Изъ многихъ странныхъ и загадочныхъ вещей въ физической и нравственной природѣ, всего страннѣе и загадочнѣе, но моему мнѣнію, предчувствія, симпатіи и, такъ-называемыя, примѣты: взятыя вмѣстѣ, они составляютъ одну общую глубокую тайну, еще, ни въ какомъ отношеніи, не объясненную усиліями человѣческой премудрости. Въ жизнь свою никогда я не смѣялась надъ предчувствіями, потому-что и сама имѣла весьма-странные опыты въ этомъ родѣ. Симпатіи, я вѣрю, существуютъ между людьми въ самыхъ разнообразныхъ видахъ и оттѣнкахъ, какъ, на-примѣръ, симпатія между родственниками, раздѣленными другъ отъ друга огромнымъ пространствомъ, и даже иной разъ, никогда не видавшими другъ друга: опыты непостижимаго сочувствія между такими лицами не разъ приводили въ-тупикъ самыхъ глубокомысленныхъ философовъ, старавшихся проникнуть въ сокровенные изгибы человѣческаго сердца. Примѣты въ свою очередь -- не иное что, какъ сочувствіе самой природы къ человѣку: такъ по-крайней-мѣрѣ можно думать изъ того, что намъ извѣстно.
Когда я была маленькой дѣточкой лѣтъ шести, Бесси Ливенъ, въ моемъ присутствіи, сказала однажды Мартѣ Либо, что ей всю ночь грезился во снѣ ребенокъ; а ужь это извѣстная примѣта, прибавила Бесси: -- видѣть ребенка во снѣ -- значитъ имѣть огорченіе, которое должно случиться или со мной, или съ кѣмъ-нибудь изъ моихъ родныхъ. Это изрѣченіе, разумѣются, совсѣмъ бы исчезло изъ моей головы, если бы послѣдовавшее затѣмъ обстоятельство не оживило его для моей памяти со всѣми малѣйшими подробностями: на другой день Бесси Ливенъ должна была отправиться домой на похороны своей маленькой сестры.
Это изрѣченіе и это событіе, въ послѣднее время, весьма-часто представлялись моему воображенію, потому-что во всю прошлую недѣлю не проходило ни одной ночи, когда бы мнѣ не грезился младенецъ въ различныхъ положеніяхъ и формахъ: то я убаюкивала его на своихъ рукахъ, или качала на колѣнахъ, то видѣла, какъ онъ игралъ, на лужайкѣ; въ куртинѣ цвѣтовъ, или купался въ прозрачномъ ручьѣ; въ одну ночь онъ плакалъ, въ другую смѣялся; иногда бросался онъ ко мнѣ на шею и прижимался къ моей груди, иногда бѣжалъ отъ меня прочь. Но въ какую бы форму не облекалось это странное видѣніе, сонъ былъ рѣшительно одинъ и тотъ же въ-продолженіе семи ночей сряду.
Мнѣ наскучило до крайности это безпрестанное повтореніе одного и того же образа, и я становилась скучною и сердитою, когда приближалось время сна. Эта бесѣда съ призракомъ-младенцемъ была между-прочимъ причиной моего пробужденія въ ту лунную ночь, когда раздался страшный крикъ въ третьемъ этажѣ. На другой день передъ обѣдомъ, сверхъ всякаго ожиданія, позвали меня въ комнату мистриссъ Ферфаксъ: тамъ дожидался меня какой-то человѣкъ въ глубокомъ траурѣ; въ его рукахъ оыла шляпа, обшитая крепомъ.
-- Смѣю думать, сударыня, что, едва-ли вы меня помните, сказалъ онъ, вставая при моемъ входѣ въ комнату мистриссъ Ферфаксъ: -- моя фамилія Ливенъ, и я былъ кучеромъ у мистриссъ Ридъ, когда вы изволили проживать въ Гетсгедѣ лѣтъ за девять передъ этимъ: я еще и теперь тамъ живу.
-- Такъ это ты, Робертъ? Здравствуй, любезный, здравствуй. Я помню тебя очень-хорошо: бывало ты позволялъ мнѣ ѣздить на маленькой лошадкѣ миссъ Жорджины. Здорова ли Бесси? Вѣдь она кажется твоя жена?
-- Точно такъ, сударыня, покорно васъ благодарю: моя жена здорова, и мѣсяца за два передъ этимъ подарила меня новымъ ребенкомъ. Теперь у насъ трое дѣтей: всѣ здоровы и благополучны, такъ же какъ ихъ мать.
-- Ну, а какъ поживаютъ твои господа?
-- Къ-сожалѣнію, сударыня, о нихъ я не могу сообщить вамъ пріятныхъ извѣстій: съ господами повстрѣчалось большія непріятности.
-- Никто однакожъ не умеръ, надѣюсь, сказала я, бросивъ взглядъ на его черное платье. Онъ также посмотрѣлъ на крепъ своей шляпы, и отвѣчалъ:
-- Мистеръ Джонъ приказалъ долго жить.
-- Какъ? мои кузенъ, единственный сынъ тётушки Ридъ?
-- Точно-такъ, сударыня: онъ умеръ за недѣлю передъ этимъ, къ своей лондонской квартирѣ.
-- Но онъ былъ такъ молодъ, здоровъ и силенъ!
-- Что же дѣлать, сударыня? Никто не ожидалъ такой оказіи.
-- Какъ же тётушка переноситъ это несчастье?
-- Да, сударыня, великое несчастье, необыкновенное, такъ-сказать, въ человѣческомъ родѣ. Мистеръ Джонъ велъ буйную жизнь, и въ послѣдніе три года, что называется, совсѣмъ выбился изъ рукъ: его смерть приключилась страннымъ манеромъ.
-- Бесси, помнится, говорила мнѣ, что мистеръ Джонъ велъ себя не очень-хорошо.
-- То-есть, я вамъ скажу, онъ велъ себя какъ-нельзя-хуже, сударыня. Онъ вошелъ въ дурныя компанства, связался съ дурными людьми, и промоталъ съ ними все свое имѣніе и здоровье. Онъ дѣлалъ страшные долги и попадался въ тюрьму: матушка выручала его два или три раза; но вырываясь изъ тюрьмы, онъ опять возвращался къ своимъ старымъ компанствамъ и привычкамъ. Что и говорить, сударыня, уши вянутъ, когда разсказываешь эти вещи про Джона. Голова-то его, изволите видѣть, была совсѣмъ шальная, и мошенники дурачили его такъ, что и повѣрить трудно. Недѣли за три передъ этимъ, мистеръ Джонъ пріѣхалъ въ Гетсгедъ, и началъ требовать, чтобъ мистриссъ Ридъ отдала ему все. Ну, дѣло извѣстное: барыня отказала, потому-что доходы-то ея и безъ того поуменьшились больше чѣмъ на-половину. Мистеръ Джонъ уѣхалъ назадъ, и потомъ, черезъ нѣсколько времени, мы услыхали, что онъ приказалъ долго жить. Какъ онъ умеръ, сударыня, Богъ вѣдаетъ!-- Говорятъ, будто онъ убилъ себя.
Въ-самомъ-дѣлѣ, извѣстіе было страшное, и я молчала. Робертъ Ливенъ, собравшись съ духомъ, продолжалъ:
-- Барыня ужь давненько прихварывала разными недугами; толстѣла она съ каждымъ годомъ, но силы ея ослабѣвали: потеря денегъ и страхъ обѣднѣть совсѣмъ разстроили ея здоровье. Вѣсть о необыкновенной смерти мистера Джона упала вдругъ, какъ снѣгъ на голову, и съ нею сдѣлался ударъ. Три дня мистриссъ Ридъ оставалась безъ языка и памяти, но во вторникъ она очнулась и какъ-будто хотѣла говорить: она дѣлала знаки моей женѣ и бормотала несвязные звуки. Вчера только, поутру, Бесси могла разобрать кое-какъ, что она произносила ваше имя, и подъ-конецъ, она уже ясно могла сказать: -- "Привезите Дженни... Дженни Эйръ: мнѣ надобно говорить съ нею." Бесси не знаетъ навѣрное, въ своемъ ли она умѣ, и что тутъ надо разумѣть подъ этими словами; но она сказала объ этомъ барышнямъ -- миссъ Элизѣ и миссъ Жорджинѣ и совѣтовала имъ послать за вами. Сначала онѣ не хотѣли объ этомъ и слышать; но матушка слишкомъ начала тревожить ихъ, и безпрестанно повторяла: "Дженни, Дженни!" Вотъ онѣ и согласились послать за вами. Я выѣхалъ изъ Гетсгеда вчера, и если вы, сударыня, успѣете приготовиться, я желалъ бы отправиться назадъ завтра поутру.
-- Хорошо, Робертъ, я буду готова: кажется мнѣ надобно ѣхать.
-- Непремѣнно, сударыня. Бесси говорила, что, мнѣ кажется, вы должны напередъ выпросить позволеніе?
-- Да, Робертъ, и это будетъ сдѣлано сейчасъ же.
Я отправила честнаго слугу въ людскую, и поручила его заботливости кучера Джона и его жены. Потомъ, я пошла искать мистера Рочестера; но его не было ни на дворѣ, ни въ конюшнѣ, ни въ комнатахъ бель-этажа. Я забѣжала опять въ комнату ключницы:
-- Мистриссъ Ферфаксъ, не знаете ли вы, куда дѣвался мистеръ Рочестеръ?
-- Онъ, я полагаю, въ билльярдной, играетъ съ миссъ Ингремъ.
