Надежда на спокойную жизнь, основанная на моемъ первомъ появленіи въ Торнфильдѣ, отнюдь не была обманута моимъ дальнѣйшимъ знакомствомъ съ новымъ мѣстомъ и его жителями. Мистрисъ. въ-самомъ-дѣлѣ, оказалась ласковой и доброй старушкой съ посредственнымъ образованіемъ и ограниченнымъ умомъ. Моя ученица была рѣзвая и живая дѣвочка, избалованная и, отчасти, испорченная своимъ первоначальнымъ воспитаніемъ; но такъ-какъ поручили ее моему полному надзору, и никто не вмѣшивался въ мои педагогическіе планы, то она весьма-скоро забыла свои дѣтскіе капризы и шалости и сдѣлалась послушнымъ ребенкомъ. Большихъ способностей въ ней не оказалось: она не имѣла въ своемъ характерѣ такихъ особенностей, которыя могли бы сколько-нибудь ставить ее выше обыкновенныхъ дѣтей; но за-то не было въ ея натурѣ недостатковъ, свойственныхъ другимъ избалованнымъ дѣтямъ. Въ короткое время она оказала весьма-замѣтные успѣхи, и получила ко мнѣ живую, хотя быть-можетъ не совсѣмъ-глубокую привязанность; я въ свою очередь полюбила ее за веселую болтовню, за усиліе мнѣ нравиться и за простоту ея невиннаго сердца. При такомъ ходѣ дѣлъ, мы обѣ оставались вполнѣ-довольными другъ другомъ.
Этотъ педагогическій отзывъ, безъ-сомнѣнія, найдутъ весьма-холоднымъ или, по-крайней-мѣрѣ, равнодушнымъ, тѣ особы, которыя любятъ свысока распространяться относительно великихъ обязанностей, принимаемыхъ на себя воспитателями юношества; но у меня нѣтъ ни малѣйшей охоты корчить или становиться на ходули для небывалаго самоотверженія педагоговъ: я говорю правду, и отнюдь не намѣрена писать панегириковъ ни чадолюбивымъ родителямъ, ни прекраснымъ дѣтямъ, ни, всего менѣе, себѣ-самой. Я заботилась, сколько могла, о воспитаніи своей ученицы, и любила ее какъ послушную дѣвочку, внимательную къ моимъ урокамъ и совѣтамъ; точно такъ же любила я мистриссъ Ферфаксъ за ея услужливость, доброту и за то удовольствіе, которое она доставляла мнѣ своимъ обществомъ.
Случалось по-временамъ, и очень-часто, выходила я за ворота стариннаго замка и гуляла одна по окрестнымъ полямъ; случалось также, въ ту пору какъ Адель играла съ нянькой, а мистриссъ Ферфаксъ приготовляла въ кладовой варенье, я забиралась на чердакъ и оттуда на кровлю, чтобъ опять полюбоваться природой и окрестными видами. Пусть бранитъ меня кто хочетъ, но, говоря откровенно, я была недовольна своей незатѣйливой судьбой; и въ эту минуту одинокихъ наблюденій недовольство мое принимало обширные размѣры. Мои мысли и желанія стремились далеко за эту ограниченную сферу пустыннаго и безплоднаго прозябанія въ покинутомъ замкѣ -- стремились въ тотъ шумный, исполненный жизни и движенія человѣческій міръ, о которомъ я столько слышала и читала, но котораго никогда не видала собственными глазами. Я желала для себя большей опытности въ жизни, большаго знакомства съ подобными себѣ людьми и гораздо-болѣе разнообразныхъ предметовъ для своихъ наблюденій. Я уважала и цѣнила добрую сторону въ мистриссъ Ферфаксъ и все, что было хорошаго въ моей ученицѣ; но, тѣмъ не менѣе, я вѣрила въ существованіе другихъ, болѣе человѣчественныхъ и благороднѣйшихъ отношеній, и мнѣ хотѣлось подтвердить эту вѣру собственнымъ нагляднымъ опытомъ.
