Я продолжала свои учебныя занятія терпѣливо, дѣятельно, добросовѣстно. Сначала было мнѣ очень-трудно. Прошло довольно времени, прежде-чѣмъ я научилась понимать своихъ ученицъ и вникать въ ихъ относительный характеръ. Пpи своемъ совершеннѣйшемъ невѣжествѣ и способностяхъ почти оцѣпенѣлыхъ, всѣ онѣ показались мнѣ необозримо и безнадежно-глупыми, и притомъ, съ перваго взгляда, глупыми совершенно въ равной степени, не различаясь ни-на-волосъ другъ отъ друга; но скоро, къ великому удовольствію, я должна была замѣтить свою ошибку. Оказалось, что здѣсь, какъ и вездѣ, была между дѣтьми огромнѣйшая разница, и чѣмъ ближе я знакомилась съ ними, тѣмъ яснѣе и раздѣльнѣе обрисовывались передо мной ихъ относительные характеры. Какъ-скоро перестали они удивляться моему языку, правиламъ и обращенію, я нашла, что всѣ эти неуклюжія крестьянки отличаются такими же свойствами, какія, въ одинаковой мѣрѣ, могутъ принадлежать и другимъ дѣтямъ. Нѣкоторыя были даже обязательны, предупредительны, любезны, и я съ удовольствіемъ открыла въ нихъ признаки природной вѣжливости, врожденнаго самоуваженія, такъ же какъ очевидные проблески превосходныхъ способностей, поразившихъ меня неожиданнымъ изумленіемъ. Послушныя и умныя дѣвочки сами находили удовольствіе въ исправномъ исполненіи своихъ обязанностей, держали себя опрятно, хорошо выучивали свои уроки, и даже обращеніе ихъ облагороживалось съ каждымъ днемъ. Быстрота ихъ успѣховъ, въ нѣкоторыхъ случаяхъ, была изумительна въ полномъ смыслѣ слова, и я считала себя въ правѣ гордиться такими ученицами: притомъ, лучшихъ изъ нихъ я полюбила отъ всей души, и онѣ въ свою очередь полюбили меня. Между моими ученицами были также дочери здѣшнихъ фермеровъ, дѣвушки почти совершенно взрослыя. Онѣ умѣли читать, писать и шить: я преподавала имъ первоначальныя основанія грамматики, географіи, ариѳметики, исторіи и окончательныя правила вышиванья. Нѣкоторыя обнаруживали рѣшительную склонность къ высшему образованію, и много пріятныхъ вечеровъ провела я даже въ ихъ собственныхъ домахъ. Родители дѣвушекъ -- фермеры и ихъ жены -- обременяли меня учтивостями, не знали гдѣ посадить и какъ угостить. Особеннымъ наслажденіемъ было для меня -- принимать эти чувства искренняго радушія и отвѣчать на нихъ взаимнымъ уваженіемъ: такая непривычная снисходительность приводила ихъ въ восторгъ, и могла приносить очевидную пользу, содѣйствуя къ возвышенію этихъ добрыхъ людей въ ихъ собственныхъ глазахъ, и побуждая ихъ сдѣлаться достойными уваженія высшихъ себя.
Скоро полюбили меня во всемъ околоткѣ. Куда бы я ни пошла, гдѣ бы ни появилась, вездѣ встрѣчали меня съ вѣжливымъ поклономъ и дружеской улыбкой. Жить среди общаго уваженія -- хотя бы то было уваженіе простолюдиновъ -- значитъ то же, что сидѣть на солнышкѣ въ прекрасную весеннюю погоду: чистыя и ясныя внутреннія чувства распускаются и цвѣтутъ подъ живительнымъ вліяніемъ его лучей. Въ этотъ періодъ жизни, мое сердце гораздо-чаще билось отъ избытка благодарности, чѣмъ изнывало отъ сокрушающей печали. Всѣ дни обыкновенію проводила я между своими ученицами, постоянно слѣдуя за постепеннымъ развитіемъ ихъ способностей; по-вечерамъ я рисовала или читала свои любимыя книги. И, однако жь, среди этого спокойнаго и полезнаго существованія, каждую ночь грезились мнѣ весьма-странные сны, гдѣ, среди безпокойныхъ сценъ, исполненныхъ приключеніями и романтическими похожденіями, я опять встрѣчалась съ мистеромъ Рочестеромъ въ какую-то рѣшительную минуту его жизни, и тогда съ новою силою пробуждалось во мнѣ непреодолимое желаніе слышать его голосъ, любоваться его взорами, прикасаться къ его рукѣ, любить его, быть любимой, и не разлучаться съ нимъ до смерти. Потомъ я просыпалась, припоминала свое дѣйствительное положеніе, вглядывалась въ окружающіе предметы и вставала съ своей постели, проникнутая судорожною дрожью: темная и спокойная ночь была свидѣтельницею моего отчаянія и бурныхъ порывовъ страсти. Поутру въ девять часовъ, когда открывалась школа, я приходила въ классную комнату и спокойно принималась за свои педагогическія занятія.