Я поспѣшила наверхъ, въ билльярдную, и еще издали услышала стукъ шаровъ и веселый джентльменскій говоръ. Мистеръ Рочестеръ, миссъ Ингремъ и сестры Эстонъ съ своими обожателями, дѣятельно хлопотали вокругъ билльярдовъ, и нужно было имѣть довольно храбрости, чтобъ потревожить такую веселую компанію; но такъ-какъ мое дѣло не могло терпѣть ни малѣйшей отсрочки, то я смѣло подошла къ мистеру Рочестеру, стоявшему подлѣ миссъ Ингремъ. Она обернулась и посмотрѣла на меня съ-высока; ея глаза, казалось, спрашивали: "чего тутъ хочетъ эта низкая тварь?" И когда я проговорила тихимъ голосомъ: "Мистеръ Рочестеръ!" она сдѣлала быстрое движеніе, какъ-будто собираясь прогнать меня прочь, И теперь еще я помню ея гордую фигуру, граціозную и поразительную: на ней было утреннее платье голубаго небеснаго цвѣта, и газовыя лазурныя ленты спускались до колѣнъ отъ ея распущенныхъ волосъ. Игра и быстрыя движенія сообщали особенную живость ея лицу, и горделивое выраженіе, въ эту минуту, придавало какую-то энергію ея величественной осанкѣ.
-- Эта особа спрашиваетъ кажется васъ? сказала она мистеру Рочестеру, и тотъ немедленно оборотился взглянуть, что это за "особа", при чемъ на его лицѣ обозначилась довольно-странная гримаса, выразившая вмѣстѣ удивленіе и досаду. Онъ бросилъ кій и пошелъ со мною въ другую комнату.
-- Ну, Дженни? сказалъ онъ, опираясь спиной о дверь классной комнаты, которую онъ заперъ.
-- Мнѣ надобно, сэръ, съ вашего позволенія, отлучиться изъ Торнфильда недѣли на двѣ.
-- Зачѣмъ? куда?
-- Повидаться съ больною леди, которая за мной прислала.
-- Что это за больная леди? Гдѣ она живетъ?
-- Въ Гстсгедѣ.
-- За сто миль отсюда? Что это за особа, къ которой надобно промчаться сотню миль единственно для-того, чтобъ повидаться съ нею?
-- Ея фамилія Ридъ, сэръ, мистриссъ Ридъ.
-- Мистриссъ Ридъ изъ Гетсгеда? Какой-то Ридъ,-- помнится, былъ судьею.
-- Это его вдова, сэръ.
-- А вамъ какое до нея дѣло? Какъ вы ее знаете?
-- Мистеръ Ридъ былъ мой дядя, братъ моей матери.
-- Вотъ что! но этого я никогда не слыхалъ отъ васъ: кажется вы говорили, что у васъ нѣтъ родныхъ.
-- Родные не признаютъ меня, сэръ. Мистеръ Ридъ умеръ, а его вдова отказалась отъ меня.
-- За что?
-- За то, что я бѣдна, была ей въ тягость, и она не любила меня.
-- Но у Ридъ есть дѣти, и у васъ, если не ошибаюсь, должны быть кузены? Сэръ Джорджъ Линнъ говорилъ о какомъ-то Ридѣ изъ Гетсгеда -- по его словамъ это первый негодяй въ цѣломъ городѣ. Ингремъ знаетъ какую-то Жорджину Ридъ, красавицу, надѣлавшую много шума въ Лондонѣ, года за два передъ этимъ.
-- Джонъ Ридъ умеръ на этихъ дняхъ, сэръ: онъ промоталъ имѣніе, и разорилъ свою фамилію: говорятъ, будто онъ самъ-себя лишилъ жизни. Съ его матерью, послѣ этого извѣстія, сдѣлался апоплексическій ударъ.
-- Вамъ-то какое дѣло до всѣхъ этихъ вещей? Вздоръ, Дженни: вы не поѣдете. Къ-чему бѣжать сломя голову, за сотню миль на свиданье съ больною старухой, которая, по всей вѣроятности, успѣетъ протянуть ноги до вашего пріѣзда? Притомъ, вѣдь она отказалась отъ васъ?
-- Да, сэръ; но это было уже давно, и тогда окружали ее совсѣмъ другія обстоятельства: мнѣ было бы очень жаль не исполнить желанія умирающей тётки.
-- Долго ли вы намѣрены пробыть въ Гетсгедѣ?
-- Весьма не долго, сэръ: я намѣрена уѣхать оттуда при первой возможности.
-- Обѣщайтесь мнѣ, оставаться тамъ не больше одной недѣли.
-- Мнѣ бы хотѣлось не нарушить даннаго обѣщанія, между-тѣмъ могутъ встрѣтиться обстоятельства...
-- Во всякомъ случаѣ, вы непремѣнно воротитесь назадъ, Дженни: васъ, конечно, не могутъ принудить остаться навсегда въ Гетсгедѣ?
-- Разумѣется: я должна непремѣнно воротиться, и по-моему, чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.
-- Кто же ѣдетъ съ вами? Вамъ нельзя проѣхать одной сотню миль.
-- Мистриссъ Ридъ прислала за мной своего кучера.
-- Это надежный человѣкъ?
-- Да, сэръ: онъ живетъ въ Гетсгедѣ больше десяти лѣтъ.
Мистеръ Рочестеръ призадумался.
-- Когда жь вы намѣрены ѣхать?
-- Завтра поутру, сэръ, какъ-можно раньше.
-- Очень-хорошо; вѣроятно вамъ нужны деньги, потому-что безъ денегъ нельзя пускаться въ такой дальній путь. Вы еще не получали жалованья, и я не думаю, чтобъ при васъ былъ значительный капиталъ. Интересно знать, въ-самомъ-дѣлѣ: сколько у васъ денегъ Дженни? спросилъ онъ улыбаясь.
Я вынула свой кошелекъ, тощій-претощій.
-- Пять шиллинговъ, сэръ.
Онъ взялъ кошелекъ, вытряхнулъ на ладонь весь запасъ, и продолжалъ улыбаться, какъ-будто ничтожность этого капитала забавляла его. Потомъ онъ вынулъ свой бумажникъ.
-- Вотъ вамъ, Дженни! сказалъ онъ, подавая мнѣ банковый билетъ.
Цѣнность билета равнялась пятидесяти фунтамъ, между-тѣмъ какъ я должна была получить только пятнадцать.
-- У меня нѣтъ сдачи, милостивый государь.
-- Мнѣ и не нужно вашей сдачи: это ваше жалованье.
Но я отказалась на-отрѣзъ взять больше заслуженной платы. Сначала онъ нахмурился; но потомъ, какъ-будто нечаянная мысль вспала ему въ голову, онъ сказалъ:
-- Вы правы, Дженни: пожалуй еще, если будетъ у васъ пятьдесятъ фунтовъ, вы проживете въ Гетсгсдѣ мѣсяца три и даже больше. Вотъ вамъ десять фунтовъ: довольно?
-- Довольно, сэръ; но въ такомъ случаѣ вы мнѣ будете должны пять фунтовъ.
-- Пріѣзжайте за ними назадъ: я останусь вашимъ банкиромъ на сорокъ фунтовъ.
-- Мистеръ Рочестеръ, мнѣ хотѣлось бы поговорить съ вами о другомъ, довольно-важномъ дѣлѣ, пока есть удобный случай.
-- Важномъ дѣлѣ? Очень-хорошо: интересно слышать.
-- Вамъ угодно было извѣстить меня, что вы располагаете, въ скоромъ времени, вступить въ бракъ.
-- Да; чтожь изъ этого?
-- Въ такомъ-случаѣ, сэръ, Адель должна отправиться въ пансіонъ: надѣюсь, вы понимаете эту необходимость.
-- То-есть, я долженъ удалить свою воспитанницу Съ глазъ своей будущей жены, которая ее терпѣть не можетъ. Это понятно, Дженни, и вашъ совѣтъ имѣетъ нѣкоторый смыслъ. Адель, какъ вы говорите, должна быть отправлена въ пансіонъ; а вы, разумѣется, пойдете по прямой дорогѣ... къ-чорту на кулички?
-- Нѣтъ, сэръ: я должна буду пріискать себѣ другое, мѣсто.
-- Ра-зу-мѣет-ся! воскликнулъ онъ насмѣшливымъ голосомъ, и при этомъ черты лица его приняли самое саркастическое выраженіе. Онъ оглядѣлъ меня съ головы до ногъ.
-- Выходитъ, стало-быть, что старуха Ридъ съ своими дочками озаботится пріисканіемъ для васъ новаго мѣста?
-- Нѣтъ, сэръ: мои отношенія къ родственникамъ совсѣмъ не такого рода, чтобъ я рѣшилась просить ихъ о какомъ бы то ни было одолженіи: мнѣ придется тогда напечатать о себѣ объявленіе въ газетахъ.
-- Такъ оно и будетъ: вы заберетесь на египетскія пирамиды, храбрая дѣвица! пробормоталъ мистеръ Рочестеръ:-- жаль, однако жь, что я не предложилъ вамъ соверинъ, вмѣсто десяти фунтовъ. Отдайте мнѣ назадъ этотъ билетъ: мнѣ онъ нуженъ.
-- И мнѣ также, сэръ, возразила я, закинувъ руки назадъ съ своимъ кошелькомъ: -- я не могу обойдтись безъ этихъ денегъ.
-- Какъ вамъ не стыдно быть такой скрягой, Дженни! Дайте мнѣ по-крайней-мѣрѣ пять фунтовъ.
