Но лишенія и труды въ ловудской школѣ уменьшались теперь съ каждымъ днемъ. Утихли зимніе вѣтры, быстро таяли снѣга, морозы прекратились, и весна замѣтно приближалась. Бѣдныя мои ноги, исцарапанныя, опухшія, хромыя начинали оживать и поправляться подъ благотворнымъ дыханіемъ апрѣльскаго вѣтра. По ночамъ и раннимъ утрамъ кровь уже не замерзала въ нашихъ жилахъ отъ канадской температуры, и дѣти беззаботно бѣгали по саду въ рекреаціонные часы. Въ солнечные дни садовая веранда имѣла великолѣпный видъ, и зелень уже начинала покрывать ея сѣрыя, обнаженныя постели. Цвѣты привѣтливо выглядывали изъ-за листьевъ, обозначаясь въ опредѣленныхъ формахъ подснѣжниковъ, шафрановъ, пурпуровыхъ ушковъ, анютиныхъ глазковъ. По четверткамъ, послѣ обѣда, свободныя отъ классныхъ занятіи, мы долго гуляли по всѣмъ возможнымъ направленіямъ сада, и каждую недѣлю веселый взоръ нашъ останавливался на новыхъ цвѣтахъ, призванныхъ къ жизни плодотворнымъ вліяніемъ весенняго солнца.
Но величайшее наслажденіе, ограничиваемое только предѣлами горизонта, скрывалось для меня за высокими и зубчатыми стѣнами нашего сада. Это удовольствіе состояло въ перспективѣ благородныхъ вершинъ, окаймлявшихъ высокій холмъ, богатый зеленью и тѣнью, и въ прозрачномъ ручьѣ, наполненномъ каменьями. Въ какомъ различномъ видѣ представлялась эта сцена въ зимнюю пору, подъ желѣзнымъ небомъ, когда туманы, разносившіе повсюду опустошеніе и смерть, бродили, по мановенію восточныхъ вѣтровъ, по этимъ пурпуровымъ вершинамъ, смѣшиваясь внизу съ испареніями отъ мерзлой земли. Самый этотъ ручей казался тогда мутнымъ и грязнымъ потокомъ, наполнявшимъ воздухъ неистовымъ ревомъ, который часто смѣшивался съ дикимъ воемъ вихря и дождя, а обнаженныя деревья по его берегамъ имѣли жалкій видъ отвратительныхъ скелетовъ.
Наступилъ прекрасный май, и съ нимъ -- голубое небо, освѣжаемое южнымъ или западнымъ вѣтромъ. Все зазеленѣло, зацвѣло, и дѣятельность растительной силы обнаружилась въ самыхъ высшихъ размѣрахъ. Высокая ясень, ель и помертвѣлый дубъ снова были призваны къ великолѣпной жизни; лѣсныя растенія горделиво выступили изъ своихъ сокровенныхъ убѣжищъ, и безчисленныя породы мха наполнили всѣ впадины окружающаго лѣса. Часто и съ веселымъ сердцемъ я наслаждалась воскресшею природой, привольная какъ птичка, порхающая гдѣ и какъ ей угодно по лазурному пространству. Никто не мѣшалъ мнѣ бродить, гдѣ я хочу; никто не наблюдалъ моихъ поступковъ. Это необыкновенное приволье для дѣвочки, связанной условіями школьной жизни, требуетъ объясненія.
Мѣстоположеніе ловудскаго института, окруженнаго со всѣхъ сторонъ лѣсами и холмами, очаровательно во многихъ отношеніяхъ -- это уже видѣлъ читатель; но здорово оно или нѣтъ, это другой вопросъ.
Лѣсная долина, гдѣ помѣщалась наша школа, была колыбелью тумановъ и зловредныхъ испареній, распространявшихъ повсюду смертельную язву, которая, вмѣстѣ съ началомъ весны, пробиралась въ "Благотворительный Сиротскій Институтъ", навѣтривая гнилую горячку на тѣсный дортуаръ и классную залу. Въ началѣ мая, дѣтское училище превращалось въ госпиталь.