Розамунда Оливеръ, обѣщавшая навѣшать меня, сдержала свое слово. Ея визитъ въ школу обыкновенно устроивался въ-продолженіе ея утренней верховой ѣзды. Галопируя на своей маленькой лошадкѣ, она подъѣзжала къ воротамъ, сопровождаемая позади ливрейнымъ лакеемъ. Трудно что-нибудь вообразить очаровательнѣе появленія прелестной дѣвушки въ пурпуровомъ платьѣ, въ черной бархатной амазонской шляпѣ, граціозно-накинутой на длинные локоны, цаловавшіе ея розовыя щечки и волновавшіяся по ея плечамъ: въ такомъ костюмѣ миссъ Розамунда Оливеръ являлась въ сельской школѣ среди изумленныхъ и очарованныхъ крестьянокъ. Она обыкновенно выбирала часъ, когда мистеръ Риверсъ преподавалъ дѣтямъ свой ежедневный урокъ. Глазъ посѣтительницы, я была убѣждена, острой стрѣлой вонзался въ сердце молодаго законоучителя. Казалось, онъ угадывалъ инстинктомъ ея приближеніе, и какъ-скоро появлялась она въ дверяхъ, щеки его рдѣлись яркой краской, и неподвижно-мраморныя черты вдругъ измѣнялись неописаннымъ образомъ. Всѣ усилія его скрыть это волненіе были тщетны: огонь страсти насильственно сожигалъ его организмъ.
Дѣвушка, безъ-сомнѣнія, сознавала свое могущественное вліяніе, замѣтное даже для постороннихъ глазъ. Какъ-скоро она подходила къ его каѳедрѣ и бросала на него веселую, ободрительную улыбку, глаза его горѣли, рука дрожала, и было видно, что вся стойкость его пропадала по-крайней-мѣрѣ на нѣсколько минутъ. Онъ молчалъ, губы его не шевелились; но въ то же время взоръ его, грустный и рѣшительный, громко говорилъ:
-- Я люблю тебя, и знаю, что ты отдаешь мнѣ преимущество передъ всѣми. Нѣтъ для меня никакихъ причинъ сомнѣваться въ успѣхѣ: еслибъ предложилъ я свою руку, нѣтъ сомнѣнія, ты бы выслушала меня благосклонно. Но сердце мое уже давно положено на священный алтарь: огонь разведенъ вокругъ него, и скоро жертвоприношеніе должно совершиться.
И какъ огорченный ребенокъ, молодая дѣвушка надувала губки, облако задумчивости проносилось по ея челу: она поспѣшно отрывала отъ него свою руку и отворачивалась отъ его пасмурнаго взора. Когда она уходила такимъ-образомъ, Сен-Джонъ, безъ сомнѣнія, былъ бы готовъ пожертвовать цѣлымъ міромъ, чтобъ удержать ее при себѣ; но онъ не въ-силахъ былъ отказаться отъ своей задушевной мысли въ пользу земнаго блаженства, и элизіумъ любви для него не существовалъ. Притомъ, не могъ онъ удержать въ предѣлахъ одной исключительной страсти всѣ стремленія своей природы, и мысль -- прожить спокойно всю свою жизнь въ отдаленной деревнѣ, была для него невыносима. Поэтъ онъ былъ, мечтатель, жрецъ, скиталецъ и вмѣстѣ эгоистъ, жаждущій громкой славы: не деревня Мортонъ, не богатство фабриканта и даже не прелести идеальной красавицы могли удовлетворить необузданнымъ желаніямъ такого человѣка. О, какъ я постигала тебя, достопочтенный мистеръ Сен-Джонъ Риверсъ!..
Миссъ Оливеръ уже сдѣлала нѣсколько визитовъ въ мою хижину, и я совершенно изучила ея характеръ, что, впрочемъ, было очень не трудно: физіономія молодой дѣвушки была открытой книгой, доступной для всякаго сколько-нибудь проницательнаго наблюдателя. Она любила пококетничать, но въ груди ея билось чувствительное сердце; любила покапризничать, но не было въ ней ни малѣйшихъ признаковъ грубаго и обиднаго эгоизма. Она была немножко избалована, но далеко не совсѣмъ испорчена въ богатомъ дому; была она вспыльчива и вмѣстѣ великодушна; была тщеславна (какъ же не быть, когда зеркала безпрестанно напѣвали ей великолѣпные мадригалы въ честь ея красоты?) и въ то же время совершенно-чужда неестественнаго и чопорнаго жеманства. Она гордилась своимъ богатствомъ, и любила покровительствовать бѣднымъ. При веселомъ, живомъ и безпечномъ характерѣ, она имѣла умъ довольно-смѣтливый и проницательный. Словомъ, миссъ Розамунда Оливеръ была очаровательна даже въ глазахъ холодной наблюдательницы ея пола. При всемъ томъ, она не возбуждала къ себѣ слишкомъ-большаго участія -- по-крайней-мѣрѣ въ моемъ сердцѣ -- и я не видѣла въ ней ничего общаго съ характеромъ двухъ сестеръ мистера Сен-Джона. Я любила ее почти такъ же, какъ Адель, свою бывшую ученицу, съ тою разницею, что къ ребенку, котораго мы воспитываемъ, привязанность наша всегда бываетъ глубже и прочнѣе.