-- И пяти шиллинговъ не дамъ!
-- По-крайней-мѣрѣ дайте мнѣ еще разъ взглянуть на вашъ кошелекъ.
-- Нѣтъ, сэръ: вамъ опасно вѣрить.
-- Дженни!
-- Сэръ?
-- Обѣщайте мнѣ одну вещь.
-- Я готова обѣщать все, что могу исполнить.
-- Не печатайте объявленій, и поручите мнѣ-самому заняться пріисканіемъ для васъ мѣста. Мнѣ, надѣюсь, легко будетъ васъ устроить.
-- Извольте, сэръ, я очень-рада; но и вы обѣщайте въ свою очередь отправить меня и Адель изъ Торнфильдскаго-Замка, прежде чѣмъ вступитъ въ него нога вашей невѣсты.
-- Очень-хорошо! очень-хорошо! Даю вамъ честное слово.-- ну, такъ вы ѣдете завтра?
-- Да, сэръ: завтра рано утромъ.
-- Прійдете ли вы въ гостиную послѣ обѣда?
-- Нѣтъ, сэръ: мнѣ надобно готовиться къ своему путешествію.
-- Стало-быть мы разстаемся теперь на короткое время, Дженни?
-- Да, сэръ.
-- Какія же соблюдаются церемоніи при этомъ прощаньи? Научите меня, Дженни: я совсѣмъ забылъ.
-- Въ такомъ случаѣ говорятъ обыкновенно: "прощай" или что-нибудь въ этомъ родѣ.
-- Ну, такъ говорите.
-- Прощайте, мистеръ Рочестеръ, до свиданія!
-- А я что долженъ сказать вамъ?
-- То же самое, если вамъ угодно.
-- Прощайте, миссъ Эйръ, до свиданія! Ничего больше?
-- Ничего, сэръ.
-- Но вѣдь это скупой, сухой, скаредный и вовсе не дружескій комплиментъ: не мѣшало бы сдѣлать какое-нибудь прибавленіе къ этому обряду, пожать руку, на-примѣръ... но вѣдь и это все вздоръ. И кромѣ этого "прощай", вы ничего больше не скажете, Дженни?
-- Довольно и этого, сэръ: одно слово, сказанное по доброй волѣ и съ чистымъ желаніемъ добра, стоитъ многихъ комплиментовъ.
-- Можетъ-быть; но все-таки, по моимъ понятіямъ, въ этомъ словѣ -- "прости", нѣтъ никакого смысла. Прощайте, Джейни!
"Долго ли, однакожъ, онъ намѣренъ стоять передъ дверью? спрашивала я сама-себя:-- мнѣ надобно укладываться."
Въ эту минуту раздался обѣденный звонокъ, и мистеръ Рочестеръ отперъ дверь, не говоря ни слова. Я не видѣла его весь этотъ день и онъ былъ еще въ постели, когда поутру на другой день я выѣхала изъ Торнфильдскаго-Замка...
Перваго мая, въ пятомъ часу вечера, экипажъ мой остановился у желѣзныхъ поротъ Гетсгеда. Не входя въ господскій домъ, я отправилась прежде въ швейцарскую. Она была опрятна и чиста: окна на улицу были завѣшаны небольшими бѣлыми занавѣсками; на полу ни одного пятнышка; каминная рѣшотка блестѣла, и самый каминъ содержался въ удивительной чистотѣ. Бвсси сидѣла подлѣ камина въ большихъ креслахъ, съ груднымъ ребенкомъ на рукахъ: Робертъ и его сестра спокойно играли среди комнаты.
-- Господь съ вами! Я была увѣрена, что вы пріѣдете! воскликнула мистриссъ Ливенъ при моемъ входѣ.
-- Да, Бесси, ты не ошиблась, сказала я, поцаловавъ ее въ лицо.-- Надѣюсь, я не опоздала? Что, мистриссъ Ридъ? Жива, слава Богу?
-- Жива-то она жива, и кажется больше чѣмъ прежде владѣетъ своимъ разсудкомъ; но докторъ сказалъ, что едва-ли проживетъ она больше двухъ недѣль.
-- Давно она говорила обо мнѣ?
-- Не дальше какъ сегодня утромъ и очень-жалѣла, что васъ еще нѣтъ; но теперь она спитъ... то-есть, спала по-крайней-мѣрѣ минутъ за десять, какъ я была въ домѣ. Послѣ, двѣнадцати часовъ она всегда лежитъ въ какомъ-то забытьи и просыпается около шести или семи часовъ. Посидите немного въ моей комнатѣ, миссъ, а я покамѣстъ провѣдаю, что тамъ дѣлается.
Вошелъ Робертъ. Бесси положила въ колыбель спящаго малютку и поспѣшила поздороваться съ мужемъ. Потомъ она просила меня снять шляпку и напиться чаю, потому-что, по ея словамъ, я была очень-блѣдна и имѣла ужасный видъ. Я была очень-рада этому радушному гостепріимству и позволила снять съ себя весь дорожный хламъ. Бесси раздѣла меня, какъ маленькую дѣвочку, которую она нянчила въ старые годы.
Старина, со всѣми подробностями, быстро возобновилась въ моей памяти, когда я увидѣла суетливые хлопоты этой доброй женщины. Она поставила на кругломъ столикѣ чайный подносъ съ лучшими фарфоровыми чашками и блюдечками, нарѣзала нѣсколько ломтей бѣлаго хлѣба, приготовила масло и пирожки, и въ то же время, между дѣломъ, надавала нѣсколько щелчковъ маленькому Роберту и Дженни, точь-въ-точь какъ мнѣ, въ бывалые дни. Живой и зоркій характеръ Бесси остался неизмѣненъ, такъ же какъ ея легкая походка и ласковые взгляды.
Когда чай былъ совсѣмъ приготовленъ, я хотѣла подойдти къ столу; но она, стариннымъ, повелительнымъ тономъ, приказала мнѣ сидѣть смирно на своемъ мѣстѣ. Я должна была пить чай подлѣ камина, сказала она, и затѣмъ придвинула ко мнѣ круглый маленькій столикъ съ моей чашкой и пирожками, назначенными для меня: это опять припомнило мнѣ старинныя угощенія въ дѣтской, когда Бесси украдкой приносила мнѣ лакомыя блюда изъ кухни. Я повиновалась и улыбнулась своей доброй нянькѣ, какъ въ бывалые дни.
Бесси желала знать, хорошо ли мнѣ въ Торнфильдскомъ-Замкѣ, и что это за леди, у которой жила я въ гувернанткахъ. Я отвѣчала, что леди нѣтъ никакой, и что есть только джентльменъ, владѣлецъ Торнфильда. Ей хотѣлось знать, хорошій ли это помѣщикъ и люблю ли я его. Я отвѣчала, что хорошій, обходится со мной ласково, и что я довольна своимъ мѣстомъ. Потомъ я начала подробно ей описывать всѣхъ торнфильдскихъ гостей и какъ они проводятъ время въ джентльменскомъ замкѣ: Бесси слушала съ величайшимъ вниманіемъ, вникая во всѣ мелочи, потому-что подобныя повѣствованія всегда си нравились и содѣйствовали къ развитію ея сказочнаго таланта.
Бесѣда въ этомъ родѣ продолжалась около часа; потомъ Бесси помогла мнѣ надѣть шляпку и мы отправились вмѣстѣ съ нею въ господскій домъ: точно такимъ же образомъ она провожала меня изъ господскаго дома, за девять лѣтѣ передъ этимъ. Въ пасмурное, туманное и холодное январское утро, я оставляла ненавистную кровлю съ отчаяньемъ въ душѣ и разбитымъ сердцемъ, ясно сознавая всю несправедливость своей гонительницы и представляя въ мрачныхъ краскахъ свою будущую жизнь въ холодномъ Ловудѣ. Та же враждебная кровля была и теперь передъ моими глазами: перспектива впереди казалась сомнительною и теперь, какъ тогда, сердце мое болѣзненно сжималось. Еще я чувствовала себя безпріютной странницей на землѣ безъ надежнаго пристанища и защиты; но уже я больше довѣряла своимъ собственнымъ силамъ и меньше боялась притѣсненій. Глубокая рана въ моемъ сердцѣ, растравленная незаслуженными обидами и огорченіями, теперь заживилась совершенно и пламя негодованія потухло.
-- Вамъ надобно пойдти напередъ въ столовую, сказала Бесси, проводивъ меня черезъ корридоръ.-- Барышни должны быть тамъ.
Я пошла одна въ эту слишкомъ-знакомую для меня комнату. Здѣсь была совершенно та же мебель и тѣ же самыя вещи, какъ въ то роковое утро, когда первый разъ представили меня мистеру Броккельгерсту: я угадала и коверъ -- тотъ самый коверъ, на которомъ стоялъ онъ передъ каминомъ. Взглянувъ на книжные шкафы, я увидѣла на старомъ мѣстѣ -- на третьей полкѣ внизу -- бююккону "Исторію Британскихъ птицъ", и "Путешествія Гуливера", и "Арабскія Сказки" -- точь-въ-точь въ томъ же самомъ порядкѣ, какъ-будто ничья рука не прикасалась къ нимъ въ-продолженіе девяти лѣтъ. Итакъ, неодушевленныя вещи остались неизмѣнными; но живыя существа... нѣтъ! они измѣнились до такой степени, что я ихъ не узнала.
