Домикъ мой -- миніатюрная сельская хижина на краю деревни. Стѣны первой маленькой комнаты оштукатурены известкой, полъ усыпанъ пескомъ; по угламъ стоятъ четыре росписанныхъ стула, по серединѣ -- небольшой столъ, стѣнные часы, буфетъ и въ немъ двѣ-три тарелки, два-три блюдечка и чайный фарфоровый приборъ. Это кухня, и за ней -- еще миніатюрная каморка, гдѣ стоятъ -- досчатая кровать и платяной шкафъ, довольно-помѣстительный для моего скуднаго гардероба, снабжённаго, впрочемъ, благодаря безпримѣрной щедрости моихъ пріятельницъ, всѣми необходимыми вещами.
Вечеръ. Я отпустила, наградивъ апельсиномъ, маленькую сиротку, исправляющую при мнѣ должность горничной. Я сижу одна за столомъ. Сегодня утромъ открыта деревенская школа. У меня двадцать ученицъ. Только три умѣютъ читать по складамъ: никто не пишетъ и не знаетъ цыфръ. Нѣкоторыя умѣютъ вязать и весьма-немногія шьютъ. Говорятъ онѣ ужаснымъ провинціальнымъ языкомъ, и теперь покамѣстъ мы понимаемъ другъ-друга неиначе какъ съ величайшимъ трудомъ. Есть дѣвчонки грубыя, безтолковыя; но есть и послушныя, смышленыя дѣти, обнаруживающія очевидную охоту къ ученью. Нѣкоторыя лица мнѣ нравятся; другія просто -- отвратительны. Во всякомъ случаѣ не должна я забывать, что эти грубыя и грязныя крестьянки имѣютъ человѣческую плоть и кровь: врожденныя идеи блага, истины и красоты существуютъ въ ихъ сердцахъ. Мой долгъ -- развить въ нихъ эти сѣмена: надѣюсь имѣть нѣкоторый успѣхъ въ исполненіи этого долга. Большихъ наслажденій нечего ожидать впереди отъ этой жизни: по-крайней-мѣрѣ могу я перебиваться со дня на день безъ большихъ хлопотъ и огорченій.
Что жь? Была ли я спокойна и довольна въ-продолженіе учебныхъ часовъ, проведенныхъ въ сельской школѣ, поутру и послѣ обѣда? Не желая обманывать себя, я должна отвѣчать прямо -- нѣтъ! Я была разочарована и чувствовала себя униженною. Да. Мнѣ показалось, что я низошла на одну изъ самыхъ нисшихъ ступеней въ лѣстницѣ общественнаго бытія. Грубость, бѣдность, невѣжество всего, что окружало меня, всего, что я видѣла и слышала, производили тоскливое, безотрадное, болѣзненное впечатлѣніе на мою душу. Но я отнюдь не хочу ненавидѣть и презирать себя за эти чувства: они естественны, и всякой могъ бы испытать ихъ на моемъ мѣстѣ. Такъ и быть: постараюсь помириться съ своей судьбой. Ко всему на свѣтѣ привыкаетъ человѣкъ, и весьма не мудрено, что я, въ свою очередь, свыкнусь съ своимъ положеніемъ. Какъ знать? можетъ-быть въ-самомъ-дѣлѣ, черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, будутъ меня радовать быстрые успѣхи моихъ неуклюжихъ ученицъ. Это даже очень-вѣроятно. И притомъ еще разъ: гувернантка въ богатомъ домѣ, право, весьма-недалеко ушла отъ школьной деревенской учительницы. Стало-быть неначто роптать: одно стоитъ другаго.
