Было уже пять часовъ, и классная зала опустѣла, когда мнѣ позволили наконецъ сойдти со скамейки. Всѣ дѣвицы отправились въ столовую пить чай; я послѣдовала за ними, и не смѣла ни на кого взглянуть, усѣлась одна, подавленная стыдомъ, въ отдаленномъ углу. Очарованіе, такъ-долго меня поддерживавшее, начало уступать мѣсто лютой тоскѣ, и я приникла къ полу лицомъ. Не было подлѣ меня ни одного друга, не раздавалось вокругъ ни одного утѣшительнаго слова: я плакала горько, и слезы мои падали на голыя доски. Разлетѣлись теперь всѣ мой мечты: я надѣялась пріобрѣсти въ Ловудѣ искреннихъ друзей, уваженіе, всеобщую любовь, и эти надежды видимо оправдывались съ каждымъ днемъ. Я дѣлала быстрые успѣхи по всѣя предметамъ, и не далѣе какъ нынѣшнимъ утромъ, меня сдѣлали первою ученицею въ моемъ классѣ. Миссъ Миллеръ хвалила меня за прилежаніе и ревность; миссъ Темпель улыбалась мнѣ каждый разъ, поощряла меня своими одобреніями, обѣщалась учить меня рисовать и даже позволить мнѣ слушать уроки французскаго языка, если еще мѣсяца два я буду оказывать такіе же успѣхи. Всѣ товарищи начинали уже обходиться со мною ласково, ровесницы уважали меня и любили -- и вотъ, все это перевернулось вверхъ дномъ отъ одного визита страшнаго Броккельгерста. Не уже-ли никогда не встать мнѣ болѣе послѣ такого униженія? "Никогда, никогда!" думала я и пламенно желала умереть въ эту несчастную годину моей жизни.
Когда я такимъ-образомъ предавалась своему страшному отчаянію, кто-то подошелъ и остановился подлѣ меня. Я вздрогнула, подняла голову и увидѣла передъ собой Елену Бернсъ: она принесла мнѣ хлѣбъ и кофе.
-- Встань, милая Дженни: вотъ твоя порція, сказала она.
Но я оттолкнула и кружку и хлѣбъ, какъ-будто чувствуя, что кушанье будетъ для меня отравой въ моемъ настоящемъ положеніи. Елена посмотрѣла на меня съ изумленіемъ и молча прислушивалась къ моему громкому рыданію. Она сѣла на полу подлѣ меня, обняла руками свои колѣна, положила на нихъ свою голову, и въ этомъ положеніи оставалась долго, не говоря ни слова, какъ безмолвная Индіянка. Я начала первая разговоръ:
-- Елена, зачѣмъ пришла ты къ дѣвчонкѣ, которую теперь всѣ считаютъ лгуньей?
-- Какъ всѣ? Это несправедливо, Дженни. Не болѣе восьмидесяти особъ были свидѣтелями вашего несчастья, тогда-какъ сотни мильйоновъ не знаютъ даже о существованіи ловудской школы.
-- Какая мнѣ нужда до этихъ мильйоновъ? Весь мой міръ состоитъ только изъ восьмидесяти особъ, и эти особы презираютъ меня.
-- Ты ошибаешься, Дженни. Никто здѣсь, по всей вѣроятности, не чувствуетъ къ тебѣ никакого отвращенія, и я увѣрена, что дѣвицы жалѣютъ тебя.
-- Какъ могутъ онѣ жалѣть послѣ того, что слышали отъ мистера Броккельгерста?
-- Но мистеръ Броккельгерстъ еще не Богъ знаетъ что. Здѣсь его не очень любятъ, да онъ и не старается чѣмъ-нибудь заслужить дѣтскую любовь. Совсѣмъ другое дѣло, если бы онъ обошелся съ тобой, какъ съ своей фавориткой: тогда, нѣтъ сомнѣнія, нашлись бы у тебя враги, скрытные или явные; но теперь совсѣмъ напротивъ: большая часть дѣвицъ принимаютъ въ тебѣ истинное участіе. Думать надобно, что день или два, классныя дамы и дѣвицы будутъ смотрѣть на тебя съ нѣкоторою холодностью; но будь увѣрена, дружескія чувства глубоко скрыты въ ихъ сердцахъ, и если ты по-прежнему станешь вести себя хорошо, общая привязанность къ тебѣ даже увеличится послѣ этого несчастія. И притомъ, Дженни...