Прихотливой дѣвушкѣ нравилось проводить время въ моей хижинѣ. Ей казалось, что я удивительно какъ похожа на мистера Риверса, только -- это ужь само-собою разумѣется -- я далеко была не такъ хороша, какъ онъ: про него нечего и толковать, онъ настоящій ангелъ. Но и я была очень-не дурна, притомъ умна, добра, а, главное, у меня былъ такой же твердый характеръ, какъ у него. Для школьной учительницы, по ея словамъ, я была, что называется, lusus naturae, рѣдкою игрою природы, и миссъ Оливеръ была увѣрена, что изъ моей предшествующей исторіи -- будь только она извѣстна -- вышелъ бы чудесный романъ.
Разъ вечеромъ, когда она, съ обыкновенной дѣтской живостью и безпечностью, возилась въ кухнѣ между моими вещами, перебирая одинъ за другимъ всѣ ящики моего комода, ей сперва попались на глаза двѣ французскія книги, томикъ стихотвореній Шиллера, нѣмецкая грамматика и словарь; потомъ -- мои рисовальные матеріалы и нѣсколько эскизовъ, представлявшихъ, между прочимъ, разнообразные виды мортонской природы и миньятюрную дѣтскую головку -- портретъ одной изъ моихъ ученицъ. Миссъ Оливеръ сначала изумилась, потомъ пришла въ неописанный восторгъ.
-- Не-уже-ли вы сами рисовали эти картины?
-- Да.
-- Вы знаете также по-французски и по-нѣмецки?
-- Съ французскимъ языкомъ я познакомилась въ институтѣ; нѣмецкій изучаю теперь въ свободные часы.
-- Ахъ, Боже мой, да это чудо изъ чудесъ! Вы рисуете куда-какъ лучше моего учителя, а онъ считается въ городѣ первымъ профессоромъ рисованья. Не хотите ли вы нарисовать мой портретъ? я желала бы показать его папенькѣ.
-- Съ величайшимъ удовольствіемъ, если вамъ угодно.
И въ-самомъ-дѣлѣ, артистическій восторгъ переполнилъ мою душу при мысли видѣть передъ собою такой превосходный оригиналгь. на ней было въ ту пору темно-голубое шолковое платье; ея руки и шея были обнажены, и единственнымъ украшеніемъ для нея служили густые темно-каштановые волосы, развевавшіеся по ея плечамъ съ безъискусствепною прелестью природныхъ кудрей. Я взяла большой листъ лучшей бумаги, и набросала первый очеркъ, предоставивъ себѣ удовольствіе раскрасить его въ другой разъ. Было уже довольно-поздно, и я сказала своей гостьѣ, что сеансъ отлагается до слѣдующаго дня.
Блистательные отзывы обо мнѣ сдѣлали то, что вечеромъ на другой день самъ мистеръ Оливеръ явился въ мою хижину, вмѣстѣ съ своею дочерью. Это былъ высокій широкоплечій мужчина среднихъ лѣтъ, съ сѣдыми волосами: миссъ Розамунда казалась подлѣ него нѣжнымъ цвѣточкомъ, взлелѣяннымъ около старой башни. Былъ онъ довольно-молчаливъ, и, вѣроятно, гордъ, но тѣмъ не менѣе обошелся со мной очень-ласково. Эскизъ портрета Розамунды понравился ему какъ-нельзя-больше, и онъ просилъ скорѣе окончить работу. Ему угодно было также, чтобъ вечеръ слѣдующаго дня провела я въ его усадьбѣ.
Я отправилась и нашла, что резиденція мистера Оливера изобиловала всѣми удобствами, доступными только для богатаго джентльмена. Розамунда была весела, игрива, привѣтлива, радушна и совершенно счастлива во весь этотъ вечеръ. Ея отецъ былъ очень-учтивъ, и, повидимому, совсѣмъ забылъ свою джентльменскую гордость. Разговаривая со мной послѣ чаю, онъ одобрилъ съ сильнымъ выраженіемъ всѣ мои распоряженія въ мортонской школѣ.
-- Изъ всего, однакожъ, что я видѣлъ и слышалъ о васъ, прибавилъ мистеръ Оливеръ:-- я невольно долженъ вывести заключеніе, что вы слишкомъ-хороши для этого мѣста: вѣроятно, вы скоро оставите Мортонъ, и найдете себѣ лучшую, болѣе выгодную должность.
-- Конечно, папа, конечно, отвѣчала Розамунда:-- миссъ Элліотъ можетъ быть гувернанткой въ самомъ лучшемъ аристократическомъ домѣ.