Кто будетъ осуждать меня? Многіе, безъ-сомнѣнія; и многіе, по своимъ понятіямъ, будутъ правы, потому-что я точно была недовольна своимъ скромнымъ положеніемъ въ торнфильдскомъ замкѣ. Что жь мнѣ дѣлать? Безпокойство, или, если угодно, неугомонная живость была въ моей натурѣ, и составляла существенную основу моего характера. Случалось очень-часто, я страдала невыразимо, и тогда моимъ единственнымъ утѣшеніемъ было -- ходить взадъ и впередъ по корридору третьяго этажа, среди общаго безмолвія и мрака. Умственный взоръ мой охотно останавливался на яркихъ видѣніяхъ и образахъ идеальной жизни, и внутреннее мое ухо съ жадностью прислушивалось къ безконечной повѣсти, созданной и безпрестанно разсказываемой моимъ воспламененнымъ воображеніемъ.
Часто, въ этихъ уединенныхъ прогулкахъ, я слышала смѣхъ Граціи Пуль, тотъ же неистовый, ужасный, неестественный смѣхъ, который поразилъ меня сначала. По-временамъ также я слышала ея эксцентрическій ропотъ, еще болѣе-странный и дикій, чѣмъ ея хохотъ. Иной разъ она была совершенно-спокойна; но выходили такіе дни, когда я никакимъ-образомъ не могла объяснить себѣ ея бѣшеныхъ звуковъ. Иногда я видала ее: она выходила изъ своей комнаты съ чашкой, блюдомъ или подносомъ въ рукахъ, отправлялась въ кухню, и черезъ нѣсколько минутъ опять возвращалась на свое мѣсто, не говоря по большей части ни одного слова. Этимъ, вовсе нероманическимъ появленіемъ, рѣшительно обезоруживалось любопытство, возбужденное ея изъустными странностями: она была самая обыкновенная, дюжинная женщина, не представлявшая никакого интереса для глазъ посторонняго наблюдателя. Я обнаруживала нѣкоторыя попытки вступить съ нею въ разговоръ; но Грація Пуль отдѣлывалась обыкновенно односложными отвѣтами, изъ которыхъ невозможно было вывести сколько-нибудь удовлетворительнаго заключенія.
Другіе члены домашней прислуги: кучеръ Джонъ и его жена, Лія -- горничная и Софи француженка-нянька -- были вообще люди смирные и добрые, но не замѣчательные ни въ какомъ отношеніи. Съ нянькой я обыкновенно говорила по-французски, и повременамъ разспрашивала ее о томъ городѣ, гдѣ она родилась; но во всѣхъ этихъ случаяхъ Софи отдѣлывалась неопредѣленными и сбивчивыми отвѣтами, подавлявшими всякое желаніе продолжать съ нею разговоръ.
Октябрь, ноябрь и декабрь прошли быстро. Однажды, передъ обѣдомъ, въ январѣ, мистриссъ Ферфаксъ просила меня дать отдыхъ Адели, по-случаю ея простуды, и какъ сама Адель подкрѣпляла эту просьбу съ такимъ усердіемъ, которое живо мнѣ напомнило всю прелесть этихъ случайныхъ рекреацій въ моемъ дѣтскомъ возрастѣ, то я охотно согласилась подарить ей этотъ праздникъ. Былъ прекрасный, тихій, хотя очень-холодный день; я очень утомилась за своими утренними занятіями въ библіотекѣ, а мистриссъ Ферфаксъ между-тѣмъ кстати изготовила письмо, которое нужно было отнести на почту. Надѣвъ салопъ и шляпку, я вызвалась отнести это посланіе въ сосѣднюю деревню, разсчитывая, что прогулка въ двѣ мили будетъ для меня и пріятна, и полезна. Когда ученица моя заняла мѣсто на своемъ маленькомъ стулѣ, подлѣ камина, въ комнатѣ мистриссъ Ферфаксъ, я принесла для ея забавы лучшую восковую куклу, поцаловала и ушла.
-- Revenez bientôt, ша bonne amie, ma chère mademoiselle Jeannette, кричала мнѣ Адель, когда я выходила изъ дверей.-- Я дала ей обѣщаніе воротиться какъ-можно-скорѣе.