-- Что такое, Елена? Договаривай, пожалуйста, сказала я, взявъ ея руку. Она пристально посмотрѣла мнѣ въ глаза и продолжала такимъ-образомъ:
-- Еслибъ, въ-самомъ-дѣлѣ, міръ тебя ненавидѣлъ и считалъ преступною -- какая нужда? Будь только покойна твоя совѣсть, и ты никакъ не въ-правѣ жаловаться на судьбу. Истинное счастіе включено въ насъ самихъ.
-- Нѣтъ, Елена, совѣсть моя чиста и покойна; но этого мало для меня, Я соглашусь скорѣе умереть, чѣмъ жить одинокой среди особъ, которыя меня не любятъ. Послушай: для-того, чтобъ заслужить любовь твою, или миссъ Темпель, я не задумавши согласилась бы переломить себѣ руку, или подставить свою грудь подъ копыто лошади, или...
-- Перестань, Дженни! Ты слишкомъ-высоко думаешь о люби своихъ ближнихъ и чрезмѣрная пылкость увлекаетъ тебя. Верховная рука, создавшая твою бренную плоть и оживившая ее безсмертною душою, окружила тебя такими силами, которымъ нѣтъ ничего соотвѣтствующаго въ наружномъ мірѣ. Кромѣ этой земли, населенной бренными существами, есть другой невидимый міръ и особое царство духовъ блаженныхъ: этотъ міръ повсюду окружаетъ насъ, и эти духи наблюдаютъ всѣ наши поступки, потому-что имъ поручено всемогущей властью охранять и берчь ввѣренныхъ имъ людей. Пусть презрѣніе и стыдъ сопутствуютъ намъ на пути кратковременной жизни, пусть даже ненависть и злоба провожаютъ насъ въ могилу -- ангелы небесные видятъ наши страданія и готовы засвидѣтельствовать нашу невинность передъ Богомъ. Должно всегда имѣть въ виду, что земля есть ни что иное, какъ юдоль плача и скорбей, и что истинное наше отечество на небесахъ, гдѣ милосердый Отецъ увѣнчаетъ наши страданія достойною наградой. Зачѣмъ же давать волю отчаянію и тоскѣ., какъ-скоро намъ извѣстно, что жизнь коротка, и что за предѣлами могилы ожидаетъ насъ вѣчная слава? Я знаю, ты невинна и, въ моихъ глазахъ, не имѣютъ ни малѣйшаго значенія тѣ ужасныя клеветы, которыя, по-видимому, съ такимъ наслажденіемъ повторялъ передъ нами мистеръ Броккельгерстъ: пусть страдаетъ за нихъ совѣсть твоей тётушки, но не позволяй самой-себѣ увлекаться пустыми призраками. Твой верховный судья не мистеръ Броккельгерстъ, и не ему ты обязана окончательнымъ отчетомъ въ дѣлахъ своей жизни.
Я не отвѣчала. Елена успокоила меня, но не знаю какъ и отчего, въ этомъ спокойствіи заключалась значительная доля невыразимой грусти. Я чувствовала при этихъ словахъ странное впечатлѣніе ужаса, не понимая его источника, и когда она, по окончаніи рѣчи, огласила воздухъ сухимъ кашлемъ, я забыла на минуту свою собственную грусть и увлеклась невольнымъ участіемъ къ ней самой.
Облокотившись головою на плечо Елены, я обвилась руками вокругъ ея шеи, и она поспѣшила заключить меня въ свои объятія. Недолго сидѣли мы въ такомъ положеніи, потому-что пришла другая особа и остановилась подлѣ насъ. Лучъ мѣсяца, пробившійся черезъ окно, ярко освѣтилъ ея фигуру, и мы обѣ, въ одно и то же время, узнали въ ней миссъ Темпель.
-- Я пришла за вами, Дженни Эйръ, сказала миссъ Темпель, пойдемте въ мою комнату; и вы, Елена Бернсъ, если хотите, можете также идти съ нами.
По темнымъ лѣстницамъ и галереямъ, мы пробрались, слѣдуя за директрисой, въ спокойную и уютную комнату, гдѣ горѣлъ въ каминѣ яркій огонь. Миссъ Темпель и Елена Бернсъ сѣли на креслахъ, стоявшихъ по обѣимъ сторонамъ камина, а я должна была остановиться передъ директрисой.