Перспектива гувернантки въ какомъ-бы то ни было домѣ отнюдь не представляла особенныхъ прелестей моему воображенію, и я не имѣла никакой охоты разставаться съ своей школой. Старикъ Оливеръ отзывался о мистерѣ Риверсѣ такъ же, какъ и вообще о фамиліи Риверса, съ великимъ уваженіемъ. Это, по его словамъ, было самое древнее имя во всемъ уѣздѣ: предки Риверсовъ были очень-богаты, и нѣкогда весь Мортонъ принадлежалъ имъ. Даже теперь, представитель этого дома могъ бы, еслибъ захотѣлъ -- вступить въ родственную связь съ лучшимъ джентльменскимъ семействомъ.
-- Жаль только, продолжалъ мистеръ Оливеръ:-- что такой прекрасный и даровитый молодой человѣкъ забралъ себѣ въ голову фантастическую мысль сдѣлаться миссіонеромъ между дикарями: это значитъ, по моему мнѣнію, даромъ погубить свою жизнь. Въ Англіи онъ могъ бы превосходно устроить свою каррьеру.
Изъ всего этого можно было заключить довольно-вѣроятно, что почтенный фабрикантъ былъ не прочь соединить свою дочь супружескими узами съ мистеромъ Сен-Джономъ. Таланты молодаго викарія и его древнее имя совершеннѣйшимъ образомъ замѣняли недостатокъ богатства: такъ, по-крайней-мѣрѣ, судилъ и думалъ мистеръ Оливеръ.
Наступило пятое ноября -- праздничный день. Моя маленькая горничная, покончивъ хозяйственныя хлопоты, отправилась домой, счастливая и вполнѣ довольная подареннымъ ей пенни. Все было чисто и опрятно вокругъ меня: полъ выметенъ, окна вымыты, стулья перетерты. Я также одѣлась въ праздничное платье, и наслаждалась перспективой отдыха во весь этотъ день.
Мой отдыхъ состоялъ в ъ разнообразіи моихъ собственныхъ занятій, независимыхъ отъ школьныхъ трудовъ. Я перевела нѣсколько страницъ съ нѣмецкаго; потомъ взяла палитру, карандаши, и принялась дорисовывать миніатюрный портретъ Розамунды Оливеръ. Голова была уже почти совсѣмъ окончена: оставалось только написать аксессуары, притронуть карминомъ пухленькія губки, придать два-три локона каштановымъ волосамъ, и сообщить болѣе-глубокій колоритъ тѣни вѣкъ и рѣсницъ. Занятая выполненіемъ этихъ мелкихъ деталей, я не замѣтила, какъ отворилась дверь комнаты, и вошелъ мистеръ Сен-Джонъ Риверсъ,
-- Я пришелъ взглянуть, сказалъ онъ: -- какъ вы проводите праздничные дни. Надѣюсь, вы не предаетесь отвлеченнымъ размышленіямъ? Конечно, нѣтъ, и это очень-хорошо: покамѣсть вы рисуете, чувство одиночества и скуки будетъ чуждо вашей душѣ. Вы видите, я еще не совсѣмъ вамъ довѣряю, миссъ Элліотъ, хотя все это время вы вели себя превосходно. Я принесъ вамъ книгу для вечернихъ вашихъ занятій.
И онъ положилъ на столъ новое изданіе, поэму, одно изъ тѣхъ національныхъ произведеній, которыя такъ-часто представлялись на судъ счастливой публики, въ готъ золотой вѣкъ новѣйшей литературы. Увы! читатели нашего времени уже давно не наслаждаются подобнымъ счастьемъ: проза владѣетъ монополіей на всѣхъ отрасляхъ литературной дѣятельности, и желѣзный вѣкъ нашъ не даетъ болѣе мѣста трудолюбивымъ стиходѣямъ. Но вы ошибетесь, читатель, если представите, что я намѣрена обвинять за это наше чугунное время -- помилуй Богъ! Я знаю, поэзія не умерла, и геній погибнуть не можетъ: духъ эгоизма и холодныхъ разсчетовъ на базарѣ житейской суеты не убьетъ истиннаго таланта. Опять пріидетъ пора, когда истинный геній и поэзія дружно, рука-объ-руку, выступятъ на сцену литературнаго міра, и соберутъ достойную дань удивленія съ своихъ безчисленныхъ поклонниковъ. И будто въ-самомъ-дѣлѣ геній исчезъ, и поэзія разрушена въ девятнадцатомъ вѣкѣ! Совсѣмъ нѣтъ: мы не даемъ никакого мѣста посредственности и стихотворному труженичеству; но истинный поэтъ съ его вдохновеніемъ не потерялъ своихъ правъ на благоволеніе читателя.
Между-тѣмъ, какъ я съ жадностью принялась перелистывать блистательныя страницы Марміона (то были его стихотворенія), Сен-Джонъ склонилъ голову надъ моимъ рисункомъ; но вдругъ высокая его фигура вытянулась во весь ростъ, и онъ отпрянулъ отъ моего рабочаго стола. Нѣсколько минутъ мы оба молчали. Я смотрѣла на него; но онъ, казалось, уклонялся отъ моего взгляда. Я хорошо знала его образъ мыслей, и теперь его сердце было для меня открытой книгой. Въ эту минуту я была гораздо-спокойнѣе его, и потому имѣла надъ нимъ очевидный перевѣсъ. Мнѣ хотѣлось, по-возможности, сдѣлать добро мистеру Сеи-Джону.