По зимней дорогѣ, въ тихую, но весьма-холодную погоду, я бѣжала почти бѣгомъ до-тѣхъ-поръ, пока не согрѣлась; но потомъ, остановившись на минуту перевести духъ, я пошла медленно и съ наслажденіемъ анализировала чувство удовольствія, овладѣвшее мною въ этотъ часъ и въ этомъ мѣстѣ. На церковныхъ часахъ прогудѣло три, когда я проходила мимо колокольни; очарованіе этой поры заключалось въ наступающемъ мракѣ и въ постепенномъ ослабленіи дѣйствія солнечныхъ лучей. Я прошла около мили отъ Торнфильда, и находилась теперь въ просѣкѣ, замѣчательной дикими розами въ лѣтнее время, ежевикой и орѣхами осенью; но зимнее очарованіе этого мѣста заключалось въ его совершеннѣйшей пустынности и торжественномъ спокойствіи обнаженныхъ деревъ. Колебаніе воздуха не производило здѣсь ни малѣйшаго звука, потому-что не было между этими кустами ни остролистника, ни сосенъ, вѣчно-зеленыхъ, а голый боярышникъ и орѣховыя деревья были столько же неподвижны и безмолвны, какъ бѣлые камни, пересѣкавшіе середину дороги. Вдали, на широкомъ пространствѣ, по обѣимъ сторонамъ, виднѣлись только снѣжныя поля, гдѣ по-временамъ перепархивали запоздалыя птицы, спѣшившія укрыться въ своихъ теплыхъ гнѣздахъ.
Эта просѣка продолжалась вплоть до самой деревни, куда я шла съ письмомъ мистриссъ Ферфаксъ. Пройдя половину пути, я присѣла на кругломъ камнѣ, который служилъ указателемъ дороги въ поле. Подобравъ салопъ вокругъ себя, и запрятавъ руки въ муфту, я нисколько не чувствовала холода, хотя начинало морозить очень-сильно, что, между-прочимъ, показывалъ небольшой ручей, образовавшійся отъ недавней оттепели и теперь покрывшійся льдомъ. Я смотрѣла съ своего мѣста на Торнфильдъ, на его сѣрыя бойницы и лѣса, обращенные на западъ. Въ этомъ положеніи пробыла я до-тѣхъ-поръ, пока солнце не скрылось за деревьями, и не бросило изъ-за нихъ своихъ послѣднихъ багровыхъ лучей. Тогда я обратилась на востокъ.
Прямо передо мной, надъ высокимъ холмомъ, выплывалъ на безоблачное небо мѣсяцъ, еще блѣдный какъ облако, но уже освѣщавшій спокойное село, полу-скрытое между деревьями, надъ которыми высоко поднимался голубой дымъ, выходившій изъ трубъ деревенскихъ хижинъ. Несмотря на милю разстоянія отъ деревни, я, однакожъ, ясно могла слышать смутный гулъ, обличавшій проявленіе жизни. Ухо мое различало также журчаніе потоковъ, протекавшихъ въ незнакомыхъ для меня долинахъ, которыми была окружена эта деревня. Ничѣмъ болѣе не нарушалась торжественная тишина этого спокойнаго вечера.
Скоро, однакожъ, грубый и довольно-рѣзкій шумъ, обличившій вмѣстѣ конскій топотъ и звонъ металла, нарушилъ это безмолвіе природы и совсѣмъ уничтожилъ легкіе, едва-слышные переливы ручейковъ и смутнаго говора людей. Такъ, на картинѣ, твердая масса какой-нибудь скалы, или грубые пни большаго дуба, совершенно изглаживаютъ эффектъ воздушной лазури съ ея бирюзовымъ отливомъ отъ солнечныхъ лучей.