Передъ моими глазами показались двѣ молодыя леди: одна высокаго роста, статная почти такъ же, какъ миссъ Ингремъ, съ желтоватымъ лицомъ и весьма-строгой физіономіей. Въ ея глазахъ былъ какой-то странный постническій видъ, въ совершенствѣ гармонировавшій со всей ея фигурой. Она была въ простомъ черномъ платьѣ, туго-перевязанномъ снурками у самой шеи, откуда выставлялись накрахмаленные воротнички рубашки изъ весьма-толстаго полотна; волосы ея, гладко-подобранные подъ гребенку, перевязывались на затылкѣ крестообразно черной лентой. Я догадывалась, что это должна быть миссъ Элиза, хотя не было въ ней ни малѣйшаго сходства съ прежней дѣвочкой, носившей это имя.
Другая, безъ-сомнѣнія, была миссъ Жорджина Ридъ, но опять совсѣмъ не та воздушная и тонкая Жорджина, которую я помнила дѣвочкой лѣтъ одиннадцати. Эта, напротивъ, была разцвѣтшая, полная дѣвица, круглая какъ восковая фигура, съ прекрасными и правильными чертами, голубыми томными глазами и золотистыми, курчавыми волосами. На ней тоже было черное платье, сшитое, однакожъ, по послѣдней парижской картинкѣ и не имѣвшее ничего общаго съ пуританскимъ подрясникомъ ея старшей сестры.
Въ обѣихъ сестрахъ были, однакожь, общія родовыя черты, дѣлавшія ихъ равно похожими на свою мать. Старшая дочь, блѣдная и тонкая, получила въ наслѣдство отъ своей родительницы живые сѣрые глаза, чуждые состраданія и жалости; младшая дочь, роскошная и цвѣтущая, взяла отъ своей матери контуръ ея челюстей и подбородка, сообщавшій неописанную жесткость всей ея физіономіи, которая безъ того была бы только страстна.
Обѣ дѣвицы встали при моемъ входѣ, и обѣ въ одно и то же время назвали меня "миссъ Эйръ". Элиза привѣтствовала меня суровымъ, отрывистымъ голосомъ, безъ улыбки и безъ жестовъ, и, сказавъ свое привѣтствіе, тотчасъ же сѣла, обратила глаза на каминъ и, казалось, совсѣмъ забыла обо мнѣ. Жорджина прибавила къ своему комплименту нѣсколько общихъ мѣстъ на-счетъ путешествія, дороги, погоды, и такъ-далѣе: ея слова, произносимыя пѣвучимъ тономъ, сопровождались разнообразными боковыми взглядами, измѣрявшими меня съ головы до ногъ: она разсмотрѣла всѣ складки моего мериносоваго платья и остановила свое особенное вниманіе на моей сельской шляпкѣ. Обѣ леди имѣютъ замѣчательный талантъ бросать аристократическую пыль въ глаза, и я прочла на имъ лицахъ общепринятое "знай нашихъ", хотя эта фраза не была произнесена. Какая-то надменность взгляда, холодность въ обращеніи и небрежность тона, вполнѣ выражаютъ ихъ чувства на этотъ счетъ, хотя ни словами, ни поступками не обнаруживается въ нихъ положительная грубость.
Какъ бы то ни было, однакожъ, обидное высокомѣріе, на этотъ разъ, не производило на меня того могущественнаго вліянія, какое я испытывала прежде, и сидя между своими кузинами, я сама была изумлена, какъ легко мнѣ переносить совершенное пренебреженіе одной, и саркастическое вниманіе другой: Элиза не огорчала меня, и Жорджина вовсе не сбивала съ толка. Другія идеи, другіе предметы были въ моей головѣ: въ послѣдніе два мѣсяца я испытала чувства поглубже тѣхъ, какія могли пробудить во мнѣ двѣ гордыя сестрицы; мои удовольствія и огорченія имѣли характеръ болѣе серьёзный и возвышенный, нежели какихъ могла я ожидать въ домѣ тётушки Ридъ, въ обществѣ ея надменныхъ дочекъ.
-- Какъ здоровье мистриссъ Ридъ? спросила я, бросивъ спокойный взглядъ на миссъ Жорджину. Этотъ прямой вопросъ показался ей нѣсколько-дерзкимъ, и она воспользовалась случаемъ сдѣлать довольно-сердитую гримасу.
-- Мистриссъ Ридъ, вы говорите? То-есть, вы спрашиваете про здоровье маменьки? Она очень-больна и едва-ли можетъ васъ видѣть сегодня.
-- Еслибъ вы, миссъ Жорджина, потрудились взойдти наверхъ и сказать, что я пріѣхала, вы бы меня очень одолжили.
Жорджина едва-могла усидѣть на своемъ мѣстѣ и широко открыла свои голубые глаза, исполненные теперь бурнаго изумленія и гнѣва.
-- Мнѣ извѣстно, продолжала я:-- что мистриссъ Ридъ имѣетъ особенное желаніе видѣть меня, и я не могу ни въ какомъ случаѣ оставаться слишкомъ-долго для удовлетворенія этого желанія.
-- Маманъ не любитъ, чтобъ ее тревожили по вечерамъ, замѣтила Элиза.
Я встала, спокойно и безъ всякаго приглашенія скинула шубу, шляпку и перчатки, и сказала, что намѣрена послать Бесси -- она должна-быть въ кухнѣ -- освѣдомиться подробнѣе, можетъ или нѣтъ, мистриссъ Ридъ принять меня сегодня вечеромъ. Отправивъ Бесси съ этимъ порученіемъ, я принялась дѣлать дальнѣйшія распоряженія. Надменное и гордое обращеніе до-сихъ-порь производило на меня крайне-раздражительное впечатлѣніе: получи я, однимъ годомъ прежде, такой пріемъ отъ надутыхъ сестрицъ, я непремѣнно оставила бы Гетсгедъ на другой же день; но теперь я видѣла, что эта выходка, при подобныхъ обстоятельствахъ, не имѣла бы здраваго смысла. Я проѣхала сотню миль для-того, чтобъ увидѣться съ больной тёткой, и мнѣ надлежало остаться здѣсь до-тѣхъ-поръ, пока она умретъ или выздоровѣетъ; что жь касается до ея дочерей, гордыхъ или глупыхъ, всего лучше не обращать на нихъ никакого вниманія и дѣйствовать во всемъ по собственному усмотрѣнію. Отъискавъ ключницу, я попросила ее отвести для меня комнату, и сказала, чтобъ она перенесла мой чемоданъ, прибавивъ, что намѣрена прогостить въ Гетсгедѣ около двухъ недѣль, больше или меньше, смотря по обстоятельствамъ. Устроясь такимъ-образомъ на новой своей квартирѣ, я вышла въ корридоръ и встрѣтила Бесси.
-- Барыня проснулась, сказала она:-- сейчасъ я доложила, что вы пріѣхали. Пойдемте со мной: любопытно, узнаетъ ли она васъ.
Комната мистриссъ Ридъ была очень-хорошо извѣстна, и я могла найдти туда дорогу безъ проводника: въ былыя времена я часто путешествовала по этой самой лѣстницѣ, чтобъ получить незаслуженное наказаніе или строгій выговоръ. Опередивъ Бесси, я тихонько отворила дверь и вошла. На столѣ, среди комнаты, горѣла свѣча, такъ-какъ было уже очень-темно. Вотъ джентльменская постель, утвержденная на четырехъ столбахъ и прикрытая богатыми занавѣсками янтарнаго цвѣта; вотъ рабочій дамскій столикъ, большія кресла и, при нихъ -- подножная скамейка, гдѣ я больше тысячи разъ стояла на колѣнахъ и вымаливала прощеніе за небывалыя обиды и фантастическія шалости. Ничто не измѣнило своего положенія и формы! Я заглянула, съ инстинктивною робостью, въ извѣстный уголокъ, ожидая увидѣть очеркъ нѣкогда страшной плетки, которая пряталась здѣсь въ ожиданіи вожделѣннаго и слишкомъ-часто повторявшагося случая попрыгать, подобно вертлявому чертёнку, по моимъ дрожащимъ ладонямъ или обнаженнымъ плечамъ. Я подошла къ постели, открыла занавѣсъ, и молча остановилась у высокаго изголовья.
Хорошо я помнила образъ мистриссъ Ридъ., и теперь съ нетерпѣніемъ желала увидѣть ея лицо. Смертный долженъ радоваться, что время гаситъ жажду мщенія, и вырываетъ изъ сердца зародышъ отвращенія и злобы: я оставила эту женщину съ ненавистью и проклятіемъ въ душѣ, и вотъ теперь, черезъ девять лѣтъ, воротилась съ чувствомъ нѣкоторой жалости къ ея страданіямъ и съ сильнымъ желаніемъ забыть и простить всѣ ея обиды -- помириться съ ней и подать дружескую руку. Но и то сказать: не всѣ, такъ какъ я, расположены прощать обиды, нанесенныя въ дѣтствѣ...
Хорошо знакомое лицо, суровое и безжалостное, лежало на подушкѣ, и я опять видѣла передъ собой этотъ странный глазъ, никогда не открывавшійся для выраженія участія къ своимъ ближнимъ. Какъ часто сверкалъ онъ на меня угрозами и ненавистію, и какъ живо пробудились теперь въ моей душѣ воспоминаніи дѣтства!.. Однакожь я нагнулась и поцаловала свою непримиримую гонительницу: она взглянула на меня.
-- Это Дженни Эйръ?
-- Да, тётушка Ридъ. Какъ вы себя чувствуете, тётушка.
