Черезъ, нѣсколько времени послѣ полудня, я подняла свою голову, осмотрѣлась кругомъ, и, взглянувъ на солнце, изобразившее на стѣнѣ золотистые знаки своего обычнаго шествія къ западу, задала себѣ вопросъ:
-- Что мнѣ дѣлать?
-- Оставить Торнфильдъ! быстро отвѣчалъ неумолимый разсудокъ.
Но противъ этого страшнаго отвѣта вооружились теперь всѣ силы моей души и чувства сердца. Подобныя слова казались невыносимыми для моего слуха. Что я больше не невѣста Эдуарда Рочестера, это еще меньшая и довольно-слабая часть моего горя; что я проснулась отъ своихъ великолѣпныхъ сновъ, и нашла ихъ несбыточными при столкновеніи съ дѣйствительной жизнью, это, конечно, большая бѣда, но у меня достанетъ твердости духа покориться безпрекословно своей скромной долѣ; но, что я должна оставить мистера Рочестера сію же минуту, оставить однажды навсегда и безъ всякой надежды свидѣться съ нимъ въ этомъ мірѣ -- нѣтъ, это ужасно, нестерпимо, и я не могу на это рѣшиться!
И однакожь, нечего больше дѣлать, повторялъ холодный разсудокъ. Бѣжать изъ Торнфильда -- мой долгъ, моя непремѣнная обязанность. Борьба съ собственными рѣшеніями становилась сильнѣе и сильнѣе въ моей груди: я желала даже ослабѣть совершенно, чтобъ избѣжать страшнаго перехода къ дальнѣйшимъ страданіямъ, неизбѣжно ожидавшимъ меня впереди; но разсудокъ, сдѣлавшись неумолимымъ тираномъ, схватилъ за горло мою страсть, осыпалъ ее грозными упреками, и поклялся, рано или поздно, вырвать ее съ корнемъ изъ моей души.
-- Но ты терзаешь меня безъ пощады! вскричала я въ ужасномъ отчаяніи.-- Пусть кто-нибудь другой явится ко мнѣ на помощь!
-- Никто не поможетъ тебѣ! былъ холодный отвѣтъ.-- Вооружись всею крѣпостью своего духа, вырви свой правый глазъ, отруби свою правую руку; пусть твое сердце сдѣлается жертвой, принесенной для умилостивленія раздраженной судьбы.
Я вскочила внезапно, пораженная ужасомъ при этомъ пронзительномъ голосѣ, возникавшемъ въ глубинѣ моей собственной души. Теперь, когда я стояла на ногахъ, голова моя закружилась, въ глазахъ зарябило, и я поняла, что организмъ мой ослабѣлъ до изнеможенія: послѣ безсонной ночи, въ этотъ день я ничего не ѣла и не пила, потому-что поутру мнѣ было не до завтрака.
И теперь только, съ замираніемъ сердца, я вспомнила, что, во все время моего затворничества въ этой одинокой кельѣ, никто не приходилъ освѣдомиться о моемъ здоровьѣ, никто не спрашивалъ меня и не приглашалъ сойдти внизъ: маленькая Адель не стучалась въ дверь моей комнаты, и даже мистриссъ Ферфаксъ не сочла нужнымъ явиться ко мнѣ съ своими материнскими наставленіями. "Друзья всегда позабываютъ тѣхъ, отъ кого отступается счастье", бормотала я, отпирая дверь и выходя изъ своей комнаты. Неожиданное препятствіе задержало меня у порога: голова моя все-еще кружилась, потускнѣвшее зрѣніе не различало предметовъ, и члены были слабы. Потерявъ равновѣсіе, я упала, но не на полъ: протянутая рука удержала меня. Когда я мало-по-малу пришла въ себя, то увидѣла, что меня держалъ въ своихъ объятіяхъ мистеръ Рочестеръ, сидѣвшій въ креслахъ у порога моей комнаты.
-- Вотъ, наконецъ, я вижу тебя! сказалъ онъ.-- Долго я ожидалъ тебя и слушалъ на этомъ мѣстѣ, но никакой звукъ, никакой шорохъ не доходилъ до моихъ ушей: еще минутъ пять этой могильной тишины, и я былъ бы принужденъ, какъ разбойникъ, выломать твою дверь. Итакъ, Дженни, ты избѣгаешь меня? Ты запираешься и грустишь одна? Я, напротивъ, думалъ, что ты прійдешь въ мою комнату и будешь упрекать меня. Ты раздражительна и вспыльчива: я ожидалъ какой-нибудь сцены въ этомъ родѣ. Я приготовился къ горячему потоку слезъ, которымъ слѣдовало пролиться на мою грудь; но вышло на повѣрку, что ихъ принялъ безчувственный полъ или твой измоченный платокъ. Впрочемъ, кажется, я ошибаюсь: ты совсѣмъ не плакала! Я вижу блѣдныя щеки, потускнѣвшіе глаза, но не замѣчаю на нихъ остатка слезъ. Слѣдовательно, твое сердце плакало кровью?.. Что же? Нѣтъ и теперь для меня ни упрековъ, ни жалобъ, ни рыданій,-- ничего нѣтъ, что бы способно было взволновать мою душу? Ты сидишь спокойно тамъ, гдѣ я тебя посадилъ, и смотришь на меня усталыми, страдательными глазами. Дженни, я никогда не думалъ оскорбить тебя. Еслибъ человѣкѣ, имѣвшій одну только овечку, милую для него какъ дочь и раздѣлявшую съ нимъ его любимыя кушанья, нечаянно какъ-нибудь зарѣзалъ ее на бойнѣ, повѣрь, онъ далеко не такъ жалѣлъ бы, о своей кровавой ошибкѣ, какъ я оплакиваю оскорбленіе, нанесенное тебѣ. Дженни, простишь ли ты меня когда-нибудь?
Читатель! я простила его отъ чистаго сердца въ эту же минуту. Нельзя передать на человѣческомъ языкѣ этого глубокаго раскаянія, выражавшагося въ его взорѣ, этого истиннаго сожалѣнія, которымъ было проникнуто каждое его слово, и, что всего важнѣе, этой неизмѣнной любви, озарявшей всю его физіономію. Я простила ему все, читатель, но еще не словами и не внѣшними знаками.
-- Ты считаешь меня безчестнымъ человѣкомъ, Дженни? спросилъ онъ черезъ нѣсколько минутъ, удивляясь, вѣроятно, моему упорному молчанію, которое, впрочемъ, скорѣе происходило отъ слабости, чѣмъ отъ обдуманнаго упрямства.
-- Да, сэръ.
-- Въ такомъ случаѣ выскажи свое мнѣніе откровенно и прямо: не щади меня.
-- Не могу, сэръ; я чувствую усталось и тошноту: мнѣ надобно воды.
Онъ глубоко вздохнулъ, и, взявъ меня на руки, осторожно понесъ съ лѣстницы въ нижній этажъ. Сначала я не могла разобрать въ какую комнату онъ принесъ меня: всѣ предметы подернулись туманомъ въ моихъ глазахъ. Скоро я почувствовала живительную теплоту огня, и члены мои мало-по-малу начали отогрѣваться: въ своей комнатѣ, несмотря на лѣтнюю пору, я совсѣмъ озябла. Мистеръ Рочестеръ поднесъ вино къ моимъ губамъ: я отвѣдала и оживилась до такой степени, что могла ѣсть предложенную мнѣ пищу. Скоро я совсѣмъ оправилась. Я была въ библіотекѣ и сидѣла въ большихъ креслахъ подлѣ мистера Рочестера.
-- Какъ бы хорошо было умереть въ эту минуту, не чувствуя слишкомъ-большихъ страданій! думала я.-- Въ такомъ случаѣ не было бы надобности насильственно отрывать свое сердце отъ мистера Рочестера. Но по всему видно, что я должна его оставить... А, впрочемъ, къ-чему оставлять? Нѣтъ, я не могу съ нимъ разстаться.
-- Какъ ты себя чувствуешь, Дженни!
-- Мнѣ лучше, сэръ: скоро я совсѣмъ буду здорова.
-- Выпей еще вина, Дженнп.
Я повиновалась. Поставивъ потомъ рюмку на столъ, онъ остановился передо мною, и обратилъ на меня внимательный взглядъ; по скоро, сдѣлавъ какое-то восклицаніе, исполненное страстнаго движенія, онъ отступилъ назадъ, и принялся ходить по комнатѣ взадъ и впередъ. Затѣмъ онъ нагнулся къ моему лицу, какъ-будто желая поцаловагь меня; но я вспомнила, что нѣжности этого рода теперь запрещены, и отворотилась отъ него.
-- Какъ? Что это? воскликнулъ мистеръ Рочестеръ.-- О, да, я знаю: вы рѣшились считать меня супругомъ Берты Месонъ?
-- Во всякомъ случаѣ, сэръ, въ вашемъ сердцѣ не можетъ оставаться мѣста для меня.
-- Почецу же? Но я васъ избавлю отъ труда разговаривать со мною, и стану отвѣчать за васъ: потому-что у меня уже есть жена, сказали бы вы. Угадалъ я?
-- Да, сэръ.
-- Но, думая такимъ-образомъ, вы должны составить странное мнѣніе обо мнѣ, какъ о безнравственномъ и низкомъ негодяѣ, который корчилъ изъ себя страстнаго любовника единственно длятого, чтобъ заманить въ западню неопытную дѣвушку, лишить ее уваженія къ себѣ-самой... Такъ или нѣтъ? Но вы ничего не говорите и не можете говорить, потому, во-первыхъ, что вы еще очень-слабы, и у васъ едва достаетъ силъ переводить духъ; во-вторыхъ -- вы еще не можете привыкнуть обвинять меня и приписывать мнѣ рѣшительныя черты негодяя, и, наконецъ, въ-третьихъ -- слезы, такъ долго удерживаемыя, не замедлятъ выступить изъ вашихъ глазъ, какъ-скоро вы начнете говорить много, а между-тѣмъ у васъ нѣтъ ни малѣйшаго желанія осыпать упреками, жалобами и дѣлать сцену. Вы обдумываете въ эту минуту будущій образъ дѣйствія, ни больше ни меньше; говорить -- дѣло безполезное. Видите, я хорошо знаю васъ, миссъ Эйръ.
-- Сэръ, я не желаю дѣйствовать противъ васъ, отвѣчала я.
Голосъ мой дрожалъ, и я увидѣла въ-самомъ-дѣлѣ, что не могу пускаться въ подробнѣйшія объясненія.