Скудная пища, нерѣдко голодъ и всегда дурное платье, неспособное защищать отъ простуды, заранѣе приготовляли дѣтей къ принятію опустошительной гостьи, и къ ея визитомъ, въ лазаретѣ вдругъ лежало по сорока-пяти дѣвицъ. Ученье прекращалось, и школьныя правила не имѣли болѣе силы. Здоровымъ дѣвушкамъ предоставлялась неограниченная свобода, потому-что докторъ рекомендовалъ имъ постоянное движеніе и открытый воздухъ, да и безъ этой рекомендаціи никто не имѣлъ бы досуга держать ихъ въ предѣлахъ школьныхъ условій. Все вниманіе миссъ Темпель было теперь поглощено уходомъ за больными, и она проводила всѣ дни въ больницѣ, возвращаясь въ свою комнату только по ночамъ на нѣсколько часовъ. Классныя дамы были заняты упаковкой дѣтскихъ вещей и проводомъ изъ заведенія тѣхъ дѣвицъ, которыя могли на это время найдти пріютъ у своихъ родственниковъ. Нѣкоторыя, бывъ уже заражены, уѣзжали домой только умереть; другія умирали въ школѣ, и похороны ихъ совершались спокойно и скоро, такъ-какъ свойство болѣзни не позволяло никакой отсрочки.
Между-тѣмъ, какъ язва водворялась такимъ-образомъ въ стѣнахъ Ловуда, грозя истощеніемъ и смертью, и распространяя повсюду уныніе и страхъ; между -- тѣмъ какъ всѣ галереи и комнаты пропитывались насквозь больничнымъ запахомъ отъ микстуръ, куреній, пластырей, мазей -- безоблачный май великолѣпно сіялъ надъ высокими холмами и прекраснымъ густымъ лѣсомъ за стѣнами института. Весь нашъ садъ, вдоль и поперегъ, украшены превосходными цвѣтами: фіалки поднялись высоко, какъ деревья, лиліи открыли свои почки, даліи и розы были въ полномъ цвѣтѣ; душистые шиповники, поутру и ввечеру, благоухали смѣшаннымъ запахомъ пряныхъ кореньевъ; но всѣ эти благовонныя сокровища были безполезны для большей части обитательницъ Ловуда, кромѣ тѣхъ, часто повторявшихся случаевъ, когда печальная рука изготовляла букетъ цвѣтовъ, для украшенія розоваго гроба.
Но я и другія здоровыя дѣвицы привольно наслаждались всѣми прелестями роскошной весны. Мы бродили по лѣсу, какъ Цыганки, съ утра до вечера, дѣлали все, что хотѣли, и никто не требовалъ отъ насъ никакого отчета, никто не спрашивалъ, куда мы идемъ и зачѣмъ. Мистеръ Броккельгерстъ и его почтенное семейство никогда уже не приближались къ стѣнамъ института, и хозяйственныя распоряженія шли безъ нихъ своимъ чередомъ; сварливая ключница, изъ опасенія заразы, поспѣшила убраться въ ближайшій городъ, а преемница ея, непривычная къ условнымъ распоряженіямъ новаго жилища, снабжала насъ щедрою рукою кухонными принадлежностями. Притомъ больныя кушали очень-мало, и всѣ; ихъ порціи доставались здоровымъ. Случалось очень-часто, что не было времени приготовить правильный обѣдъ: въ такомъ случаѣ; новая ключница раздавала намъ холодные паштеты, сыръ и хлѣбъ, и съ этимъ богатымъ запасомъ мы отправлялись въ лѣсъ, выбирали любимыя мѣста и угощались пышнымъ обѣдомъ.
Моимъ любимымъ мѣстомъ былъ гладкій и широкій камень, выставлявшійся на самой серединѣ ручья, который нужно было перейдти въ бродъ, чтобъ достигнуть до этого пункта. На этомъ камнѣ, но обыкновенію, съ большимъ комфортомъ усаживалась я и временная моя подруга, Мери Анна Вильсонъ, дѣвушка умная и опытная, съ прекрасными манерами, которыя мнѣ особенно нравились. Хотя старше меня только нѣсколькими годами, она, какъ мнѣ казалось, хорошо знала свѣтъ, и разсказывала о немъ множество интересныхъ анекдотовъ, раздражавшихъ мое любопытство. Такъ-какъ при всемъ этомъ на мои недостатки смотрѣла она сквозь пальцы, не дѣлая никакихъ выговоровъ и упрековъ, то мы въ короткое время сошлись и поладили совершенно. У ней былъ даръ разсказывать, у меня -- судить и дѣлать замѣчанія; она любила отвѣчать, я -- спрашивать, и такимъ-образомъ мы всегда оставались вполнѣ; довольны другъ другомъ.
