть на каминъ въ гостиной.
Женщина встала, отворила дверь во внутреннюю комнату, поворочала огонь въ каминѣ и скоро воротилась назадъ.
-- Ахъ, дѣти, дѣти! сказала она: -- какъ больно мнѣ теперь входить въ эту осиротѣлую комнату! Кресла все тѣ же, стоятъ себѣ въ уголку, а хозяина нѣтъ-какъ-нѣтъ!
Она отерла глаза своимъ бѣлымъ передникомъ, и обѣ дѣвушки пригорюнились вмѣстѣ съ нею.
-- Но онъ теперь въ спокойномъ мѣстѣ, продолжала Анна: -- нечего и жалѣть, если разсудить хорошенько, по-христіански. Къ-тому же и смерть его была истинно завидная: я сама бы желала такъ умереть.
-- И онъ ничего не говорилъ о насъ? спросила дѣвушка.
-- Гдѣ жь ему говорить, лебёдушки вы мои! Вѣдь онъ, батюшка-то вашъ, въ одну минуту отдалъ Богу свою душу. Немножко прихворнулъ онъ, правда, дня этакъ за два до своей смерти, голова, говоритъ, болѣла; но все это ничего бы, такъ-что называется Трынъ-трава, и когда мистеръ Сен-Джонъ спросилъ, не послать ли за вами, мои красавицы, онъ засмѣялся, да ужъ и слышать не хотѣлъ объ этомъ. Потомъ на другой день -- то-есть, ужъ этому будетъ теперь слишкомъ двѣ недѣли -- голова, что-ль, у него немного закружилась, и пойду, говоритъ, всхрапну малую-толику, авось будетъ лучше: пошелъ, да ужъ и не просыпался, мой касатикъ! Когда братецъ вашъ вошелъ въ его комнату, онъ уже почти совсѣмъ окоченѣлъ.-- Ахъ, дѣти, дѣти! вѣдь это можно сказать, былъ уже послѣдній старый корень вашего рода, потому-что вы и мистеръ Сен-Джонъ далеко не то, чѣмъ былъ покойный вашъ батюшка, много ему лѣтъ здравст... то-есть, вѣчная ему память! хотѣла я сказать. Матушка совсѣмъ другое дѣло: она была почти такъ же учена какъ вы, и поминутно все читала книги. Мери похожа на нее какъ двѣ капли воды; ну, а Діана, сказать правду, имѣетъ больше сходства съ покойнымъ родителемъ своимъ.
Но на мои глаза, обѣ сестры были совершенно-похожи другъ на друга, и я не понимала, въ чемъ могла состоять разница между ними по словамъ старой служанки. Обѣ были бѣлокуры и прекрасно сложены, у обѣихъ лицо выражало добродушіе и умъ. Только волосы у одной были нѣсколько темнѣе, и обѣ онѣ имѣли различныя прически: каштановые локоны Мери, гладко зачесанные волнистыми прядями, вились но обѣимъ сторонамъ ея лица, а темныя густыя косы Діаны упадали черными извилистыми змѣйками на ея лебединую шею. Между-тѣмъ на стѣнныхъ часахъ пробило десять.
-- Вы, безъ-сомнѣнія, хотите поужинать, замѣтила Анна: -- и мистеръ Сен-Джонъ тоже будетъ ужинать, когда воротится домой.
И она принялась готовить ужинъ. Дѣвушки встали, намѣреваясь, по-видимому, идти въ гостиную. До этой минуты я такъ была углублена въ наблюденіе всей этой сцены съ ея драматической обстановкой, что почти совершенно-забыла свое бѣдственное положеніе. Теперь, напротивъ, еще разъ я пришла въ себя, какъ-будто длл-того, чтобъ болѣе, при этомъ поразительномъ контрастѣ, видѣть неизмѣримую бездну, отдѣлявшую меня отъ другихъ людей. Въ-самомъ-дѣлѣ, что можетъ заставить обитательницъ этого дома принять участіе въ моей судьбѣ? Повѣрятъ ли онѣ моимъ словамъ и будутъ ли сочувствовать горю безпріютной бродяги, странствующей въ ночное время безъ всякой опредѣленной мысли? Пусть однакожъ будетъ, что будетъ: еще одна, послѣдняя попытка, и -- конецъ моимъ надеждамъ, моей борьбѣ, конецъ моимъ страданіямъ въ подлунномъ мірѣ!