-- Нѣтъ, вы намѣрены уничтожить меня, ни больше, ни меньше, хотя, быть-можетъ, сами не подозрѣваете своего намѣренія. Вы уже изволили замѣтить, что я женатый человѣкъ, и на этомъ законномъ основаніи рѣшились держать меня въ почтительномъ отдаленіи. Вы хотите совершенно отстранить себя отъ моихъ ласкъ, и жить подъ этой кровлей только въ качествѣ аделиной гувернантки. Если когда-нибудь дружеское слово сорвется съ моего языка, вы скажете самой-себѣ: "этотъ человѣкъ едва не сдѣлалъ меня несчастною; поэтому я должна быть -- ледъ и камень для него". Съ этой теоріей, безъ-сомнѣнія, будутъ сообразоваться и ваши поступки.
Призвавъ на помощь всю твердость духа, я проговорила, наконецъ, свой отвѣтъ:
-- Мои обстоятельства перемѣнились, милостивый государь, и, слѣдовательно, я сама должна измѣниться -- въ этомъ нѣтъ и не можетъ быть сомнѣнія. Избѣгать всякихъ недоразумѣній, переговоровъ, объясненій, возраженій я могу сказать только одно -- надобно пріискать новую гувернантку для Адели.
-- О, что касается до Адели, она пойдетъ въ школу, это уже рѣшено. Я не хочу также и васъ мучить воспоминаніями о Торнфильдскомъ-Замкѣ: пусть однажды навсегда исчезнетъ изъ вашей души мысль объ этомъ проклятомъ мѣстѣ, наважденномъ легіонами чертей, объ этомъ адскомъ логовищѣ, гдѣ водворилась гнусная, чудовищная тварь, порожденіе эхидны, исчадіе сатаны. Вы не останетесь здѣсь, Дженни, такъ же какъ и я: мнѣ не слѣдовало и призывать васъ въ Торнфильдскій-Замокъ, такъ-какъ мнѣ были извѣстны всѣ эти демонскія наважденія. Еще незнакомый съ вами лично, я приказалъ своимъ людямъ тщательно скрывать отъ васъ это роковое присутствіе сатаны, единственно потому только, что боялся -- Адель никогда не будетъ имѣть гувернантки, согласной остаться въ этомъ проклятомъ мѣстѣ. Есть у меня другая, болѣе отдаленная и уединенная усадьба, гдѣ я могъ бы, вдали отъ людей, помѣстить эту бѣшеную бабу; но такое распоряженіе не было бы сообразно съ моими планами: усадьба расположена среди лѣса и окружена болотами, откуда выходятъ заразительныя испаренія. При такомъ помѣщеніи, вѣроятно, я скоро бы избавился отъ своей супруги; но у каждаго негодяя свои собственные пороки, такъ же, какъ у каждаго барона своя собственная фантазія: не въ моемъ характерѣ быть жестокимъ даже противъ такихъ особъ, которыхъ я устроивать ненавижу болѣе всего на свѣтѣ. Скрывать отъ васъ присутствіе бѣшеной бабы, было почти невозможно, при всей заботливости и усиліяхъ Граціи Пуль, которую, какъ видите, ненавидѣли вы безъ всякой причины. Теперь я рѣшился совсѣмъ запереть Торнфильдскій-Замокъ: я прикажу заколотить переднія двери и забить окна въ нижнемъ этажѣ. Мистриссъ Пуль, за двѣсти фунтовъ годоваго жалованья, будетъ жить здѣсь съ моей женою, какъ вы называете эту страшную вѣдьму: изъ-за денегъ Грація всегда способна рѣшиться на нѣкоторыя пожертвованія, и къ-тому же, для компаніи, съ нею будетъ ея сынъ, готовый подать руку помощи въ случаѣ дьявольскихъ пароксизмовъ, когда моей супругѣ вздумается жечь сонныхъ людей на ихъ постеляхъ, драться съ ними, кусать и грызть ихъ, и такъ далѣе.
-- Позвольте вамъ замѣтить, сэръ, что вы безчеловѣчно неумолимы къ этой несчастной Леди: вы говорите о ней съ закоренѣлою ненавистью и съ какимъ-то страннымъ ожесточеніемъ. Развѣ она виновата, что сошла съ ума?
-- Дженни, милый другъ мой -- позволь опять называть тебя этимъ именемъ -- ты не знаешь, что говоришь, и, опять, напрасно осуждаешь меня: я ненавижу эту женщину совсѣмъ не потому, что она сошла съ ума. Не-уже-ли, думаешь ты, я сталъ бы ненавидѣть и тебя, еслибъ ты имѣла несчастіе лишиться разсудка?
-- Да, я именно такъ думаю.
-- Въ такомъ случаѣ ты ошибаешься, и не имѣешь никакого понятія ни обо мнѣ, ни о свойствѣ моей любви. Каждый атомъ въ твоемъ тѣлѣ милъ для меня и дорогъ, какъ моя собственная жизнь: въ недугахъ и печали онъ одинаково для меня дорогъ. Твоя душа была, есть и будетъ для меня неоцѣненнымъ сокровищемъ во всякое время и во всѣхъ обстоятельствахъ жизни: еслибъ, чего Боже избави, ты сошла съ ума, я заключилъ бы тебя въ свои объятія, а не въ горячечную рубашку; если бы, въ припадкѣ бѣшенства, ты набросилась на меня съ остервенѣніемъ, такъ же, какъ эта женщина сегодня поутру, я прижалъ бы тебя къ своей груди, какъ обожаемое дитя моего сердца. Я не отступилъ бы отъ тебя съ отвращеніемъ и ненавистью, какъ отъ нея, и, въ минуты умственнаго просвѣтленія, при тебѣ не было бы другой няньки, кромѣ твоего нѣжнаго супруга: никогда бы не пересталъ я смотрѣть на твои глаза, хотя въ нихъ и померкнулъ бы лучь размышленія и сознанія окружающихъ предметовъ. Но къ-чему теперь я позволилъ себѣ распространяться объ этихъ вещахъ? Я началъ говорить объ удаленіи тебя изъ Торнфильда. Уже все приготовлено къ скорому отъѣзду, и завтра вы должны оставить это проклятое мѣсто. Одну только ночь я прошу тебя, Дженни, остаться подъ этой адской кровлей, и потомъ, ты навсегда распростишься со всѣми этими ужасами! Удалюсь и я въ такое мѣсто, которое будетъ безопаснымъ убѣжищемъ отъ ненавистныхъ воспоминаній и отъ всѣхъ этихъ дьявольскихъ наважденій!
-- И, конечно, возьмете съ собой Адель, прервала я:-- она будетъ для васъ собесѣдницей въ этомъ новомъ мѣстѣ.
-- Къ-чему тугъ вмѣшивать, Адель, Дженни? Я уже сказалъ, что Адель будетъ отослана въ школу. Да и какою собесѣдницей можетъ быть для меня глупая дѣвчонка, побочная дочь французской танцовщицы? Скажи, пожалуйста, отчего тебѣ вздумалось назначать Адель компаньйонкой для меня?
-- Вы говорили, сэръ, что будете вести уединенную жизнь: уединеніе вамъ наскучитъ, если вы никого не возьмете съ собою.
-- Уединеніе! уединеніе! повторялъ онъ раздражительнымъ тономъ.-- Дѣлать нечего, я долженъ объясниться, потому-что на твоемъ лицѣ замѣчаю недоразумѣнія въ родѣ сфинксовыхъ загадокъ. Ты, Дженни, станешь раздѣлять мое уединеніе: понятно ли я говорю?
Я покачала головой: при его раздражительномъ состояніи, нуженъ былъ, съ моей стороны, значительный запасъ храбрости, чтобъ отважиться даже на этотъ безмолвный знакъ противорѣчія. Онъ ходилъ скорымъ шагомъ взадъ и впередъ -- и вдругъ остановился, какъ-будто прикованный къ мѣсту. Долго и внимательно смотрѣлъ онъ на меня, не двигаясь съ мѣста, не перемѣняя своей позы: я отворотила отъ него глаза, и старалась принять спокойный, по рѣшительный видъ.
-- Это, изволите видѣть, зацѣпа, въ характерѣ Дженни Эйръ, сказалъ онъ наконецъ, гораздо-спокойнѣе, нежели какъ можно было ожидать, судя по его взглядамъ.-- Шелковый мотокъ свертывался довольно-гладко до-сихъ-поръ, но я зналъ напередъ, что наткнешься на какой-нибудь узелъ: такъ и случилось. О, Боже мой! пріидетъ ли когда-нибудь конецъ этой тревогѣ съ ея демонской обстановкой?
Онъ снова началъ ходить по комнатѣ, но скоро остановился опять, и, на этотъ разъ, прямо передъ моими глазами.
-- Дженни! будешь ли ты слушаться внушеній здраваго разсудка? Говоря это, онъ приложилъ свои губы къ моему уху.-- Видишь ли, Дженни, я долженъ буду употребить насиліе, если ты не сдѣлаешься благоразумнѣе.
Его голосъ дрожалъ, и взгляды выражали необузданное своеволіе человѣка, готоваго на всѣ крайности, послѣ продолжительнаго заключенія въ тюрьмѣ. Покажи я въ эту минуту отвращеніе, страхъ или намѣреніе бѣжать, Богъ-знаетъ, чѣмъ бы кончилась его и моя судьба! Но я не боялась ничего, рѣшительно ничего: я чувствовала въ себѣ присутствіе внутренней силы, и сознаніе неограниченнаго вліянія поддерживало меня. Кризисъ былъ опасенъ, но въ немъ заключалось очарованіе своего рода, подобное тому, какое, можетъ-быть, испытываетъ Индіецъ, когда скользитъ на своемъ утломъ челнокѣ по быстрому потоку. Я встала съ мѣста, взяла его за руку, и сказала ласковымъ тономъ:
-- Садитесь: и стану говорить съ вами, сколько вамъ угодно, и буду васъ слушать съ неограниченнымъ терпѣніемъ.
Онъ сѣлъ, но не вдругъ возобновилъ свой разговоръ. Долго я удерживала свои слезы, и до-сихъ-поръ употребляла неимовѣрныя усилія -- подавить свое внутреннее волненіе, зная очень-хорошо, что ему непріятно будетъ видѣть плачущую женщину; но теперь, напротивъ, былъ удобный случаи дать полную волю слезамъ: это могло развлечь его и сообщить другое направленіе его мыслямъ. Я принялась рыдать.
Скоро онъ началъ умолять, чтобъ я успокоилась: я отвѣчала, что не могу быть спокойной, если только будетъ продолжаться его раздражительное состояніе.
-- Но я не сердитъ, Дженни, повѣрь мнѣ: я только люблю тебя нѣжно и пламенно, а ты, между-тѣмъ, безпрестанно озадачиваешь меня своими ледяными взорами: это невыносимо, Дженни! Успокойся, мой другъ; оботри свои глаза.