Нѣкогда поклялась я въ жизнь не называть ее своею тёткой: теперь, думала я, грѣшно не нарушить этого обѣта, вынужденнаго живыми впечатлѣніями дѣтскихъ лѣтъ. Мои пальцы крѣпко сжали ея руку, протянутую на одѣялѣ: если она удостоила меня такимъ же ласковымъ и нѣжнымъ пожатіемъ, я испытала бы въ эту минуту величайшее наслажденіе. Но сухимъ и черствымъ натурамъ, вѣроятно суждено выдерживать свой несчастный характеръ даже на краю гроба, и природная антипатія не оставляетъ ихъ на смертномъ одрѣ; мистриссъ Ридъ поспѣшила отдернуть свою руку и отворотивъ къ стѣнѣ свое лицо, сдѣлала замѣчаніе, что вечеръ, кажется, довольно-теплый. Опять она взглянула на меня, но такъ холодно и дико, что я убѣдилась окончательно въ ея рѣшительномъ отвращеніи ко мнѣ. Каменный глазъ ея говорилъ краснорѣчиво, что ненависть ко мнѣ она возьметъ съ собою и въ могилу, и что примиреніе не доставило бы ей никакого удовольствія. Какія соображенія были въ ея головѣ, рѣшить довольно-трудно: вѣроятно разсчитывала она, что, признать меня доброй дѣвушкой, значило -- сознаться въ своемъ долговременномъ и упорномъ заблужденіи, а такое сознаніе сопровождается тягостнымъ чувствомъ: она не хотѣла испытать это чувство на краю гроба.
И было мнѣ больно и досадно, и прежняя ненависть на минуту вспыхнула въ моемъ сердцѣ; но я снова овладѣла своими чувствами, и рѣшилась, во что бы ни стало, помириться съ этой женщиной, наперекоръ ея закоренѣлому упорству. Слезы полились изъ моихъ глазъ, какъ-будто опять была я беззащитнымъ ребенкомъ; но то былъ мгновенный взрывъ печали, безъ дальнѣйшихъ послѣдствіи. Поставивъ стулъ подлѣ постели, я сѣла и облокотилась на подушку.
-- Вы посылали за мной, тётушка Ридъ, и я, какъ видите, пріѣхала по вашему желанію. Я намѣрена остаться въ вашемъ долгѣ, пока будетъ вамъ лучше.
-- О, конечно! Видѣли вы моихъ дочерей?
-- Да.
-- Ну, такъ вы скажите имъ, что я позволила вамъ остаться до-тѣхъ-поръ, пока мнѣ можно будетъ переговорить съ вами о нѣкоторыхъ вещахъ. Сегодня ужь довольно поздно, и я не могу припомнить. Не знаю, право, что-то я хотѣла сказать вамъ... дай Богъ память...
Ея блуждающій взоръ и слабая интонація говорили убѣдительнымъ образомъ, какой разрушительный переворотъ произошелъ въ этой сильной организаціи. Перевернувшись съ безпокойствомъ на другой бокъ, она потянула къ себѣ простыню и одѣяло: я случайно придержала своимъ локтемъ край одѣяла, и это ее разсердило.
-- Привстаньте! сказала она: -- зачѣмъ вы мѣшаете мнѣ скрыться?... какъ-бишь васъ зовутъ?
-- Дженни Эйръ.
-- Ну да, я и забыла. Много я натерпѣлась съ этой дѣвчонкой всякаго горя... и повѣрить трудно. Нужно же было навязать мнѣ на руки такую дрянь! Она мучила меня каждый день и каждый часъ... характеръ непостижимый, какъ-будто она ежеминутно слѣдила за всѣми моими движеніями! Такихъ дѣтей никогда не приходилось мнѣ видѣть, да и нѣтъ ихъ! Повѣрите ли: одинъ разъ она говорила со мной какъ бѣшеная... какъ заклятый врагъ мой! Ужь какъ и была рада, когда выпроводила ее изъ дома!... Что-то съ ней сдѣлали въ Ловудѣ? Я нарочно выбрала для нея эту гадкую школу: Броккелъгсрстъ, говорятъ, моритъ дѣтей какъ мухъ. А тамъ же была горячка, и въ послѣднее время умерло больше половнны этой школы. Однакожь она не умерла -- это досадно! Ну да, все-равно: я сказала, что ее нѣтъ въ-живыхъ: мнѣ очень хотѣлось, чтобъ она умерла!
-- Странное желаніе, мистриссъ Ридъ! отчего вы ее такъ ненавидите?
-- Еще бы мнѣ любить ее! Я терпѣть не могла ея мать, единственную сестру и любимицу моего мужа: онъ одинъ изъ всей фамиліи не хотѣлъ отказаться отъ нея, когда она вышла замужъ за ничтожнаго бѣдняка. Потомъ, когда пришло извѣстіе о ея смерти, онъ расплакался, какъ дуракъ, и я въ жизнь не могла забыть этихъ слезъ. Онъ вздумалъ послать за ребенкомъ противъ моей воли, и не хотѣлъ послушаться моего совѣта, отправить сироту въ воспитательный домъ. Ребенокъ больной, дряхлый, и я возненавидѣла его съ перваго взгляда. Бывало кричитъ онъ всю ночь напролетъ въ своей колыбели, и не то чтобы визжитъ, какъ другія дѣти, а все тоскуетъ и стонетъ. Ридъ очень жалѣлъ его, часто кормилъ изъ своихъ рукъ, и нянчился съ нимъ, какъ-будто съ своимъ собственнымъ ребенкомъ... Да нѣтъ: своихъ дѣтей онъ никогда не нянчилъ. Какъ-скоро дѣвчонка поднялась на ноги, онъ хотѣлъ подружить ее съ моими дѣтьми, и приказывалъ имъ ласкать ее: малютки не слушались, и онъ всегда былъ сердитъ, когда они показывали свое отвращеніе къ ней. Въ-продолженіе своей послѣдней болѣзни, онъ безпрестанно приказывалъ приносить къ себѣ эту дѣвчонку, и не дальше какъ за часъ до смерти, связалъ меня клятвой -- воспитывать ее какъ свою дочь. Что могла значить эта клятва, когда я терпѣть не могла дѣвочку... да и дѣтки мои тоже, особенно Джонъ? Я очень-рада, что мой сынъ не похожъ на своего отца: Джонъ -- вылитый мой портретъ, и онъ похожъ также на моего брата, Джибсони... Какъ это жаль, что онъ безпрестанно мучитъ меня своими денежными просьбами! Нѣтъ у меня больше денегъ, и мы бѣднѣемъ съ каждымъ днемъ. Я принуждена отослать половину прислуги, и продать значительную часть своего помѣстья. Но вѣдь этого никакъ нельзя сдѣлать... что жь изъ этого выйдетъ? Уже четвертый годъ двѣ трети моего дохода идутъ на уплату процентовъ. Джонъ играетъ страшно, и всегда проигрываетъ -- бѣдный мальчикъ! Мошенники совсѣмъ вскружили ему голову: онъ унизился, развратился, обрюзгъ и страшно на него взглянуть. Мнѣ даже стыдно, когда я вижу въ немъ Джона Рида. Ужь лучше бы онъ быль похожъ на своего отца!...
Лицо у нея постепенно разгаралось при этомъ длинномъ монологѣ, и подъ-конецъ, она начала метаться во всѣ стороны.
-- Не лучше ли теперь оставить ее въ покоѣ? сказала я Бесси, стоявшей но другую сторону постели.
-- Можетъ-быть, а впрочемъ она часто говоритъ этакъ, сама съ собою, по ночамъ: къ-утру она обыкновенно становится спокойнѣе.
Я встала съ своего мѣста; но въ эту минуту мистриссъ Ридъ опять начала свой монологъ.
-- Погодите, погодите! Мнѣ надобно еще сказать кое-что. Онъ грозитъ мнѣ... безпрестанно грозитъ, что или умретъ самъ, или уморитъ меня, и часто мерещится мнѣ, будто я вижу, какъ онъ лежитъ на полу съ кровавою раною въ горлѣ... и опухла его шея, и посинѣло его лицо! Странные бываютъ сны: чѣмъ они грозятъ?... Что мнѣ дѣлать, охъ, что мнѣ дѣлать? Гдѣ добыть денегъ?
Бесси подала ей ложку успокоительной микстуры, и съ трудомъ убѣдила ее проглотить. Немного погодя, мистриссъ Ридъ успокоилась, и впала въ дремоту. Тогда мы оставили ее.
Больше десяти дней нельзя было начать съ ней никакого разговора. Она была погружена въ постоянную дремоту, и докторъ запретилъ ее тревожить. Между-тѣмъ надлежало мнѣ, хорошо или дурно, устроить свои отношенія къ Жорджинѣ и Элизѣ. Обѣ сестры сначала были очень-холодны и совершенно неприступны. Больше половины дня Элиза шила, читала или писала и едва обращалась съ какимъ-нибудь словомъ ко мнѣ или своей сестрѣ. Жорджина, по цѣлымъ часамъ, болтала всякой вздоръ своей канарейкѣ, и не обращала на меня никакого вниманія. Но я рѣшилась показывать видъ, что для меня не было недостатка въ занятіяхъ и развлеченіяхъ: я привезла съ собой рисовальные матеріалы, и они въ совершенствѣ замѣнили для меня общество скучныхъ кузинъ.
Запасшись карандашами и бумагой, я садилась въ сторонѣ, у окна, и рисовала фантастическія виньетки, представляя разнообразныя сцены, возникавшія въ неистощимомъ калейдоскопѣ воображенія; перспективу моря между двумя скалами, восхожденіе луны на безоблачномъ небѣ и корабль, освѣщенный ея серебристыми лучами: группу камышей и голову наяды, увѣнчанную лотосомъ; воробьиное гнѣздо между цвѣтами боярышника, и прочая и прочая.