-- Ну, другъ мой, все ли теперь кончено? сказала миссъ Темпель, всматриваясь въ мое лицо.-- Довольно ли ты наплакалась?
-- Нѣтъ; моимъ слезамъ, я боюсь, не будетъ и конца.
-- Отчего же?
-- На меня взвели ужасное обвиненіе, миссъ Темпель, и съ этихъ поръ всѣ будутъ меня презирать.
-- Напрасно ты такъ думаешь, Дженни; мы будемъ судить о тебѣ по твоимъ поступкамъ, и я буду тебя любить, если ты станешь себя вести какъ доброе и послушное дитя.
-- Можетъ ли это быть, миссъ Темпель?
-- Очень можетъ быть, отвѣчала директриса, обнимая меня.-- Теперь скажи мнѣ, что это за лэди, которую мистеръ Броккельгерстъ называлъ твоею благодѣтельницею?
-- Это мистриссъ Ридъ, жена моего дяди. Дядюшка, передъ своею смертью, поручилъ меня ея покровительству и надзору.
-- Развѣ она не по своей волѣ приняла тебя въ семейство?
-- Нѣтъ, миссъ, этого она никогда не сдѣлала бы по своей волѣ; но служанки мнѣ часто говорили, что дядюшка передъ смертью заставилъ ее дать обѣщаніе, что она всегда будетъ держать меня въ своемъ домѣ и воспитывать наравнѣ съ своими дѣтьми.
-- Хорошо, Дженни, ты знаешь, или, но-крайней-мѣрѣ, я скажу тебѣ: "подсудимый, когда его обвиняютъ, имѣетъ право защищаться и представлять доказательства своей невинности". На тебя взведено обвиненіе въ неблагодарности и въ томъ, будто ты получила привычку лгать: оправдайся, если можешь, я буду тебя слушать. Говори все, что удержала твоя память; но не прибавляй и не выдумывай ничего.
Я рѣшилась, въ глубинѣ души, быть какъ-можно умѣреннѣе и точнѣе въ своемъ разсказѣ и, подумавъ нѣсколько минутъ, чтобъ привести въ порядокъ свои мысли, разсказала ей всю исторію своего печальнаго дѣтства. Рѣчь моя полилась изъ моихъ устъ стройнымъ и плавнымъ потокомъ, гдѣ не было замѣтно ни малѣйшихъ слѣдовъ закоренѣлой ненависти или злости. Поэтому, простая моя повѣсть сама-собою получила характеръ достовѣрности, и я имѣла удовольствіе замѣтить, что миссъ Темпель совершенно вѣрила моимъ словамъ. Присутствіе кроткой подруги также много содѣйствовало, къ тому, что я въ совершенствѣ владѣла собою иудерживалась отъ чрезмѣрной пылкости, свойственной моему характеру: я живо припоминала всѣ совѣты Елены Бернсъ и сердце мое очистилось отъ всякой желчи. Дѣйствующія лица моей повѣсти, мистриссъ Ридъ, ея дочери и сынъ, обрисовались каждое съ своими привычками и правами, и для посторонняго слушателя не могло быть никакихъ сомнѣній, что всѣ эти характеры вѣрны природѣ и, что содержаніе моей печальной драмы взято изъ дѣйствительной жизни.
Въ-продолженіе разсказа я упомянула также о мистерѣ Лойдѣ, какъ о врачѣ, навѣстившемъ меня послѣ болѣзненнаго припадка потому-что никогда не могла я забыть страшнаго эпизода красной комнаты, и миссъ Темпель должна была услышать, какъ мистриссъ Ридъ, презирая всѣ мои просьбы, оставила меня одну, въ ночное время, въ заколдованной спальнѣ, куда, безъ крайней нужды, не смѣли даже входить ея слуги. Въ этомъ мѣстѣ разсказа сердце мое еще разъ облилось кровью, и судорожный трепетъ пробѣжалъ по всѣмъ моимъ членамъ.