Смягченный и разнѣженный голосъ служилъ неоспоримымъ доказательствомъ кроткой настроенности его духа. Я прекратила рыданія. Нѣсколько минутъ мы сидѣли молча; но вдругъ ему вздумалось облокотить свою голову на мое плечо: я поспѣшила встать съ своего мѣста.
-- Дженни! Дженни! воскликнулъ онъ такимъ отчаянно-грустнымъ тономъ, что сердце мое готово было разорваться на части: -- такъ ты не любишь меня? Ты увлеклась только моимъ положеніемъ въ свѣтѣ и титуломъ жены знатнаго джентльмена? И вотъ теперь, когда исчезла для меня надежда сдѣлаться твоимъ мужемъ, ты избѣгаешь моего прикосновенія, какъ-будто я превратился въ обезьяну или жабу.
Эти слова терзали меня невыразимо; но что мнѣ оставалось дѣлать или говорить? Вѣроятно ничего бы я не сдѣлала, и ничего не сказала, еслибъ не была увлечена непреодолимымъ желаніемъ пролить успокоительный бальзамъ на страждущую душу.
-- Я люблю васъ, сэръ, сказала я:-- люблю болѣе всего на свѣтѣ и болѣе чѣмъ когда-либо; но я не могу, не смѣю, и не должна подчиняться своей страсти: это признаніе вы слышите отъ меня въ послѣдній разъ.
-- Послѣдній разъ, Дженни! Какъ? Не-уже-ли, при такой любви, живя подъ одной со мною кровлей и видя меня ежедневно, ты считаешь возможнымъ оставаться хладнокровною и неумолимою въ-отношеніи ко мнѣ?
-- Нѣтъ, сэръ, этого конечно быть не можетъ, и вотъ почему, какъ я думаю: одно только средство остается выпутаться изъ этихъ затрудненій... но вы разсердитесь, если я выскажу, что у меня на умѣ.
-- Что за бѣда? Твои слёзы -- могущественное орудіе противъ моей вспыльчивости.
-- Мистеръ Рочестеръ, я должна васъ оставить.
-- Надолго ли, Дженни? Минутъ на пять... причесать волосы и умыться? Это будетъ очень-кстати, потому-что волосы твои разметались, и лицо имѣетъ лихорадочный цвѣтъ.
-- Сэръ, я должна оставить Адель и Торнфильдскій-Замокъ. Мнѣ должно разстаться съ вами на всю жизнь, должно начать новое существованіе среди новыхъ сценъ и людей.
-- Разумѣется: вѣдь и я говорилъ то же, отвѣчалъ мистеръ Рочестеръ, дѣлая видъ, будто не понимаетъ меня.-- Мы разстанемся съ этими проклятыми мѣстами, и ты составишь неотъемлемую часть моей природы. Новое существованіе начнется тѣмъ, что ты все-таки сдѣлаешься моей женою, потому-что я не женатъ. Ты будешь мистриссъ Рочестеръ и въ обществѣ, и въ домашнемъ кругу: моя жизнь съ этой минуты будетъ исключительно посвящена тебѣ. Ты поѣдешь въ Южную-Францію, гдѣ есть у меня прекрасная вилла на берегу Средиземнаго-Моря: тамъ наступитъ для тебя счастливая, обезпеченная и совершенно-невинная жизнь. Нечего бояться какихъ-нибудь недоразумѣній, относительно мнимой, фантастической роли будто ты сдѣлаешься моей любовницей. Зачѣмъ же ты опять качаешь головою? Будь разсудительна, Дженни, или, право, я опять сдѣлаюсь страшенъ.
Его голосъ и его рука дрожали, ноздри расширялись, глаза сверкали; однакожь, я осмѣлилась проговорить:
-- Сэръ, жена ваша жива: это вы сами доказали неоспоримымъ фактомъ сегодня поутру. Если я соглашусь жить вмѣстѣ съ вами, значитъ, я буду вашей любовницей: иначе разсуждать нельзя, не навлекая на себя подозрѣній въ злонамѣренности, или по-крайней-мѣрѣ, въ непростительномъ легкомысліи.
-- Дженни, долготерпѣніе не въ моей натурѣ: ты забываешь это. Изъ состраданія ко мнѣ и къ себѣ-самой, положи руку на мой пульсъ, осмотри, какъ онъ бьется, и потомъ рѣши сама, рыбья ли кровь въ моихъ жилахъ.
Онъ обнажилъ свою руку и протянулъ ее ко мнѣ: кровь сбѣжала съ его губъ и щекъ, и онъ былъ блѣденъ, какъ полотно: я испугалась. Раздражать его сопротивленіями было ужасно, и еще ужаснѣе -- признать справедливость его тонкихъ софизмовъ. Я сдѣлала то, что обыкновенно въ этихъ случаяхъ дѣлаютъ несчастныя существа, доведенныя до крайности: я обратилась за помощью къ верховному существу, и языкъ мой невольно лепеталъ: "Боже, помоги мнѣ!"
-- Однакожь, я дуракъ! вскричалъ мистеръ Рочестеръ внезапно.-- Говорю ей, что я не женатъ, не объяснивъ -- почему. У меня совсѣмъ вышло изъ головы, что она ничего не знаетъ о характерѣ этой женщины, и не подозрѣваетъ обстоятельствъ, сопровождавшихъ мое адское соединеніе съ ней. О, я вполнѣ увѣренъ, Дженни согласится съ моимъ мнѣніемъ, когда узнаетъ все, что знаю я!-- Дай руку, Дженни, чтобъ я могъ ощутительнѣе сознавать твое присутствіе подлѣ меня, и я въ короткихъ словахъ объясню весь ходъ этого дѣла. Можешь ли ты меня слушать?
-- Да, сэръ, мое вниманіе готово на нѣсколько часовъ, если угодно.
-- Я прошу, только нѣсколько минутъ... Извѣстно ли тебѣ, Дженни, что я младшій сынъ этой фамиліи, и что нѣкогда былъ у меня старшій братъ?
-- Мистриссъ Ферфаксъ говорила мнѣ объ этомъ.
-- Слышала ли ты, что мой отецъ былъ человѣкъ очень-скупой?
-- Помнится, мнѣ говорили что-то въ этомъ родѣ.
-- Очень-хорошо. При такомъ характерѣ, отецъ мой не рѣшился раздѣлять фамильной собственности, и даже мысль объ этомъ раздѣленіи приводила его въ ужасъ: все имѣніе, по его планамъ, должно было перейдти въ руки моего брата, Росселя. Но, сдѣлавъ это распоряженіе, онъ не могъ въ то же время безъ ужаса представить, что младшій его сынъ будетъ бѣденъ: скупость и фамильная гордость постоянно боролись въ его груди. Чтобы выпутаться изъ этого затрудненія, старикъ рѣшилъ, что младшій сынъ долженъ поправить дѣла богатой женитьбой, и на основаніи этого рѣшенія, заранѣе пріискивалъ для меня невѣсту. Мистеръ Месонъ, вест-индскій плантаторъ и негоціантъ, былъ давнишнимъ его пріятелемъ, о которомъ было извѣстно, что помѣстья его обширны и богаты. Мой отецъ навелъ справки, и, къ великому своему благополучію, узналъ, что у Месона есть сынъ и дочь, уже невѣста, которой назначено въ приданое тридцать тысячь фунтовъ дохода. Этого было слишкомъ-довольно для удовлетворенія гордости и жадности моего отца. Лишь-только я вышелъ изъ коллегіи, меня отослали въ Ямайку -- жениться на приготовленной невѣстѣ. Почтенный мой родитель не заикнулся ни полсловомъ насчетъ ея капитала; но онъ сказалъ, что миссъ Месонъ, по своей красотѣ, не знала себѣ соперницъ въ испанскомъ городѣ, и это было справедливо. Оказалось, что она -- красавица въ полномъ смыслѣ слова: высока, стройна и съ рѣшительными чертами лица, такими же, какъ у Бланки Ингремъ. Ея семейство приняло меня съ восторгомъ, какъ благороднаго члена джентльменской фамиліи, и будущая моя невѣста была отъ меня безъ ума. Впрочемъ, мы видѣлись не иначе, какъ при гостяхъ, среди многочисленнаго общества, и почти ни разу не имѣлъ я удобнаго случая говорить съ нею наединѣ. Миссъ Берта ласкала меня, находила, что я прекрасный молодой человѣкъ, и не уставала раскрывать передо мною свои роскошныя прелести и таланты. Всѣ молодые люди въ ихъ кругу, казалось, любовались ею и завидовали мнѣ. Я былъ ослѣпленъ, очарованъ, взволнованъ и, какъ неопытный мальчишка, воображалъ, что до безумія люблю свою невѣсту. Ея родственники ободряли меня, соперники раздували пламя этой воображаемой страсти, она ловко кокетничала со мной, и -- меня женили прежде, чѣмъ успѣлъ я оглядѣться. О, да, я теряю всякое уваженіе къ себѣ, когда думаю объ этомъ позорномъ дѣлѣ, и агонія внутренняго презрѣнія терзаетъ меня! Никогда я не любилъ ее въ истинномъ, благороднѣйшемъ смыслѣ этого слова, никогда не уважалъ и даже не заботился узнать ее напередъ. Не замѣчалъ я въ ней ни скромности, ни эстетическаго вкуса, ни даже проблесковъ Образованія, усвоеннаго свѣтскимъ кругомъ -- ничего не замѣчалъ, кромѣ кокетства и фальшивой настроенности чувствъ и, однакожь, очертя голову, связалъ съ нею свою жалкую судьбу однажды навсегда!
"Матери моей невѣсты не видалъ я ни разу, и до свадьбы воображалъ, что ея нѣтъ въ-живыхъ. Ошибка открылась уже послѣ медоваго мѣсяца, когда сказали мнѣ, что моя безумная тёща сидитъ въ съумасшедшемъ домѣ. Былъ у моей супруги младшій братецъ, совершеннѣйшій нѣмой идіотъ. Старшій братъ отчасти тебѣ извѣстенъ: это подлѣйшій трусъ и мелкая душонка во всѣхъ возможныхъ отношеніяхъ, и притомъ, въ его организмѣ таятся сѣмена фамильныхъ добродѣтелей: сойдетъ съ ума и онъ -- это вѣрно, какъ дважды два -- четыре. Я не могу его ненавидѣть, потому-что глубоко презираю весь ихъ родъ.