Гдѣ же между-тѣмъ была Елена Бернсъ, и почему я не проводила съ нею этихъ беззаботныхъ дней? Развѣ я забыла ее, или чѣмъ-нибудь провинилась въ ея невинномъ обществѣ? Мери Анна Вильсонъ безъ-сомнѣнія во всемъ была гораздо-ниже моей первой подруги: она умѣла только разсказывать забавные анекдоты и безъ умолку болтать о разныхъ пустякахъ, между-тѣмъ какъ Елена Бернсъ внушала своей бесѣдой наклонность къ удовольствіямъ высшаго разряда. Никогда я не уставала ее слушать, и вполнѣ сознавая ея превосходство надъ собою, всегда питала къ ней чувство сильной и нѣжнѣйшей привязанности. Да и могло ли быть иначе, когда Елена, во всѣ времена и при всѣхъ обстоятельствахъ, обнаруживала ко мнѣ самую искреннюю дружбу, не возмущаемую никакими недостатками моего вспыльчиваго характера?
Но теперь Елена Бернсъ была больна уже нѣсколько-недѣль, и я не знала, въ какой изъ верхнихъ комнатъ скрыли ее отъ моего взора. Она лежала, какъ мнѣ сказали, не въ больницѣ, вмѣстѣ съ другими паціентками, страдавшими гнилой горячкой, потому-что болѣзнь ея была чахотка; и я воображала, въ своемъ неведѣніи, что время и медицинскія пособія легко могутъ исцѣлить чахотку, какъ болѣзнь нисколько не опасную для молодой дѣвицы.
Однажды вечеромъ, въ началѣ іюня, я слишкомъ-долго оставалась въ лѣсу съ Мери Анной. Отдѣлившись, по обыкновенію, отъ другихъ дѣвицъ, мы зашли далеко, такъ-далеко, что потеряли наконецъ дорогу, и должны были о ней справиться въ уединенной хижинѣ, гдѣ; жили старикъ съ старухой, смотрѣвшіе за стадомъ полу-дикихъ свиней, которыя кормились лѣсными жолудями. По возвращеніи домой, мы нашли у садовой калитки верховую лошадь, которая, какъ мы знали, принадлежала доктору, ѣздившему въ нашъ институтъ. Мери Анна замѣтила, что вѣроятно кто-нибудь слишкомъ-боленъ, иначе въ такую пору не послали бы за мистеромъ Батсомъ. Подруга моя вошла въ домъ, а я осталась на нѣсколько минутъ въ саду, для того, чтобъ посадить коренья, собранные въ лѣсу. Былъ чудный вечеръ, ясный и тихій; благоуханіе, при выпавшей росѣ, быстро распространилось по всему саду. Луна величественно выплывала на восточной части неба, тогда-какъ пылавшій западъ обѣщалъ прекрасную погоду на другой день. Я наслаждалась вдоволь и отъ полноты души; по вдругъ пришла мнѣ въ голову печальная мысль:
-- О, какъ мучительно теперь лежать въ постелѣ, и ожидать смерти со дня-на-день! Прекрасенъ этотъ міръ!
Въ эту минуту отворилась садовая калитка, и оттуда вышелъ мистеръ Батсъ, въ сопровожденіи больничной сидѣлки. Когда докторъ сѣлъ на свою лошадь и отъѣхалъ на значительное разстояніе, я подбѣжала къ этой женщинѣ и спросила:
-- Какова Елена Бернсъ?
-- Очень-слаба.
-- Не къ ней ли пріѣзжалъ мистеръ Батсъ?
-- Да.
-- Что жь онъ говоритъ?
-- Что ей недолго оставаться между нами.
Я поняла теперь смыслъ этой фразы, и ужасъ оцѣпѣнилъ моп члены. Едва я собралась съ духомъ спросить, въ какой комнатѣ лежитъ моя подруга.
-- Она теперь въ комнатѣ, миссъ Темпель, отвѣчала сидѣлка.