Я кончила. Миссъ Темпель безмолвно смотрѣла на меня нѣсколько минутъ и потомъ сказала:
-- Я знакома отчасти съ мистеромъ Лойдомъ и постараюсь написать къ нему на этихъ дняхъ. Если отвѣтъ его подтвердитъ твой разсказъ, даю слово, что ты будешь публично оправдана отъ всякихъ обвиненій. Въ моихъ глазахъ ты уже оправдалась
Съ этими словами она поцаловала меня и крѣпко прижала и своей груди. Мнѣ было пріятно въ этомъ положеніи стоять передъ ней, и я, съ дѣтскою наивностью, любовалась ея лицомь, платьемъ, ея прекрасными кудрями и проницательными черными глазами. Не перемѣняя позы, миссъ Темпель обратилась теперь къ Еленѣ Бернсъ:
-- Какъ ты чувствуешь себя, Елена? Унялся ли твой кашель?
-- Не совсѣмъ.
-- А боль въ груди?
-- Немного лучше.
Миссъ Темпель встала, взяла ея руку, ощупала пульсъ и потомъ, испустивъ невольный вздохъ, воротилась опять на свое мѣсто. Минутъ пять о чемъ-то она думала и потомъ вдругъ, вставая съ мѣста, сказала веселымъ тономъ:
-- Я и забыла, что вы у меня гостьи нынѣшній вечеръ: надобно васъ угостить.
Она позвонила, и на этотъ призывъ явилась ея горничная.
-- Варвара, я еще не пила чаю: принеси подносъ и чашки для этихъ дѣвицъ.
Подносъ и чашки были принесены, и я безъ церемоніи принялась любоваться блестящимъ фарфоромъ, поставленнымъ на маленькомъ кругломъ столикѣ подлѣ камина. Какое чудное благоуханіе распространялось по всей комнатѣ отъ этого напитка, рѣдкаго въ нашей школѣ! Не менѣе соблазняли меня лакомые пирожки, поданные къ чаю, потому-что я начинала уже чувствовать голодъ; но, къ-несчастью, ихъ было принесено слишкомъ0мало для трехъ особъ. Это замѣтила и миссъ Темпель.
-- Варвара, потрудись еще принести пирожковъ, сказала она.
Горничная отправилась и черезъ минуту воротилась съ отвѣтомъ:
-- Сударыня, мистриссъ Гарденъ велѣла сказать, что она прислала вамъ обыкновенную порцію.
Мистриссъ Гарденъ, должно замѣтить, была ключница, достойное орудіе мистера Броккельгерста, женщина скупая и жадная до послѣднихъ предѣловъ совершенства въ своемъ родѣ.
-- Ну, дѣлать нечего, Варвара: мы поголодаемъ въ угоду мистриссъ Гарденъ. Ступай на свое мѣсто.
И когда горничная ушла, миссъ Темпель прибавила съ улыбкой:
-- Къ-счастью, на этотъ разъ мы можемъ обойдтись и безъ мистриссъ Гарденъ.
Пригласивъ насъ къ столу, она поставила передъ нами чашки съ чаемъ и отдала въ полное наше распоряженіе миніатюрную порцію чайныхъ пирожковъ. Затѣмъ она встала, отперла коммодъ, и вынувъ какую-то пачку, развернула передъ нашими глазами прекрасную тминную коврижку.
-- Я хотѣла раздѣлить ее между вами, когда вы отправитесь домой; но такъ-какъ насъ оставили безъ пирожковъ, то ужь вы покушаете здѣсь.
И она щедрою рукою рѣзать принялась для насъ лакомую коврижку.
Весь этотъ вечеръ былъ для насъ великолѣпнымъ праздникомъ, и угощенье казалось намъ лучше всякой амврозіи и нектара. Радушная хозяйка смотрѣла на насъ съ улыбкой удовольствія, и видимо любовалась, какъ мы утоляли свой давнишній голодъ. Когда отпили чай, и подносъ былъ убранъ со стола, она опять пригласила насъ къ камину, и мы усѣлись по обѣимъ ея сторонамъ. Разговоръ теперь происходилъ исключительно между миссъ Темпель и Еленой Бернсъ, и я впервые поняла, какое наслажденіе быть свидѣтельницею такой бесѣды.