"Легко представить, какъ озадачили меня всѣ эти гнусныя открытія, особенно, когда наконецъ, я вполнѣ убѣдился, что моя жена -- достойное исчадіе этой семьи. Она не имѣла ничего общаго съ моей природой, ея наклонности и вкусы всегда противорѣчили моимъ, и характеръ ея оказался въ такой степени ничтожнымъ, что нужно было отказаться отъ всякихъ попытокъ развить въ ней какія-нибудь высшія стремленія къ благороднѣйшимъ цѣлямъ. Ни одного вечера, даже ни одного часа не могъ я провести въ ея обществѣ безъ смертельной скуки: о чемъ бы между-нами ни зашла рѣчь, она озадачивала меня какою-нибудь пошлою, глупою и вмѣстѣ грубою выходкою, обличавшею въ ней совершеннѣйшее отсутствіе развитыхъ способностей ума и чувства. Къ довершенію эффекта, я увидѣлъ въ тоже время, что никогда не можетъ быть тишины и спокойствія въ нашемъ домѣ, потому-что она бранилась съ горничными и лакеями отъ утра до вечера, такъ-что, наконецъ, вся прислуга разбѣжалась. При-всемъ-томъ, на первый разъ, я молчалъ и долженъ былъ таить въ себѣ-самомъ порывы справедливаго негодованія и ужасной антипатіи, которая естественнымъ образомъ возникла въ моемъ сердцѣ.
"Дженни, я не стану изсчислять передъ тобою подробности моей супружеской жизни: нѣсколько энергическихъ словъ могутъ выразить все, что я намѣренъ сказать. Я прожилъ съ этой женщиной четыре года, подвергаясь почти каждый день невыносимымъ пыткамъ; характеръ ея созрѣвалъ и развивался съ поразительной быстротою; ея пороки обнаруживались въ исполинскихъ размѣрахъ, и только развѣ физическая сила могла обуздать ихъ; но у меня недоставало духа прибѣгать къ какимъ бы то ни было жестокостямъ. Проклятіе водворилось въ моемъ домѣ и гнетущая сила ада грозила раздавить и уничтожить всѣ способности моей души. Берта Месонъ, достойная дочь своей матери, заставила меня испытать всѣ эти унизительныя агоніи, какимъ обыкновенно подвергается мужчина, какъ-скоро судьба связала его съ безсмысленной и безнравственной женщиной.
"Между-тѣмъ, въ-продолженіе этого времени, умеръ мой братъ, а къ концу этихъ четырехъ лѣтъ умеръ и отецъ. Владѣя теперь огромнымъ богатствомъ, я былъ, въ нравственномъ смыслѣ, бѣденъ до отвратительной нищеты: испорченная, грязная и глубоко-порочная натура была соединена со мною неразрывными узами. И я не могъ освободиться отъ нея ни подъ какимъ юридическимъ предлогомъ, такъ-какъ доктора объявили теперь, что она лишилась разсудка -- пороки преждевременно-развили въ ней наслѣдственныя сѣмена безумія.-- Тебѣ не нравится разсказъ мой, Дженни, и, я вижу, тебѣ становится тошно: не отложить ли окончаніе этой исторіи до другаго дня?
-- Нѣтъ, сэръ, прошу васъ продолжать: мнѣ жаль васъ, невыразимо-жаль.
-- Сожалѣніе въ устахъ нѣкоторыхъ людей отзывается весьма-обидной данью, свойственною эгоистическимъ сердцамъ, которыя, въ-сущности дѣла, находятъ для себя отраду въ несчастіи ближнихъ; по твоя жалость, Дженни, не подходитъ подъ этотъ разрядъ: глубокое чувство соболѣзнованія я читаю на твоемъ лицѣ, въ твоихъ глазахъ, и оно же выражается въ твоей трепещущей рукѣ. Твое соболѣзнованіе, милый другъ мой, есть страждущее дитя любви, и я готовъ всегда съ благодарностью принимать отъ тебя эту великодушную дань искренняго участія.
-- Продолжайте, однакожь: что вы начали дѣлать, когда узнали, что супруга ваша сошла съ-ума?
"Я сталъ тогда на краю бездны, Дженни, и только остатокъ самоуваженія помѣшалъ мнѣ броситься въ эту пропасть. Въ глазахъ свѣта я былъ, безъ-сомнѣнія, заклейменъ несмываемымъ пятномъ безчестія; но я рѣшился очистить свою собственную совѣсть, и окончательно оторвать себя отъ позорнаго общенія съ ея умственными и нравственными недостатками. При всемъ-томъ, общество продолжало нераздѣльно связывать мое имя и личность съ этою чудовищною креолкой, и я все-еще дышалъ однимъ воздухомъ съ нею, не имѣя возможности забыть, что я былъ ея супругъ -- это воспоминаніе, тогда, какъ и теперь, отравляло всѣ минуты моей жизни. Притомъ зналъ я, что при жизни ея мнѣ уже никогда не быть супругомъ другой, лучшей жены: она старше меня пятью годами (что, впрочемъ, узналъ я послѣ брака, потому-что до того времени отъ меня скрывали даже ея лѣта); но весьма можетъ статься, она переживетъ меня, потому-что организмъ ея столько же крѣпокъ, какъ немощна ея душа.
"Однажды ночью разбудилъ меня ея неистовый крикъ. Само-собою разумѣется, ее заперли въ особую комнату съ того дня, какъ врачи открыли ея безуміе. Была огненная вест-индская ночь, въ родѣ тѣхъ, какія обыкновенно предшествуютъ ураганамъ въ этой странѣ. Прометавшись въ постели безъ возможности сомкнуть глаза, я всталъ и открылъ окно. Воздухъ былъ удушливъ, пропитанъ сѣрой, и я нигдѣ не могъ освѣжиться. Москитосы гукали и жужжали вокругъ комнаты; морскія волны, слышныя изъ моего окна, исподоволь начинали вздыматься, предвѣщая грозную бурю; луна, еще не закрытая облаками, казалась раскаленнымъ пушечнымъ ядромъ, и бросала свой послѣдній кровавый взглядъ на волнистое море. Среди этой сцены, мрачной и грозной, въ моихъ ушахъ поминутно раздавались проклятія бѣшеной креолки, обращенныя исключительно на меня; на этотъ разъ она истощила весь запасъ брани, которая, на ея чудовищномъ языкѣ, соединялась съ моимъ именемъ. Отдѣленный отъ нея только двумя комнатами, я слышалъ каждое слово, и долженъ былъ убѣдиться, что изъ всѣхъ людей, я одинъ сдѣлался предпочтительнымъ предметомъ ея неистовства и злости.
"Но эта жизнь хуже всякаго ада, сказалъ я наконецъ. Что бы ни случилось впереди, я долженъ, такъ или иначе, покончить дѣло съ этими земными отношеніями.
"Проговоривъ это, я сталъ на колѣни, отперъ сундукъ и вынулъ отѣуда пару заряженныхъ пистолетовъ. Я хотѣлъ застрѣлить себя; но это намѣреніе, порожденное порывами отчаянія, доведеннаго до послѣдней крайности, исчезло въ одну минуту, когда лучъ размышленія озарилъ мой умъ.
"Свѣжій вѣтеръ подулъ съ европейской стороны надъ океаномъ и пробрался ко мнѣ въ отворенное окно: буря пронеслась, прокатилась, прогремѣла, и воздухъ мгновенно сдѣлался чистъ и ясенъ. Тогда-то возникла и созрѣла въ моей головѣ твердая рѣшимость. Гуляя въ мокромъ саду подъ апельсинными деревьями и между гранатовыми яблонями, я разсуждалъ такимъ-образомъ: -- слушай, однакожь, внимательнѣе, Дженни: я былъ утѣшенъ въ тотъ часъ истинною мудростью, которая вразумила меня и навела на истинный путь.
"Европейскій вѣтеръ еще продолжалъ шептаться съ освѣженными листьями, и волны Атлантики еще вздымались въ своемъ торжественномъ величіи. Мое сердце, изсушенное и долго томимое съѣдучею тоскою, постепенно начало оживляться, и я чувствовалъ, какъ нервы мало-по-малу настроивались на свой нормальный тонъ. Надежда воскресла, и возрожденіе къ лучшему бытію оказалось возможнымъ. Изъ-подъ цвѣточной арки, въ углубленіи моего сада, я любовался на голубое море, и мысль моя неслась за океанъ, къ Старому-Свѣту. Перспектива новаго существованія становилась яснѣе и яснѣе для моего умственнаго взора:
-- "Воротись въ Европу, Эдуардъ Рочестеръ, сказала Надежда; -- тамъ не знаютъ, чѣмъ осквернилъ ты свое имя, и какое гнусное бремя взвалилъ ты на свою шею. Бѣшеную креолку, дѣлать нечего, возьмешь ты съ собою въ Англію, отвезешь ее въ Торнфильдъ, и потомъ беззаботно можешь путешествовать по всѣмъ европейскимъ странамъ, вступая въ дружескія связи, съ кѣмъ и какъ угодно. Эта женщина, злоупотреблявшая твоимъ долготерпѣніемъ, осквернившая твою честь, отравившая всю твою молодость, не можетъ и не должна быть твоей женой. Пусть будетъ она окружена заботливостью и попеченіями, необходимыми въ теперешнемъ ея состояніи, и ты сдѣлаешь все, чего требуютъ отъ тебя человѣколюбіе и совѣсть. Связь ея съ тобою должна быть предана вѣчному забвенію, и пусть ни одна душа въ Старомъ-Свѣтѣ не подозрѣваетъ этого позорнаго брака. Приставь къ ней безопасный и бдительный надзоръ, устрой такъ, чтобы она ни въ чемъ не имѣла нужды, и потомъ оставь ее однажды навсегда."
"И я началъ дѣйствовать сообразно съ этимъ планомъ. Мой отецъ и братъ, къ-счастью, не объявили объ этомъ бракѣ своимъ знакомымъ, потому-что я просилъ хранить его въ глубокой тайнѣ даже въ первомъ письмѣ, отосланномъ еще до истеченія медоваго мѣсяца, такъ-какъ я уже начиналъ извѣдывать горькимъ опытомъ печальныя послѣдствія этой связи. Вскорѣ послѣ-того, пороки моей креолки, избранной для меня моимъ собственнымъ отцомъ, обнаружилось въ такихъ гигантскихъ размѣрахъ, что старикъ отказался признать ее своею дочерью: скрывать отъ англійскаго общества этотъ ненавистный бракъ сдѣлалось для него столько же необходимымъ, какъ и для меня.