-- Могу ли я видѣть ее, говорить съ ней?
-- О, нѣтъ, я не думаю. Да ужь и поздно: ступайте въ свою комнату и ложитесь спать, иначе вы простудитесь.
Съ этими словами сидѣлка заперла калитку. Я тихонько побрела въ классную залу, гдѣ воспитанницы собрались около миссъ Миллеръ, которая одна теперь еще отчасти смотрѣла за школьнымъ порядкомъ. Было девять часовъ, и миссъ Миллеръ торопила дѣвицъ идти спать.
Скоро всѣ мои товарищи погрузились въ глубокій сонъ, между-тѣмъ-какъ я лежала съ открытыми глазами, обдумывая средства увидѣться съ Еленой Бернсъ. Было часовъ одиннадцать, когда я встала, накинула капотъ на свои плеча, и безъ башмаковъ отправилась черезъ дортуаръ искать комнату миссъ Темпель, которая была на противоположномъ концѣ дома. Свѣтъ безоблачнаго лѣтняго мѣсяца, пробивавшійся черезъ узкія окна въ галереяхъ, указывалъ мнѣ дорогу. Черезъ нѣсколько минутъ, по запаху камфоры и жженаго уксуса, я догадалась, что прохожу мимо дѣтской больницы:-- я ускорила шаги изъ опасенія быть открытой въ этомъ мѣстѣ, потому-что дежурная служанка въ больницѣ должна была сидѣть всю ночь. Во что бы ни стало, я рѣшилась непремѣнно видѣть Елену Бернсъ, обнять ее, поцаловать и поговорить съ ней можетъ-быть въ послѣдній часъ ея жизни.
Спустившись по лѣстницѣ, я прошла черезъ два темные чулана, безъ шума отворила и заперла нѣсколько дверей и, наконецъ, пройдя еще нѣсколько ступеней, очутилась передъ самой комнатой миссъ Темпель. Свѣтъ пробивался черезъ замочную скважину и съ боковъ дверей; кругомъ царствовала глубокая тишина. Подойдя ближе, я нашла, что дверь была немного пріотворена, вѣроятно для-того, чтобъ освѣжить спертый воздухъ въ этомъ жилищѣ смертельной болѣзни. Не медля ни минуты, я дрожащею рукою взялась за дверь, отворила и вошла. Глаза мои искали Елену, и боялись найдти смерть.
Подлѣ постели миссъ Темпель стояла небольшая кровать, полуприкрытая бѣлыми занавѣсами. Я разглядѣла подъ одѣяломъ лежащую фигуру, но занавѣсы скрывали ее лицо: женщина, съ которой я разговаривала въ саду, сидѣла въ креслахъ, въ полузабытьи; подлѣ, на кругломъ столикѣ, горѣла тусклая свѣча. Миссъ Темпель не было въ комнатѣ: послѣ я узнала, что въ это время она уходила въ больницу къ умирающей дѣвушкѣ. Я подошла ближе, отодвинула занавѣсъ и проговорила дрожащимъ голосомъ:
-- Елена, спишь ли ты, мой другъ?
Она поворотилась, и я увидѣла ея лицо, исхудалое, блѣдное, По совершенно-спокойное: она такъ-мало измѣнилась, что мои опасенія на ея счетъ мгновенно исчезли.
-- Ты ли это, Дженни? спросила она своимъ ласковымъ голосомъ.
"О, нѣтъ, думала я: -- быть не можетъ, чтобъ она умерла. Всѣ они ошибаются: умирающія не могутъ говорить такъ спокойно."
Я нагнулась и поцаловала свою подругу. Ея лобъ, щеки и руки были холодны, но она улыбалась, какъ прежде.
-- Зачѣмъ ты пришла сюда, Дженни? Ужь поздно: я слышала, какъ пробило одиннадцать часовъ.
-- Я пришла навѣстить тебя, Елена, мнѣ сказали, что ты очень, больна, и я хотѣла поговорить съ тобой.
-- Ну, хорошо. Ты пришла со мной проститься; это очень кстати: завтра быть-можетъ было бы ужь поздно.
-- Развѣ ты уѣзжаешь куда-нибудь, Елена? Не домой ли?