Однажды поутру я набросала на бумагу очеркъ лица -- какого-именно, я покамѣстъ не звала и сама. Я взяла мягкій черный карандашъ, очинила его, и усердно принялась за работу. Скоро обозначился на бумагѣ широкій, выдающійся лобъ и четвероутольыыи образъ шикнихъ частей головы: этотъ контуръ понравился мнѣ, и мои пальцы дѣятельно принялись наполнять его чертами. Горизонтальныя брови сами-собою явились подъ этимъ выразительнымъ челомъ, и затѣмъ естественно послѣдовалъ правильно очерченный носъ съ широкими и полными ноздрями; потомъ гибкій ротъ, очень и очень не узкій; потомъ твердый подбородокъ, раздѣленный значительнымъ углубленіемъ на двѣ половины; потомъ, само-собою разумѣется, черныя какъ смоль бакенбарды, и гагатовые волосы, разбросанные густыми прядями по обѣимъ сторонамъ головы. Что теперь дѣлать съ глазами? Ихъ я оставила подъ конецъ, потому-что они требовали самой тщательной обработки. Я придала имъ большой объемъ, провела длинныя и толстыя рѣсницы и обозначила блестящіе зрачки.-- "Хорошо! но все-еще не то, думала я, разсматривая работу: -- въ глазахъ недостаетъ энергіи, живости, силы"!-- Еще два три штриха, и передо мной было лицо моего друга. Какая теперь нужда, что эти молодыя леди отвернулись отъ меня? Я любовалась на свою работу, улыбалась знакомымъ чертамъ, и была совершенно довольна.
-- Это портретъ кого-нибудь изъ вашихъ знакомыхъ? спросила Элиза, незамѣтно подойдя ко мнѣ въ эту минуту.
-- О, нѣтъ! это моя фантазія, отвѣчала я, закрывая портретъ.
Конечно, я лгала, и конечно не было мнѣ никакой надобности говорить правду. Портретъ былъ самой вѣрной копіей мистера Рочестера; но къ-чему знать объ этомъ миссъ Элизѣ? Жорджина тоже подошла взглянуть на мои занятія. Другіе рисунки ей очень поправились; но мистеръ Рочестеръ оказался, въ ея глазахъ, безобразнымъ мужчиной. Обѣ сестры, казалось, были изумлены моимъ искусствомъ. Я вызвалась нарисовать ихъ портреты, и онѣ, поочередно дали мнѣ нѣсколько сеансовъ. Жорджина, между прочимъ, показала мнѣ свой альбомъ: я обѣщалась увеличить ея коллекцію своей работой, и это сообщило ей веселое расположеніе духа. Она вызвалась гулять со мною вокругъ дома, и меньше чѣмъ въ два часа, между нами завязался совершенно откровенный разговоръ: игривыми и яркими красками описывала она блистательную зиму, проведенную ею въ Лондонѣ третьяго года, изображала восторгъ и удивленіе, возбужденныя ея красотою, лестное къ ней вниманіе молодыхъ людей, и тутъ же, наконецъ, она сообщила мнѣ два-три намека относительно своей рѣшительной побѣды. Къ-вечеру и послѣ обѣда, эти намеки приняли обширнѣйшій размѣръ. Миссъ Жорджина весьма-искусно обрисовала нѣсколько сантиментальныхъ сценъ и нѣжныхъ бесѣдъ, такъ-что къ концу этого дня я выслушала изъ ся устъ цѣлый романъ изъ свѣтской жизни, импровизированный ея пламеннымъ воображеніемъ. Эти откровенные разсказы возобновлялись съ каждымъ днемъ и всегда вертѣлись около одной и той же точки, то-есть, около любовныхъ мечтаній свѣтской дѣвицы. Мнѣ, однакожь, казалось нѣсколько страннымъ, что во все это время, миссъ Жорджина ни разу не заикнулась насчетъ болѣзни своей матери, смерти брата, или насчетъ мрачной перспективы фамильныхъ отношеніи: ея воображеніе наполнялось исключительно картинами прошедшихъ веселыхъ дней и будущихъ удовольствій, ожидавшихъ ее въ роскошныхъ столичныхъ салонахъ. Не больше пяти минутъ въ сутки, проводила она около постели своей матери, и, кажется, никогда о ней не думала.
Элиза все-еще говорила очень-мало, да ей и некогда было пускаться въ продолжительныя бесѣды. Въ жизнь свою не видала я особы, занятой больше, чѣмъ миссъ Элиза, и, однакожъ, трудно было сказать, что-именно она дѣлала: по-крайней-мѣрѣ ея хлопоты не сопровождались внѣшними послѣдствіями. Она вставала рано утромъ, пробуждаемая звонкимъ боемъ часовъ съ будильникомъ. Чѣмъ и какъ она занималась до завтрака, я не знаю; но послѣ этой трапезы, ея время регулярно раздѣлялось на четыре правильныя порціи, и каждому часу присвоивалось особенное занятіе. Три раза въ день она изучала съ напряженнымъ вниманіемъ маленькую книжку въ черной сафьлиной оберткѣ: что, какъ послѣ я узнала, былъ молитвенникъ. На мой вопросъ: для чего она такъ долго и такъ внимательно его читала, миссъ Элиза отвѣчала, что она доискивается мистическаго смысла въ каждомъ словѣ. Далѣе, три часа каждый день она обшивала золотыми нитками бордюру четвероугольнаго малиноваго сукна, широкаго почти такъ же, какъ коверъ. Въ отвѣтъ на мои разспросы относительно употребленія этой вещи, миссъ Элиза изъяснила, что это будетъ покровъ для алтаря новой церкви, сооруженной недавно ея стараніями подлѣ Гетсгеда. Два часа посвящала она своимъ мемуарамъ; два -- занятіямъ и личному присутствію въ огородѣ, и одинъ часъ -- денежнымъ счетамъ и окончательной повѣркѣ дневныхъ трудовъ. Она, повидимому, не нуждалась ни въ какой компаніи, ни въ какихъ разговорахъ. Думать надобно, что миссъ Элиза была счастлива на своей дорогѣ; ей нравилась эта рутина, и ничто столько не тревожило ее, какъ необходимость отступить иногда отъ регулярнаго распредѣленія каждаго часа и каждой минуты.
Однажды вечеромъ, чувствуя нѣкоторую наклонность къ откровенному изліянію своихъ чувствъ, миссъ Элиза изъяснила, что поведеніе Джона и угрожающее разореніе фамиліи, служили для нея источникомъ глубокихъ огорченій; но она ужъ заранѣе приняла свои мѣры, и теперь, сердце ея спокойно.
-- Мое собственное имѣніе, слава Богу, обезпечено, продолжала она: -- потому-что я благовременно предвидѣла случайности слѣпой судьбы, и старалась уравновѣсить будущее съ настоящимъ. Мнѣ остается лишь исполнить свой, давно желанный и взлелѣянный въ душѣ благочестивый обѣтъ, и я уже предвижу его исполненіе, потому-что матушка скоро умретъ -- нѣтъ по-крайней-мѣрѣ никакихъ причинъ думать, что она можетъ пережить этотъ страшный ударъ. И какъ-скоро тѣло ея успокоится въ могильномъ склепѣ, я сама буду искать для себя успокоенія въ такомъ мѣстѣ, куда не проникаютъ треволненія глупаго и легкомысленнаго свѣта.
-- Миссъ Жорджина поѣдетъ съ вами? спросила я.
-- Конечно нѣтъ. А и сестра, слава Богу, не имѣемъ ничего общаго ни въ мысляхъ, ни въ желаніяхъ. Жорджина погрязла въ мірской суетѣ, а мнѣ общество ничего не можетъ доставить, кромѣ душевныхъ огорченій, тѣмъ болѣе сильныхъ, что я презираю своими очами ея неминуемую гибель. Пусть Жорджана идетъ по своей дорогѣ, а я -- по своей.
Жорджина между-тѣмъ, послѣ своихъ обыкновенныхъ прогулокъ со мною, большую часть времени лежала на софѣ, жаловалась на домашнюю скуку и мечтала, когда-то тётушка Джибсонъ вызоветъ ее въ Лондонъ изъ этого захолустья.
-- Ужъ было бы, право, гораздо лучше, говорила она:-- если бы я эти два или три мѣсяца прожила въ столицѣ, пока тутъ все будетъ кончено.