"Итакъ, я поѣхалъ въ Англію, и, легко вообразить, каково было мое путешествіе на кораблѣ съ этой чудовищной тварью. Я былъ радъ, когда наконецъ привезъ ее въ Торнфильдъ и помѣстилъ въ комнатѣ третьяго этажа, которая вотъ уже десять лѣтъ продолжаетъ быть берлогой дикаго звѣря. Съискать для нея надзирательницу было не легко: надлежало для этого выбрать женщину, столько же смѣтливую и расторопную, сколько скромную и молчаливую, потому-что неистовыя выходки бѣшеной бабы могли неминуемо привести въ извѣстность мою тайну: къ-тому же иной-разъ она приходитъ въ себя, и въ эти минуты проясненія мозга, она обыкновенно говоритъ о своихъ отношеніяхъ ко мнѣ. Наконецъ, послѣ продолжительныхъ хлопотъ, выборъ мой палъ на Грацію Пуль. Она и лекарь Картеръ -- тотъ самый, что перевязывалъ раны изгрызеннаго Месона -- единственныя существа, которыхъ я сдѣлалъ повѣренными своей тайны. Мистриссъ Ферфаксъ вѣроятно подозрѣваетъ что-нибудь; но ей не можетъ быть извѣстна сущность самого дѣла. Грація вообще оказалась довольно-сносною надзирательницею, хотя водится за ней несчастная слабость, отчасти свойственная ея трудному ремеслу, и отъ которой она никакъ не можетъ освободиться: отъ этой слабости уже нѣсколько разъ происходили печальныя послѣдствія. Бѣшеная удивительно-хитра, и умѣла всегда пользоваться оплошностью своей надзирательницы: однажды, завладѣвъ ножомъ, она накинулась на своего брата, и два раза ночью выходила изъ своей комнаты, которую отпирала украденнымъ ключомъ. Въ первомъ изъ этихъ случаевъ она задумала сжечь меня въ постели, во второмъ -- она забралась въ твою комнату. Нельзя не благодарить судьбу, что неистовство ея ограничилось въ эту пору только свадебнымъ покрываломъ, которое вѣроятно смутно ей напомнило ея собственныя приготовленія къ свадьбѣ: но мнѣ страшно подумать, что могло бы, при другихъ обстоятельствахъ, выйдти изъ этого адскаго визита. Когда воображаю, какъ она сегодня поутру вцѣпилась въ мое горло, и съ какимъ остервенѣніемъ бросала на тебя свои кровавые глаза...
-- Что же вы начали дѣлать, сэръ, спросила я, воспользовавшись его паузой:-- когда заключили ее въ Торнфильдскомъ-Замкѣ? Куда вы поѣхали?
-- Что я началъ дѣлать, Дженни? Я превратился въ блудящій огонь. Куда я поѣхалъ? Я послѣдовалъ примѣру древнихъ рыцарей печальнаго образа и отправился, куда глаза глядятъ. Я искрестилъ вдоль и поперегъ европейскій материкъ, отъискивая умную и добрую женщину, достойную моей любви, и которая могла бы замѣнить мнѣ фурію Торнфильдскаго-Замка.
-- Но вы не могли жениться, сэръ.
-- Первоначальнымъ моимъ намѣреніемъ было -- не обманывать такъ, какъ въ-послѣдствіи я вздумалъ обмануть тебя. Я хотѣлъ разсказать чистосердечно исторію своей женитьбы и потомъ открыто сдѣлать свои предложенія: по всѣмъ моимъ соображеніямъ, я могу любить кого хочу, и даже имѣю право быть любимымъ; я не сомнѣвался, что найду женщину, которая пойметъ меня, и согласится раздѣлить со мной судьбу мою.
-- Дальше что, сэръ?
-- Твои разспросы, Дженни, всегда заставляютъ меня улыбаться. Ты открываешь глаза, какъ хищная птица, и дѣлаешь по-временамъ безпокойныя движенія, какъ-будто словесные отвѣты не годятся для тебя, и ты вдругъ желала бы проникнуть въ сокровенные изгибы мысли. Но прежде-чѣмъ я стану продолжать, скажи мнѣ: что ты разумѣешь подъ своимъ -- "Дальше что?" Эта маленькая фраза довольно-часто вертится у тебя на языкѣ, и мнѣ хотѣлось бы теперь узнать ея подлинный смыслъ.
-- Фраза, кажется, проста сама-по-себѣ, и не требуетъ объясненій. Другими словами она можетъ быть выражена такъ: что вы дѣлали потомъ въ извѣстномъ случаѣ?
-- Именно такъ: что жь вамъ угодно знать теперь?
-- Я хочу знать: удалось ли вамъ огъискать особу, достойную вашей любви? Предлагали ли вы ей свою руку, и что она вамъ на это сказала?
-- Да, послѣ многихъ странническихъ похожденій, я отъискалъ, наконецъ, такую особу и предложилъ ей свою руку; но ея отвѣтъ покамѣстъ еще записанъ въ книгѣ судебъ. Десять лѣтъ странствовалъ я, переходя изъ одной столицы въ другую. По временамъ. жилъ я въ Петербургѣ, всего чаще въ Парижѣ, иногда въ Римѣ, Неаполѣ и Флоренціи. Съ деньгами и своимъ старымъ паспортомъ, я принятъ былъ вездѣ, и могъ повсюду выбирать общества по, своимъ наклонностямъ и вкусу. Я искалъ своего идеала между англійскими леди, французскими графинями, итальянскими синьйорами и нѣмецкими княгинями; но нигдѣ не находилъ его. Иной-разъ казалось мнѣ, будто уловилъ я взоръ и услышавъ голосъ, соотвѣтствовавшій моимъ восторженнымъ мечтамъ; но скоро заблужденіе исчезало, и я видѣлъ, что еще далекъ былъ отъ своей цѣли. Не думай, что я уже искалъ законченнаго совершенства въ физическомъ или нравственномъ смыслѣ: мнѣ нужна была только приличная партія, способная привести для меня въ забвеніе отвратительную креолку, и больше ничего; но между тысячами женщинъ не находила я рѣшительно ни одной особы, которой бы я согласился предложить свою руку даже въ то.мъ случаѣ, еслибъ первый разъ въ жизни могъ свободно располагать своимъ сердцемъ. Пораженный этими неудачами, я началъ вести разсѣянную жизнь, чуждую, однакожь, низкаго разврата моей индійской Мессалины: проникнутый смертельнымъ отвращеніемъ къ ней, я всегда боялся сколько-нибудь сравняться съ нею даже въ выборѣ своихъ удовольствій.
Между-тѣмъ я не могъ жить одинъ, и общество любовницы сдѣлалось для меня необходимымъ. Первый мой выборъ палъ на Целину Варенсъ, и эта связь въ-послѣдствіи сдѣлалась для меня новымъ источникамъ презрѣнія къ самому-себѣ: ты уже знаешь, какъ и чѣмъ кончились мои отношенія къ этой танцовщицѣ... Однакожь я вижу, Дженни, что ты въ эту минуту готова составить обо мнѣ весьма-невыгодное мнѣніе: ты считаешь меня безчувственнымъ и безнравственнымъ эгоистомъ: не такъ ли?
-- Да, сэръ, въ эту минуту вы достаточно унизились въ моихъ глазахъ. По-вашему, кажется, выходитъ, что это совершенно въ порядкѣ вещей.
-- Я никогда не любилъ этого образа жизни, и ни за что бы не хотѣлъ опять воротиться къ нему. Теперь я ненавижу воспоминаніе о часахъ, проведенныхъ съ Целиной.
Я чувствовала справедливость этихъ словъ, и поспѣшила вывести изъ нихъ заключеніе, казавшееся несомнѣннымъ, что, еслибъ я, въ свою очередь, забывъ правила, привитыя ко мнѣ издѣтства, рѣшилась подъ какимъ-нибудь предлогомъ и въ-слѣдетвіе какого-нибудь искушенія, сдѣлаться преемницею бѣдной Целины онъ сталъ бы, безъ-сомнѣнія, и на меня смотрѣть съ такимъ же чувствомъ, которое опозорило ея память въ его собственныхъ глазахъ. Я не выразила этого заключенія словами, но глубоко запечатлѣла его въ своемъ сердцѣ, какъ талисманъ противъ настоящихъ и будущихъ искушеній.
-- Ну, Дженни, почему же ты теперь не говоришь: "что дальше, сэръ?" Я еще не кончилъ своей исторіи. У тебя чрезвычайно-серьёзный видъ, и, кажется, ты все-еще осуждаешь меня.
-- Мнѣ кажется, сэръ, я отчасти знаю продолженіе вашей исторіи.
-- И да, и нѣтъ: во всякомъ случаѣ разсказъ мой долженъ быть оконченъ. Я воротился послѣдняго января въ Англію, въ самомъ мрачномъ расположеніи духа, вооруженный противъ всего человѣческаго и особенно женскаго рода: мнѣ казалось, что умная, добрая, любящая женщина была созданіемъ моего воображенія. Фантастическою мечтою безъ отношенія къ дѣйствительному міру.
"Былъ холодный зимній вечеръ, когда я подъѣзжалъ къ Торнфильдскому-Замку. Проклятое мѣсто! Я не ожидалъ здѣсь ни спокойствія, ни удовольствій. Въ лѣсной просѣкѣ, на камнѣ подлѣ дороги, я увидѣлъ маленькую фигуру, расположившуюся вѣроятно отдыхать послѣ своей прогулки. Я проѣхалъ мимо нея хладнокровно, безъ всякаго вниманія, и внутренній голосъ отнюдь не говорилъ мнѣ, что въ этой фигурѣ олицетворенъ мой будущій геній добра или зла. Этого не подозрѣвалъ я даже тогда, какъ послѣ внезапнаго паденія Мицраима, фигура подошла ко мнѣ и съ важностью предложила свою помощь. Слабое и нѣжное дитя показалось мнѣ залётной птичкой, предложившей вынести меня на своихъ крыльяхъ. Я былъ угрюмъ и сказалъ какую-то дерзость; но фигура, не двигаясь съ мѣста, остановилась передо мной съ весьма-страннымъ упрямствомъ, и начала говорить повелительнымъ тономъ, какъ-будто я былъ обязанъ ее слушаться безпрекословно. Помощь была нужна для меня, и притомъ, неизбѣжная помощь отъ ея маленькой руки.