А между-тѣмъ не мѣшаетъ себя спросить: -- что лучше? Уступить могучей силѣ искушенія, выслушать благосклонно чарующій голосъ страсти, не сдѣлать надъ собою никакихъ усилій, не испытать трудной и утомительной борьбы; но стремглавъ ринуться въ толковую западню, заснуть на цвѣтахъ, которыми она прикрыта, пробудиться въ южномъ климатѣ, въ очаровательной виллѣ, окруженной всѣми предметами роскошнаго искусства... И вотъ, живу я теперь во Франціи любовницей мистера Рочестера, упоенной его нѣжными ласками, потому-что, нѣтъ сомнѣнія, онъ любилъ бы меня нѣжно, по-крайней-мѣрѣ на нѣкоторое время. Да, онъ любилъ меня съ могучимъ увлеченіемъ пылкой страсти, и никто болѣе не станетъ любить меня такъ, какъ онъ, обожаемый другъ мой. Никогда больше не узнать мнѣ этой чудной, восхитительной дани, платимой красотѣ, молодости, граціи, потому-что никому кромѣ мистера Рочестера, не прійдетъ въ голову, что природа съ избыткомъ наградила меня всѣми этими совершенствами. Былъ онъ влюбленъ въ меня, гордился мною и считалъ меня украшеніемъ своей жизни: этому ужь никогда не бывать въ другой разъ... Но куда же я зашла? Что я говорю, и что опять чувствую въ эту минуту? Я хотѣла спросить: что лучше? Быть невольницей отуманеннаго безумца въ Марсели, и послѣ минутнаго блаженства, задыхаться отъ горькихъ слезъ, вызванныхъ угрызеніемъ и стыдомъ, или, быть школьной учительницей, заработывающей свой честный хлѣбъ въ одномъ изъ отдаленныхъ предѣловъ сѣверной Англіи?
Читательница, ты можешь думать, что тебѣ угодно; но я благодарю судьбу, внушившую мнѣ слѣдовать предписаніямъ чести, общественныхъ постановленій и нравственнаго долга. Самъ Богъ навелъ меня на истинный путь!
Вдумавшись такимъ-образомъ въ свое новое положеніе, я встала, подошла къ дверямъ, взглянула на великолѣпный закатъ лѣтняго солнца и на спокойныя поля, окружавшія мою хижину, которая, какъ и школа, отстояла отъ деревни на полмилю. Птички допѣвали свой вечерній концертъ --
Нѣженъ и тихъ быль воздухъ въ природѣ,
Ограднымъ бальзамомъ дышала роса.
Я залюбовалась, и была въ эту минуту совершенно-счастлива; мо скоро, къ величайшему изумленію, слёзы сами-собои заструились изъ моихъ глазъ и оросили мои щеки.
О чемъ же грустишь ты, смятенное сердце?
О чемъ же тоскуетъ мой страждущій духъ?
Противъ воли, я оплакивала судьбу, безжалостно отдѣлившую меня отъ моего друга, котораго, быть-можетъ, не суждено мнѣ болѣе видѣть въ этой жизни. Живо маѣ представилось его отчаянное положеніе, его грусть, его мучительная тоска, сильная отравить теперь все его существованіе. И если разъ потеряетъ онъ теперь прямую дорогу жизни, никто, въ этомъ была я увѣрена, никто болѣе не удержитъ его на краю бездны.
При этой тревожной мысли я отворотила лицо свое отъ вечерняго неба и уединенной мортонской долины, говорю -- уединенной, потому-что съ этой стороны ничего не было видно, кромѣ приходской церкви и пасторскаго дома, полу-скрытаго между деревьями, да еще, на противоположной оконечности, выставлялась кровля господскаго дома, гдѣ жили мистеръ Оливеръ и его дочь. Я закрыла глаза и облокотилась головой на каменный косякъ своей двери; но вскорѣ легкій шумъ подлѣ калитки, отдѣлявшей мой садикъ отъ сосѣдняго луга, заставилъ меня обратить свой взглядъ на окружающіе предметы. Старый Карло, вѣрный песъ мистера Риверса, толкался въ ворота своимъ носомъ и передними лапами, и черезъ минуту появился за нимъ самъ хозяинъ. Его нахмуренныя брови и взоръ, выражавшій почти внутреннюю досаду, были устремлены на меня. Я просила его войдти.
-- Нѣтъ, мнѣ долго нельзя тутъ быть, отвѣчалъ онъ: я принесъ только маленькій узелокъ, оставленный сестрами для васъ: вы здѣсь найдете кажется краски, карандаши и рисовальную бумагу.
То былъ въ-самомъ-дѣлѣ прощальный подарокъ молодыхъ дѣвушекъ. Когда я подошла ближе, чтобъ взять его, мистеръ Сен-Джонъ началъ пристальнѣе всматриваться въ мое лицо, на которомъ безъ-сомнѣнія еще виднѣлись слѣды слезъ.