Я не разспрашивала, что нужно разумѣть подъ фразой "все будетъ кончено"; но догадалась, что миссъ Жорджина намекала на близкую кончину матери, и печальные обряды похоронъ. Элиза вообще не обращала никакого вниманія на мечты и жалобы своей сестры, какъ-будто совсѣмъ не замѣчала ея обременительнаго присутствія; разъ, однакожъ, положивъ въ-сторону свой молитвенникъ, и развернувъ свое багряное шитье, она обратилась къ ней съ слѣдующей рѣчью:
-- Жорджина! Не было, нѣтъ и не будетъ на землѣ животнаго, столь мелочнаго, легкомысленнаго и нелѣпаго во всѣхъ отношеніяхъ, какъ ты, моя кровная сестра. Ты не имѣла никакого права произойдти на Божій свѣтъ, ибо ты не дѣлаешь никакого употребленія изъ своей жизни. Вмѣсто-того чтобъ жить углубленной и сосредоточенной въ самой-себѣ, какъ прилично существу разумному, одаренному безсмертною душою, ты ищешь только укрѣпить свою грѣховную слабость силою другаго существа, и если никто, по доброй волѣ, не хочетъ обременить себя твоимъ пустымъ, глупымъ и безсмысленнымъ обществомъ, ты начинаешь бѣсноваться, кричать и жаловаться, что тобою пренебрегаютъ, и что будто не отдаютъ тебѣ должной справедливости. Понятно теперь, почему земное бытіе должно быть для тебя сценой безпрерывныхъ перемѣнъ суетныхъ и шумныхъ; въ противномъ случаѣ, весь свѣтъ, въ твоихъ глазахъ, имѣетъ значеніе мрачной и безвыходной тюрьмы: тебѣ нужны поклонники, обожатели, льстецы... музыка, танцы, волокитства, общество -- или ты не знаешь, куда дѣвать свою глупую голову, и какъ заглушить свою убійственную скуку. Не-уже-ли недостаетъ у тебя смысла и толка создать для себя строгій и правильный образъ жизни, независимый отъ постороннихъ усилій, соображеній и желаній? Измѣрь однажды навсегда своимъ взглядомъ цѣлый, полный, день, отъ ранняго утра до поздней ночи: раздѣли его на извѣстные правильные отдѣлы, и для каждаго отдѣла назначь особый трудъ, особое занятіе, такъ чтобы не пропадало даромъ ни одной четверти часа, десяти минутъ, ни одной минуты; устрой такимъ-образомъ, чтобъ одно занятіе смѣнялось другимъ съ неизмѣнною точностью и по самой правильной методѣ. При такомъ образѣ жизни, повѣрь мнѣ, день прійдетъ къ концу прежде, чѣмъ ты успѣешь замѣтить, начался онъ или нѣтъ, и только себѣ-самой ты будешь одолжена, что незамѣтно пролетѣли для тебя сотни минутъ, наполненныхъ твоего разнообразною дѣятельностью: ты не искала пустыхъ обществъ, мелочныхъ бесѣдъ, постороннихъ развлеченіи, не добивалась мечтательной симпатіи и сантиментальнаго участья: ты жила самой-себѣ и сама по себѣ, какъ существо нравственно-разумное. Воспользуйся этимъ совѣтомъ, первымъ и послѣднимъ, который я рѣшилась предложить тебѣ, легкомысленная тварь. Если ты послѣдуешь ему, впереди, что бы ни случилось, ожидаетъ тебя независимость и спокойствіе духа; если же нѣтъ, знай, несчастная, что за этимъ глупымъ воемъ и жалобами, проистекающими отъ праздности и лѣни, послѣдуютъ истинныя бѣдствія, ужасныя, невыносимыя, которыя будешь ты оплакивать во всю спою жизнь. Говорю тебѣ откровенно, Жорджина, и совѣтую тебѣ, на этотъ разъ, выслушать меня тѣмъ внимательнѣе, что уже никогда больше ты не услышишь повторенія этихъ словъ. Послѣ смерти матушки, я омываю свои руки, и предоставляю тебя своей собственной судьбѣ; съ того дня какъ гробъ ея будетъ поставленъ подъ сводами гетсгедской церкви, ты и я -- разстаемся однажды навсегда, какъ-будто никогда не знали другъ друга, никогда не встрѣчались на скользкомъ пути жизни. Не думай, и не воображай, что общность происхожденія отъ однихъ и тѣхъ родителей, заставитъ меня дорожить твоей судьбою и наблюдать за твоими дальнѣйшими поступками. Благодаря Бога, я поставила себя выше случайныхъ предразсудковъ, и выслушай еще разъ, что я скажу тебѣ: если цѣлый міръ, кромѣ насъ съ тобой, будетъ стертъ съ лица земли, и мы только вдвоемъ останемся во вселенной, я брошу тебя, даже и тогда, на произволъ твоего пустаго легкомыслія, и сама пойду спокойно по собственной своей дорогѣ.
И она заключила свои уста.
-- Ты могла бы освободить себя отъ труда читать эту глупую тираду, отвѣчала Жорджина.-- Всѣмъ и каждому извѣстно, что ты эгоистка, лицемѣрка, надменная и безжалостная тварь, безъ души и сердца, и я къ-несчастію, собственнымъ опытомъ знаю твою злобу и закоренѣлую ненависть ко мнѣ. Развѣ ты забыла свое гнусное участіе въ моихъ сношеніяхъ съ лордомъ Эдвиномъ Перомъ? Зависть грызла твое змѣиное сердце, и ты не могла перенести мысли, что младшая твоя сестра займетъ почетное мѣсто въ блистательномъ кругу, куда ты не смѣешь показать своего безобразнаго лица -- и вотъ ты разъиграла роль шпіонки, донощицы, и однажды навсегда разрушила мою каррьеру.
Этимъ и кончилась откровенная бесѣда двухъ сестеръ. Жорджина вынула свой карманный платокъ, и около часа протирала свои заплаканные глаза; Элиза сидѣла спокойно, холодно, безстрастію, продолжая свою работу съ обыкновеннымъ усердіемъ и ревностью.
Истинныя, великодушныя и благородныя чувства немногимъ достаются въ удѣлъ, но здѣсь, передъ моими глазами, были двѣ человѣческія натуры, служившія олицетвореніемъ двухъ противоположныхъ крайностей: одна воплощала въ себѣ испорченное сердце, необузданное разсудкомъ: другая -- сухой разсудокъ безъ участія сердца. Предоставляется рѣшить глубокомысленнымъ психологамъ, какая крайность предпочтительнѣе; но, по моему мнѣнію, сухой и холодный умъ, не смягченный живительнымъ вліяніемъ сердца -- самое непріятное явленіе въ мірѣ.
Былъ мокрый и холодный вечеръ. Жорджина заснула на софѣ за какимъ-то романомъ; Элиза отправилась къ вечернѣ въ новую церковь: она, должно замѣтить, была чрезвычайно-усердна въ исполненіи всѣхъ обрядовъ богослуженія; никакая погода -- дождь, холодъ, буря, грязь -- ничто не могло удержать ее дома, какъ-скоро наступала пора идти къ обѣднѣ или вечернѣ. По всѣмъ воскресеньямъ и праздникамъ, она три раза въ день первою являлась въ храмъ Божій и уходила послѣ всѣхъ.
Я рѣшилась пойдти наверхъ и посмотрѣть, что дѣлается съ больною женщиной, которую оставляли почти безъ всякаго присмотра. Даже служанки почти не обращали вниманія на свою госпожу; наемная сидѣлка, предоставленная собственному произволу, засыпала въ другой комнатѣ при всякомъ удобномъ случаѣ. Бесси была вѣрна, но ей надлежало также заботиться о собственной семьѣ, и она не могла слишкомъ-часто приходить въ господскій домъ. Я не нашла ни одной души въ комнатѣ больной: сидѣлки не было уже давно, и мистриссъ Ридъ лежала на своей постели, погруженная въ свою обычную летаргію; ея блѣдное лицо потонуло въ подушкахъ; огонь между-тѣмъ почти совсѣмъ догорѣлъ за каминной рѣшоткой. Я подложила новыхъ углей, поправила простыню и одѣяло, и взглянула на страдалицу, которая теперь не могла смотрѣть на меня. Потомъ я подошла къ окну.
Дождевыя капли барабанили въ стекла, вѣтеръ дико завывалъ вокругъ унылаго дома. "И вотъ" думала я: "лежитъ, здѣсь существо, которое скоро должно будетъ возвыситься надъ этой борьбой земныхъ стихій. Куда отлетитъ наконецъ этотъ духъ, готовый оставить матеріальную оболочку?"
Разсуждая объ этой великой тайнѣ, я припомнила Елену Бернсъ, ея слова передъ послѣднимъ вздохомъ, ея вѣру и надежду на счастливую жизнь за предѣлами гроба. Еще я прислушивалась въ своемъ умѣ къ ея нѣжнымъ тонамъ, воображала ея блѣдную, одухотворенную фигуру, ея исхудалое лицо и возвышенный взоръ, Когда она лежала на своемъ болѣзненномъ одрѣ, и выражала твердое упованіе на соединеніе съ небеснымъ Отцомъ, какъ-вдругъ раздался слабый голосъ позади меня:
-- Кто тамъ?
Я знала, что мистриссъ Ридъ не говорила уже нѣсколько дней; но этотъ голосъ очевидно принадлежалъ ей. Я подошла къ ея постели.
-- Это я, тётушка Ридъ.
-- Кто -- я? быль отвѣть.-- Говорите: кто вы? Она взглянула на меня съ удивленіемъ и безпокойствомъ, но безъ выраженія досады или гнѣва.-- Я васъ совсѣмъ не знаю: гдѣ Бесси?
-- Она въ своей комнатѣ, тётушка.
-- Тётушка! повторила мистриссъ Ридъ.-- Кто называетъ меня тёткой? Вы совсѣмъ не изъ породы Джибсоновъ, однакожъ, теперь я угадываю васъ... это лицо, и глаза, и лобъ очень мнѣ знакомы: вы похожи -- уже ли это такъ?-- похожи на Дженни Эйръ.
Я не отвѣчала ничего, опасаясь повредить больной подтвержденіемъ ея догадки.
-- Но не ошибаюсь ли я? продолжала она.-- Мои мысли часто обманываютъ меня. Я желала видѣть Дженни Эйръ, и могу воображать сходство съ нею тамъ, гдѣ его вовсе нѣтъ. Притомъ, въ восемь лѣтъ, Дженни Эйръ, должно-быть, совершенно измѣнилась.