Какъ-скоро я облокотился на ея хрупкое плечо, какое-то новое и, до той поры, неизвѣданное чувство прокралось въ мой организмъ. Таинственная незнакомка живетъ въ Торнфильдѣ, и скоро, послѣ своей прогулки, воротится домой: хорошо, что я услышалъ это изъ собственныхъ ея устъ, иначе мнѣ было бы грустно видѣть, какъ она исчезла изъ моихъ глазъ. Я слышалъ, Дженни, какъ ты воротилась домой въ тотъ вечеръ: безъ-сомнѣнія, тебѣ и въ голову не приходило, что я думалъ о тебѣ и наблюдалъ тебя. На другой день тоже, невидимый для твоихъ глазъ, я наблюдалъ тебя около часа въ ту пору, какъ ты играла съ Аделью въ галереѣ: тогда шелъ снѣгъ -- помню это какъ теперь -- и тебѣ невозможно было выйдти изъ дверей. Въ моемъ кабинетѣ дверь была немного пріотворена: я могъ видѣть и слышать. Адель старалась обратить твое вниманіе на внѣшніе предметы, но я былъ убѣжденъ, что мысль твоя кружилась въ фантастическомъ мірѣ, и ясно видѣлъ, что маленькая дѣвочка тебѣ надоѣдаетъ. Когда, наконецъ, она оставила тебя, я наблюдалъ съ особеннымъилюбопытствомъ, какъ ты погрузилась въ глубокую задумчивость, и начала медленными шагами ходить по галереѣ. По-временамъ, подходя къ окну, ты заглядывалась на густые хлопья снѣга, прислушивалась къ порывамъ вѣтра, и опять начинала ходить и мечтать. Мечты тѣхъ дней, сколько могъ я замѣтить, отнюдь не имѣли мрачнаго характера: глаза твои по-временамъ озарялись радужнымъ блескомъ, физіономія выражала одушевленіе и восторгъ, отнюдь не свойственный желчному, ипохондрическому расположенію духа: сладкія мечты юности рисовались на твоемъ челѣ, и надежда окриляла твои мысли. Голосъ мистриссъ Ферфаксъ, отдававшей какія-то приказанія служанкѣ, вывелъ тебя изъ этой заоблачной задумчивости, и заставилъ улыбнуться. О, какъ многозначительна была эта улыбка! Ея смыслъ, переведенный на живое слово, долженъ былъ заключать сентенціи такого рода: "Прекрасны всѣ эти мечты и грёзы, но не должна я забывать, что имъ осуществиться невозможно. Розовое небо и цвѣтущій эдемъ въ моей головѣ; но трудный путь, осыпанный терніями, ожидаетъ меня въ дѣйствительной жизни". Ты побѣжала внизъ къ мистриссъ Ферфаксъ за какими-то занятіями: кажется, вы сводили тамъ недѣльные счеты, или что-то въ этомъ родѣ. Мнѣ было очень-жаль. что я такъ скоро потерялъ тебя изъ вида.
"Съ нетерпѣніемъ ожидалъ я вечера, чтобъ имѣть возможность пригласить тебя въ свой кабинетъ. Твой характеръ, подозрѣвалъ я, долженъ быть совершенно-оригиналенъ въ своемъ родѣ: надлежало изучить его подробнѣе и глубже. Твой видъ, при входѣ въ мою комнату, выражалъ независимость и хитрость, странно противорѣчившую дѣтскимъ чертамъ твоего лица. Костюмъ на тебѣ былъ очень-странный, такъ же, впрочемъ, какъ теперь. Я заставилъ тебя говорить, и съ перваго раза опять былъ пораженъ весьма-странными контрастами. Твое обращеніе, во всѣхъ пунктахъ, подчинялось строгимъ правиламъ, вѣроятно изобрѣтеннымъ вашей школой: взоръ твой часто обнаруживалъ недовѣрчивость къ самой-себѣ, и вступая въ разговоръ, ты употребляла, по-видимому, наистрашнѣйшія усилія, чтобъ не сдѣлать какой-нибудь граматической ошибки. Однимъ-словомъ, ты показалась мнѣ институткой съ ногъ до головы, и я видѣлъ, что ты не имѣла ни малѣйшаго понятія о жизни. И, однакожь, вслушиваясь въ заданный вопросъ, ты обращала на своего собесѣдника смѣлый и вмѣстѣ, пытливый взглядъ, обличавшій врожденную проницательность и привычку мысли: твои отвѣты были круглы, закончены и, главное, хорошо выработаны въ горнилѣ размышленія. Выходило по всѣмъ соображеніямъ, что ты скоро привыкнешь ко мнѣ, и я былъ убѣжденъ, что ты-сама невольно должна была чувствовать нѣкоторую симпатію между собою и суровымъ владѣльцемъ Торнфильдскаго-Замка, потому-что нельзя было безъ удивленія видѣть, какъ быстро, въ моемъ присутствіи, распространялось чувство удовольствія и совершеннѣйшаго спокойствія на твоемъ лицѣ. Мои дерзкія выходки не изумили тебя, не разстроили, не испугали: тебѣ, казалось, было забавно смотрѣть на грубаго чудака, и, по-временамъ, ты улыбалась съ такою наивною граціею, которой описать я не умѣю. Я, въ свою очередь, былъ совершенно-доволенъ результатомъ своихъ наблюденій: мнѣ нравилось все, что я видѣлъ, и хотѣлъ видѣть еще больше. При-всемъ-томъ, долго я держалъ тебя въ почтительномъ отдаленіи, и рѣдко позволялъ себѣ искать твоего общества. Я былъ эпикуреецъ въ интеллектуальномъ смыслѣ слова, и желалъ продолжить наслажденіе, постоянно упрочивать свое новое знакомство. Притомъ, нѣсколько времени безпокоила меня мысль, что цвѣтокъ скоро можетъ завянуть и лишиться своей первоначальной свѣжести, если слишкомъ-рано оторвать его отъ корня. Въ ту пору я не зналъ, что этотъ цвѣтокъ имѣлъ всѣ свойства драгоцѣннаго камня, неподверженнаго быстрымъ измѣненіямъ отъ случайныхъ и временныхъ причинъ. Къ-тому жь, я желалъ видѣть, станешь ли ты-сама искать меня, если я буду тебя избѣгать; но ты почти безвыходно была въ классной комнатѣ съ Аделью, за книгами и карандашомъ: при случайныхъ встрѣчахъ, ты спѣшила мимо, едва показывая видъ, что знаешь меня. Въ тѣ дни, милый другъ мой, ты обыкновенно была задумчива и мечтательна: не было на твоей физіономіи выраженія положительной печали, но не было и той беззаботной игривости, которою сопровождаются цвѣтущія надежды юношескаго возраста. Я не зналъ, что ты думала обо мнѣ, и даже не могъ навѣрное рѣшить, былъ ли я предметомъ твоихъ размышленій: чтобъ разгадать эту загадку, я опять началъ призывать тебя по-вечерамъ. Было что-то радостное въ твоемъ взорѣ, когда ты вступала въ разговоръ, и я увидѣлъ, что у тебя -- общительное сердце, хотя постоянное затворничество и скука одинокой жизни налагали печать меланхоліи на твое лицо. Я далъ себѣ слово быть ласковымъ и добрымъ въ-отношеніи къ тебѣ; такое обращеніе развязало твой языкъ, и я съ удовольствіемъ замѣтилъ, какъ ты любила произносить мое имя. Въ эту пору, Дженни, я началъ чаще-и-чаще устроивать съ тобою случайныя встрѣчи: любопытно было видѣть твою застѣнчивость, робкіе взоры, нерѣшительныя движенія. Напрасно ты старалась разгадать, въ чемъ будетъ состоять мой капризъ: буду ли я играть роль суроваго джентльмена, или ты увидишь во мнѣ добраго, благосклоннаго пріятеля; впрочемъ, первая роль время-отъ-времени становилась затруднительнѣе, и, наконецъ, я бросилъ ее совершенно. Сколько разъ готовъ былъ я прижать тебя къ своему сердцу, когда, при встрѣчѣ со мной, твои щеки пылали яркимъ румянцемъ, и когда...
-- О, не говорите больше объ этихъ дняхъ! милостивый государь, прервала я, украдкой отирая свои слезы:-- его языкъ былъ для меня истинною пыткой: я уже обдумала свой образъ дѣйствія, и теперь боялась, что всѣ эти воспоминанія могутъ поколебать мою рѣшимость.
-- Нѣтъ, Дженни, возразилъ онъ: -- зачѣмъ отказываться отъ возобновленія прошедшихъ сценъ, какъ-скоро настоящее и будущее представляются въ такомъ привлекательномъ видѣ?
Я затрепетала всѣми членами при этомъ безумномъ, предположеніи.
-- Теперь ты видишь настоящій ходъ дѣла, продолжалъ мистеръ Рочестеръ:-- не такъ ли? Послѣ безумной и бурной юности, проведенной въ несбыточныхъ мечтахъ или въ скучномъ одиночествѣ, я первый разъ нашелъ особу, которую полюбилъ всѣмъ своимъ сердцемъ, нашелъ тебя, Дженни. Ты моя первая истинная любовь, лучшая и благороднѣйшая половина меня-самого, мой добрый ангелъ, и душа моя связана съ тобою неразрывными нравственными узами. Пылкая и торжественная страсть загорѣлась въ моемъ сердцѣ, и я глубоко убѣжденъ, что есть въ нашихъ организмахъ общія, родственныя черты, при которыхъ мы можемъ слиться въ одно существо. Вотъ почему, Дженни, я рѣшился просить твоей руки. Говорить, что у меня уже есть жена, значитъ издѣваться надо мной безъ всякой пощады: ты знаешь, что судьба моя насильственно была связана съ отвратительнымъ и гнуснымъ демономъ. Конечно, я поступилъ очень-дурно, Дженни, что вздумалъ обманывать тебя, по я боялся желѣзной настойчивости и упрямства, тѣсно соединеннаго съ твоимъ характеромъ. Мнѣ хотѣлось напередъ обезпечить твое соединеніе со мной, прежде-чѣмъ ты вполнѣ узнаешь исторію моей жизни. Теперь я вижу, что это было неблагородно, низко съ моей стороны: мнѣ слѣдовало напередъ обратиться къ твоему великодушію, разсказать откровенно всѣ подробности своей жизни, изобразить передъ тобою голодъ и жажду высшаго, достойнѣйшаго бытія, и показать -- не рѣшимость -- это слово слишкомъ-слабо для выраженія моей мысли, но непреодолимое влеченіе любить пламенно и нѣжно, какъ-скоро самъ буду удостоенъ такой любви. Тогда, но не прежде, я долженъ былъ предложить тебѣ свою руку и сердце, и взамѣнъ потребовать твоей любви. Но, что сдѣлано, того не передѣлаешь: Дженни, будетъ ли теперь твоя рука принадлежать мнѣ?
Пауза.
-- Отчего ты молчишь, Дженни?
Я терпѣла неизобразимую пытку, какъ будто-раскаленнымъ желѣзомъ прижигали мое тѣло. Ужасная минута! Едва ли какая женщина могла требовать отъ своего возлюбленнаго болѣе пламенной страсти, и, однако жь, я должна была отказаться отъ него, между-тѣмъ-какъ онъ былъ единственнымъ обожаемымъ идоломъ моей души! Мой роковой долгъ выражался однимъ страшнымъ словомъ: -- "Бѣги!",
-- Дженни, понимаешь ли ты, чего я отъ тебя требую?
-- Да, сэръ.