-- Занятія перваго дня были вѣроятно для васъ труднѣе, чѣмъ вы ожидали? спросилъ онъ.
-- О, нѣтъ, совсѣмъ напротивъ: я надѣюсь въ скоромъ времени совершенно привыкнуть къ своему дѣлу.
-- Но, быть-можетъ ожиданія ваши обмануты этой неуклюжей обстановкой? Ваша хижина и мебель имѣютъ въ-самомъ-дѣлѣ такой видъ...
-- Хижина моя чиста, опрятна и хорошо защищена отъ непогоды; моя мебель очень-удобна, и въ ней нѣтъ никакого недостатка. Все что я вижу, заставляетъ меня благодарить особъ, позаботившихся съ такимъ комфортомъ устроить мое новое помѣщеніе. Глупо и нелѣпо было бы съ моей стороны жалѣть объ отсутствіи ковра, софы и серебрянаго прибора: не далѣе какъ за пять недѣль я была безпріютною бродягой, отверженной обществомъ людей, между-тѣмъ-какъ теперь у меня свой домикъ, свои дѣла и свой кругъ знакомыхъ. Тужить мнѣ не о чемъ, и я обязана благодарить судьбу.
-- Но уединеніе должно тяготить васъ, по-крайней-мѣрѣ на первый разъ: маленькій домикъ вашъ пустъ и мраченъ.
-- Я еще не успѣла насладиться чувствомъ своего покоя: тѣмъ-менѣе можетъ бременить меня еще неиспытанное чувство одиночества.
-- Очень-хорошо, я начинаю быть увѣреннымъ, что вы дѣйствительно довольны своимъ положеніемъ; во-всякомъ-случаѣ благоразуміе должно внушить вамъ, что еще слишкомъ-рано уступать неопредѣленному и безотчетному чувству страха. Я не знаю и, конечно, не могу знать, что вы оставили позади себя; но я совѣтую вамъ твердо противиться искушенію возвратиться на прежній путь жизни: продолжайте, по-крайней-мѣрѣ нѣсколько мѣсяцевъ, идти безостановочно по своей новой дорогѣ.
--Такъ и сама я думаю, отвѣчала я.-- Сен-Джонъ продолжалъ
"Трудно обуздывать свои врожденныя наклонности и противиться стремленіямъ природы: необходимость иной-разъ обрекаетъ насъ на подобную борьбу, это я знаю по собственному опыту. Мы сами отчасти имѣемъ возможность устроивать свою судьбу, и не стоитъ упадать духомъ или приходить въ отчаяніе, когда обстоятельства принимаютъ неожиданный оборотъ, противорѣчащій нашимъ заносчивымъ желаніямъ: наше дѣло въ такихъ случаяхъ -- искать другой пищи для души, столько же, или пожалуй, еще болѣе сильной и чистой, чѣмъ недоступный плодъ, запрещенный неумолимой судьбой: узкая и тернистая тропинка жизни, устроенная случайными обстоятельствами, должна быть, усиліями нашего духа, превращена въ прямую, широкую и гладкую дорогу, гдѣ могъ бы образоваться полный просторъ для нашей дѣятельности и высшихъ стремленій нашей воли.
"За годъ передъ этимъ, я считалъ себя вполнѣ несчастнымъ и бѣдственнымъ созданіемъ, потому-что, казалось мнѣ, я сдѣлалъ непростительную ошибку, принявъ на себя пасторскую должность, однообразную, скучную, утомительную и совершенно несогласную съ моими пылкими наклонностями. Я пламенѣлъ желаніемъ дѣятельной свѣтской жизни, мечталъ о блистательномъ поприщѣ литтератора, артиста, оратора, дипломата, и сердце мое, подъ скромной одеждой сельскаго викарія, горѣло неутолимой жаждой славы и высокихъ подвиговъ на широкой дорогѣ общественной жизни. Моя судьба казалась мнѣ жалкою, ничтожною, и я готовъ былъ умереть въ безсильной борьбѣ съ самимъ-собою. Но прошла наконецъ и совсѣмъ исчезла область безвыходнаго мрака, и яркій спѣтъ озарилъ меня со всѣхъ сторонъ: тѣсные предѣлы бытія моего распространилось до безконечности, и я вдругъ понялъ свое высокое призваніе, гдѣ нужны въ одинаковой степени -- искусство и сила, мужество и краснорѣчіе, трудъ и вдохновеніе -- всѣ лучшія качества оратора, дипломата, писателя, артиста.