-- Необыкновенная твердость характера и желѣзное упрямство, думала я:-- заводятъ его слишкомъ-далеко: онъ замыкаетъ въ себѣ-самомъ всякое чувство, и не дѣлится ни съ кѣмъ своими тайными страданіями. Это очень-дурно. Надобно повести рѣчь объ этой прекрасной дѣвушкѣ, которая, какъ онъ думаетъ, не должна быть его женой. Я заставлю его разговориться.
-- Садитесь, мистеръ Риверсъ, сказала я.
Стереотипнымъ его отвѣтомъ было, что онъ не намѣренъ долго оставаться.
-- Очень-хорошо, подумала я: -- ты можешь стоять, если хочешь, но ты не уйдешь отъ меня -- это вѣрно какъ дважды-два, потому-что я этого хочу. Уединеніе вредитъ тебѣ можетъ быть, болѣе, чѣмъ мнѣ. Попытаюсь затронуть тайную пружину откровенности, и, авось, мнѣ удастся отъискать отверстіе въ этой мраморной груди, въ которое можно будетъ пролить нѣсколько симпатическихъ капель успокоительнаго бальзама.
-- Какъ вы думаете, мистеръ Риверсъ -- похожъ этотъ портретъ?
-- Похожъ! На кого? Я еще не успѣлъ его разглядѣть.
-- Будто бы?!.. Какъ вы откровенны мистеръ Риверсъ!
При этой выходкѣ онъ вздрогнулъ, и бросилъ на меня изумленный взглядъ.-- "О, это еще ничего, пробормотала я про себя: -- посмотримъ дальше что будетъ. Твоя угрюмость не испугаетъ меня." Я продолжала:
-- Нѣтъ, мистеръ Риверсъ, вы отлично разсмотрѣли мою работу; но это не мѣшаетъ вамъ еще разъ полюбоваться на нее.
Я встала и заставила его взять портретъ.
-- Рисунокъ очень-хорошій, сказалъ онъ: -- колоритъ и тѣни обозначены правильно и граціозно.
-- Да, да, все это я знаю и безъ васъ, милостивый государь: но мнѣ хочется слышать ваше мнѣніе на-счетъ сходства его съ оригиналомъ. На кого онъ похожъ?
-- На миссъ Оливеръ, если не ошибаюсь, отвѣчалъ онъ, преодолѣвая внутреннее волненіе.
-- Конечно не ошибаетесь. И теперь, сэръ, въ награду за такую проницательность съ вашей стороны, я готова дать вамъ обѣщаніе написать собственно для васъ самую вѣрную копію этого портрета, если только вы благоволите объявить, что такой подарокъ будетъ для васъ пріятенъ. Я не желаю напрасно губить свое время и безпокоить другихъ непріятными предложеніями.
Мистеръ Риверсъ продолжалъ смотрѣть на картину, и чѣмъ больше онъ смотрѣлъ, тѣмъ труднѣе было ему оторвать отъ нея свои глаза.
-- Удивительно какъ похожъ! бормоталъ онъ: -- цвѣтъ лица, носъ, щеки, выраженіе глазъ, колоритъ бровей и вся физіономія, переданы превосходно. Портретъ улыбается!
-- Что жь вы не отвѣчаете/ милостивый государь? Угодно ли вамъ получить отъ меня второй экземпляръ этого портрета? Какъ-скоро вы заберетесь въ Мадагаскаръ, или на Мысъ-Доброй-Надежды, или въ Индію, вамъ утѣшительно будетъ имѣть подобный памятникъ въ своемъ распоряженіи. Или я ошибаюсь? Быть-можетъ вы хотите истребить изъ своей души всѣ воспоминанія, какъ-скоро нога ваша не будетъ больше на британской почвѣ?
На-минуту онъ поднялъ на меня свои глаза, и потомъ опять принялся разсматривать картину.
-- Конечно, мнѣ очень-пріятно имѣть копію съ этого портрета; но будетъ ли благоразумно воспользоваться вашимъ предложеніемъ, это -- другой вопросъ.
Что Розамунда чувствовала рѣшительную склонность къ мистеру Сен-Джону, и что отецъ красавицы отнюдь не имѣлъ намѣренія препятствовать соединенію молодыхъ людей, это былъ для меня вопросъ окончательно-рѣшенный, и поэтому мнѣ сильно хотѣлось съ своей стороны содѣйствовать къ устройству счастливаго брака. Мечтательные виды и честолюбивые планы молодаго викарія казались мнѣ далеко не такъ важными, какъ онъ старался ихъ представить. Я разсчитывала, что если онъ современемъ получитъ въ свое владѣніе огромное богатство фабриканта, ему можно будетъ въ своемъ отечествѣ сдѣлать гораздо-болѣе добра, нежели тамъ, за океаномъ, подъ тропическимъ солнцемъ, гдѣ будетъ изсушенъ его мозгъ, и гдѣ непремѣнно ослабѣютъ его физическія силы. Подъ вліяніемъ этого убѣжденія, былъ произнесенъ мой отвѣтъ;
-- Сколько я могу судить и видѣть, мистеръ Риверсъ, по моему мнѣнію, было бы весьма-основательно и благоразумно, если бы вы потрудились присвоить себѣ и прекрасный оригиналъ этого портрета.