-- Скажи мнѣ только: -- "Я буду твоею, Эдуардъ!"
-- Мистеръ Рочестеръ, я не могу принадлежать вамъ.
Длинная-предлинная пауза.
-- Дженни, началъ онъ опять ласковымъ тономъ, который однако жъ поразилъ меня зловѣщимъ ужасомъ, потому-что въ этомъ голосѣ слышалось подавленное рыканіе льва.-- Хочешь ли ты сказать, Дженни, что ты пойдешь своей дорогой, и оставишь меня идти одного?
-- Да, сэръ.
-- Дженни, продолжалъ онъ: -- ты думаешь со мной разстаться?
-- Да.
-- Когда же?
-- Чѣмъ скорѣй, тѣмъ лучше, сэръ, отвѣчала я.
-- Дженни, Дженни! Это жестоко, безчеловѣчно! Не-уже-ли ты считаешь преступленіемъ любить меня?
-- Было бы преступленіемъ вамъ повиноваться.
Дикій, неукротимый взоръ поднялся изъ-за его бровей и омрачилъ его лицо. Онъ всталъ, и покамѣстъ еще старался повидимому подавить свое внутреннее волненіе. Я облокотилась одной рукою на спинку креселъ: я дрожала, боялась, но приняла свои мѣры и чувствовала, что никая сила въ мірѣ не въ-состояніи поколебать моей воли.
-- Еще минуту, Дженни. Обрати вниманіе на эту адскую жизнь, которую я долженъ буду вести безъ тебя. Все мое счастье исчезнетъ вмѣстѣ съ тобою. Что же будетъ моимъ удѣломъ? Не-ужели ты хочешь, чтобы въ-самомъ-дѣлѣ была моей женою эта бѣшеная женщина третьяго этажа? Но это все-равно, что отсылать меня на кладбище, въ могилу, къ гніющему трупу... Что мнѣ дѣлать, Дженни? Гдѣ искать надежды, и куда обратиться за другомъ сердца?
-- Дѣлайте то же что и я, сэръ: покоритесь своей судьбѣ, и думайте для своего утѣшенія, что на томъ свѣтѣ мы увидимся.
-- И ты не перемѣнишь своего намѣренія?
-- Нѣтъ, сэръ.
-- Стало-быть ты осуждаешь меня на нечестивую жизнь, и проклятую смерть?
При этихъ словахъ его голосъ быстро началъ возвышаться.
-- Совѣтую вамъ жить добродѣтельно, и желаю, чтобы смерть застала васъ съ спокойною совѣстью.
-- И ты хочешь вырвать съ корнемъ любовь изъ моего сердца? Ты желаешь, Дженни, чтобы я снова возвратился къ порочной жизни?
-- Мистеръ Рочестеръ, такой жизни не желаю я ни вамъ, ни себѣ, ни даже своему заклятому врагу, если только есть у меня враги. Наше назначеніе на землѣ -- страдать и терпѣть: страдайте и терпите, подражая мнѣ. Вы, нѣтъ сомнѣнія, забудете меня прежде, чѣмъ я могу позабыть васъ.
-- Вы оскорбляете мою честь, милостивая государыня, отвѣчалъ онъ, быстро вскочивъ съ своего мѣста:-- вы называете меня безсовѣстнымъ лжецомъ, не имѣя къ тому ни малѣйшихъ поводовъ съ моей стороны. Я объявилъ торжественно и прямо, что не могу измѣниться въ своихъ чувствахъ: вы между-тѣмъ говорите мнѣ въ глаза, что такая перемѣна неизбѣжна. Но вѣдь у васъ нѣтъ ни родныхъ, миссъ Эйръ, ни даже знакомыхъ, которые вздумали бы обижаться вашею жизнью со мной!
На этотъ разъ онъ былъ правъ; и когда онъ говорилъ такимъ-образомъ, противъ меня возсталъ даже мой собственный разсудокъ, начинавшій обличать меня въ безполезной жестокости. Чувство, между-тѣмъ, ободренное разсудкомъ, готово было разомъ опрокинуть всѣ мои планы, и кричало громогласно: -- "О, послушайся его, Дженни Эйръ. Подумай о его несчастіяхъ, объ опасностяхъ, которымъ онъ будетъ подвергаться на каждомъ шагу, какъ-скоро ты его оставишь! Прійми въ соображеніе его необузданную природу, его бурные порывы и страшныя слѣдствія его отчаянія! Утѣшь его, Дженни, спаси его, люби его; скажи, что ты будешь принадлежать ему во всю жизнь! Кто заботится о тебѣ въ этомъ мірѣ? Или, кто въ-самомъ-дѣлѣ будетъ оскорбляться твоимъ поведеніемъ?"
На все это былъ опять неумолимый отвѣтъ: -- "я сама должна заботиться о себѣ. Чѣмъ меньше у меня друзей и знакомыхъ. чѣмъ меньше могу я ожидать постороннихъ опоръ, тѣмъ больше я стану защищать и уважать сама-себя. Я сохраню законъ, данный Богомъ и освященный людьми. Я буду слѣдовать правиламъ, принятымъ мною, когда была я въ своемъ полномъ умѣ. Законы и правила были бы безполезны для такого времени, когда нѣтъ никакихъ искушеній; но они именно существуютъ для тѣхъ критическихъ минутъ, когда тѣло и душа готовы соединенными силами возстать противъ ихъ внушеній: пусть они строги, но тѣмъ болѣе не должно нарушать ихъ, хотя бы это стоило упорной и ожесточенной борьбы. Въ чемъ же будетъ состоять ихъ достоинство и сила какъ-скоро человѣкъ, изъ личныхъ удобствъ и выгодъ, станетъ слѣдовать своему собственному произволу не соображаясь ни съ какими постановленіями? Между-тѣмъ я всегда была увѣрена, что общественные законы должны для всѣхъ и всегда имѣть обязательную силу, и если я не такъ разсуждаю въ настоящую минуту, значитъ, страсть помрачила мой разсудокъ, и необузданное чувство взяло перевѣсъ надъ всѣми силами души. Общественныя правила и законы, освященные вѣками и принятые моимъ собственнымъ разсудкомъ въ его нормальномъ состояніи: -- вотъ все, что должно быть моей опорой въ этотъ роковой и опасный часъ моей жизни."
Мистеръ Рочестеръ прочелъ эту мысль на моемъ лицѣ. Его гнѣвъ дошелъ до послѣднихъ предѣловъ: онъ схватилъ мою руку, и, казалось, пожиралъ меня своими сверкающими глазами. Въ физическомъ отношеніи я была слаба, какъ подрѣзанный стебель, приготовленный для сожженія въ печи; въ нравственномъ -- я владѣла всѣми своими чувствами и сознавала свое непреодолимое мужество. Къ-счастію, душа наша имѣетъ своего переводчика, нерѣдко безсознательнаго, но всегда послушнаго и вѣрнаго: этотъ переводчикъ -- глазъ, недаромъ названный зеркаломъ души. Мой взоръ пришелъ въ уровень съ его глазами, и когда я взглянула на его гордое лицо, невольный вздохъ вырвался изъ моей груди. Онъ сжалъ еще сильнѣе мою руку, и я чувствовала, что силы мои почти совершенно истощились.
-- Не было и быть не можетъ женщины столько слабой и вмѣстѣ неукротимой до такой степени, проговорилъ онъ, скрежеща зубами.-- Какъ хрупкая былинка, она дрожитъ въ моей рукѣ, и я могъ бы согнуть ее легкимъ движеніемъ своего пальца; но если бы я и совсѣмъ пригнулъ ее къ землѣ -- что изъ этаго выйдетъ? Взгляните на этотъ глазъ, на это рѣшительное, бурное, своевольное созданіе, которое выглядываетъ изъ-за него съ какимъ-то суровымъ тріумфомъ, обнаруживая готовность вызвать на бой самую судьбу: что бы я ни сдѣлалъ съ этимъ хрупкимъ организмомъ, внутренняя сила, одушевляющая его, будетъ недоступна для моихъ рукъ. Разбить и разгромить тюрьму, значитъ -- выпустить только плѣнника, заключеннаго въ ней. Я могъ бы, безъ всякихъ усилій, завладѣть домомъ; но хозяйка его уйдетъ на небеса, прежде чѣмъ я успѣю назвать себя владѣльцемъ ея скудельнаго жилища. Душа мнѣ нужна съ ея непреклонной волей, энергіей, съ ея добродѣтелью и чистотою; но нѣтъ мнѣ надобности въ одномъ бренномъ и слабомъ орудіи ея. Руководимая собственной волей, ты могла бы найдти успокоеніе на мой груди и переполнить неземнымъ блаженствомъ эту грудь; но горе было бы мнѣ, если бы я принудилъ себя употребить безполезное насиліе противъ твоихъ желаній! Джепни! Дженни! Будутъ ли, наконецъ, твои желанія сообразны съ моей волей?
Говоря это, онъ опустилъ мою руку, и только началъ смотрѣть на меня. Противиться этому взору было нѣсколько-труднѣе, чѣмъ прежнимъ его неистовымъ порывамъ; надлежало однакожь быть совершенной идіоткой, чтобы уступить теперь это оригинальное поле битвы. Я выдержала и поразила его гнѣвъ: оставалось теперь устоять противъ его тоски. Я удалилась къ дверямъ.
-- Вы идете, Дженни?
-- Иду, сэръ.
-- Вы оставляете меня?
-- Да.
-- Вы не воротитесь?-- Вы не захотите быть моей утѣшительницей?-- Моя пламенная любовь, глубокая тоска, отчаяніе, мои убѣдительныя просьбы -- все это ни по чемъ для васъ, миссъ Эйръ?
Въ-самомъ-дѣлѣ, глубокая тоска слышалась въ каждомъ его словѣ, и нужно было сдѣлать надъ собою величайшее усиліе, чтобы повторить: -- "Я иду".
-- Дженни!
-- Мистеръ Рочестеръ.
-- Ступайте, Богъ съ вами, но помните, что вы оставляете меня въ смертельной тоскѣ. Идите въ свою комнату, и передумайте обо всемъ, что я говорилъ вамъ. Бросьте взглядъ на мои страданія, Дженни, и пожалѣйте меня.
Онъ отошелъ отъ меня, и бросился лицомъ на софу.
-- Дженни! Дженни! кричалъ онъ.-- Надежда моя -- любовь моя -- жизнь моя!
Затѣмъ громкое рыданіе заглушило его голосъ.
Уже я отворила дверь и хотѣла идти; но пораженная внезапной мыслью, воротилась назадъ съ такою же рѣшимостью, какъ прежде оставляла эту комнату. Я стала на колѣни подлѣ него, отворотила отъ подушки его лицо, поцаловала его щеки и начала разглаживать его волосы.