Шумъ становился яснѣе и яснѣе; конь приближался, хотя извилины лѣсистой дороги еще скрывали его отъ моихъ глазъ. Я только-что оставила свой камень, и остановилась на краю узкой дороги, въ намѣреніи переждать близкую, неминуемую встрѣчу. Въ тѣ дни была я молода, и пылкое воображеніе, пользуясь удобнымъ случаемъ, не преминуло представить моему умственному взору фантастическіе ряды свѣтлыхъ и темныхъ картинъ: сказочныя воспоминанія дѣтскихъ лѣтъ соединились теперь съ игривыми и живыми мечтами зрѣлой юности. Заслышавъ коня, приближавшагося медленнымъ и ровнымъ шагомъ, я вдругъ припомнила цѣлый рядъ волшебныхъ сказокъ, гдѣ, въ гигантскихъ размѣрахъ, обрисовался передо мной духъ Сѣверной-Англіи, по имени Гитрашъ, который, въ формѣ лошади, мула или огромной собаки, обозрѣваетъ пустынныя дороги, и встрѣчается иной разъ съ запоздалыми путешественниками, точь-въ-точь какъ этотъ конь, подходившій ко мнѣ.
Былъ онъ уже очень-близко, хотя все-еще невидимъ для глазъ; но вдругъ, въ дополненіе къ конскому топоту, я услышала шорохъ въ ближайшемъ кустарникѣ, и вслѣдъ за-тѣмъ, изъ-за густаго орѣшника проскользнула огромная пестрая собака, сдѣлавшаяся теперь предметомъ моего исключительнаго вниманія. Длинная шерсть, огромная голова, львиная осанка, въ совершенствѣ олицетворяли въ ней сказочнаго Гитраша въ томъ видѣ, какъ повѣствовала о немъ краснорѣчивая нянька Бесси. Уже я ожидала, что онъ броситъ на меня свой страшный, сверхъ-естественный взоръ; но, сверхъ чаянія, собака прошла мимо, ласково виляя длиннымъ хвостомъ, какъ-будто въ ознаменованіе дружеской встрѣчи. Затѣмъ появился высокій, статный конь, и на хребтѣ его -- всадникъ со всѣми принадлежностями человѣческой фигуры. Этимъ видѣніемъ рушилось волшебное очарованіе. Гитрашъ всегда путешествуетъ одинъ, въ сопровожденіи иной разъ подвластныхъ ему духовъ, которые, однакожъ, въ англійскихъ сказкахъ, не принимаютъ человѣческаго образа. Нѣтъ, это не Гитрашъ; это былъ просто путешественникъ, проѣзжавшій, вѣроятно, въ Миллькотъ. Онъ молча проѣхалъ мимо, и я пошла своей дорогой. Но сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, я обернулась, привлеченная страннымъ грохотомъ, какъбудто отъ паденія тяжелаго тѣла. За мною ясно послышался раздосадованный голосъ:-- "Ну, какого чорта теперь дѣлать!" Конь и всадникъ барахтались на землѣ; они оба потеряли равновѣсіе и упали, проѣзжая черезъ замерзшую лужу. Собака, припрыгивая, воротилась назадъ, и увидя своего хозяина въ затруднительномъ положеніи, принялась лаять во всю пасть, разсчитывая, вѣроятно, призвать кого-нибудь на выручку. Обнюхавъ потомъ низверженлаго всадника и лошадь, она опрометью бросилась ко мнѣ, и больше, конечно, ей нечего было дѣлать, потому-что никто, кромѣ меня, не могъ явиться на ея призывъ. Я смѣло подошла къ путешественнику, который между-тѣмъ старался высвободить изъ стремянъ свои логи. Его движенія были столько правильны, ловки и сильны, что очевидно онъ не могъ слишкомъ ушибиться; однакожь, я спросила его:
-- Не ушиблись ли вы, милостивый государь?
Онъ бормоталъ про себя какія-то энергическія фразы, и я не дождалась отъ него положительнаго отвѣта.
-- Что я могу для васъ сдѣлать, сэръ? спросила я опять.
-- Станьте подальше, если вамъ угодно, или вовсе убирайтесь прочь, отвѣчалъ онъ, вставая сперва на колѣна, а потомъ на ноги.