"Миссіонеромъ я рѣшился быть, миссъ Дженни Элліотъ. Съ той минуты состояніе моего духа измѣнилось, разорвались оковы, стѣснявшія дѣятельность моихъ способностей, и отъ прежней жизни осталась только тихая грусть, которую должно исцѣлить время. Старикъ-отецъ противился моему намѣренію: но теперь, послѣ его смерти, я не вижу болѣе никакихъ законныхъ препятствій: остается только устроить нѣкоторыя дѣла, пріискать наслѣдника для мортонскаго прихода, распорядиться на-счетъ прародительскаго дома и наслѣдственной усадьбы, побѣдить въ себѣ родственныя чувства привязанности, дружбы и любви -- выдержать эту послѣднюю борьбу съ человѣческими слабостями, и тогда -- прощай Европа! Востокъ будетъ новымъ моимъ отечествомъ и новымъ поприщемъ для моей дѣятельности."
Говоря такимъ-образомъ сжатымъ и подавленнымъ, хотя довольно-выразительнымъ голосомъ, онъ, смотрѣлъ не на меня, а на солнечный закатъ, бывшій также предметомъ и моихъ наблюденій. Онъ и я стояли задомъ къ тропинкѣ, ведущей черезъ поле къ моему домику. Нельзя было разслышать шаговъ на травянистой почвѣ: журчаніе рѣки, протекавшей въ долинѣ, было единственнымъ убаюкивающимъ звукомъ этого часа и этой тихой сцены. Не мудрено, что мы оба вздрогнули, когда веселый голосъ, звучный и пріятный какъ серебряный колокольчикъ, раздался подлѣ насъ.
-- Добрый вечеръ, мистеръ Риверсъ. Добрый вечеръ и тебѣ Карло! Ваша собака, милостивый государь, гораздо-внимательнѣе къ своимъ друзьямъ: она насторожила уши и завиляла хвостомъ, когда я только -- что показалась на концѣ поля, а вы преспокойно стоите-себѣ, даже и теперь, ко мнѣ спиною.
Это было справедливо. Хотя мистеръ Риверсъ вздрогнулъ при первомъ изъ этихъ музыкальныхъ звуковъ, какъ-будто громовый ударъ разорвалъ облако надъ его головой, однакожь и послѣ произнесенной фразы, онъ продолжалъ стоять въ той же самой позѣ, въ какой застала его говорившая особа: лицо его было обращено къ западу, и одной рукой облокотился онъ на калитку. Наконецъ онъ повернулся, медленно и хладнокровно. Какое-то видѣніе, казалось мнѣ, возникало на его сторонѣ, и скоро, шагахъ въ трехъ отъ него, обозначилась женская фигура въ бѣломъ платьѣ, молодая, граціозная: когда она, переставъ ласкать Карло, подняла голову и отбросила длинное покрывало, передъ взорами его расцвѣло личико, прекрасное въ полномъ и совершеннѣйшемъ смыслѣ этого слова. Совершенная красота -- слишкомъ-сильное выраженіе, но я не беру его назадъ, нѣжныя и выразительныя черты, какія когда-либо формировались въ умѣренномъ климатѣ Альбіона; чистѣйшіе цвѣта розы и лиліи, какіе когда-либо могли родиться подъ его туманнымъ небомъ, совершенно оправдываютъ мое выраженіе. Не было никакого недостатка въ этой превосходной фигурѣ: молодая дѣвушка имѣла правильный и нѣжный окладъ лица, большіе, черные, круглые глаза, какіе мы привыкли видѣть на прекрасныхъ картинахъ, густыя тѣнистыя брови, широкій, бѣлый и гладкій лобъ, овальныя розовыя щеки, румяныя, свѣжія губки, ровные, блестящіе перловые зубы, маленькій, нѣсколько углубленный подбородокъ, густые, роскошные волосы, вившіеся черными змѣйками по ея плечамъ: -- всѣ эти совершенства, взятыя вмѣстѣ, могли служить для живописца полнымъ осуществленіемъ идеала красоты, созданнаго его смѣлымъ и пылкимъ воображеніемъ въ счастливую минуту вдохновенія. Я была изумлена при взглядѣ на молодую дѣвушку, и любовалась ею отъ чистаго сердца. Природа надѣлила свою любимицу всѣми рѣдкими и прекрасными дарами.