-- Благослови васъ Богъ, мистеръ Рочестеръ! сказала я.-- Богъ наградитъ васъ за вашу доброту и покровительство бѣдной дѣвушкѣ. Онъ избавитъ васъ отъ всякаго зла, и будетъ вашимъ руководителемъ на скользкомъ пути жизни!
-- Любовь маленькой Дженни была бы для меня самою лучшею наградой, отвѣчалъ онъ: -- безъ нея сокрушится мое сердце. Но Дженни подаритъ мнѣ свою любовь, благородно и великодушно -- да!
Кробь прихлынула къ его лицу; огонь страсти яркимъ пламенемъ запылалъ въ его глазахъ: онъ всталъ и протянулъ ко мнѣ свои руки; но я увернулась отъ его объятій и поспѣшила выйдти изъ комнаты.
-- Прощай! взывало мое сердце, когда я оставила его.-- Прощай навсегда, мистеръ Рочестеръ! Не видать мнѣ болѣе тебя во всю мою жизнь!
Въ эту ночь я совсѣмъ не думала спать; но сонъ вдругъ и невольно сомкнулъ мои глаза, лишь-только я бросилась въ постель. Воображеніе перенесло меня къ давнопрошедшимъ сценамъ моей дѣтской жизни: мнѣ казалось, будто я лежу въ красной комнатѣ Гетсгедскаго-Замка, будто ночь была темная, и всѣ мои чувства находились подъ вліяніемъ смертельнаго страха. Загадочный свѣтъ, погрузившій меня въ ту пору въ глубокій обморокъ, возобновленъ былъ снова при этомъ видѣніи: мерещилось мнѣ, будто скользилъ онъ по стѣнѣ, проходя съ мѣста на мѣсто, и остановился, наконецъ, на самой серединѣ потолка. Я подняла голову и взглянула: кровля превратилась въ облака, высокія и тусклыя: блескъ принялъ подобіе луннаго свѣта, прокрадывающагося черезъ ночной туманъ. Я принялась наблюдать приближеніе луны, и какое-то странное предчувствіе овладѣло моей душою, какъ-будто надлежало мнѣ прочесть слова судьбы на дискѣ ночнаго свѣтила. Наконецъ луна выступила изъ-за облака, но такъ, что фигура ея совсѣмъ не имѣла своего обыкновеннаго вида: какая-то рука пробилась черезъ темныя складки, и когда онѣ совсѣмъ разсѣялись, на небесной лазури засіяла бѣлая человѣческая фигура, наклонившая къ землѣ свое величественное чело. Она взглянула, и притомъ взглянула на меня. Скоро я услышала ея голосъ, обращенный къ моему духу: несмотря на неизмѣримое разстояніе, голосъ, съ быстротою мысли, достигнулъ до моего слуха, и въ ушахъ моихъ раздались слова:
-- Дочь моя, бѣги отъ искушенія!
-- Бѣгу, матушка!
Такъ отвѣчала я, уже пробужденная отъ этого восторженнаго сна. Была еще ночь, но коротки іюльскія ночи: вслѣдъ за полночью является разсвѣтъ.
-- Чѣмъ раньше, тѣмъ лучше, сказала я самой-себѣ.-- Исполненіе моего плана не терпитъ отсрочки.
Я поспѣшила встать съ постели; одѣваться было мнѣ не нужно, потому-что съ вечера я легла во всемъ платьѣ, и только башмаки были сняты съ моихъ ногъ. Я знала гдѣ найдти въ своемъ шкафу бѣлье, браслетъ и кольцо. Отѣискивая эти вещи, я увидѣла также жемчужное ожерелье, подаренное мнѣ мистеромъ Рочестеромъ за нѣсколько дней. Я оставила этотъ подарокъ, потому-что онъ принадлежалъ не мнѣ, а фантастической невѣстѣ, уже кончившей свое существованіе; остальное завязала я въ платокъ, и сверхъ-того положила въ карманъ свой кошелекъ, въ которомъ было двадцать шиллинговъ -- этимъ только и ограничивалась моя неотъемлемая собственность. Затѣмъ, надѣвъ соломенную шляпку и окутавшись шалью, я потихоньку прокралась изъ своей комнаты.
-- Прощай, добрая мистриссъ Ферфаксъ! шептала я, проходя мимо ея спальной.-- Прощай, милая Адель! сказала я опять, заглянувъ въ дѣтскую: -- прійдти къ ней и обнять ее въ послѣдній разъ было невозможно -- надлежало обмануть чуткое ухо, которое, по всей вѣроятности, не переставало слушать во всю эту ночь.
Подлѣ дверей комнаты мистера Рочестера мои ноги невольно остановились, какъ-будто невидимая сила приковала ихъ къ этому мѣсту. Я слышала, какъ мистеръ Рочестеръ неровными шагами ходилъ взадъ и впередъ, по-временамъ глубоко вздыхая. Тамъ, въ этой комнатѣ, скрывался для меня земной мой рай: мнѣ стоило только войдти и сказать:
-- Мистеръ Рочестеръ, я буду любить васъ и согласна жить съ вами до конца своей жизни!-- Я думала объ этомъ съ невольнымъ восторгомъ.
Добрый другъ мой, не спавшій всю ночь, съ нетерпѣніемъ ожидаетъ дня. День наступитъ не на радость: меня не будетъ въ его домѣ. Онъ пойдетъ искать меня, и не найдетъ. Онъ увидитъ, что его оставили, отвергнули его любовь: онъ будетъ страдать, и дойдетъ, вѣроятно, до отчаянія. Я думала объ этомъ съ мучительнымъ замираніемъ сердца. Уже рука моя прикоснулась къ замку; но я сдѣлала судорожное движеніе и пошла впередъ.
Тоска овладѣла моей душою, когда я спускалась съ лѣстницы; но я знала, что дѣлала, и механически приводила въ исполненіе свой планъ. Я отъискала ключъ отъ боковой двери изъ кухни; отъискала также пузырёкъ съ деревяннымъ масломъ и перомъ: я обмазала ключъ и замокъ. Затѣмъ я выпила стаканъ воды и взяла съ собою, хлѣба: быть-можетъ длинна будетъ моя прогулка, а силы мои слабы и потребуютъ подкрѣпленія. Все это было сдѣлано осторожно и безъ малѣйшаго шума. Я отворила дверь и вышла. Тусклый разсвѣтъ едва начиналъ мерцать на дворѣ. Большія ворота были заперты и задвинуты желѣзнымъ засовомъ; но калитка была немного пріотворена: я прошла сквозь это отверстіе, и была теперь за порогомъ Торнфильда.
За милю отъ торнфильдскихъ полей, пролегала дорога въ противоположномъ направленіи отъ Милькотта: куда она ведетъ, я не знала; но мнѣ часто случалось гулять по этой дорогѣ: туда и теперь я направила свои шаги. Разсуждать о чемъ бы то ни было я не могла, понимая инстинктивно, что благоразуміе требовало не смотрѣть -- ни назадъ, ни впередъ. Прошедшее и будущее не должны были въ настоящую минуту занимать мою голову: одинъ взглядъ на пройденное поприще моей жизни могъ поколебать мою рѣшимость, между-тѣмъ-какъ будущій путь -- мраченъ, дикъ, безплоденъ и пустъ.
Я шла по закраинамъ полей и луговъ вплоть до солнечнаго восхода. Скоро башмаки мои совсѣмъ измокли отъ росы. Было, кажется, прекрасное лѣтнее утро; но я не обращала вниманія ни на великолѣпный восходъ дневнаго свѣтила, ни на улыбающуюся лазурь безоблачнаго неба. Я думала о своемъ странномъ бѣгствѣ, о фантастическихъ похожденіяхъ и странствованіяхъ, ожидавшихъ меня впереди и -- что прикажете дѣлать?-- я думала также о немъ. Я воображала, какъ онъ теперь, изъ своего кабинета, наблюдаетъ восходъ солнца, разсчитывая, что скоро я прійду поздравить его съ добрымъ утромъ, и, быть-можетъ; отдамъ ему свою руку -- однажды навсегда. Да и зачѣмъ, ахъ! зачѣмъ мнѣ бѣжать отъ его лица? Ужъ не воротиться-ли? Еще не поздно; еще время спасти его отъ дикаго отчаянія. Мое бѣгство, безъ-сомнѣнія, еще не успѣли замѣтить: я могу прійдти, какъ-будто послѣ утренней прогулки, и броситься къ нему на шею. Что мѣшаетъ мнѣ спасти его отъ гибели и сдѣлаться гордостью его жизни! Воротись, Дженни! воротись, глупая, упрямая, безразсудная дѣвчонка!
Птицы между-тѣмъ уже начали свой утренній концертъ и на-минуту развлекли мое вниманіе. Птицы были для меня эмблемою любви.
Но я быстро шла впередъ-и-впередъ отъ Торнфильдскаго-Замка, до-тѣхъ-поръ, пока, усталая, изнеможенная, не упала я на сырую землю.-- "Ужь не умереть ли мнѣ здѣсь?" думала я, припадая лицомъ къ травѣ.-- Сердце мое надрывалось, слёзы градомъ лились изъ глазъ, и я въ отчаяніи ломала руки. Скоро, однако жь, прошелъ этотъ пароксизмъ смертельной тоски: я встала и вновь пошла впередъ, надѣясь выбраться на большую дорогу.
Минутъ черезъ десять я завидѣла мильный столбъ, бывшій для меня указателемъ большой дороги: выбравшись туда, я сѣла на камнѣ, чтобы отдохнуть и собраться съ духомъ. Скоро стукъ колесъ подъѣзжавшаго дилижанса пробудилъ мое вниманіе. Я встала, подняла руку, и экипажъ остановился. На вопросъ мой, куда ѣдутъ, кондукторъ назвалъ весьма-отдаленное мѣсто, гдѣ, я знала, у мистера Рочестера не было связей.
-- Сколько возьмете отвезти меня туда?
-- Тридцать шиллинговъ, отвѣчалъ кондукторъ.
-- У меня только двадцать.
-- Хорошо: садитесь.
Кондукторъ отворилъ дверцы, и когда я вошла въ карету съ своимъ узелкомъ, лошади быстро помчались впередъ по гладкой дорогѣ.
Благосклонная читательница! Если ты наслаждаешься въ эту минуту спокойнымъ пріютомъ въ кругу друзей и милыхъ сердцу, благословляй свою судьбу, и дай Богъ, чтобы никогда не пришлось тебѣ испытать того, что испытала на своемъ вѣку Джённи Эйръ, англійская гувернантка, которая еще разъ будетъ имѣть честь увидѣться съ тобою въ послѣдней части своихъ записокъ.