Я отошла въ-сторону, и сдѣлалась безмолвною свидѣтельницею тяжелой, отчаянной борьбы, сопровождаемой съ одной стороны кряхтѣньемъ и стономъ лошади, съ другой -- неугомоннымъ лаемъ и воемъ собаки. Несмотря на безцеремонное приглашеніе удалиться прочь, я, однакожь, хотѣла видѣть, чѣмъ кончится это приключеніе. Черезъ нѣсколько минутъ лошадь благополучно поднялась на ноги, и собака замолчала, повинуясь строгому приказанію хозяина. Путешественникъ между-тѣмъ, нагнувшись, ощупалъ свои ноги и колѣни, какъ-бы желая удостовѣриться, не повреждены ли его кости. Вѣроятно чувствовалъ онъ довольно-сильную боль, потому-что прихрамывая, подошелъ къ камню и сѣлъ. Это былъ тотъ же камень, на которомъ я дѣлана свои наблюденія незадолго передъ тѣмъ.
Желая, во что бы ни стало, оказать какую-нибудь помощь, и принять дѣятельное участіе въ этомъ приключеніи, я опять подошла къ сердитому джентльмену.
-- Если вы ушиблись, сэръ, и нуждаетесь въ посторонней помощи, я могу послать къ вамъ кого-нибудь изъ Торнфильда, или изъ этой деревни.
-- Ничего не нужно; благодарю; кости не переломлены.
И онъ опять ощупалъ свою ногу; но на этотъ разъ сильная боль вырвала изъ груди его невольный стонъ.
При остаткѣ дневнаго свѣта и мерцаніи лупы, я могла теперь ясно разглядѣть страждущаго путешественника. Его фигура была окутана въ дорожный плащъ съ мѣховымъ воротникомъ, застегнутымъ стальною пряжкой; подробности ускользали отъ моихъ наблюденій, и я замѣтила только, что при среднемъ ростѣ, была у него весьма-широкая грудь. Черты его смуглаго лица были суровы и угрюмы; въ глазахъ еще искрился сильный гнѣвъ; онъ перешелъ за юношескій возрастъ, но еще не достигъ степенной середины: ему могло быть около тридцати лѣтъ. При нѣкоторой застѣнчивости, я не чувствовала ни малѣйшаго страха, когда стояла передъ нимъ. Будь онъ прекраснымъ молодымъ человѣкомъ съ героической физіономіей, я не осмѣлилась бы разспрашивать его противъ воли, и никакъ не рѣшилась бы навязываться съ услугами, которыхъ отъ меня не требовали. Едва-ли когда удавалось мнѣ видѣть прекрасныхъ юношей, и ни разу я не говорила съ ними во всю свою жизнь. Я любила теоретически и всей душою уважала красоту, изящество, любезность; по еслибъ пришлось мнѣ встрѣтить эти свойства воплощенными въ мужской фигурѣ, я, безъ-сомнѣнія, не могла бы чувствовать къ нимъ ни малѣйшей симпатіи, и, руководимая тайнымъ инстинктомъ, бѣжала бы отъ нихъ, какъ отъ огня, отъ молніи, отъ всего, что поражаетъ своимъ блескомъ.
Еслибъ этотъ самый незнакомецъ улыбнулся или вздумалъ шутить, когда я вступила съ нимъ въ разговоръ, еслибъ даже онъ отказался отъ моихъ услугъ съ благодарностью и веселымъ тономъ, я немедленно пошла бы своей дорогой, не думая возобновлять своихъ разспросовъ; но такъ-какъ путешественникъ былъ угрюмъ, сердитъ и довольно-грубъ, то я совершенно овладѣла своими чувствами, и продолжала стоять передъ нимъ, когда онъ еще разъ махнулъ рукою, рекомендуя мнѣ убираться прочь.
-- Нѣтъ, милостивый государь, сказала я рѣшительнымъ тономъ: -- я не могу оставить васъ въ такой поздній часъ и въ такомъ уединенномъ мѣстѣ. Позвольте по-крайней-мѣрѣ помочь вамъ сѣсть на лошадь.
Первый разъ взглянулъ онъ на меня пристально, удивленный конечно моей настойчивостью.
-- Мнѣ кажется, вамъ самой слѣдуетъ теперь быть дома, если только есть у васъ домъ въ этомъ околоткѣ, сказалъ сердитый джентльменъ.-- Откуда вы идете?