Я пошла къ дверямъ, приподняла молотокъ и постучалась. Вышла Анна.
-- Чего вамъ надобно? спросила она изумленнымъ голосомъ, осмотрѣвъ меня съ ногъ до головы при свѣтѣ сальной свѣчи.
-- Могу ли я поговорить съ вашими барышнями?
-- Зачѣмъ? Скажите лучше мнѣ, что вамъ нужно? Откуда вы идете?
-- Я странница.
-- Что вамъ угодно здѣсь въ такую позднюю пору?
-- Мнѣ надобно переночевать гдѣ-нибудь, и выпросить кусокъ хлѣба.
При этихъ словахъ, сомнѣніе и недовѣрчивость яркими красками обозначились, къ моему ужасу, на лицѣ старой служанки.
-- Хорошо, я дамъ тебѣ хлѣба, сказала она послѣ минутной паузы: -- но въ нашемъ домѣ нѣтъ мѣста для всякой бродяги.
-- Сдѣлайте милость, позвольте мнѣ поговорить съ вашими барышнями.
-- Не-зачѣмъ: онѣ ничего не могутъ для тебя сдѣлать. Ты напрасно, матушка моя, таскаешься въ такую глухую пору: это не хорошо.
-- Знаю что не хорошо, да только гдѣ мнѣ ночевать, если вы не дадите мнѣ мѣста? Что мнѣ дѣлать?
-- О, тутъ можно заранѣе поручиться, ты очень-хорошо смѣкаешь, что тебѣ дѣлать, и знаешь, гдѣ ночевать. Не дѣлай только ничего худаго -- котъ и все. Вотъ тебѣ пенни, ступай теперь...
-- Пенни не утолить моего голода, и у меня нѣтъ силъ идти дальше. Не запирайте дверь. О, ради-Бога, не запирайте!
-- Нельзя, нельзя: къ-чему я стану стоять на дождѣ?
-- Доложите молодымъ леди... дайте мнѣ взглянуть на нихъ...
-- Не будетъ этого, я ужь сказала. Совѣтую тебѣ не шумѣть по-пустому. Проваливай!
-- Но я должна буду умереть, если мнѣ тутъ не дадутъ пріюта на эту ночь.
-- Не умрешь, матушка, не умрешь! Знаемъ мы, что заставляетъ вашу сестру таскаться по-ночамъ вокругъ честныхъ домовъ. Скажи своимъ товарищамъ-ворамъ или разбойникамъ, что мы не однѣ въ этомъ домѣ: у насъ есть джентльменъ, и собаки, и ружья!
И въ-заключеніе этой грозной сентенціи, честная служанка захлопнула дверь и заперла ее извнутри желѣзнымъ засовомъ.
Чаша страданій наполнилась теперь до самаго верха, и я чувствовала, какъ сердце мое разрывается на части. Физическія силы совсѣмъ оставили меня, и уже ни одного шага не могла я сдѣлать ни впередъ, ни назадъ. Въ изнеможеніи я упала на крылечную ступень, испустила болѣзненный стонъ, и въ отчаяніи начала ломать свои руки. Итакъ нѣтъ болѣе надежды, нѣтъ спасенія! Смерть, неумолимая смерть приближается ко мнѣ въ ужасный часъ на порогѣ моихъ ближнихъ! Пораженная предсмертною тоской, я призвала на помощь послѣднее свое мужество и проговорила:
-- Пусть будетъ надо мной воля моего Бога! Умру, какъ всѣ люди умираютъ!
Эти слова, произнесенныя довольно-громкимъ голосомъ, были услышаны.
-- Всѣ люди должны умереть, сказалъ неизвѣстный голосъ прямо передо мной: -- но не всѣ осуждены встрѣчать медленную и преждевременную смерть, подобную той, какая могла бы постигнуть тебя въ эту ночь.