-- Да, уѣзжаю въ мой далекій домъ -- въ мой послѣдній домъ,,
-- Нѣтъ, нѣтъ, Елена!
Я остановилась, пораженная глубокой скорбью, и слезы градомъ полились изъ глазъ моихъ. Съ моей подругой сдѣлался сильный припадокъ кашля, который, однакожь, не разбудилъ сидѣлки. Послѣ этого пароксизма, она пролежала въ изнеможеніи нѣсколько минутъ, и потомъ проговорила едва слышнымъ голосомъ:
-- Дженни, ты безъ башмаковъ, я вижу: лягъ здѣсь и прикройся моимъ одѣяломъ.
Я исполнила ея желаніе: она положила на меня свою руку, а я придвинулась ближе къ ея лицу. Послѣ продолжительнаго молчанія, она начала:
-- Я счастлива, Дженни, очень-счастлива, и какъ-скоро ты услышишь, что я умерла, не печалься обо мнѣ и не грусти: твоя грусть не имѣла бы достаточнаго повода. Всѣ мы, рано или поздно, должны умереть, и я благодарю судьбу, что болѣзнь, постепенно ослабляющая мою жизнь, не имѣетъ въ себѣ ничего мучительнаго: я изнемогаю безъ всякихъ страданій, и душа моя спокойна. На землѣ некому будетъ жалѣть обо мнѣ слишкомъ-много: отецъ мой недавно женился во второй разъ, и, конечно, не станетъ горевать о потерѣ дочери отъ первой супруги. Умирая въ молодыхъ лѣтахъ, я спасаю себя отъ многихъ страданій. Перспектива жизни не обѣщала мнѣ большихъ радостей, и я чувствую, что, при своемъ характерѣ, была бы несчастною въ свѣтѣ. Теперь напротивъ, когда я отхожу...
-- Куда же ты отходишь, Елена? Можешь ли ты это знать и видѣть?
-- Я отхожу къ моему Отцу небесному -- къ Богу, и твердо увѣрена, что Онъ, въ неизрѣченной Своей благости, не разрушитъ духовной моей природы. Душа моя соединится съ Нимъ въ небесной обители, и безсмертіе будетъ моимъ удѣломъ.
-- Увижу ли я тебя, Елепа, послѣ своей смерти?
-- Безъ-сомнѣнія, милая Дженни: ты, точно такъ же, какъ и я, вступишь въ область блаженныхъ духовъ и удостоишься вѣчнаго блаженства.
Множество мыслей сбивчивыхъ, неопредѣленныхъ, противоречащихъ одна другой, возникли въ моей головѣ, но я не рѣшилась высказать ихъ своей подругѣ, которая теперь была для меня драгоцѣннѣе всего на свѣтѣ. Черезъ нѣсколько минутъ, Елена говорила опять:
-- Какъ отрадно теперь на моей душѣ! Послѣдній припадокъ кашля нѣсколько утомилъ меня, и я какъ-будто чувствую расположеніе ко сну; но не оставляй меня, Дженни: мнѣ пріятно видѣть тебя подлѣ себя.
-- Да, я останусь съ тобой, милая Елена: никто насъ не разлучитъ.
-- Тепло ли тебѣ, Дженни?
-- Да.
-- Спокойной ночи, Дженни. Прощай!
-- Спокойной ночи, Елена.
Мы поцаловались и обѣ задремали.
Когда я проснулась, былъ уже день, и вокругъ меня происходило необыкновенное движеніе. Я открыла глаза: сидѣлка держала меня на рукахъ и несла по темной галереѣ въ дортуаръ. Никто не бранилъ меня за бѣгство изъ спальни, и всѣ о чемъ-то хлопотали, не давая никакихъ объясненій на мои разспросы. Черезъ два дня я узнала, что миссъ Темпель, по возвращеніи на разсвѣтѣ въ свою комнату, нашла меня лежавшую на маленькой постели. Я спала, и въ моихъ объятіяхъ была Елена Бернсъ... уже мертвая.
Ее похоронили на Броккельбриджскомъ-Кладбищѣ. Черезъ пятнадцать лѣтъ могила ея была покрыта дерномъ, а теперь на ней сѣрая мраморная доска, гдѣ, подлѣ ея имени, начертано только одно слово: Воскресну.