-- Вонъ изъ-подъ этого пригорка, отвѣчала я, указывая на Торнфильдскій-Замокъ.-- Я вовсе не боюсь гулять въ позднюю пору, если только свѣтитъ луна. Если хотите, я съ удовольствіемъ сбѣгаю для васъ въ эту деревню: я иду туда съ письмомъ.
-- Вы живете подъ этимъ пригоркомъ, стало-быть въ этомъ большомъ Домѣ съ бойницами?
-- Точно такъ.
-- Чей это домъ?
-- Господина Рочестера.
-- Знаете ли вы г. Рочестера?
-- Нѣтъ: я никогда не видала его.
-- Стало-быть онъ не живетъ въ своемъ домѣ?
-- Да.
-- Не можете ли вы сказать, гдѣ онъ теперь?
-- Не могу.
-- Вы, разумѣется, не служанка въ этомъ домѣ? Вы... если...
Онъ остановился и бросилъ проницательный взглядъ на мой костюмъ, чрезвычайно-простой и незатѣйливый: на мнѣ былъ мериносовый салопъ и черная бобровая шапочка; все это могло принадлежать горничной знатной леди. Путешественникъ очевидно затруднялся въ своихъ догадкахъ: я помогла ему.
-- Я гувернантка.
-- А, гувернантка! повторилъ онъ: -- совсѣмъ забылъ! Гувернантка!
И онъ опять бросилъ пытливый взглядъ на мой костюмъ. Минуты черезъ двѣ онъ поднялся на ноги; но при этомъ движеніи, на лицѣ его выразилась мучительная боль.
-- Вамъ нѣтъ надобности бѣжать для меня въ деревню, сказалъ онъ: -- но не хотите ли помочь мнѣ сами?
-- Извольте.
-- Нѣтъ ли у васъ зонтика, который бы я могъ употребить вмѣсто палки.
-- Нѣтъ, сэръ.
-- Ну, такъ потрудитесь поймать за узду мою лошадь, и приведите ее ко мнѣ: вѣдь вы не боитесь?
Напротивъ, я очень боялась лошадей; но теперь, когда приказано, я рѣшилась повиноваться. Положивъ свою муфту на камень, я тихонько подошла къ высокому коню и старалась схватить узду; но животное, такъ же какъ его хозяинъ, было въ сердитомъ расположеніи духа и никакъ не позволяло мнѣ подойдти къ своей головѣ. Употребляя безполезныя усилія, я въ то же время смертельно была напугана грознымъ топотомъ его переднихъ ногъ. Путешественникъ расхохотался.
-- Я вижу, сказалъ онъ:-- гора никогда не подойдетъ къ Магомету, и все что вы можете сдѣлать, такъ -- пособить самому Магомету взобраться на гору. Пожалуйте сюда, миссъ гувернантка.
Я подошла.
-- Извините, продолжалъ путешественникъ: -- если необходимость заставитъ меня безъ церемоніи воспользоваться вашими услугами. Говоря это, онъ положилъ на мое плечо свою тяжелую руку, и, облокотившись такимъ-образомъ, поковылялъ къ своему коню. Разъ ухватившись за узду, онъ немедленно овладѣлъ имъ и вспрыгнулъ на сѣдло, дѣлая при этомъ страшныя гримасы, обличавшія его внутреннія страданія. Все это время собака суетилась около него.
-- Теперь, сказалъ онъ, принимая спокойный видъ и переставъ закусывать свою нижнюю губу: -- теперь потрудитесь подать мой хлыстикъ: онъ лежитъ вонъ тамъ, подъ кустомъ.
Я отъискала и подала.
-- Благодарю васъ, миссъ гувернантка. Спѣшите теперь съ своимъ письмомъ и возвращайтесь домой какъ-можно-скорѣе.
Пришпоренный конь взвился на дыбы, махнулъ хвостомъ и поскакалъ; собака съ радостнымъ лаемъ помчалась по его слѣдамъ, и всѣ трое въ-минуту исчезли изъ моихъ глазъ.