-- Кто или что говоритъ? спросила я, устрашенная неожиданнымъ звукомъ, и уже не смѣя разсчитывать на какую-нибудь случайную помощь.
Человѣческая фигура обрисовалась подлѣ меня въ неясныхъ чертахъ, сдѣлала шагъ впередъ и сильно, дюжею рукой, начала стучаться въ дверь.
-- Вы, что ль это, мистеръ Сен-Джонъ? вскричала Анна.
-- Да, да, отворяй скорѣе.
-- Ну, мистеръ Сен-Джонъ, вы, я думаю, озябли и промокли до костей въ эту проклятую ночь! Войдите поскорѣе ваши сестрицы крайне безпокоятся на-счетъ васъ, и вотъ еще тутъ шляются мошенники. Сейчасъ была тутъ какая-то нищая бродяга... Да вотъ, она еще и теперь не ушла. Смотрите, какъ она развалилась! Ну-ка, матушка, вставай и отсюда отваливай подальше!
-- Перестань, Анна! Мнѣ надобно поговорить съ этой женщиной. Ты исполнила свою обязанность, прогнавъ ее, какъ бродягу: теперь въ свою очередь долженъ я исполнить свой долгъ въ-отношеніи къ странницѣ, нуждающейся въ помощи своихъ ближнихъ. Я былъ здѣсь подлѣ и слышалъ весь вашъ разговоръ: это, думаю я, необыкновенный случай, требующій внимательныхъ изслѣдованій. Встань, молодая женщина, и войди въ этотъ домъ.
Я собрала послѣднія силы и спѣшила исполнить повелѣніе незнакомца. Скоро я стояла среди чистой и свѣтлой кухни, лицомъ къ пылающему камину; члены мои дрожали, ноги подкашивались, въ глазахъ становилось темно, и я съ трудомъ сохраняла сознаніе своего существованія среди людей. Двѣ леди, ихъ братъ -- мистеръ Сен-Джонъ, старая служанка -- всѣ смотрѣли на меня съ величайшимъ любопытствомъ.
-- Кто это, Джонъ? спросила одна изъ дѣвушекъ.
-- Не знаю; я нашелъ ее на крыльцѣ, былъ отвѣтъ.
-- Какъ она блѣдна! проговорила Анна.
-- Блѣдна какъ смерть, отвѣчали ей: -- она упадетъ; посади ее, Анна.
Въ-самомъ-дѣлѣ, я шаталась, и уже готова была упасть, но меня поддержали и посадили на стулъ. При всемъ-томъ я владѣла своими чувствами, хотя не могла говорить.
-- Вода, можетъ-быть, возобновитъ ея силы: Анна, подай ей стаканъ. Удивительно, какъ она худа: въ ней кажется вовсе нѣтъ крови.
-- Настоящее привидѣніе!
-- Больна, что ли она, или только голодна?
-- Голодна, я думаю. Анна, дай мнѣ стаканъ молока и кусокъ хлѣба.
Діана -- я узнала ее по длиннымъ локонамъ, упадавшимъ теперь чуть не на мое лицо -- Діана взяла хлѣбъ, обмакнула его въ молоко и приложила къ моимъ губамъ. На лицѣ ея выражалось глубокое состраданіе, и я чувствовала симпатію даже въ ускоренномъ дыханіи, выходившемъ изъ ея груди. Нагнувшись ко мнѣ еще ниже, она проговорила такимъ тономъ, который уже самъ-по-себѣ могъ служить для меня успокоительнымъ бальзамомъ:
-- Покушайте!
-- Да, покушайте! повторила Мери ласковымъ тономъ, и рука ея въ то же время снимала измоченную шляпу съ моей головы. Я отвѣдала, сперва немного, но потомъ вдругъ съ жадностью принялась утолять свой голодъ.
-- Не много на первый разъ; удержите ее, сказалъ братъ: -- она довольно ѣла.
Говоря это, онъ приказалъ служанкѣ взять назадъ чашку молока и тарелку съ хлѣбомъ.