Что долженъ былъ думать Сен-Джонъ Риверсъ объ этомъ чудномъ олицетвореніи идеальной красоты? Предложивъ себѣ этотъ весьма-простой и естественный вопросъ, я искала отвѣта на его задумчивомъ и глубокомысленномъ лицѣ, а онъ между-тѣмъ уже отворотилъ свой глазъ отъ воздушной пери, и смотрѣлъ на кустъ скромныхъ маргаритокъ, которыя росли подлѣ моей калитки.
-- Прекрасный вечеръ; но вамъ, я полагаю, не слѣдовало выходить одной, сказалъ онъ, растаптывая цвѣтокъ подъ своими ногами.
-- О, это ничего: я только-что сегодня послѣ обѣда воротилась изъ C -- (она назвала имя одного изъ большихъ городовъ сѣверной Англіи). Папа сказалъ, что школа уже открыта, и начальница переѣхала въ свой домикъ: я выпила чашку чаю, надѣла шляпу, и побѣжала взглянуть на нее. Не она ли это?
-- Да, отвѣчалъ Сен-Джонъ
-- Какъ вамъ кажется: полюбите ли вы Мортонъ? спросила молодая дѣвушка съ весьма-просгодушнымь и почти дѣтски-наивнымъ тономъ.
-- Надѣюсь: для меня много поводовъ любить это мѣсто.
-- Внимательны ли ваши ученицы?
-- Совершенно.
-- Какъ вамъ нравится вашъ домикъ?
-- Очень.
-- Хорошо ли я меблировала ваши комнаты?
-- Прекрасно.
-- Не ошиблась ли я въ выборѣ для васъ служанки?
-- Нисколько.
-- Алиса Вудъ, мнѣ кажется, смирная и послушная дѣвочка.
-- Совершенно-такъ.
Читатель не забылъ, что односложные отвѣты -- въ моей натурѣ; но на этотъ разъ тѣмъ болѣе не могла я распространяться, что взоръ мой былъ невольно прикованъ къ прелестной собесѣдницѣ. Не мудрено было теперь угадать въ ней миссъ Оливеръ, наслѣдницу и единственную дочь богатаго фабриканта, надѣленную, какъ оказалось, съ равной щедростью дарами фортуны и природы. Что за счастливое соединеніе планетъ присутствовало при ея рожденіи, спрашивала я сама себя, не имѣя силъ опомниться отъ изумленія.
-- Я стану повременамъ навѣщать васъ, сказала миссъ Оливеръ: -- и буду, если позволите, раздѣлять ваши учебныя занятія.
-- Покорно васъ благодарю.
-- Это будетъ для меня развлеченіемъ и, вмѣстѣ, перемѣной, а я ужасно люблю перемѣны. Еслибъ вы знали, мистеръ Риверсъ, какъ мнѣ весело было въ городѣ!
-- Тѣмъ лучше для васъ: я радъ, отвѣчалъ Сен-Джонъ.
-- Ну, да, я знала, что вы будете рады. Иначе и быть не можетъ. Прошлую ночь, или, лучше сказать, сегодня поутру, я танцовала до двухъ часовъ. Въ городѣ стоитъ гусарскій полкъ, а вамъ извѣстно, что офицеры -- самые пріятные кавалеры въ мірѣ: здѣшніе негоціанты и другіе молодые люди, сказать правду, ничего не стоютъ передъ ними.
Мнѣ показалось, что нижняя губа мистера Сен-Джона вытянулась на минуту. Его ротъ значительно сжался и нижняя часть лица приняла необыкновенно, суровый видъ, когда молодая дѣвушка засмѣялась послѣ этого извѣстія. Теперь онъ пересталъ смотрѣть на маргаритки и обратилъ на нее свой взглядъ, суровый, пытливый, угрюмый, многозначительный взглядъ. Миссъ Оливеръ засмѣялась опять, и этотъ смѣхъ удивительно какъ шелъ къ ея розовымъ щечкамъ и блестящимъ глазамъ. Когда такимъ-образомъ стоялъ онъ, нѣмой и серьёзный, она опять принялась ласкать Карло.