Я подняла муфту и пошла своей дорогой, раздумывая о приключеніи, конечно, весьма-неважномъ и безъ всякихъ романическихъ обстановокъ; но происшествіе это, однакожъ, наложило печать рѣзкой перемѣны по-крайней-мѣрѣ на одинъ часъ моей однообразной жизни. Человѣкъ просилъ моей помощи, необходимой для него въ критическую минуту, и я оказала ему эту помощь. Пусть ничтоженъ этотъ фактъ самъ-по-себѣ и съ высшей точки зрѣнія; но все же онъ дѣйствительный фактъ, видоизмѣнившій на одно мгновеніе мое страдательное бытіе, которымъ столько я скучала. Новое лицо было теперь то же, что новая картина, введенная въ галерею моей памяти, и оно нисколько не походило на всѣ другія картины, хранившіяся тамъ: во-первыхъ, это было лицо мужчины; во-вторыхъ, лицо смуглое, суровое, выразительное. Еще я видѣла его своимъ умственнымъ взоромъ, когда пришла въ деревню и отдала письмо въ почтовую контору; я видѣла его и на возвратномъ пути домой, спускаясь съ высокихъ холмовъ. Подойдя къ большому камню, я пріостановилась на минуту, оглянулась кругомъ и прислушивалась въ смутной надеждѣ, что можетъ-быть опять копыта лошади зазвучатъ на безмолвной дорогѣ, и всадникъ въ чорномъ плащѣ, съ ньюфаундлендской собакой, явится передъ моимъ изумленнымъ взоромъ; но я видѣла только плакучую иву, освѣщенную блѣднымъ лучомъ мѣсяца,-- и слышала только слабое дуновеніе вѣтра, жужжавшаго между деревьями вокругъ Торнфильда. Взоръ мой, обращенный въ ту сторону, встрѣтился съ огнемъ, горѣвшимъ на окнѣ: это мнѣ напомнило поздній часъ ночи, и я ускорила свои шаги.
Я возвращалась неохотно и съ какимъ-то болѣзненнымъ замираніемъ сердца. Перешагнуть черезъ ворота Торнфильдскаго-Замка, значило -- опять воротиться къ однообразной жизни: пройдти безмолвный корридоръ, спуститься по темной лѣстницѣ, отъискать свою уединенную маленькую комнату, встрѣтиться потомъ съ доброй старушкой и провести длинный зимній вечеръ съ нею, и только съ нею, это значило -- окончательно загасить слабое впечатлѣніе, произведенное прогулкой, и опять опутать свои способности сѣтью однообразнаго и слишкомъ-спокойнаго бытія. Нѣтъ сомнѣнія, что эта жизнь, скромная и тихая, имѣла свои неоспоримыя преимущества; но теперь они потеряли для меня всякую цѣну. Сердце мое стремилось въ эту пору къ бурямъ кочевой, неизвѣстной жизни, сопряженной съ безчисленными опасностями; для меня нуженъ былъ горькій опытъ, способный заставить меня желать опять этого безмятежнаго спокойствія, среди котораго изнывалъ мой духъ. Представьте человѣка, просидѣвшаго неподвижно недѣли три "въ спокойныхъ вольтеровскихъ креслахъ": не естественно ли ему желать прогулки, чтобъ подышать чистымъ воздухомъ и привести въ правильный порядокъ задержанное кровообращеніе? Застой въ способностяхъ требовалъ сильнаго нравственнаго толчка, способнаго оживить дѣятельность моей духовной природы.
Я промедлила нѣсколько минутъ у воротъ; постояла на лужайкѣ; прошлась взадъ и впередъ по мостовой: ставни стеклянныхъ воротъ были закрыты, и я не могла разглядѣть, что дѣлалось внутри. Взоры моего тѣла и души насильственно отрывались отъ этого мрачнаго дома, раздѣленнаго, какъ мнѣ казалось, на многочисленные ряды запустѣлыхъ келлій и перегородокъ, и еще разъ хотѣлось мнѣ взглянуть на безпредѣльное небо, на этотъ голубой океанъ, гдѣ торжественно, не стѣсняемая облаками, плавала луна, которая теперь, выскользнувъ изъ-за холмовъ, какъ-будто прямо смотрѣла на меня съ высоты величественнаго горизонта. И опять я залюбовалась на это скромное свѣтило ночи, и на эти трепетно-мерцавшія звѣзды, переполнившія благоговѣйнымъ трепетомъ мою душу. Но... ничтожныя обстоятельства низводятъ насъ на землю: какъ-скоро въ, корридорѣ пробили часы, я отворотилась отъ луны и звѣздъ, отворила дверь и вошла.