Въ это время онъ сѣлъ, положивъ портретъ на столѣ передъ собой, и поддерживая голову обѣими руками, вперилъ въ него свои глаза. Съ удовольствіемъ замѣтила я, что онъ нисколько не былъ сердитъ и не досадовалъ на мою смѣлость. Я даже увидѣла, что онъ начиналъ чувствовать новое, неиспытанное удовольствіе, когда такимъ-образомъ неожиданно завели рѣчь о предметѣ, который, по его мнѣнію, былъ вѣроятно неприступнымъ для постороннихъ особъ. Въ-самом1ъ-дѣлѣ, осторожные люди весьма-часто нуждаются въ откровенномъ разборѣ своихъ собственныхъ чувствъ, и бываютъ очень-рады, когда имъ удается слышать этотъ анализъ. Человѣкъ всегда человѣкъ, хотя бы онъ былъ суровый и непреклонный стоикъ, въ самомъ эксцентрическомъ смыслѣ этого слова: погрузиться смѣло и великодушно въ глубокое море сокровенныхъ мыслей этого человѣка, значитъ, иной-разъ -- оказать ему величайшую услугу.
-- Она любитъ васъ, въ этомъ никакого нѣтъ сомнѣнія, сказала я, остановившись за его стуломъ;-- и притомъ я знаю, что старикъ Оливеръ уважаетъ васъ, мистеръ Риверсъ. Розамунда -- прекрасная, рѣдкая дѣвушка, немного легкомысленная, но это не бѣда: у васъ всегда достанетъ основательности и благоразумія за нее и за себя. Вамъ надобно жениться, мистеръ Риверсъ.
-- Не-уже-ли она любитъ меня? спросилъ онъ.
-- Какъ-нельзя больше. Она безпрестанно говоритъ о васъ, и этотъ разговоръ доставляетъ ей живѣйшее удовольствіе.
-- Пріятно слышать это, сказалъ онъ: -- да, очень-пріятно. Такъ и быть: пусть идетъ еще четверть часа.
Говоря это, онъ снялъ часы и положилъ ихъ передъ собой на столъ, чтобы не промедлить лишней минуты.
-- Но къ-чему мнѣ продолжать этотъ разговоръ, спросила я:-- когда, по всей вѣроятности, вы приготовляете убійственный ударъ противорѣчія, или выковываете новую цѣпь для своего сердца?
-- Напрасно вы трудитесь выдумывать эти вещи. Представьте напротивъ, что я таю какъ воскъ отъ вашей откровенной бесѣды: любовь свѣжимъ и быстрымъ ключомъ пробивается въ мою душу, и затопляетъ очаровательнымъ наводненіемъ все это поле, которое я обработывалъ съ такой заботливостью и трудомъ, разбрасывая на немъ сѣмена добрыхъ намѣреній и плановъ, исполненныхъ самоотверженія на пользу человѣчества. И вотъ молодыя сѣмена заглохли, сладкій ядъ распространился до корней ихъ: окруженный комфортомъ богача и всѣми прелестями джентльменской жизни, я преспокойно лежу на оттоманѣ въ роскошной гостиной своего тестя, и подлѣ меня кокетливо сидитъ невѣста, прекрасная Розамунда Оливеръ: она говоритъ мнѣ своимъ сладкимъ голосомъ, смотритъ на меня своими живописными глазами, и улыбка озаряетъ ея коралловыя губы. Я принадлежу ей, она мнѣ, и вся земная жизнь, исполненная упоительныхъ восторговъ, разстилается передъ нами въ своей радужной перспективѣ. Я счастливъ и доволенъ благодатной судьбой... ужъ! не говорите больше ничего: сердце мое дрожитъ отъ удовольствія, чувства взволнованы докрайности, и я не владѣю болѣе собой. Пусть остальное время, назначенное мной, пройдетъ въ молчаніи.
И мы оба замолчали. Часы на стѣнѣ тиликали свой обычный тактъ; сердце его билось сильнѣе и сильнѣе: дыханіе едва не спиралось въ его груди; я стояла безъ движенія на своемъ мѣстѣ. Среди этого безмолвія прошла урочная четверть. Онъ положилъ часы въ карманъ, отодвинулъ картину, всталъ и остановился подлѣ камина.
-- Теперь, сказалъ онъ:-- эти минуты были посвящены упоительнымъ восторгамъ. Соблазнительному искушенію подчинилась моя грудь, и шея моя добровольно протянулась подъ его цвѣточное ярмо. Довольно я вкусилъ отъ чаши наслажденій. Подушка горѣла у моего изголовья, и аспидъ скрывался въ ея гирляндахъ. Горькимъ вкусомъ отзывается вино, и гибельная отрава сокрыта въ чашѣ наслажденій. Все это вижу я и знаю.