Они говорили о предметахъ, сколько интересныхъ, столько же совершенно-новыхъ для меня: о временахъ и лицахъ давно-прошедшихъ, о народахъ исчезнувшихъ съ лица земли, о тайнахъ природы, открытыхъ, или еще, загадочныхъ для любознательности человѣка, и, наконецъ, о книгахъ, иностранныхъ и отечественныхъ. Какъ много онѣ читали, и Боже мой, какой страшный запасъ свѣдѣній обнаружила при этомъ случаѣ подруга моя, Елена Бернсъ. Французскіе писатели были ей извѣстны столько же, какъ и англійскіе, и она трепетала отъ восторга, разсуждая объ относительномъ значеніи обѣихъ литературъ. Но изумленіе мое достигло до крайней степени, когда миссъ Темпель спросила Елену, помнитъ ли она латинскій языкъ, которому училась у своего отца.
-- Начинаю забывать, отвѣчала Елена:-- хотя чтеніе римскихъ поэтовъ издѣтства было для меня величайшимъ наслажденіемъ. При теперешнихъ занятіяхъ рѣдко выберется свободный часъ, когда я могу посвятить древнимъ классикамъ.
И, однакожь, когда миссъ Темпель подала ей Виргилія, она прочла и объяснила цѣлую страницу Энеиды, не встрѣтивъ по-видимому ни малѣйшихъ затрудненіи. Еще не успѣла она кончить это чтеніе, какъ раздался звонокъ, возвѣстившій о времени молитвы на сонъ грядущій: медлить было невозможно, миссъ Темпель обняла насъ, прижала къ своей груди, и сказала на прощаньи:
-- Благослови васъ Богъ, милыя дѣти.
На порогѣ спальни мы услышали пронзительный голосъ миссъ Скатчердъ, занятой ревизіею дѣтскихъ шкафовъ. Завидѣвъ Елену Бернсъ, она принялась дѣлать ей колкіе выговоры, упреки, и въ-заключеніе объявила, что завтра на цѣлый день прикажетъ приколоть къ ея плечу дюжину дурацкихъ значковъ "за неопрятность".
-- Мои вещи дѣйствительно въ ужасномъ безпорядкѣ, пробормотала мнѣ Елена тихимъ голосомъ: -- я хотѣла убрать ихъ, да забыла.
Въ-самомъ-дѣлѣ, на другой день поутру, миссъ Скатчердъ написала огромными буквами на лоскуткѣ оберточной бумаги слова "неряха", и привѣсила этатъ ярлыкъ на плечо Елены Бернсъ, Она носила его до вечера терпѣливо, безъ всякаго ропота и съ рѣдкимъ самоотверженіемъ, считая себя достойною этого наказанія.
Миссъ Темпель сдержала свое слово. Черезъ недѣлю мистеръ Лойдъ прислалъ ей отвѣть, вполнѣ сообразный съ моимъ собственнымъ разсказомъ. Собравъ, всю школу въ одну залу, миссъ Темпель объявила, что, послѣ наведенныхъ справокъ, воспитанница Дженни Эйръ оказывается невинною въ низкихъ проступкахъ, опрометчиво-взведенныхъ на нее тою лэди, гдѣ она жила. Послѣ этого торжественнаго объявленія, классныя дамы поочередно подошли ко мнѣ, подали руки, поцаловали меня, и говоръ удовольствія пробѣжалъ черезъ всѣ ряды моихъ товарищей,
Избавленная такимъ-образомъ отъ незаслуженнаго позора, я съ этой поры принялась работать съ новымъ усердіемъ, рѣшившись во что бы ни стало пробить себѣ дорогу черезъ трудности школьной жизни. Я работала изъ всѣхъ силъ, и успѣхъ вполнѣ соотвѣтствовалъ моимъ ожиданіямъ: память моя, отъ природы довольно-слабая, укрѣплялась отъ постоянныхъ упражненій, разсудокъ созрѣвалъ и становился основательнѣе, всѣ способности совершенствовались быстро. Черезъ нѣсколько недѣль перевели меня и высшій класъ, и не прошло еще двухъ мѣсяцевъ, какъ мнѣ позволили учиться рисованью и французскому языку. Въ одинъ" тотъ же день я выучила всѣ формы глагола "être" и нарисовала первый свой эскизъ. Отправляясь въ постель, я уснула сладкимъ сномъ и всю ночь мечтала о будущей славѣ.
Хорошо сказалъ древній мудрецъ: "лучше обѣдъ изъ травъ, приправленный любовью, чѣмъ откормленный волъ и ненависть внутри дома".
Ни за какія блага въ свѣтѣ я не промѣняла бы теперь ловудскую школу съ ея постоянными лишеніями на великолѣпный Гетсгедъ съ его ежедневною роскошью.