Въ корридорѣ, сверхъ чаянія, было очень-свѣтло. Въ обыкновенное время онъ освѣщался висѣвшею на стѣнѣ бронзовою лампой; но теперь яркій свѣтъ задавалъ и ее и нижнія ступени дубовой лѣстницы. Это красное зарево распространялось изъ большой столовой, отворенной на обѣ половники дверей; огонь, пылавшій за экраномъ, озарялъ мраморный очагъ и мѣдныя проволоки рѣшетки, бросая въ то же время яркій отблескъ на пурпуровыя драпри и полированную мебель. При этомъ блескѣ я различила группу людей подлѣ камина и услышала смѣшанные веселые голоса, между которыми заливался перекатной трелью голосокъ Адели; но вдругъ дверь затворилась, и я не могла долѣе продолжать своихъ наблюденій.
Я поспѣшила въ комнату мистриссъ Ферфаксъ, гдѣ опять нашла яркій огонь, разведенный въ каминѣ; но за-то не было тутъ ни свѣчи, ни мистриссъ Ферфаксъ. Вмѣсто обыкновенныхъ предметовъ, я, съ пріятнымъ изумленіемъ, увидѣла на коврѣ передъ рѣшеткой большую пеструю нбюфаундленскую собаку, точь-въ-точь похожую на волшебнаго Гитраша, встрѣченнаго мною на перепутьи. Собака растянулась передъ каминомъ съ большимъ комфортомъ и смотрѣла на огонь. Нисколько не сомнѣваясь, что умный и расторопный песъ принадлежалъ моему незнакомцу, я вспомнила его кличку и, выступивъ впередъ, закричала: "Лоцманъ!" Собака весело вскочила на ноги и, подбѣжавъ ко мнѣ, принялась меня обнюхивать. Отвѣчая на мои ласки, она залаяла, завиляла хвостомъ, наконецъ, въ довершеніе эффекта, перекувыркнулась и растянулась у моихъ могъ. Это служило очевиднѣйшимъ признакомъ, что Лоцманъ угадалъ во мнѣ свою дорожную знакомку; но все это отнюдь не объясняло, какъ онъ очутился здѣсь, одинокій, въ комнатѣ мйетриссъ Ферфаксъ. Чтобъ объяснить это явленіе, я позвонила, и на мой призывъ прибѣжала Лія.
-- Откуда взялась эта собака?
-- Она прибѣжала съ бариномъ?
-- Съ кѣмъ?
-- Съ мистеромъ Рочестеромъ: онъ только-что изволилъ пріѣхать.
-- Право? Не у него ли теперь мистриссъ Ферфаксъ?
-- Да, и миссъ Адель тоже: они въ большой столовой, а Джонъ уѣхалъ въ городъ за докторомъ. Мистеръ Рочестеръ упалъ на дорогѣ съ лошади и повредилъ себѣ йогу.
-- Лошадь упала недалеко отсюда, въ просѣкѣ передъ деревней?
-- Точно такъ: она поскользнулась при переходѣ черезъ мерзлую лужу.
-- Хорошо; потрудись принести мнѣ свѣчу.
Исполнивъ это приказаніе, Лія воротилась въ сопровожденіи мистриссъ Ферфаксъ, которая вполнѣ подтвердила ея слова, прибавивъ, что докторъ Картеръ уже пріѣхалъ и осматриваетъ теперь ногу мистера Рочестера. Затѣмъ она выбѣжала опять, чтобъ распорядиться на-счетъ чайной церемоніи, а я пошла наверхъ скинуть дорожное платье.