-- Еще немного, Джонъ, посмотри, какая жадность въ ея глазахъ.
-- Нѣтъ, сестрица, больше нельзя. Попробуй, не можетъ ли она говорить; спроси, какъ ее зовутъ.
Въ-самомъ-дѣлѣ, мои силы нѣсколько возобновились, и я могла отвѣчать:
-- Мое имя -- Дженни Элліотъ.
Опасаясь быть открытой, я уже заранѣе рѣшилась перемѣнить свою фамилію.
-- Гдѣ же вы живете? Гдѣ ваши друзья и родственники?
Я молчала.
-- Не можемъ ли мы послать за кѣмъ-нибудь изъ вашихъ знакомыхъ.
Я отрицательно покачала головой.
-- Какія свѣдѣнія вы можете сообщить о себѣ?
Теперь, когда я уже переступила за порогъ этого дома, и пришла въ соприкосновеніе съ этими добрыми людьми, я перестала считать себя отверженною въ этомъ мірѣ и лишенною правь на достоинство человѣка. Я вдругъ осмѣлилась сбросить съ себя характеръ нищей бродяги, чтобъ вновь сдѣлаться тѣмъ, чѣмъ Богъ меня создалъ. Такимъ-образомъ, когда господинъ Сен-Джонъ потребовалъ отъ меня свѣдѣній, которыхъ сообщить я не могла и не хотѣла въ эту минуту, я сказала послѣ короткой паузы, слабымъ, но довольно-рѣшительнымъ голосомъ:
-- Сэръ, я не могу сегодня удовлетворить вашему требованію.
-- Что жь я могу для васъ сдѣлать? Чего вы ожидаете отъ насъ?
-- Ничего.
Силъ моихъ доставало только на короткіе отвѣты. Слушатели въ недоумѣніи переглянулись между-собою, и потомъ Діана сказала:
-- Думаете ли вы, что мы съ своей стороны сдѣлали все, чего требуетъ ваше положеніе, и что, слѣдовательно, мы можемъ отпустить васъ опять странствовать по мокрому полю въ темную дождливую ночь?
Я взглянула на нее. Молодая дѣвушка, казалось мнѣ, имѣла замѣчательную физіономію, выражавшую вмѣстѣ добродушіе и рѣшительность характера. Это ободрило меня. Отвѣчая улыбкой на ея сострадательный взглядъ, я сказала:
-- Я убѣждена, что вамъ можно открыться во всемъ безъ всякихъ опасеній. Если бы даже была я заплутавшейся собакой, потерявшей своего хозяина, и тогда, я знаю, вы не рѣшились бы удалить меня въ эту ночь изъ своего жилища. Итакъ, въ эту минуту я ничего не боюсь. Дѣлайте со мной и для меня, что вамъ угодно; но прошу, освободите меня отъ дальнѣйшихъ разспросовъ: мнѣ трудно дышать, я чувствую спазмы когда говорю.
Всѣ трое смотрѣли на меня, и всѣ молчали.
-- Анна, сказалъ наконецъ мистеръ Сен-Джонъ: -- пусть она посидитъ на этомъ мѣстѣ, но ты не дѣлай ей никакихъ вопросовъ. Минутъ черезъ десять можешь дать ей остатокъ этого молока и хлѣба. Мери и Діана, пойдемте въ гостиную: намъ надобно переговорить.
Они удалились. Скоро одна изъ молодыхъ дѣвушекъ -- какая именно, я не могла узнать -- воротилась. Какое-то пріятное оцѣпенѣніе распространялось но всѣмъ моимъ членамъ, когда я сидѣла такимъ-образомъ подлѣ пылающаго камина. Дѣвушка вполголоса отдала какія-то приказанія Аннѣ. Черезъ нѣсколько минутъ, съ помощію служанки, я взошла наверхъ по узенькой лѣстницѣ: съ меня скинули мокрое платье, и какъ ребенка, уложили въ теплую постель. Проникнутая невыразимымъ чувствомъ радости, я поблагодарила Бога, избавившаго меня отъ голодной смерти -- и уснула.