Я бросила на него изумленный взглядъ.
-- Странно, продолжалъ онъ: -- я люблю Розамунду Оливеръ пламенно, неистово, со всѣми упоеніями и восторгами первой страсти, обращенной на прекрасный, граціозный и очаровательный предметъ, и, однако жь, я рѣшительно убѣжденъ, что она не можетъ быть для меня хорошею женою, и что мнѣ не найдти въ ней приличной подруги для своей жизни: черезъ годъ послѣ свадьбы счастье супружеской жизни не могло бы существовать для насъ обоихъ, и вся остальная жизнь представила бы для насъ перспективу постояннаго раскаянія. Это я знаю.
-- Всѣ эти предположенія, по моему мнѣнію, болѣе чѣмъ странны, мистеръ Риверсъ!
-- То-есть, вы хотите сказать, что они безразсудны и нелѣпы.
-- Согласитесь, по-крайней-мѣрѣ, что они слишкомъ-обидны для прекрасной и невинной дѣвушки, готовой полюбить безкорыстно, съ рѣдкимъ великодушіемъ богатой невѣсты, окруженной толпами блистательныхъ жениховъ.
-- Чувство говоритъ мнѣ убѣдительно и краснорѣчиво, что Розамунда прекрасна въ полномъ смыслѣ этого слова; между-тѣмъ холодный разсудокъ доказываетъ въ то же время, что въ ней множество такихъ недостатковъ, при которыхъ она не можетъ сочувствовать моимъ стремленіямъ, намѣреніямъ, мыслямъ и планамъ. Розамунда трудится для моихъ цѣлей! Розамунда терпитъ, страдаетъ, переноситъ зной и холодъ, Розамунда жена миссіонера! Нѣтъ, тысячу разъ нѣтъ!
-- Да что же вамъ за надобность непремѣнно быть миссіонеромъ? Вы можете оставить этотъ планъ.
-- Какъ! Я долженъ отказаться отъ своего призванія? отъ своего великаго дѣла? Долженъ оставить всякую надежду включить себя въ число тѣхъ великихъ геніевъ, которыхъ исключительною славою было -- улучшать человѣческій родъ, просвѣщать его, облагороживать, распространять животворный свѣтъ познаній въ мрачныхъ областяхъ невѣжества, суевѣрія, обскурантизма?... Нѣтъ! моя цѣль возвышеннѣе и благороднѣе мелкихъ житейскихъ отношеній, и я готовъ, для достиженія ея, пролить послѣднюю каплю крови...
-- А миссъ Оливеръ? воскликнула я послѣ продолжительной паузы.-- Ея огорченія, печали, грусть, отчаяніе -- все это ничего не значитъ для васъ?
-- Миссъ Оливеръ всегда будетъ окружена поклонниками и льстецами: не далѣе какъ черезъ мѣсяцъ образъ мой совсѣмъ изгладится изъ ея сердца. Она забудетъ меня, и скоро, по всей вѣроятности, найдетъ себѣ достойнаго мужа.
-- Вы говорите очень-холодно; однакожь я знаю, что сердце ваше страдаетъ. Вы тоскуете и чахнете, мистеръ Риверсъ,
-- Совсѣмъ-нѣтъ. Если я немного похудѣлъ въ эти дни, такъ это отъ безпокойства и досады, что планы мои, еще не совсѣмъ устроенные, отлагаются со дня на день. Только сегодня утромъ получилъ я извѣстіе, что преемникъ мой, уже давно назначенный для мортонскаго прихода, можетъ замѣнить меня не иначе какъ мѣсяца черезъ три. На-повѣрку, пожалуй, выйдетъ, что эти три мѣсяца протянутся до шести.
-- Но вы дрожите всякій-разъ при появленіи миссъ Оливеръ, и яркая краска покрываетъ ваши щеки, когда она показывается въ классной залѣ.
Выраженіе изумленія опять проскользнуло по его лицу. Онъ не воображалъ, что женщина можетъ обращаться къ мужчинѣ съ такой смѣлой рѣчью. Что жь касается до меня, разговоръ этого рода былъ совершенно въ моей натурѣ: приходя въ соприкосновеніе съ энергическими, осторожными и скрытными характерами, мужскими или женскими, я быстро переходила за предѣлы условныхъ приличій, и старалась добраться до самыхъ сокровенныхъ пружинъ таинственнаго сердца.