-- Бѣдный Карло любитъ меня, сказала она:-- онъ не хмурится на своихъ друзей, и не сталъ бы молчать, еслибъ могъ говорить.
Когда она гладила косматую голову собаки, граціозно наклонившись передъ ея молодымъ и суровымъ господиномъ, яркая краска вдругъ выступила на лицѣ этого джентльмена, и торжественный взоръ его озарился внезапно какимъ-то вдохновеннымъ огнемъ. Въ эту минуту былъ онъ для мужчины столько же прекрасенъ, какъ она -- прекрасная женщина. Его грудь поднялась высоко, какъ-будто сердце его, утомленное продолжительнымъ стѣсненіемъ, хотѣло, наперекоръ желѣзной волѣ, вырваться на свободу; но онъ подавилъ этотъ порывъ, и укротилъ его, какъ искусный и рѣшительный всадникъ укрощаетъ бурные порывы своего скакуна. Прошло нѣсколько минутъ; но онъ ни словами, ни движеніями, не отвѣчалъ на нѣжные упреки молодой дѣвушки.
-- Папа говоритъ, что вы теперь почти никогда не навѣщаете насъ, продолжала миссъ Оливеръ: -- вы какъ-будто хотите сдѣлаться совсѣмъ чужимъ для нашего дома. Ныньче вечеромъ у насъ никого не будетъ, и папа не очень-здоровъ: не хотите ли навѣстить его?
-- Теперь не время безпокоить мистера Оливера, отвѣчалъ Сен-Джонъ.
-- Не время! Какъ достаетъ у васъ смѣлости на такія отговорки, мистеръ Риверсъ? Теперь-то и время -- я вамъ объявляю. Папенька окончилъ свои дневныя занятія, и одинъ сидитъ въ своемъ кабинетѣ: общество для него необходимо. Пойдемте же, мистеръ Риверсъ. Да скажите, пожалуйста: отчего вы такъ угрюмы и лукавы сегодня?
Она пріостановилась на минуту перевести духъ, и не дожидаясь отвѣта, возразила самой-себѣ:
-- Ахъ, да, я и забыла! воскликнула она, всплеснувъ руками.-- Голова у меня идетъ совсѣмъ-кругомъ, и я почти не знаю, что дѣлаю. Извините, мистеръ Риверсъ: мнѣ слѣдовало догадаться, что у васъ основательныя причины не принимать участія въ моей болтовнѣ. Діана и Мери покинули васъ, домъ вашъ запертъ, и теперь вы остались одни. Бѣдненькій, какъ мнѣ жаль васъ! Ну, скорѣе пойдемте къ папа.
-- Не сегодня, миссъ Розамунда, не сегодня.
Мистеръ Сен-Джонъ говорилъ почти какъ автоматъ: одинъ только онъ понималъ, какихъ усилій стоилъ ему этотъ отказъ.
-- Дѣлать нечего, если вы такъ упрямы, Богъ съ вами! Мнѣ больше нельзя оставаться: роса начинаетъ падать. Прощайте, мистеръ Риверсъ!
Она протянула свою руку, и онъ едва дотронулся до нея.
-- Прощайте! повторилъ онъ тихимъ и едва слышнымъ голосомъ.
Склонивъ свою прелестную головку, она пошла назадъ, но черезъ минуту воротилась опять.
-- Здоровы ли вы, мистеръ Риверсъ? спросила она.
Вопросъ былъ предложенъ очень-кстати, потому-что лицо его было блѣдно какъ полотно.
-- Совершенно здоровъ, отвѣчалъ Сен-Джонъ и, сдѣлавъ легкій поклонъ, отступилъ отъ воротъ.
Онъ и она разошлись въ разныя стороны. Пробѣгая черезъ поле какъ воздушная нимфэ, она два раза останавливалась и смотрѣла на него: твёрдыми и быстрыми шагами шелъ онъ впередъ, и ни разу не оглядывался.
Это зрѣлище чужихъ страданій и жертвъ на нѣсколько времени отвлекло мои мысли отъ исключительной думы о своемъ положеніи. Діана Риверсъ назвала своего брата "неумолимымъ какъ смерть": она не преувеличила.