-- Нѣтъ, тётушка, вы не ошибаетесь, отвѣчала я ласковымъ тономъ.-- Я Дженни Эйръ.
-- Какъ же вы очутились здѣсь, подлѣ моей постели?
Видя, что теперь она вполнѣ владѣетъ своимъ разсудкомъ, я подробно объяснила, какъ Бесси Ливенъ, по ея приказанію, отправила за мной своего мужа, и какъ я пріѣхала изъ Торнфильда.
-- Я больна, Дженни, очень-больна. За нѣсколько минутъ я хотѣла повернуться на другой бокъ, но почувствовала, что силы совсѣмъ оставили меня. Скоро я умру, и передъ смертью мнѣ хотѣлось бы облегчить свою душу раскаяніемъ въ нѣкоторыхъ поступкахъ. Въ здоровомъ состояніи мы часто считаемъ маловажнымъ то, что тяжелымъ бременемъ падаетъ на душу, когда чувствуешь, что стоишь одной ногой на краю гроба. Тутъ ли сидѣлка? или никого нѣтъ въ комнатѣ кромѣ васъ?
-- Никого, тётушка. Мы одни.
-- Тѣмъ лучше. Я сдѣлала вамъ двѣ несправедливости, о которыхъ теперь сожалѣю. Во-первыхъ, я нарушила обѣщаніе, данное мужу, воспитать васъ наравнѣ съ своими дѣтьми; во-вторыхъ... Она пріостановилась.-- Но это, можетъ-быть, неважная вещь, бормотала она про себя:-- не знаю, право, унижаться ли передъ нею.
Она сдѣлала усиліе перемѣнить свое положеніе, но это ей не удалось. Лицо ея страшно измѣнилось, и она повидимому испытывала болѣзненное внутреннее ощущеніе -- признакъ, можетъ-быть, предсмертной агоніи.
-- Такъ и быть: надобно поправить это дѣло. Вѣчность передъ моими глазами, и совѣсть внушаетъ мнѣ открыться передъ ней. Подойдите къ моему рабочему столику, откройте его и возьмите сверху письмо, которое тамъ увидите.
Я исполнила ея волю.
-- Это письмо касается до васъ, сказала она.-- Прочитайте.
Содержаніе письма было слѣдующее:
"Милостивая государыня,
"Благоволите прислать мнѣ адресъ моей племянницы, Дженни Эйръ, и сказать, гдѣ и какъ она живетъ: я намѣренъ писать къ ней въ скоромъ времени, и вызвать ее къ себѣ, въ Мадеру. Провидѣніе благословило мои коммерческія предпріятія, и я нажилъ порядочное состояніе. Такъ-какъ я остаюсь бездѣтнымъ холостякомъ, то мнѣ хотѣлось бы заранѣе пригласить свою племянницу, и отказать ей по смерти все, чѣмъ Господь наградилъ меня при жизни.
"Честь имѣю быть, и проч., и проч.,
"Джонъ Эйръ."
Письмо было отправлено изъ Мадеры за три года.
-- Почему я никогда и ничего не слыхала объ этомъ? спросила я.
-- Потому-что моя рѣшительная ненависть препятствовала указать вамъ дорогу къ обезпеченной, и, быть-можетъ, счастливой жизни. Никогда я не могла забыть вашего обращенія со мною, Дженни, того бѣшенства, съ какимъ однажды вы накинулись на меня, этого рѣшительнаго и рѣзкаго тона, съ какимъ вы объявили, что ненавидите и презираете меня, какъ свою изступленную гонительницу, этого, совсѣмъ недѣтскаго взора и голоса, съ какими утверждали вы, что самая мысль обо мнѣ для васъ ненавистна и ужасна. Не могла я забыть и своихъ собственныхъ ощущеній, когда вы, съ такой ожесточенной злобой, изливали ядъ изъ своей души: я чувствовала невыразимый ужасъ, какъ-будто гадкое животное, которое я долго собиралась раздавить и затереть своими ногами, вдругъ приняло человѣческій образъ, и начало гремѣть противъ меня своими страшными проклятіями. Воды, воды! Охъ, дайте мнѣ воды!
-- Милая тётушка, не думайте больше объ этихъ вещахъ, сказала я, подавая ей стаканъ: -- пусть эта сцена исчезнетъ изъ вашей души однажды навсегда. Простите меня за тогдашнюю горячность: я была ребенкомъ, и съ того времени прошло ужь девять лѣтъ.
Она повидимому не обратила никакого вниманія на мои слова, и вѣроятно не слыхала ихъ. Утоливъ жажду, и отдавая назадъ опорожненный стаканъ, она продолжала:
-- Я никогда не могла этого забыть, и обрадовалась благопріятному случаю отмстить за себя. Мысль, что вы будете, вѣроятно, довольны и счастливы у своего богатаго дяди, была для меня невыносима. Съ душевнымъ прискорбіемъ, какъ водится, объявила я вашему дядюшкѣ, что Дженни Эйръ умерла -- въ Ловудской-Школѣ отъ гнилой горячки, и отправленное къ нему письмо запечатала, какъ водится, черной печатью. Теперь въ свою очередь, вы можете распоряжаться какъ вамъ угодно: напишите ему свой отвѣтъ, и скажите, что, за три года передъ этимъ, я выдумала безсовѣстную ложь. Вѣроятно, было вамъ написано на-роду -- отравлять до конца мою жизнь: послѣдній мой часъ оскверненъ и убитъ воспоминаніемъ о такомъ поступкѣ, на который -- не будь васъ на свѣтѣ -- никогда бы я не рѣшилась.
-- Еслибъ вы, тётушка, могли забыть всѣ эти вещи и взглянуть на меня ласково въ знакъ прощенія...
-- У васъ предурной характеръ, Дженни, и одного обстоятельства я никакъ не могу объяснить себѣ: отчего вы девять лѣтъ сряду терпѣли такъ спокойно всѣ мои несправедливости и строгія наказанія, а потомъ вдругъ, на десятомъ году своей жизни, остервенились какъ тигрица, готовая высосать всю мою кровь? Это непостижимо.
-- Мой характеръ совсѣмъ не такъ дуренъ, какъ вы думаете, тётушка Ридъ: я очень-всныльчива, это правда; но не въ моей натурѣ -- долго помнить зло и мстить за обиды. Въ своемъ дѣтствѣ, я готова была полюбить васъ отъ всей души и отъ всего сердца; но вы сами всегда удерживали порывы моихъ чувствъ. Что прошло, того воротить нельзя; но въ эту минуту я душевно желаю помириться съ вами: поцалуйте меня, тётушка!
Я приложила щеку къ ея губамъ, но она отворотилась отъ меня, и опять потребовала воды. Принимая отъ нея стаканъ, я хотѣла пожать ея руку, липкую, какъ пластырь, и уже холодную, какъ ледъ; но пальцы ея судорожно отпрянули отъ моего прикосновенія, и ярко-блестящіе глаза уклонились отъ моего взора.
-- Дѣлать нечего, тётушка Ридъ: вы можете любить меня или ненавидѣть, это ужь ваша воля; но я прощаю васъ отъ всего моего сердца. Молитесь теперь Богу, да ниспошлетъ Онъ миръ душѣ вашей!
Бѣдная, жалкая страдалица! Слишкомъ-поздно было для нея, въ этотъ роковой часъ, измѣнять привычную настроенность своего духа: она ненавидѣла меня при жизни, и эта ненависть должна была сойдти съ нею въ могилу!
Пришла сидѣлка и, вслѣдъ за нею, явилась Бесси. Я простояла еще около часа, надѣясь уловить какіе-нибудь знаки примиренія и дружбы: тщетная надежда! Мистриссъ Ридъ впала опять въ летаргическій сонъ, и ея немощное тѣло уже больше не пробуждалось къ жизни: въ двѣнадцать часовъ этой ночи она испустила дыханіе. Я не присутствовала при закрытіи ея глазъ, такъ же какъ и обѣ ея дочери. Поутру служанка объявила намъ, что барыня изволили скончаться, и теперь лежитъ на столѣ.. Элиза и я пошли взглянуть на покойницу; Жорджина, заливаясь горькими слезами, объявила, что она не смѣетъ идти.
Неподвижно и спокойно, на голыхъ доскахъ, среди своей комнаты, лежала раба Божія, Сарра Ридъ, нѣкогда дородная и тучная, теперь изхудалая и едва обтянутая по костямъ прозрачной кожей. Глаза ея скрылись однажды навсегда подъ холодными вѣками; но въ суровыхъ чертахъ лица еще можно было прочесть какой-то странный и дикій отпечатокъ неумолимой души. Зрѣлище торжественное и, вмѣстѣ, странное для моихъ глазъ! Я смотрѣла на безжизненный трупъ съ чувствомъ мрачнымъ и болѣзненнымъ; но ничего похожаго на жалость и отрадную надежду не пробуждалось въ моей душѣ. "Еще не стало человѣка!" -- вотъ все, что думала я, не признавая, однакожъ, въ этой смерти, никакой утраты ни для себя, ни для своихъ ближнихъ.
Элиза обозрѣвала свою родительницу съ величайшимъ и торжественнымъ спокойствіемъ. Черезъ нѣсколько минутъ, она замѣтила:
-- Организмъ ея былъ удивительно-крѣпкій, и она могла бы дожить до глубокой старости. Сильныя огорченія и безпокойства сократили ея жизнь.
Затѣмъ она повернулась и скорымъ шагомъ вышла изъ печальной комнаты. Я послѣдовала за ней. Ни она, ни я, не пролили ни одной капли слезъ.