-- Вы, однакожь, не робкаго десятка, замѣтилъ мистеръ Риверсъ: -- и характеръ вашъ довольно оригиналенъ. Ваши глаза обнаруживаютъ вмѣстѣ проницательность и смѣлость, рѣдкую въ женщинѣ; го позвольте сказать, что вы неправильно и слишкомъ-односторонно перетолковываете движенія моей души, придавая имъ особенную напряженность и силу, которой они вовсе не имѣютъ. Мое сердце далеко неспособно проникаться тѣмъ глубокимъ сочувствіемъ, о которомъ вы говорите. Я краснѣю, это правда, и трепетъ пробѣгаетъ по моимъ членамъ въ присутствіи Розамунды Оливеръ; но я отнюдь не жалѣю себя. Я презираю слабость, и знаю, что источникъ ея всегда скрывается въ болѣзненной настроенности организма, не имѣющаго ничего общаго съ проявленіями души. Духъ мой долженъ быть твердъ какъ скала, утвержденная на днѣ безпокойнаго моря. Узнайте меня лучше, миссъ Элліотъ: я человѣкъ холодный и жестокій.
Я улыбнулась недовѣрчиво,
-- Вы взяли штурмомъ мою откровенность, и теперь она почти вся къ вашимъ услугамъ, продолжалъ мистеръ Риверсъ.-- Повторяю еще разъ, что, разсматриваемый безъ маски, въ своемъ первоначальномъ состояніи, я человѣкъ холодный, жестокій и честолюбивый въ самой высокой степени. Одни только естественныя привязанности, изъ всѣхъ чувствъ, имѣютъ постоянную власть надо мной. Руководителемъ мнѣ служитъ разсудокъ, но не чувство: мое честолюбіе не имѣетъ предѣловъ, и желаніе возвыситься надъ всѣми другими людьми ничѣмъ не можетъ быть утолено. Я уважаю терпѣніе, постоянство и таланты всякаго рода, единственно потому, что вижу въ нихъ средства достигать высшей цѣли и переходить за общій уровень толпы. Я наблюдаю, напримѣръ, съ большимъ участіемъ вашу каррьеру, совсѣмъ не потому, что мнѣ пріятно сочувствовать вашей прошедшей судьбѣ, или тѣмъ страданіямъ, которыя могутъ ожидать васъ впереди, но единственно потому, что личность ваша представляетъ, какъ мнѣ кажется, довольно-интересный образчикъ женщины умной, энергической и рѣшительной, дѣйствующей сообразно съ принятымъ принципомъ во всѣхъ случаяхъ своей жизни.
-- Вы описали себя, какъ языческаго философа, милостивый, государь.
-- О, нѣтъ! Я совсѣмъ не то, чѣмъ вы могли бы вообразить ученика Сократа, Платона, Аристотеля или Зенона.
Во здѣсь мистеръ Риверсъ, развивая, или, правильнѣе, затемняя свою мысль, пустился въ такія философическія и вмѣстѣ схоластическія тонкости, которыя рѣшительно превышаютъ понятія женщины, не имѣвшей счастія изъощрять свои мыслительныя силы изученіемъ постепеннаго хода теоретической и практической философіи всѣхъ временъ и народовъ. Одно только казалось мнѣ совершенно яснымъ, что почтенный викарій опять изволилъ нахлобучить привычную маску на свое лицо.
-- Вы объясняетесь какъ оракулъ, мистеръ Риверсъ, сказала я, когда онъ кончилъ свою хитрую и высокопарную рѣчь.
Онъ улыбнулся, махнулъ рукой и поспѣшилъ взять шляпу, лежавшую на столѣ подлѣ моей палитры. Еще разъ его взоръ обратился на портретъ.
-- Какъ она мила! воскликнулъ онъ, любуясь картиной.-- Не напрасно назвали ее Розой Міра. Rosa mundi. Да!
-- Что же? Написать ли для васъ другой экземпляръ?
-- Нѣтъ, благодарю.
Онъ бросилъ на картину листъ тонкой бумаги, на которую обыкновенно опиралась моя рука во время рисованья. Для меня было непостижимо, что могъ онъ вдругъ увидѣть на этомъ черномъ листѣ, оцѣпенившемъ его взоръ. Тщательно осмотрѣвъ всѣ углы загадочной бумаги, онъ бросилъ на меня невыразимо таинственный и, вмѣстѣ, такой молніеносный взглядъ, который повидимому долженъ былъ проникнуть до самыхъ сокровенныхъ изгибовъ моего сердца. Его губы раздвинулись, какъ-будто для произнесенія какой-то рѣчи: но онъ подавилъ въ себѣ желаніе говорить.
-- Что съ вами, мистеръ Риверсъ?
-- О, ничего; совсѣмъ ничего!
И положивъ бумагу на свое мѣсто, онъ украдкой оторвалъ отъ полей небольшой клочокъ, исчезнувшій въ его перчаткѣ.
-- Прощайте, миссъ... до скораго свиданія, сказалъ онъ, и поспѣшно вышелъ изъ дверей.
-- Ну, здѣсь есть надъ чѣмъ доломать голову, думала я, провожая его глазами. Переворачивая со стороны на сторону таинственный листокъ, я ничего не видѣла на немъ, кромѣ разноцвѣтныхъ крапинокъ отъ краски и небольшихъ штриховъ карандаша. Тайна нечаяннаго изумленія Сен-Джона осталась для меня неразрѣшимою загадкой: я старалась увѣрить себя, что это былъ какой-нибудь вздоръ, незаслуживающій вниманія.